Галина Соколова.

Капаа

Это была фантастика: только-только сугробы, морозы, дублёнки, и ноги в меховых унтах – и вот уже пальмы, шорты, шлёпанцы на босу ногу, птичий гвалт и воздух, напоенный ароматами. Мы – это я, Саша Волчек, по мотивам тёзки-Шурика прилетевший на остров собирать гавайский фольклор – бывший коллега из минского института культуры сделал мне такой заказ. И друг детства Пецька – Петя Селюжонок – он немного старше, учитель рисования в middle-school Анкориджа, вернувшийся сюда в поисках ответа на вопрос, мучавший его почти год - почему? Ну почему?! Именно год назад он привёз в отпуск на Гавайи выписанную из Минска молодуху, а она вдруг дала ему от ворот поворот. Из-за местного чувака!

   Мы должны были прибыть на остров засветло, однако рейс Анкоридж-Гонолулу задержался, и стыковочный самолёт улетел. Пока ожидали следующий, Селюжонок продолжал бубнить то про паскуду-жену, то про гавайку за стойкой «Топ-сандвича», которая  потребовала у меня ай-ди за купленный хот-дог. Я бы эти четыре доллара заплатил и наличными, но в руках у нас были сумки и кожухи, и я расплатился кредиткой - за такую сумму ай- ди обычно не требовали. Даже когда мы уже катили по взлётной полосе, Пецька всё ещё поносил каждую из этих дам. Хотя, позже причин   для бубнежа оказалось куда больше. Стоило выйти из здания местного аэропорта, в  накрывшем нас бархате ночи, кроме звона цикад, не было ни звука. И не видно было ни фига.

И хотя до офиса «car rental» – службы аренды автомобилей – нас подбросил их фирменный шаттл, дальше предстояла самостоятельность. А пойди-найди снятую по интернету и уже оплаченную комнату в частном доме городка Капаа! Выданный нам ветхий «Шевроле» фыркал и чихал, будто старая кляча, вызывая большие сомнения в его работоспособности - на одометре значилось-то целых 75 тысяч миль! Но американское – значит лучшее… Неважно, что чихает и дёргается!

Машину я арендовал впервые в жизни также, как и впервые оказался на Кауаи – небольшом гавайском островке, самом древнем из всего архипелага и потому освоенном хуже других. Связь с интернетом то и дело тут исчезала, навигатор ничего не показывал, фонари были один на километр, да ещё Пецька продолжал своё талдычить. Вот и ехал я почти наугад, радуясь, что хоть дорога  без ям. Всё же цивилизация – великая вещь. Когда-то, лет 200 тому, этот клочок земли входил в понятие «Русские Гавайи», тут даже располагались три неприступных форта Российской империи. Но, к радости америкосов, русские бросили свои форты и вообще тропики – им почему-то больше нравились трескучие Сахалины да Камчатки. И первое, что сделали разворотистые  янки – понастроили дорог. Далеко не отличных, но всё- таки. Иначе так бы и жили тут дикари в тростниковых юбочках вблизи крепостных стен из тяжёлых вулканических плит, воздвигнутых суровыми русскими мужами. Но тут даже с дорогами особо не разгуляться – ведёт, а куда – одному их гавайскому божку известно. Петляли мы довольно долго –даже чуть как-то не наехали на корову, мирно жевавшую жвачку на асфальте. Потом сообразили, что едем совсем в другую сторону – в горы. А нам – к океану. И, уже не в силах терпеть ни говорливого Пецьку, ни спазмы в животе, я остановил наш драндулет и опорожнил кишечник прямо у обочины. Чем и переключил внимание друга. – А что будет, когда ЭТО утром увидят? – затянул он новую песнь скрипучим голосом школьного ментора. – Так поступать нель-зя! Не-э-тич-но.  Этой этичностью он меня уже заколебал. Я бы на месте его учеников стрелял бы таких из водного пистолета. Но я не был его учеником и потому резонно отмахнулся: – Если мы заблудимся, , придётся делать ЭТО уже вдвоём. И не раз. Так что моли бога, чтобы нас не съели, как Кука когда-то. Его ведь именно на этом острове и схавали. После чего Пецька испуганно замолчал, а я, ещё с полчаса попетляв по зигзагам, всматриваясь в скрытые зарослями адреса, наткнулся наконец и нашу хижину. К моему изумлению, дверь была не только не заперта! Она была раскрыта настежь! Вход охраняла лишь сетка от комаров. Мы ввалились в предназначенную нам комнату ( ключ от неё торчал прямо в замочной скважине!) и тут же рухнули. Кровать оказалась одна на двоих. Да ещё и не King, а Quinn size. Ладно хоть не Twin! – Да ладно, – отмахнулся я от Селюжонка, который уже раскрыл рот, как насчёт единственной кровати, так и насчёт отсутствия стола и телевизора. Заодно и по поводу брошенных в машине вещей. Но часы подбирались к полуночи – разбираться охоты не было, а раз дом не запирался, то, авось, и дублёнки наши никто не украдёт – кому они нужны в тропиках! Мне когда-то довелось побывать в Греции, и я знаю – тропики в их переводе – поворот. Значит, и  тут всё будет не  как мы привыкли. Так и вышло. Хозяин – бодрый малый примерно моих лет, несмотря на поздний час, лениво причащался на заднем дворе, куда минут через двадцать, мы заглянули в поисках туалета. Думали увидеть что-то вроде навеса или козырька под пальмовыми листьями, с бамбуковой мебелью и площадкой для барбекю. Но попали в обычный житейский хаос прямо под открытым небом. С клеткой для поросёнка, вросшей в жёлтый океанский песок, с охотничьим ружьём, небрежно брошенном на грубо сколоченный стол. И десятком пыльных мисок и с грудой окурков в надколотых тарелках на помосте возле стены. А ещё с неожиданным выходом из гаража прямо на улицу: гараж был вообще без дверей. Заходи   хоть со стороны двора, хоть с проезжей части. – Хелло, парни! И welcome! Двери? А зачем двери? – отбросил хозяин скомканную баночку из-под пива в служившие ему естественной изгородью заросли. – У нас тут вообще никто не запирается. Он оглядел нас с головы до ног. И добавил с немного насмешливой полуулыбкой: – Сколько тут живу – не слышал, чтобы кто-то что-то запирал. Разве что вы  сезон откроете. Обиженный Пецька приготовился было ответить, но, не взяв его желание в расчёт, тот сунул мне руку. Она оказалась крепкой и энергичной. – Каноа, – представился он с немного угрюмой вежливостью. – Просто Каноа. Так меня теперь зовут. Значит – свободный. А вообще я Эван Смит из Нью-Йорка. Только  прежнее я давно зачеркнул, потому - Каноа. А вы зовите, как хотите. И, погружая в песок чуть ли не по щиколотку свои жилистые, в глубоких шрамах ноги, развалисто зашагал в дом. Спать. Ну и мы вернулись к своей Qienn-size, мгновенно ухнув в божественный тропический сон.

В следующий раз мы увидели Эвана утром. Он что-то загружал в машину, стоявше. с внешней стороны гаража среди узлов бамбука и молодых пальм. Чуть поодаль от нашей. И было странно -  вчера, когда парковались, мы её не приметили. Впрочем, что было увидеть в той кромешной темени, которая клубилась до самого утра. Уже и петухи орали в сотни лужёных глоток, а вокруг было всё также - хоть глаз выколи. Пока в один прекрасный момент, будто кто-то выключателем щёлкнул –занялся восток. И сразу – будто пушки грохнули: взорвался многотысячный птичий хор. А со стороны океана вспыхнул исполинский костёр, из которого в разные стороны рассыпалось сверкающее зарево. Минут через десять уже всё небо полыхало алюминиевым светом. – Эх, жаль, краски и холст не взял, – посетовал Селюжонок. – Карандаш такое не передаст. Помчали-ка по быстрому на пляж! – Песок в дом не натаскайте, – крикнул вдогонку хозяин, заводя мотор. – Обувь на веранде снимайте. -  Мы рассмеялись. Песок показался нам куда безобиднее, чем паутина в углах и громадный таракан (или жук?), который внимательно изучал Селюжонка в душевой. Так началась наша неделя на далёком тропическом островке, где в январе стояли стабильные плюс 27. Из-за такой  лютой зимы в торговых палатках мы даже  не нашли купальных плавок! А в ресторанчиках – хи-хи- не держали мороженого. – Так спроса же нет. Зима, – растолковал нам китаец Ли из соседней комнаты. Он въехал неделей раньше – прилетел из Гонконга на какую- то научную конференцию по торговому маркетингу и всякий день поражал нас костюмами сливочного цвета в комплекте с дорогими брендовыми галстуками. Он их менял каждый божий день! Я даже решил, что когда вернусь домой, тоже оденусь с таким шиком! Ли был вполне ничего, он возвращался домой за полночь, давая нам время вволю посплетничать на его счёт. Ибо, несмотря на свою стильную внешность, туземки  не удостаивали его внимания. Зато  постоянно навещали нашего хозяина. Обычно они сидели на заднем дворе и плели традиционные здесь гирлянды, запивая это дело местным пивом «Лонгборд». Гирлянды были для туристов. Бизнес. А когда  Эван просыпался хмурым, девушки с удовольствием вели и нехитрое  его хозяйство – выпаивали молоком  поросёнка, чистили- драили душевую. Ли для них был как бы невидим. Как, впрочем, и мы. Хотя, стоило мне проявить интерес к их песням, пели они уже громче. Но Пецька, который, как всякий художник, не расставался с блокнотом, не переставал брюзжать по поводу женской безголовости – их поведение наталкивало его на воспоминания о жене. Она ведь сбежала от него из-за такого же, как наш, охломона, имевшего привычку в любую погоду скакать на доске по волнам. Эван  в своих до колен задранных штанах и растатуированной спине, узор которой скрывал видимые шрамы, китайцу  Ли в подмётки не годился. Он даже против нас-то выглядел полным раздолбаем. Чтобы ещё больше подчеркнуть эту разницу, мы тоже старались приодеться. – А захотите покайфовать, – как бы отвечал на наш  вопрос Ли, – сходите в ресторанчик на пляже. Тут недалеко есть превосходные отели. Я туда не попал – места забронированы за несколько месяцев вперёд. Там как раз и поют гавайцы. Нет ничего лучше их песен и танцев. На них всегда спрос. Согласитесь, что это  чудо: ночь, океан, факелы и песни… Эх, раскрутить бы продажи. Но я не инвестор, я – маркетолог. Ну а если зайдёте в кафе во время «happy hour» – с трёх до пяти, любое блюдо по три доллара. И дринки. Обязательно закажите май-тай. Это коктейль на основе чёрного и белого рома. С миндальным сиропом и ананасным соком. В мире нет ничего приятнее, чем май- тай! - И показал безукоризненно белые зубы. Под стать машине, которая была у него тоже от кузова до салона в молочной гамме. Мы иронично переглянулись: изысканный китаёз полагал, что мы не знаем май-тай! Ого! Да мы его первым делом здесь и и попробовали. Хотя для нас, жителей северных широт,  лучше что покрепче – тем в более,  в  белых прикидах лучше уж « Белугу», к примеру!  …Вообще-то здесь, на острове, подобный  лоск значения не имел. Народ тут чаще  в шортах или в спортивных штанах. И всё-таки нашу абсолютную, не подвергаемую ничьим сомнениям зависть, Ли вызывал. Особенно кафешкой, где завтракал каждое утро. В целях экономии, мы, конечно, предпочитали что-то варганить сами. Тем более, что Эван предоставил для этого целый набор разнокалиберных кастрюль и сковородок. Они свешивались с решётки под потолком прямо возле наших носов. Да и всякие масла, соли, приправы в кухонных шкафах игнорировать было бы глупо. Мы прикупили в «Фудлэнде» вкуснейшие местные яйца, курятину-говядину, сок гуавы и разные другие вкусности. Но иногда всё-таки забредали  в  «куриный рай». «Куриный» потому, что интерьер там был украшен различным породам местных кур, которых остров насчитывал тысячами. Несушки экспонировались во всю стену: были и снежной белизны, и пеструшки, похожие на тех, что бегают по нашим сельским подворьям, и благородные хохлатки со своими генералами в рясной жемчужной россыпи. Все на длинных ножках и готовые к бою. Фаянсовые, фарфоровые, из металла и папье- маше, даже сплетенные из перьев в натуральную величину! И, если бы не гребешки, ало взблескивавшие от пролетавших мимо фар, многих можно было бы принять за живых. В той кафешке иы наедались омлетами в ореховых блинах ( так называемых « панкейках»  с макадемией) и до отвала напивались восхитительным декафом – кофе без кофеина ( free refill!), который к тому же  подливали бесплатно. Так что еле выползали из-за стола.– Эх, живут же люди, –  бурчал Пецька, потому что, учитывая нашу победу в Великой Отечественной, мы должны бы жить куда лучше гавайцев.  – Это же алогизм, жить, как мы! Уж и войны давно нет, а  всё равно копейки считаем, –  тоскливо шуршал он кредитками, разглядывая на ладони центы.- Мне ведь и подарков домой надо. Вдруг моя дура вернётся? - Ещё и по этой причине мы не следовали примеру Ли и столовались самостоятельно. Как говорится, желудок – не зеркало!

Кроме того, и разговоры с Эваном становились всё интересней – гаваек на его дворик стало захаживать всё больше. Самая красивая – с высокими скулами и широко разведёнными глазами – нравилась мне, а другая – белокожая, больше похожая на жительницу материка, - Пецьке. Он часто рисовал её в своём блокноте, вызывая одобрительные смешки остальных. Впрочем, этот их интерес ничего не означал. Их внимание  было сродни любопытству детей – девчонкам просто хотелось понять, кто мы и что от нас ждать. В этом смысле мы, как и положено взрослым людям, давно научились скрывать себя за стёклами очков. Гавайки же  просто пялились. Уставятся, как козы, и смотрят. Совершенно не понимают этики, – разочаровался Селюжонок, когда это понял.

–  Я, вообще-то, безработный,– говорил Эван, аккомпанируя девчонкам когда на укулеле – гавайской гитаре, когда на ипу – лакированном, похожем на тазик, гавайском барабане. – В тропиках работать грех, да и негде, тут безработица около 11% – выше, чем везде в Америке. Вон она – профессиональная музыкантша, – кивнул он на ту, белокожую, – помыкалась- покрутилась на Большой земле. И приехала сюда. А родилась в Филадельфии. Там и музыке училась. Ей это было раз плюнуть - у неё мать  гавайка, а музыка у гавайцев в крови. Как и солнце. Только там музыкой не прокормиться. А здесь не надо и столько одежды. И еда... Куры тут дикие – только прикорми, и океан полон живности.  А у меня ещё и свой  маленький бизнес – сдаю эти две комнаты.  Клиент косяком идет, мне и хватает. Но материк…  материк, чтоб его!...– Пальцы Эвана перешли в  оглушающий ритм, я даже подумал, что, наверное, он был ударником в джазе. Переглянувшись, гавайки  запели что-то новое. Я быстро набросал мелодию на бумагу и попробовал  подпеть. Получилось совсем неплохо - здешнее солнце сквозь капилляры проникает в кровь и само становится музыкой. Та, что была немного похожа на европейку, захлопала в ладоши первой. А потом и  все зааплодировали, а Эван заиграл на укулеле что-то вроде туша.

– Тоже мне, отставной козы укулельщик, – пробурчал ревнивый Селюжонок, невнятно бурча себе под нос что- то ещё. Я понял – впереди у меня его монолог в полном объёме. Эван понимающе усмехнулся.  – Вы бы, парни, сегодня на пляж не ходили –  вдруг с многозначительной ленцой сообщил  он.–– Утром солнце со стороны горы всходило, тайфун может налететь. Он зябко передёрнул плечами. – И ч-что? – глаза Пецьки полезли из орбит. – К- как это ?  - Да так… Восход всегда с востока. А перед тайфуном – с запада. Мы это знаем и – к воде уже ни на пушечный выстрел. - Последовавшая за этим немая сценка привела девчонок в состояние экстаза. Они хохотали так, как если бы хохотал весь остров. До тех пор, пока посрамлённый Селюжонок, да и я заодно, не покинули поле боя без единого выстрела.

– И вот к этому бездельнику  бегают. А импозантный Ли им до фени, – забыв уже о моём певческом дебюте, уныло констатировал Пецька, конечно же, имея в виду себя. Ли-то был намного старше, а девчонки – и мальчишки, одинаково – все любят общаться с кем помладше. К тому же Ли съехал ещё утром, а на его место вселился какой-то аморфный кадр лет двадцати пяти. Целый субботний день он изучал остров по интернету, продавливая диван в ливинг- руме, где стоял старый кургузый телевизор – это было единственное место дома, напоминавшее о цивилизации. – Педик наверное, – исследовал Пецька в душевой содержимое новоприбывшего розового футляра с розовой же зубной щёткой. Паста в футляре была тоже розовая. – В субботний вечер дома сидит. Козел!

Я хотел было защитить парня, но Пецька на эту тему завёл такую долгую демагогию, что я отступил и ушёл на пляж один. А когда вернулся, он уже был  в компании новых постояльцев – «педик» съехал, а  на кухне гужевала парочка молодых япошек. Уж точно педиков. «Коничуа-сайонара…» С тем же «Лонгбордо» и традиционным смехом – обычно узкоглазые смеются по любому поводу и без повода, чем бесят неузкоглазых. Они что-то лопотали об их японском понимании взаимоотношений полов, а Селюжонок знакомил их с примерами из собственной практики. В запале он даже силился вытрясти ответ на жизненно-важный для него вопрос «почему она так поступила». Японцы вежливо улыбались и пили пиво – ответ они не знали. 

Гавайки не знали тоже.

Дискурс шел до полуночи и мешал мне спать. И я стал раздумывать о том, что за неделю в доме Эвана не случилось и часа простоя! – Так ведь это у вас всё упирается в деньги, – отмахнулся хозяин, когда я об этом заикнулся. – А я на сей счёт не парюсь. Сколько будет, столько будет – главное, чтоб дом не пустой и на хлеб хватало. У меня когда-то дружок был в Калифорнии – работал-работал, копил-копил, всё ждал, когда же накопит парочку миллионов, вложит в дельце и заживёт с процентов. А потом напился, упал с яхты –  так и не нашли. Жизнь – она такая: можешь выплыть. А могут и не найти. Или вот ещё: ты идёшь себе по улице. Дышишь всеми лёгкими. Солнышко. Птички. А тут – драка. И тебе не пройти, потому что пути ни назад, ни вперёд – ты как в клещах. Ну, засучиваешь рукава, сжимаешь кулаки… Ты бьёшь, тебя бьют. И вдруг понимаешь, что это сон. И просыпаешься… в другой сон. И этот новый сон тебе понятен, ты его в любой момент можешь выключить. Что выберешь? Я выбрал остров.

–А не скучно одному?  - Селюжонок решительно повернул разговор в привычное для себя русло. – Жену бы завел, деток…

–А я вон кого усыновил. - Эван кивнул на клетку с молочным поросёнком. Сосунок уже приучился к бутылочке, и хозяин надеялся весной ходить с ним на охоту. Что будет делать на охоте поросёнок, я так и не понял. Гавайские трюфеля, что ли, вынюхивать?

- Дружище, а ты часто видишь меня  одного?  – поинтересовался он, вгрызаясь в мякоть ананаса.И окинул Пецьку скептическим глазом. Лёд его радужки не растопили даже тропики. – Скука – это у вас, у бездельников. Психическая проекция тоски по миражам.– В дурдом, парень, в дурдом!

-  Да я это…- замялся Петька -- я делал ему  усиленные знаки - Я про любовь. Жену бы вам…

- Я тоже считаю: от скуки лечатся любовью,- поддержал его один из японцев. – Мы всегда  так и делаем.-  И обхватил своего дружка обеими руками. Тот ответил ему поцелуем:

О, сколько их на полях!

Но каждый цветёт по-своему –

В этом высший подвиг цветка!

На лице  Эвана  прописалось  недоумение. То ли оттого, что он начисто забыл о присутствии японцев, то ли их отношения  не вписывались в какую-то из его сложных концепций.

- Подвиг цветка,- говоришь? -  произнёс он  ледяным тоном и глотнул из баночки пива,  демонстративно уставившись в окно побелевшими глазами. Его радужки обладали даром  мгновенных превращений. Трусоватый Петька отодвинулся ближе к двери, чтобы в случае чего дать дёру. Но снаружи курилась изумительная картина: утренний океан дышал сиреневатым туманцем  и обмахивался веером прибоя…  Несколько минут прошло в полном молчании. Глаза этого странного человека вроде бы вернулись  к своему синевато- фиолетовому оттенку, слившись с голубоватым цветом обоев. Но какая-то недобрая мысль всё-таки точила их изнутри, и внезапно  их снова  залило чернотой. Небрежным жестом он выхватил один цветок  из сплетенной гавайкой гирлянды и злобно прихлопнул его ногой. Дежурно улыбаясь, японцы  ретировались к себе.

– Сколько ему жить, твоему цветку? Час? День? – гаркнул им вслед хозяин, являя нам с Селюжонком последовательность своего менталитета совершенно непостижимую для нас. Он был словно соткан из десятка теней  каких-то ушедших событий.

- Твоему цветку невдомёк,- продолжал он грохотать. - Ваши розы-мимозы  не понимают,  что где-то под землёй день и ночь качают им воду корни. Перестанут качать – и … -Хлопком по щекам он громко выпустил воздух. - Всё!

Натянуто улыбаясь,Селюжонок разглядывал влажновате пятно от  орхидеи.

- Ваши цветы паразитируют на корнях,- по прежнему громко, как если бы все мы сидели в другой комнате, заявил островитянин. -  На материке так многие живут, - Правая, слегка подпорченная  шрамом бровь Эвана опустилась до клювообразного носа, придав своему владельцу вид хронического угрюмца. -  Ага, живут. Ну а я…-  вызвал он моё удивление внезапно явленными в смешке острыми, как у крокодила, зубами.-  Я из этого процесса выпал! Да! Выпал на хрен – и всё! - И  вонзил в меня полыхающие зрачки.  В них бушевало горячечное пламя. Наверное, память чувств в этом человеке была значительно сильнее его мыслей и сейчас разворачивала тугую пружинку долго сдерживаемого гнева.-  Я сам себе и корень, и листья! Вот так! А воды здесь до самой Японии! И их  слюнявые поцелуйчики мне по фигу! И по фигу, есть на мне тот цветочек или нет его. Как и ваша дурацкая любовь.  Сегодня есть, а завтра лепестки опали… Как там у вас  «Какие свежие розы – и увяли», да?

– «Как хороши, как свежи были розы», – немедленно уточнил учитель Селюжонок. – Это Тургенев

– Тур… Чур-Гей? Нехилое имя для поэта. Значит и ваш Чур-гей это тоже понял.Моя жизнь была долгой конфронтацией самому себе, –  глухо произнёс Эван, глядя перед собой горящими глазами. Казалось,  все  в комнате  перестали для него существовать. Он видел себя в картинах, которые сейчас рисовало его воспалённое воображение. Странный он вообще-то был. Как бы даже не  в себе. –  Да, я тоже когда-то умилялся цветам, устраивал обнималки-обжималки. И нравилось, чёрт возьми! Да, нравилось! Но потом я оказался в Ираке. Вы  знаете, что такое хамсин? – Нет? Ну так о чём с вами говорить?... А мне эти проклятые хамсины снятся до сих пор,- сказал он после очень долгой паузы, за время которой Петька набросал его портрет: клювастый баклан, вросший в океанский берег. В клюве баклана  поник цветок орхидеи.- И мой самолёт, по самое брюхо в песке, тоже снится.  И ещё стихи Киплинга. Знаете, какие? – Не глядя, он  достал с полки над головой какую-то книжку на английском и, не открывая её, громко продекламировал:

Напрасно!

Впустую!

Хоть выложись весь,

Но гонка вчистую

Проиграна здесь!

Он презрительно  отвернулся к окну, как бы  вновь наполняясь  содержанием чуждых мне стран и его собственных  эмоций, связанных с ними. Причём каким- то невероятным образом всё оно  , вне зависимости от моего жизненного опыта, стало медленно перетекать и в меня, уменьшая разницу   между его и моей действительностью.

   - Это вам не  ваш Чур-Гений!  Я ведь до той «Бури в пустыне» тоже, как он, - кивнул Эван на Селюжонка,- на юбках циклился и считал – ах, какой я несчастный, меня не любит Элейн. Вот вернусь героем, весь в наградах с кучей денег и брошу к её ногам…

   Он замолчал, сидя с окаменевшим лицом, а я как бы увидел жёлтый песок пустыни и его воздушный корабль, рассекающий пылающий воздух. И ещё - громадную американку  с оттопыренным карманом.- В нетерпении она топала крепенькой ножкой. - Всё это чушь, парни. И безутешно рыдать никто не будет, и, если что, никакая куча денег вас не спасёт. Даже нас у тех проклятых арабов не бабы спасали, а ящерицы. Мы их пожирали живьем. И не забивайте себе головы химерами. Ушла- пришла… Когда с чудовищной высоты видишь цель только по приборам…Тогда тебя и  долбанёт по мозгам: вот он – город, люди… И вдруг  – пых – и нет ничего. Были верблюды – бах – и ни шерстинка. Да и  твоя собственная жизнь -   с пылинку…

Он посмотрел на нас с Пецькой, будто только что собрал вселенную в горсть, дунул - и прямо на наших глазах испепелил её. – Вот так, парни. Всё! И никто не вспомнит. Один мой друг после Ирака остался инвалидом. Ездит на инвалидном кресле – и  ни тебе Эйлен, ни Мари, ни Кристи. И государству до фонаря  - живи как знаешь. Ну а я… Я вовремя успел «with honors», как говорится. Бросил Нью-Йорк и спасся этим островом. И плевать мне теперь,  кто и где президент, у кого больше ядерных головок, где  ваша  Россия с Белоруссией, и куда турки лыжи вострят. Вот разве что старые раны достают …

Старый вояка снова ушёл в обломки своих горячечных теней, с кем когда-то  летел на ту оранжевую землю.

- Зачем нам нужен был тот Ирак? - выбрался, наконец, он наружу, вызвав вежливую улыбку, вернувшихся японцев. -   А Югославия, а Ливия, а Венесуэла?...? Нет ни одной страны и ни одного островного государств, парни, куда бы мы не сунулись. А наши  базы, кстати, стоят даже тут рядом, на этом райском  Кауаи. Видели вывески на пляже: «осторожно, не наткнитесь на неразорвавшийся снаряд…»? Там – японцы, там русские, там китайцы -  и всем чего-то не хватает.…Когда-то ведь и Бог изгнал нас из рая за то, что всё  нам в нём чего-то не доставало: яблок, земли, неба. Кто же  так перепрограммировал нашу генетику, а? -  Эван встал и исчез на своей половине. И  уже не вернулся. Внезапно лёг спать? Был он небрит, бледен и глаза его окружали тёмные круги. Наверное, в эту ночь ему снова снилась «Буря в пустыне».

– Отставной козы барабанщик, блин – когда из хозяйской половины раздалась яростная дробь барабана ипу, съёрничал Пецька  и белолицая гавайка с длинными волосами, не одарив Пецьку взглядом, кинулась туда со своим отваром.

– И чего им надо, этим бабам? – сумрачно буркнул он, разглядывая себя вечером  в зеркало. Утром на  место убравшихся япошек вселилась немолодая велосипедистка – англичанка лет шестидесяти. Дама с породистым лицом и спортивной фигурой. По её словам она уже исколесила всю северную часть острова и утром собиралась в южную. Посмотреть на заросшие нашим отечественным мятликом стены русского форта. Сегодня это входило в моду.

– Говорят, ваши к войне готовятся? – упаковывая что-то в свой рюкзак, спросила она меня строго. Кто – ваши? И кто говорит? Я лишь плечами пожал.  Тетрадь моя  была под завязку забита гавайскими мелодиями - я их собрал более ста.  Мы оба с Пецькой выглядели теперь настоящими дикарями.Разве что, вместо тростниковых юбок, носили до пупа подвёрнутые шорты, которые, стоило добраться до пляжа, тут же и сбрасывали и ныряли в пену прибоя. Вообще-то Пецька и тут не забывал, что он учитель, и ходил в местной расписной рубахе. Конечно, не стильная экипировка Ли, но всё- таки. У него набралось несколько блокнотов зарисовок – красовались там и курчавые шапки баобабов,  раньше я видел их разве что на картинках. И стайки девчонок среди рождественских сосен, какими изображают их на новогодних открытках. И ползущие по песку метровые черепахи. Самыми смешными были рисунки снеговика и Деда Мороза (или Санты?) среди пальм и груд бананов. Мы ведь приехали сюда как раз на наш старый Новый год (пойди-ка объясни здесь кому-то это странное словосочетание!). Но атрибуты Кристмаса тогда ещё не убрали, и мы очень веселились над  Дедом Морозом в трусиках на пляжах, что со всех сторон окаймляли остров: выскочишь из дома – и через дорогу прямо по тропинке! Только что за радость ходить на один и тот же? Тем более что на одних молоком вскипали волны, а на других они ласково лизали ступни. Третьи же  давно облюбовали любители серфинга. И мы меняли адреса в зависимости от настроения, которое напрямую зависело от количества выпитого май- тая – превосходный коктейль, надо признать! Хотя… так хорош он, наверное, только тут, в тропиках. Для нас, жителей северных широт, привычнее что-то покрепче. Впрочем,  с май- таем или без него океан был неподражаем. Он был со своим характером и своими лицами: то фиолетово-синий, то бирюзовый, то голубиного крыл с переходом в, зелень. Он вёл с нами негромкий разговор и без всякого нажима, как бы исподволь, пазл за пазлом вписывал в свою систему координат, и менял нас, как истинный маг или фокусник, у которого в обшлаге рукава всегда найдётся, чем изумить простодушного зрителя. Океан любил изменчивость. И мы  резвились в его млечном прибое, заплывая далеко-далеко в дымчато-сизую гладь, откуда до берега, как до луны. Впрочем, нас тут же предупредили – акулы! Заплывают иногда. Редко, да метко. И это было тоже удивительно – у нас в Чёрном море и дельфины давно перевелись.

А вчера мы стали свидетелями водного шоу: средь быстро опускавшейся мглы по волнам носился некто с факелом. Он взлетал на самый гребень, задерживаясь там на какое-то мгновенье, а потом опрокидывался вниз, помогая себе веслом. Факел в его другой руке взлетал при этом верх- вниз уже впотьмах. Когда он внезапно погас, Пецька забубнил было что-то про неудачные мозги здешних любителей острых ощущений. Но вскоре всё- таки умолк и только смотрел, как бьются о коралловый риф гибкие тела волн. Их мягкая и упорная мощь со временем пробивала сквозные отверстия даже в вулканических монолитах, что угрюмо громоздились неподалёку. Мрачная пещера в северной части острова, где мы, подобно героям известного фильма, оставили на камне надпись «Ляксашка и Пецька тут были», тоже была свидетельством этому могуществу. Её пролизали всё те же нежные на вид, бирюзовые языки, что толкались в береговое  брюхо, подобно слепым сосункам…

– А всё-таки да, несмотря на базу НАТО, те,  кто не живёт в тропиках, пожалуй, впустую прожигают жизнь, – вынужден был согласиться  зачарованный Селюжонок.

– Не меня обсуждаете? – помигав в кромешной тьме фонариком, кто-то плюхнулся в смутно белевший рядом шезлонг. - Люблю вечером по волнам пробежаться.-  Мы замолчали.

Рисковый-таки парень, этот Эван.  А в руке его оказался не факел. Обыкновенный водонепроницаемый фонарик с программным управлением.  Ничего особенного. Переключался он одним пальцем. И всё равно – я бы так не смог. И Пецька бы не смог.

   Наутро мы от души поминали чёрта – хозяин дал нам в дорогу большущий ананас, и запасливый Селюжонок утрамбовал его в чемодан. А зоркие лучи камеры слежения, через которую протащили наши вещи, явили глазам полусонных секьюрити… бомбу. И рай в одно мгновенье рассыпался. Крохотный аэропорт пришёл в состояние боевой готовности. Зазвякали миноискатели, защёлкали наручники. Суровые молодцы в камуфляже оттеснили нас с Селюжонком в сторону, с большой осторожностью вскрыли чемодан. После чего, хмуря брови, заставили нас съесть сей фрукт без остатка. И… от рая ничего не осталось…

                                                           ***

   Впрочем, концовка всей этой истории мне просто приснилась. Когда я уже летел назад, через холодную Атлантику в свой морозный Минск.