Сейчас уже и не помню, то ли деньги на счету скопились,
то ли наоборот, кончились досуха, но именно из-за них и за ними я решил
слетать в Лас-Вегас. Времена у нас пошли странные: кругом террористы,
а потому авиабилеты чуть не даром стали раздавать. Чем рулить десять часов,
лучше промучиться в самолете один час, а на сэкономленные время и деньги
посидеть в казино.
Место мое оказалось у окна, в случае чего выпрыгну туда,
когда террористы по рядам пойдут или уж когда совсем близко к земле будем
падать. Рядом пристроилась старушечка, если на ней где-то бомба не висит,
то только на личико страшненькая, сухая, как блокадная воблешка. И ножками
до пола не достает.
Конечно, наша бабушка. И так видно, и на регистрации
я за ней стоял.
- Коля, -- на всякий случай соврал я, представляясь.
- Катерина Петровна, -- не менее бойко слукавила она.
- Тетя Катя, часом не в Лас-Вегас? - А куда еще же? Но ведь разговор надо
начинать с глупости, иначе тебе никто не поверит.
- Туда, сынок. Откуда будешь?
- Из Архангельска.
- А здесь?
- Да я в отпуск к сестре приехал. Она в Санта Розе у мужа живет.
Старушка сразу успокоилась: не из местных.
- А я здесь, в Сан-Бруно живу, от аэропорта через дорогу. В гараже у хороших
людей живу.Я им заместо собаки и собаку их выгуливаю.
И мы постепенно разговорились.
Бабушка летела по билету стоимостью в один доллар в оба
конца с приглашением из шикарного "Беладжио" на три бесплатных
ночи плюс сто долларов на разгон плюс два бесплатных ужина в буфете плюс
один бесплатный цирк Солейл - она умудрилась собрать всю возможную халяву:
"Пенсия-то у меня крохотулечная"..
- Давно в Америке? - до этого вопроса разговор доходит всегда и почти
сразу.
- Считай, больше полувека.
И пошел рассказ довольно банальный.
Тетя Катя оказалась из-под Харькова. Батя ее, простой
досоветский крестьянин, бросил это безнадежное дело в условиях тотальной
продразверстки со всех сторон и переквалифицировался в челноки, которые
тогда назывались мешочниками. Батяня таскался с салом по всей стране,
заворачивая шматы в портянки: не то что стырить - подойти никто не решался.
Так он и въехал в нэп на собственном сале, но ума хватило
ничего не делать и не суетиться. Когда колхозы начались, выдал Катеньку
за двадцатипятитысячника и дольше всех в деревне продержался на старых
запасах.
Молодые очень кстати уехали в Харьков. Он пошел по линии ОСОАВИАХИМа,
а она - по линии ЗАГСа. Когда, наконец, пришли немцы, он был принят на
охрану железной дороги, а она - машинисткой в комендатуру. Это помогло
им в 1943 эвакуироваться на запад вместе с немцами, сначала в Польшу,
а потом, в самом начале 44-го, в Германию. Они поселились в Ганновере,
он махал кувалдой на стапелях Ганноверской верфи, а ей долго не везло.
Тут еще грянул сорок шестой: союзники стали повально
сдавать русских советским. Особенно тех, кто сотрудничал с немцами, то
есть честно работал, а не занимался терроризмом. Спасение было одно -
и тетя Катя забеременела. Тут же подвернулась пресвитерианская община
из неведомого Канзаса, взявшая их под патронаж.
Формальности заняли много времени, и Тата родилась в
Ганновере, за что так и не простила свою мать: всего бы две недельки переждать
- и родилась бы Тата американской гражданкою.
Прибыв в Америку с малышкой наперевес, новые иммигранты
с удивлением обнаружили, что их благодетели - вовсе не толстопузые капиталисты
с Уолл-стрита, какими они привыкли видеть американцев на карикатурах Кукрыниксов
и их немецких братьев по газетной живописи. Это оказались самые обыкновеннные
крестьяне, почти колхозники, к тому же на три четверти негры.
Благодетели обеспечили их жильем, мебелью и утварью,
даже какой-то полуразваливающейся, но все еще на ходу колымагой, дали
работу: делать картонные ящики. С трудом, но на это можно было жить втроем.
Через год примерно сосед прибежал к ним с газетой, где
было объявление, что где-то в Калифорнии открывается русская шпионская
школа. Так бывший двадцатипятитысячник и осоавиахимовец стал вдруг учителем
русского языка.
Работа оказалась вполне - и он даже смог понять некоторые грамматические
особенности родного языка, которые не мог понять в своем школьном детстве.
К тому же у него открылся поэтический дар, и это спасло
его от запойного пьянства, процветавшего среди преподавателей школы. Стихи
были в основном злобные, но и их редко печатали в русских газетах Америки,
хотя русских в Америке тогда было очень мало, а русских, умеющих писать
хоть какие-нибудь стихи, -- почти совсем не было.
Поэтический дар сильно продвинул его по служебной лестнице
- ведь он почти не пил и признавалася за редкий талант. Уже в середине
пятидесятых они купили небольшой домик в Монтерее, с четырьмя отдельнами
входами, что позволило сдавать три из четырех комнат по смехотворным для
нынешних времен ценам, всего по 50 долларов в месяц с каждого жильца.
Супруг умер сразу, как только вышел на пенсию. Тата к
этому времени уже выросла, окончательно с ними разругалась, расплевалась
и уехала со своим мужем в Нью-Йорк, навсегда. От профессора русского языка
осталась куча вставных челюстей, коллекция рулонов туалетной бумаги, которые
он систематически приватизировал в казенном сортире, и несколько жалких
тысяч долларов.
До пенсии тети Кати оставалось еще несколько лет, английского
у нее было - ровно на ближайший супермаркет и городской базарчик по вторникам,
и добрые люди посоветовали ей прикупить еще один домик, чтоб не протянуть
ноги.
Как только в далекой России началась гласность, она,
по совету умных людей, во-время и выгодно продала оба домика, купила небольшой
аппартмент комплекс в Сан-Франциско, а вскоре, чтобы хоть как-то сводить
концы с концами (пенсию тете Кате положили просто смехотворную), второй,
побольше. А, заодно, и мобилхоум-парк на триста домиков: "Ты не поверишь,
Коля, сколько хлопот и расходов с этими мобилхоумами! И ведь каждый норовит
не вовремя заплатить или подсунуть недействительный чек. Народ - все сплошные
пьяницы и наркоманы, хорошо еще, гомиков нет. Я за этим сильно слежу."
В последние лет двадцать тетя Катя пристрастилась к Лас-Вегасу.
Наезжает она туда регулярно, каждые два месяца. Играет по квотеру с автоматами:
"Что наиграю, на то и живу. Мне разве много надо? Жилье бесплатно,
мясо-масло-молоко уже сто лет не ела, по докторам не балуюсь и водочку
не уважаю, электричество не жгу и телевизор этот ваш не смотрю."
Опять же, каждые полчаса в казино полуголые девки разносят
выпивку и соки. Она всегда дает им на чай по квортеру ("примета такая,
обязательно надо дать, а то фарт уйдет"). Пенсию же она откладывает
на черный день, который теперь уже, о-хо-хо, не за горами: я посмотрел
на нее повнимательней - нет, меня она точно переживет.
Мы продолжали хаять американскую инфляцию, которая не
дает жить спокойно и заставляет все время вертеться и суетиться. Заодно
она выразила неудовольствие своим биржевым брокером и спросила, не знаю
ли я кого поприличней. Но я не знал - у нас в Архангельске брокеров давно
уже нет и, кажется, даже и не было никогда. Какие могут быть финансы в
Архангельске?
Тут объявили посадку самолета. Мы еще раз пристегнулись
и впали каждый сам в себя.
Тетю Катю в Лас Вегасе я потерял из виду, но зато в каждом казино роились
гаражные бабушки, сухонькие, опрятные и сосредоточенные над своими лукошками
с квотерами.
