- Ты что же,
сволочь, а?! - голос Семёна Петровича сорвался на хрип, и он закашлялся, глядя
на обломанные ножи и развороченные направляющие подачи. - Петрович, я… - начал
было оправдываться Владик, но замолчал и лишь вяло махнул рукой, дескать, вот
так оно вышло-то. - Ты соображаешь, что мы участок, как минимум, до утра остановили?
- Семён Петрович, или просто Петрович, как называли мастера смены подчинённые,
понимал, что вопрос его бессмысленный, что всё прекрасно соображает Владик, сменный
дежурный слесарь, закрепивший ножи вперекос, по причине чего и случилась авария.
Но сделать ничего уже нельзя было. Без восстановительной бригады здесь не обойдёшься.
Времени - пять часов утра. До конца ночной смены участок будет стоять, да и ремонтники,
что подойдут утром, когда ещё расхлебают заваренную Владиком кашу. А ведь
было недоброе предчувствие, было. Когда смена, заступающая в полночь, собралась
в кабинете мастера, заметил он красные владиковы глаза, да и запашком вроде напахнуло.
Поддавал Владик не так чтобы часто, но с какой-то закономерной периодичностью.
Мог не пить месяца два-три, но потом на несколько дней срывался обязательно. Петрович
не то чтобы жалел Владика (хотя какой он, к чёрту, Владик, ему уже под сорок),
просто знал, какие золотые руки у этого работящего мужика. Да, бывает, придёт
на смену поддатый, зато потом оклемается и, чувствуя вину, работать будет за троих.
Но сейчас Петрович понимал прекрасно - на этот раз не пронесло. Он потёр ладонью
под спецовкой левую сторону груди, где всё чаще в последнее время стало давать
о себе знать много повидавшее на его веку сердце (работа мастера не сахар, всё
на нервах). Постепенно успокаиваясь, он уже начал прикидывать, что скажет им утром
Лычков - начальник участка. Перспективы были нерадостными. Аварию, конечно, устранят.
Сколько их видел Петрович за тридцать пять лет рабочего стажа! И премию, конечно,
срежут полностью, да ещё, наверное, и квартальную, и годовую зацепят. Эх! Хотел
внучонку на день рождения хороший подарок сделать, да, видно, в этот раз не судьба.
Он посмотрел на Владика, сидевшего с устало опущенными вниз мозолистыми руками.
- Что за праздник-то был вчера? Уволят ведь тебя, дурака, - уже спокойно произнёс
Петрович, и, помолчав секунду, добавил, - как пить дать, уволят. Владик молчал,
глядя перед собой пустыми, невидящими глазами, словно не слышал ничего. Потом
медленно поднял взгляд: - Танька от меня ушла, - голос его был бесцветным
и словно неживым. - Совсем ушла. Детей, вещи собрала и ушла. Я вот напиться с
горя захотел, порядочно вылакал, да не берёт меня сегодня. Ты прости, Петрович,
подставил тебя. Пойду объяснительную писать, да заодно и заявление по собственному
желанию. А то ведь по тридцать третьей выпрут. Куда потом устроишься-то? Он
медленно поднялся, ещё раз глянул на Петровича виновато и шагнул было к выходу.
- Сядь! - рявкнул Петрович зло, так, что опешивший Владик молча подчинился, вопросительно
глядя на мастера. Петрович ещё раз окинул взглядом картину аварии, втянул носом
воздух, словно с духом собирался (в сердце снова кольнула тонкая игла), и начал
говорить тяжело, веско: - Объяснительную ты, конечно, напишешь. А потом пойдёшь
в душевую, переоденешься и смоешься отсюда до прихода начальства, понял?! Премии
все полетят, но уволить - не уволят. Отпустил тебя я. Брюхо у тебя скрутило. Грибками
ты маринованными отравился! И был ты трезвый, запомни, трезвый! - голос Петровича
с каждым словом звучал всё злее. - И не дай бог, хоть одна живая душа увидит,
как ты уходишь! Он махнул рукой, давая понять, что всё, разговор окончен,
повернулся и вышел, не глядя на Владика, в дверь. В восемь утра в кабинете
у Лычкова попахивало крупным разгоном. Начальник участка с плохо скрываемым раздражением
в упор смотрел на Петровича, держа в руках объяснительные мастера и дежурного
слесаря по поводу ночной аварии. - Леготин где? - спросил он про Владика,
и голос его сулил мало хорошего. Петрович сообразил, что Лычкову уже крепко влетело
за их чудеса от генерального директора, а характер у начальника был далеко не
подарок. - Отпустил я его. Живот у него скрутило. Пищевое отравление, - слова
выходили из горла толчками, звучали не очень убедительно. Но деваться уже было
некуда. - Живот, говоришь?! Ты думаешь, я не знаю, какое у Леготина отравление
бывает? Ну, Семён Петрович, от кого - от кого, но от тебя не ожидал, - Лычков
гневно развёл руками. - Ты, значит, решил теперь пьяниц покрывать? - Трезвый
он был, - с каждым словом Петрович чувствовал себя всё спокойнее, вот только заноза
из сердца выходить не желала. Он поднял голову и встретился взглядом с начальником
участка. Лицо Лычкова от плохо сдерживаемой ярости побелело так, что Петрович
испугался, как бы шефа не хватил удар. Несколько секунд звенящая тишина стояла
в кабинете. Тут в дверь угораздило сунуться механика участка. - Бригада готова?!
- Лычков нашёл, наконец, на ком сорвать злость. - Сейчас все подойдут, переодеваются
они, - почувствовав настроение начальства, механик задом начал пятиться в коридор.
- Времени - девятый час, на участке авария, а твои орлы ещё в душевой байки травят?!
Через пять минут все должны быть на месте! Несчастный механик пулей вылетел
за дверь. - А с тобой ещё поговорим. Иди, - Лычков бросил листы объяснительных
на стол. Петрович поднялся, не глядя на начальника, сделал было несколько
шагов к двери, и вдруг, нелепо взмахнув руками, стал заваливаться вбок к окну.
Стены качнулись у него перед глазами, острой болью рвануло грудь. Где-то далеко
суетились люди, кто-то кричал неясные слова. А Петрович вдруг увидел маму. Вот
она, молодая и улыбающаяся, стоит на крыльце избы с подойником в руках, вот семилетний
друг Валька машет ему рукой от плетня: "Айда на озеро! Купаться!" И
он бежит с Валькой, такой же маленький пацан, и босые пятки его тонут в горячей
летней пыли…
