Каждый день в восемь утра на шестнадцатом
этаже чихает Сорокин. После этого на пятнадцатом падает с кровати тетя Маша.
Я
просыпаюсь, потому что живу на четырнадцатом и слышу и чихание Сорокина, и падение
тети Маши. Слышу отчетливо, иногда даже просыпаюсь заранее, лежу в ожидании и
немного нервничаю, если они опаздывают.
И вот наконец раздается
громкое чихание, напоминающее разорвавшийся осколочный снаряд, и следом - глухой
удар от падения тетимашиного тела и приглушенное: - Ох, е-тать.
Я
всегда слышу шепот за стеной и посторонние звуки, которые предназначаются не мне.
Мои уши слышат на сто восемьдесят процентов. Вернее, мое левое ухо, потому что
правое слышит только на двадцать. Поэтому левое компенсирует отсутствие слуха
у правого и слышит на сто восемьдесят. Простая арифметика.
Моя
частичная глухота помогла мне в половом созревании. В детстве в доме, где мы жили,
шел капитальный ремонт. В потолке зияла дыра, которая вела в спальню к соседям.
Каждый вечер, затаив дыхание, я прислушивалась к равномерному поскрипыванию соседской
кровати и затем приглушенный мужской голос на выдохе: - Родная… Долгие
годы мы с сестрой играли в "Родную", делая друг другу какую-нибудь гадость.
- Родная! - орала я, выливая сестре за шиворот ледяную воду.
Я
живу в большой квартире. Вернее, сначала она была не очень большая, а потом увеличилась
в размерах благодаря Стивену. У Стивена практические мозги, хоть он и не американец.
Он считает, что все вокруг должно приносить пользу. Он первым узнал, что мои соседи
рядом собираются продавать квартиру и выкупил. Квартира стоила огромных денег,
но Стивен умудрился купить ее в кредит. Мне кажется, что выплачивать кредит
- это цель жизни каждого иностранца.
Иностранцев у нас
всегда любили и отдавали им предпочтение. Когда я прохожу по нашему двору, чувствую
взгляды жильцов и понимаю, что благодаря Стивену я тоже почти иностранка. Со мной
здороваются дворники и вахтеры. Уборщица интересуется, как мое здоровье? Водопроводчики
смотрят на меня с уважением и чинят мне краны. При этом не рискуют брать с меня
слишком много. А я испытываю неловкость, когда расплачиваюсь рублями.
Теперь
у меня две ванны, два туалета, две кухни - с общей стеной. Если стену снести,
получится огромная кухня. Но мы почему-то не сносим и, чтобы попасть из одной
кухни в другую, надо перейти лестничную площадку. Холодильник стоит в той квартире,
плита - в этой. В одной квартире мы живем, а другая служит для нас сексуальным
убежищем.
В восемь тридцать я спускаюсь на лифте, погулять
с собакой. Лифт приносит ко мне на этаж Сорокина и тетю Машу. Сорокин бегает по
утрам вокруг Шереметьевской усадьбы, а тетя Маша выходит во двор покормить местных
котов. Мы вместе мирно спускаемся на первый этаж. Сорокин трусцой убегает в сторону
парка, а тетя Маша жалуется: - Кто так чихает у нас в доме? Сегодня опять
с кровати упала.
Сорокин работает на оборону, кажется,
на нашу. И поэтому окружен завесой таинственности. За границу его до сих пор не
выпускают, потому что там его могут украсть. Но в доме все знают, что он взрывает
в космосе ракеты. Некоторые утверждают, что баллистические. Таня, жена Сорокина,
не разрешает ему выпивать, потому что бережет Сорокинскую голову. Сорокинская
голова - это кладезь государственных тайн. Поэтому Сорокин вечерами забегает ко
мне. У меня он чувствует себя свободным человеком.
Я не
пью, но люблю, когда в холодильнике много разной выпивки. Мой холодильник всегда
притягивал ко мне пьющих друзей. Почти каждый день я дисциплинированно пополняю
запасы спиртного. В ближайшем магазине меня принимают за алкашку.
Сорокин
забегает ко мне в шесть вечера и аккуратно спрашивает: - У тебя пивка нет?
Холодненького? Остыть бы немножко… - Есть, - отвечаю. И выставляю бутылку
коньяка.
Сорокину - пятьдесят четыре года. Он немного ниже
меня, седые волосы растут у него прямо из носа. Говорят, что он - генерал, хотя
мне кажется, что он больше похож на лешего. Иногда он восклицает: - Ради чего
я жил?! Но ответа не находит, а продолжает "остывать" при помощи
коньяка. Пьет почти профессионально, потому что не пьянеет. Когда он впервые обнаружил
в моей квартире Стивена, оробел и за весь вечер не проронил ни слова. Но под финал
ужина разошелся и зачем-то рассказал всю систему нашей противовоздушной обороны.
И даже нарисовал схему. Стивен внимательно слушал, кивал головой и ничего не понимал.
Сорокин настойчиво объяснял и раздражался.
Наконец Стивен
сказал: - Пиздец. - Нормальный ты парень, - обрадовался Сорокин, - хоть
и иностранец.
На самом деле за четыре года Стивен перестал
быть иностранцем. Четыре года мы мечтаем переехать в Канаду. И четыре года не
переезжаем.
В первое время по дороге в гости Стивен покупал
хозяйкам цветы и рвался пройти в комнату. Теперь он приносит две бутылки водки
и проходит на кухню. Он выучил русский мат и ест винегрет из алюминиевого тазика.
В Канаде он не ест одно и то же блюдо дважды. В Москве он разогревает вчерашнюю
яичницу. Единственное, что он продолжает делать, как иностранец, - покупает полезные
вещи. Поэтому обе мои кухни завалены всякой ерундой: миксерами, кофемолками и
колбасорезками. Но я продолжаю резать колбасу ножом. Вероятно, поэтому мы продолжаем
жить в Москве.
- Мать! - орет Арутюнова, - это же клад!
Это подарок судьбы! Не будь дурой, поезжай в Канаду! Я молчу, потому что спорить
бесполезно. Все равно она скажет, что я выпендриваюсь. А я просто не уезжаю. Сама
не знаю почему? Наверное потому, что больше всего на свете люблю свой диван. Мой
диван - это моя Россия.
- В Канаде - самые лучшие в мире
отели для собак! - категорически заявляет Арутюнова, - даже лучше, чем в Америке,
- говорит она с придыханием потому, что лучше чем в Америке, не бывает ничего
на свете.
С Арутюновой мы учились в университете, она жила
в общежитии и питалась плавлеными сырками. Потом не выдержала и вышла замуж за
гражданина острова Маврикий. Хотя я не знаю, есть ли такое гражданство? Но так
или иначе - она была там замужем. - А если он с тобой разведется? Что ты будешь
там есть? - спросили Арутюнову перед отъездом. - Плавленые сырки, - ответила
Арутюнова и улетела на Маврикий. А через полгода развелась и решила вернуться.
- Что ты будешь там есть? - спросил ее бывший муж, гражданин Маврикия. -
Плавленые сырки, - не без патриотизма ответила Арутюнова и прилетела в Москву.
Тем временем плавленые сырки в России закончились, потому что началась перестройка.
И Арутюнова растерялась. Впервые в жизни.
Сейчас Арутюнова
- известный журналист, пишет во всех газетах на сельскохозяйственные темы. Как-то
поздней осенью, еще на втором курсе, она позвонила председателю какого-то колхоза
и категорическим тоном завопила в трубку: - Алло! Это спецкорр "Комсомольской
правды", Арутюнова. Как у вас с севом? Как с планом? - Какой сев? - упал
на другом конце провода председатель, - у нас - уборочная.
-
В Канаде - самая лучшая в мире туалетная бумага! - орала Арутюнова, сидя у меня
на кухне, - лучше, чем в Америке. - Эскимосы там самые лучшие, - вздохнула
я, - никак не могу решиться, надо с чего-то начать, понимаешь? Но Арутюнова
не поняла.
Сегодня Сорокин пришел раньше обычного,
и с порога поинтересовался: - Пивка нет? - Есть, - ответила я, выставляя
на стол бутылку коньяка. - Нет, нет, - отказался Сорокин, - Танька бунт поднимет.
Давай, правда, пивка. Его лицо выражало манию трезвого величия. - В холодильник
надо идти, - сказала я.
И мы пошли в соседнюю квартиру.
Когда Стивена нет в Москве, эта квартира служит сексуальным убежищем для моей
дочери. Еще на пороге я услышала ее шепот и замерла: - С матерью посоветуемся…
ничего страшного не случилось… мне кажется, от нее не надо скрывать… Я побледнела
и возомнила себя бабушкой. Мы забрали пиво из холодильника и вернулись.
Сорокин
спросил: - Чего это с тобой? Бледная какая? - Станешь тут бледной, - вздохнула
я и замолчала, потому что моя дочь и ее Сережа молча возникли в дверях кухни.
- Ма, - сказала Ксюша. - Может, не надо при всех? - спросила я, боясь
встретиться с ней глазами. - А что такого? Все свои, - удивилась Ксюша, -
правда, дядя Валер? - Конечно, - поперхнулся Сорокин. - Ну, раз все свои,
- я повернулась к дочери, но говорить начал Сергей. - Понимаете, - сказал
он, - тут такое дело… - Понимаю, - кивнула я, - выкладывайте, какой срок?
Какие планы? - Какой срок? - удивился Сергей. - Срок чего? - спросила
Ксюша. - Срок вашей "новости". - Два дня, - сообщила Ксюша.
- Как в том анекдоте, - развеселился Сорокин, - уступите место берем… Он
поймал мой взгляд и заткнулся.
- Мне повестка пришла в
армию, - объяснил Сергей, - платить так надоело.
У меня
отлегло от сердца.
- А что делать? - задала я риторический
вопрос. - Может, убежища попросить? Политического? - произнес Сергей. Сорокин
закашлялся. Пиво пошло у него носом. - Попроси, - сказала я, - а у кого просить-то?
У нас в районе только представительство Бурятии. Я не знаю, дают они или нет?
- Не дают, - Сорокин вытер слезы и приступил к коньяку, - Бурятия - это Россия.
Те же законы. Только вот интересно, зачем им представительство? - задумался он.
- Вот видишь, - сказала я Сергею. - Я серьезно, - ответил Сергей, - давайте
съездим в американское посольство и спросим. - А я тебе зачем? - А вы
как переводчик… - Они там по-русски разговаривают, уже поняли, что здесь никто
языка не знает. - А мы их удивим, - настаивал Сергей. - А поехали, - неожиданно
предложил Сорокин, наливая себе следующую, - парню помочь надо. И посольство удивим.
Заодно.
Не понимаю, каким образом наши оказываются
в Америке? Кажется, что все желающие продолжают стоять в очереди перед посольством
еще с семидесятых годов. И книги читают те же - Бродского и Зиновьего.
Мы
подошли поближе. - В общую очередь, - занервничал кто-то. - Нам только
спросить, - объяснил Сергей. - Здесь всем только спросить, - не унимался тот
же товарищ. - Ну, вы же на эмиграцию, - объяснил Сергей. - А вы на что?
- поинтересовался тот же. - Убежище нам. Политическое, - неожиданно громко
прорезался Сорокин. Очередь уставилась на нас. Милиционеры зашевелились. -
А вы что, сидели? - спросил кто-то опытный. - Нет, - растерялся Сорокин. -
Ну, вот посидите сначала, а потом приходите. - Где посидеть? - не понял Сорокин.
- В тюрьме, товарищ, - вступил в разговор господин с пейсами. - Зачем
это мне в тюрьме сидеть? - обиделся Сорокин. - А вы чего хотели-то? - спросил
молодой парень. Мне показалось, что он держит в руках томик Маркса. -
Понимаете, - начала я объяснять, - наш родственник не хочет служить, каждый год
вынужден платить безумные деньги в военкомате. Мы думали, может, ему предоставят
убежище? - Не предоставят, - сказал парень, - я точно знаю. - Но ведь
кому-то предоставляют? - Есть вариант, - вступил в разговор еще один парень,
- пусть поссыт на мавзолей. - Не пойдет такой вариант, - на полном серьезе
возразил мужчина в шляпе. - Почему это? - возмутился парень. - Припишут
мелкое хулиганство, и - на пятнадцать суток. Политики тут нет никакой. - Как
это нет политики! - к нам подошла полная дама, - как же нет политики?! Когда мавзолей
- это политика! - А ссать на мавзолей - хулиганство! - не унимался тот, который
был в шляпе, - вот, если бы он на самого Ленина… - Да вы у мусоров спросите,
чего спорить-то! Все равно без толку, - томик Маркса в руках у парня оказался
томиком Маркеса. Мне стало спокойнее. "Мусора" занервничали. -
Я вот что посоветую, - сказал мужчина в шляпе, - купите ему тур в Мексику
и пусть перейдет границу США. - И что? - саркастически спросила полная дама.
- А то, - объяснил мужчина в шляпе, - его заметят, арестуют. И до суда он
будет получать пособие. А на суде - его или департируют, или оставят в Америке.
- Тоже не вариант, - вступил парень с Маркесом подмышкой, - ему через эту
границу придется полгода бегать, туда-обратно. Пока не заметят. - Заметят
сразу, - сказал кто-то. - Да ничего не сразу, - парень повысил голос, - они
там вообще на границу не смотрят. - Да что ты вообще знаешь об их границах,
козел? - взвыл кто-то. - Поехали отсюда, - предложил Сергей.
Мы
остановились у посольства Австралии, но выходить не решались, молча курили в машине,
потому что не знали, что делать дальше. - Мам, спроси у милиции, - возникла
Ксюша, - они наверняка тут уже все законы выучили. - Конечно, выучили, - согласился
Сорокин, - все законы. - В руках у него мелькнула недопитая бутылка коньяка и
сразу исчезла. А может, мне показалось. - Мам, ну спроси, - ныла Ксюша. -
А почему - мам? - вскипела я, - кому надо убежище? Вам или мне? - Ну, ты все-таки
умеешь с людьми разговаривать, - польстила Ксюша. Я закурила новую сигарету.
- Пошли все вместе, - предложил Сорокин.
Мы вышли из
машины. Один из милиционеров посмотрел на нас и крикнул: - Сегодня - не приемный
день! Я подошла ближе. - Может там есть какое-нибудь окошечко, типа справочной?
- Нет, - покачал головой милиционер, - никаких окошечек. А вы насчет визы?
- Да нет, - промямлила я, - у нас такой вопрос… - Деликатный, - зачем-то
уточнил Сорокин.
Милиционер посмотрел на нас с некоторым
удивлением. Я обратила внимание, что Ксюша и Сергей отошли на безопасное расстояние.
- Закрыто, - повторил милиционер.
Из двери посольства
вышел мужчина в костюме и закурил на пороге.
- А можно
я у него спрошу? - Что? - удивился милиционер. - Да я на одну секунду.
- Да - да! Нет, значит, нет, - пояснил Сорокин. Милиционеры переглянулись.
Я подошла к забору и крикнула: - Простите, сэр… "Сэр" скосил
глаза, но не обернулся.
- А это что за гусь? - осмелел
Сорокин. - Вообще-то это первый секретарь, - сдержанно усмехнулся милиционер.
- Говна-то, - неожиданно отреагировал Сорокин, очевидно, расслышав только
"секретарь", и уже обратившись ко мне, решительно скомандовал, - еще
раз, и погромче… - Граждане… - начал милиционер. - Подожди, - отмахнулся
Сорокин. - Простите, сэр! - крикнула я через решетку.
Первый
секретарь посмотрел в мою сторону. - Вы убежище даете от армии? - крикнула
я.
Ксюша и Сергей делали вид, что внимательно читают афишу
Димы Маликова. - Sorry, - отрицательно покачал головой первый секретарь. -
Чего - "сори"! Еще раз его спроси! По-английски! Может, он не понял,
- разошелся Сорокин.
Милиционеры не знали, как им поступить.
Ксюша и Сергей медленно удалялись по переулку. Первый секретарь взялся за ручку
двери.
- Я сейчас наряд вызову, - осторожно пригрозил милиционер.
- Да будь ты человеком, не мешай! - вспылил Сорокин. Милиционер включил
рацию.
- Сэр! - заорала я по-английски, - весь мир возмущается
несправедливой войной, которую ведет Россия на территории Чеченской Республики.
Этот молодой человек, - я показала в сторону Сергея. Первый секретарь с интересом
посмотрел на Сорокина. Сорокин смутился и покраснел. Я продолжала: - Этот
молодой человек отказывается участвовать в боевых действиях и просит предоставить
ему политическое убежище! - В вашей миролюбивой стране, - подсказал Сорокин.
Первый секретарь скрылся за дверью посольства.
-
Слушай, подруга, - милиционер подошел почти вплотную ко мне, - завязывай с митингами!
Я машину вызвал. - Сваливаем! - скомандовал генерал Сорокин.
Дома
мы молча сидели на кухне. Сорокин заканчивал с коньяком. Ксюша дулась. Сережа
вздыхал. - А что ты вздыхаешь? - закричала я. - Почему вы всегда ждете, что
именно я что-то придумаю! Я на вас работаю! Я вас кормлю, одеваю! Я за вас по
посольствам бегаю! И я же виновата! Не нравится, иди в армию! Или думай сам! Здоровый
лоб, не знаешь, как откосить! Ну, вас всех к черту! Уеду в Канаду! Подыхайте с
голоду.
Все переглянулись. - Хороший вариант, - неожиданно
сказал Сорокин.
Спустя пару недель мы смотрели, как
взмывает в небо красивый самолет, унося с собой нашего Сергея в экологически чистую
Канаду. Стивен обещал встретить Сережу в аэропорту. - Вообще-то я предпочел
бы встретить тебя, - сказал он по телефону. - Надо же с чего-то начинать,
- ответила я.
Самолет превратился в серебряную точку.
-
Ну вот, и мы начали, - тихо сказала Ксюша и заплакала.
Мы
постояли еще несколько секунд и медленно направились к выходу.