Мы - ракетные войска... (Толику
ко дню рождения в качестве подарка)
Мне не довелось служить
в армии. Хорошо это или плохо - судить не буду. Не довелось, и все тут. Тем не
менее получил я, как и почти все мои однокурсники, воинскую специальность и звание
младшего лейтенанта запаса, посещая раз в неделю военную кафедру и пройдя курс
военных наук параллельно с премудростями высшей математики, теоретической физики
и даже марксистско-ленинской философии в родной моей alma mater. Это, конечно
же, мало напоминало настоящее военное училище и тем более срочную службу. Не познали
мы ее подлинных тягот, переносить кои подобает стойко и без писка. Но было бы
большой ошибкой считать нас хреновыми и второстепенными защитниками Отечества.
Наши подкованные в математике головы отлично подходили к нашей военной профессии
ракетчиков, и управлялись мы с работой командира взвода управления легко и непринужденно,
намного перевыполняя все нормативы, установленные для отличников артучилищ.
Как ни радовался я концу холодной войны, было мне немного грустно, когда на корню
был ликвидирован наш вид оружия - оперативно-тактические ракеты. Теперь уж не
с чем нам квалифицированно воевать. Вот теперь мы точно были бы никудышные вояки,
даже если бы помолодели лет на тридцать. Был бы с нас в армии толк, как с кавалеристов
на подводной лодке.
Многие из нас воспринимали учебу на "военке"
как неизбежное зло и терпеливо сносили его без малейшего энтузиазма. Но была учеба
на "военке" по-своему интересна и забавна, и вспоминаю я ее только с
теплыми чувствами...
1. Матчасть - наука фундаментальная.
Наши
оперативно-тактические ракеты по официальной классификации считались артиллерийскими
системами, хотя с традиционной артиллерией они ничего общего не имели. Поражающая
мощь нашей ракеты 8К11 была в миллионы раз больше, чем разрыв самого тяжелого
снаряда 152-миллиметровой гаубицы. Но и матчасть наших "артиллерийских"
систем была, если и не в миллионы, то, по крайней мере, в десятки тысяч раз сложнее,
чем у самого совершенного орудия с наихитрейшим дульным тормозом. Для нашей военной
специальности знать всю матчасть ракеты было вовсе не обязательно, но представление
о ракетных потрохах мы должны были иметь.
Нам здорово повезло, что лекции
по матчасти ракеты читал нам один из ее создателей подполковник Степанов. Он был
уже в солидном возрасте и очень сильно отличался от всех других офицеров. Это
был на редкость грамотный человек, и можно только гадать, какие интриги забросили
его на нашу кафедру. Во-первых, он не был подлинным военным, а гражданским инженером,
работавшим вначале в знаменитом физико-техническом институте Иофффе в Ленинграде,
а потом в КБ у самого Королева. Военную форму ему пришлось одеть явно против своей
воли, и сидела она на нем всегда мешковато. К сожалению, он часто болел, и нам
довелось услышать лишь немного его блестящих лекций.
Заменявший его майор
Пшенный был кадровым артиллеристом с минимально необходимым для стрельбы из немудреной
76-миллиметровки образованием. То, что именно ему поручили подменять больного
подполковника, нас сильно удивляло, ибо не прониклись мы еще армейским духом.
А в армии ведь все очень просто - делай то, что тебе прикажут. Ему приказали,
и он, не обсуждая приказа, полно и точно его исполнял. Усердно исполняя приказ,
майор Пшенный, походя, совершил несколько открытий: в математике, в химии и в
физике.
Тщательно вычитывая конспект подполковника Степанова о работе интегратора,
майор написал мелом на доске общую формулу для дальности полета ракеты в форме
интеграла по времени, чрезвычайно старательно прорисовывая загогулину знака интеграла.
В конце формулы майор неожиданно прочитал знак дифференциала "дэтэ"
непривычным для наших ушей способом: "На дэ и на тэ". Один из наших
отличников Толик Панквитц по всем правилам военной выучки поднял руку.
-
В чем дело, товарищ курсант? - недовольно спросил майор. - Товарищ майор, разрешите
обратиться. - Разрешаю. - Товарищ майор, а почему Вы говорите "на дэ
и на тэ", там же нет знака умножения. - Ай-яй-яй, товарищи курсанты. А
мне говорили, что Вы с математикой на короткой ноге. Так я Вам, так и быть, открою
глаза. В высшей математике знак умножения часто опускается. Если написано "дэ"
и "тэ", а между ними нет ни крестика, ни точки, то это все равно означает
умножение "дэ" на "тэ".
Дружный хохот
продемонстрировал, что мы еще не получили подлинную военную закваску. "Отставить!"
- резко заткнул нас майор. "Не знаете азов математики, а туда же, смеяться.
Запишите формулу, как я говорю, и идем дальше".
Через
пару недель после этого фундаментального открытия в математике, майор удивил нас
новым открытием, уже в химии. Рассказывая о действиях огневого отделения после
поступления в изготовившуюся для старта батарею команды "Отбой!", майор
старательно зачитал, что топливо и окислитель сливаются из баков, после чего опорожненные
баки промываются... Здесь майор оглядел нас строгим взглядом и симпровизировал,
вставив в текст полуштатского подполковника Степанова одно-единственное слово
из своего излюбленного военного лексикона. К удовольствию майора, бледная фраза
зазвучала намного выгодней. В подаче майора она звучала так: "... баки промываются
секретным раствором "кон"". Все усердно записали эту фразу, не
видя в ней ничего особенного. На перемене распираемый любопытством Миша Решетько
заглянул в оставленный на кафедре конспект. "Мужики!" - завопил Мишка
- "смотри, что здесь написано!". Кто был в классе, подошли к кафедре
и с изумлением прочитали: "... промываются раствором КОН". Майор Пшенный
превратил простейший раствор "калий-о-аш" - калиевой щелочи - в "секретный
раствор "кон"".
Разобравшись с ракетным
двигателем, мы подошли к боеголовке. В небольшом конусе на вершине ракеты размещалась
атомная бомба на сто килотонн мощности. Устройство бомбы было очень секретным,
и вместо этого нам - студентам третьего курса университета, начавшим осиливать
квантовую механику - зачитали устройство атома на уровне популярной лекции для
тружеников полей. Майор Пшенный красиво нарисовал электроны, крутящиеся вокруг
ядра, и четким командирским голосом описывал, как электроны перелетают с одной
орбиты на другую. Отличник Толик вновь по всем правилам поднял руку и вновь показал
себя знатоком военного этикета. Получив разрешение обратиться, Толик самым невинным
голосом спросил: "Товарищ майор, а что же находится между ядром и электронами?
Где электроны там летают?". Майор Пшенный приосанился. "Хороший вопрос,
товарищ курсант. Говорит о вашем внимании и наблюдательности. Я Вам ничего об
этом не говорил, потому что об этом в конспекте не написано. Но раз Вы спрашиваете,
я Вам скажу - конечно же там находится воздух". Так майор Пшенный совершил
третье открытие, на этот раз в физике.
2. Геодезия -
наука точная.
На "военке" мы изучили очень
полезные и для цивильной жизни науки - топографию и геодезию. Преподавал их нам
добродушный майор Кузьмин. Голос его был явно не командирский. Он был не прочь
пошутить с нами. Любимой его хохмой была фраза: "Читайте Бубнова, там все
написано". Бубнов был автором фундаментального военного издания "Военная
топография". Советуя читать Бубнова по любому поводу, наш геотопо-майор давал
понять: "Сами не маленькие, сами и разбирайтесь, пора бы уже; ну, а если
не доходит, читайте и в самом деле Бубнова".
Благодаря этим наукам,
я легко ориентируюсь на любой местности, и глядя на карту, без труда представляю
себе, как выглядит в натуре нарисованная на карте плоская картинка. Геодезия открыла
мне таинство одиноких вышек, стоящих то в лесу, то в чистом поле и вызывающих
у большинства населения недоумение, кто и зачем их поставил!?
Мы прорешали
бесконечное множество ПГЗ и ОГЗ - прямых и обратных геодезических задач, оперируя
семизначными логарифмами тригонометрических функций, и наловчились с огромной
скоростью складывать и вычитать семизначные числа без арифмометров и калькуляторов.
Если в обычной артиллерии главным угломерным устройством была буссоль, то в нашей
ракетной подотрасли буссоль не годилась - слишком мала точность. Использовали
мы теодолиты с угловым разрешением плюс-минус десять секунд. Мы научились прокладывать
теодолитные ходы и привязывать любую точку на земле к "геоиду Красовского"
с точностью до сантиметров.
Мы прорешали и массу боевых задач, в которых
координаты цели задавались с точностью до метра, и мы рассчитывали все исходные
данные для попадания с этой точностью на расстояние в 180 километров. Самое потрясающее
было то, что старенькие ракеты 8К11 попадали в цель со средним рассеянием всего
около двадцати метров. Как рассказал нам подполковник Степанов, максимальное,
измеренное на испытаниях, отклонение ракеты от цели составило всего шестьдесят
метров. Для заряда в 100 килотонн это было все равно попаданием точно "в
яблочко".
Хоть и были мы ракетчиками, считались мы все-таки артиллеристами.
Поэтому присутствовало в нашем лексиконе слово "стрельба" вместо "запуск".
Мы расчитывали данные для "стрельбы", а не для "запуска" или
"старта". В отличие от своих молоденьких родственниц - стратегических
ракет, которые именно "запускаются", была наша ракета глуповатой: куда
ее пошлешь, туда она и прилетит, траекторию по ходу уже не подкорректировать.
А потому и нужна была нам очень точная геодезия.
Я очень хотел бы вспомнить
какой-нибудь анекдотичный пример в связи с геодезией и топографией, но не могу,
потому что ничего такого не было. Был наш геодезический и топографический майор
нормальным человеком, науку свою знал и любил, и не пытался нас подловить на незнании
правил умножения. Наоборот, он, как и многие офицеры кафедры, относился к нам
с явным уважением и симпатией, и мы ему платили тем же.
3.
По диким степям Забайкалья...
По овладении теоретическими
основами искусства командования взводами управления настало время их практического
закрепления в настоящей боевой части. Это не была, правда, практика командования
взводом - никаких взводов под своим началом мы не имели, а значительно более простая
практика жизни в палатках, хождения строем, прокладывания теодолитных ходов и
привязок позиций. И по-прежнему мы решали бесчисленные задачи, дойдя в этом искусстве
до полного автоматизма.
Мы прибыли во вновь сформированную часть, которая
разместилась неподалеку от прославленного в народной песне Нерчинска на территории
бывшей ракетной базы стратегического назначения, координаты которой выдал шпион
Пеньковский, вследствие чего и была эта база ликвидирована. От нее остались только
несколько построек и с десяток опорных геодезических пунктов высшего класса, привязанных
сверхпрецизионными астрономическими методами с точностью до сантиметра.
Это были воистину дикие степи, изборожденные балками. В балках летали на минимальных
высотах огромные вертолеты МИ-6, которые невозможно было увидеть с земли: балки
их здорово маскировали, и они могли подкраться куда угодно незамеченными и выполнить
свою задачу - например, высадить диверсантов спецназа. Для вертолетчиков соседней
части было Забайкалье благодатью: погода здесь всегда летная и солнечная. Была
в Нерчинске еще и третья воинская часть, уж и не помню, какая.
Нас обмундировали
в бэушные гимнастерки, на которые мы пришили мягкие погоны рядовых. Поселились
мы в палатках и спали на набитых соломой матрасах. Обедали мы в столовой - капитальном
строении из бруса, которое наши офицеры высоко оценили (богато жили "стратеги"!),
куда мы ходили строем и с песнями. Если здание столовой и казалось "богатым",
то меню в нашей столовке было потрясающе скудным: суп гороховый, заправленный
вонючим растительным маслом и банкой кильки в томатном соусе; тушенка с сушеной,
а потом отваренной картошкой или изредка с макаронами; компот или чай. И так -
почти каждый день все два месяца. От супа с растительным маслом шла убийственная
вонь, но голод - не тетка. Через три дня, отощав до предела, мы набросились на
это варево и вылизывали алюминивые чашки до блеска. Иногда гороховый суп заменялся
на "уху" из насквозь просоленной трески улова 1952 года, пролежавшей
на армейских складах пятнадцать лет. Сверхсоленый бульон "ухи" делался
более или менее съедобным после добавления в чашку все той же банки кильки в томате.
Хоть и трудились мы в поте лица, бегая на физкультуре, таская теодолиты и гирокомпасы
и совершая марш-броски, никто из нах не похудел, а наоборот, многие поправились
на этих диковинных харчах.
Вот в лагерях-то забавных ситуаций было множество,
и я их с удовольствием припомню.
* * * После завтрака проходило общее
построение для получения задания на день. Перед построением было обычно минут
десять свободного времени, чтобы мы могли начистить до блеска свои сапоги и при
необходимости подшить новый подворотничок - обрывок чистой белой тряпочки. В то
злополучное утро я волновался, что не успею вычистить сапоги и напряженно ждал
своей очереди на щетку, стоя в малой толпе, собравшейся вокруг "чистилища"
- деревянной приступочки с банкой черной, отвратительно вонявшей ваксы. "Усольцев!"
- послышался мне чей-то знакомый выкрик. Я молчу, сосредоточив все внимание на
щетке. "Усольцев, а ну-ка быстро сюда!". Я сильно обозлился на такое
наглое требование и, не оборачиваясь, громко послал этого крикуна очень далеко
в нецензурном направлении. Все вокруг странно замерли, и во внезапно наступившей
тишине я распознал голос майора Кремнева: "Усольцев!" Я машинально отрубил:
"Я!". "Пять нарядов вне очереди!". "Есть!". Красный
от злости майор под веселый хохот моих сотоварищей долго меня распекал и обещал
мне все кары небесные и земные.
Все направились на решение задач в классы,
а я лихо драил некрашенный деревянный пол в столовой, которая была по-соседству
с классами. В полном соответствии с моей натурой, я не унывал, а весело распевал
во все горло, мешая всем сосредоточиться. В конце концов пришел гонец с командой
от майора Сивко: "Пение прекратить!". Я послушался и замолк. Это не
понравилось майору Кремневу, который слушал меня с удовольствием. Узнав от моих
одновзводников, что я погорел по-недоразумению и вовсе не собирался посылать именно
его в такие дали, майор простил меня и, лично заглянув в столовую, потребовал:
"Пой дальше!". Я с удовольствием подчинился и вновь запел от всей души.
На мое пение прибежал взбешенный майор Сивко. Этот вечно читавший нравоучения
майор был малоприятным типом, которого недолюбливали не только мы, но и другие
офицеры кафедры. Только он поднял крик в мой адрес, как майор Кремнев его резко
осадил: "Курсант Усольцев поет по моей команде, мы готовимся к торжественному
концерту, и попрошу нам не мешать!". О предстоящем концерте говорили все,
был он заботой кафедральной партячейки, и самому усердному в ППР майору Сивко
пришлось ретироваться. Великодушный майор Кремнев - наш главный любимец среди
офицеров кафедры - тут же снял с меня все наряды и отпустил на все четыре стороны.
Мы прокладывали теодолитные ходы, отталкиваясь от опорных точек, оставленных "стратегами".
Координаты опорных точек были секретными. Мы получали их в секретной библиотеке,
записанными на учтенных листочках бумаги. Однажды в третьем взводе случилось ЧП:
бумажка с секретными координатами пропала! Отвечавший за ее сохранность пожилой
подполковник был близок к инфаркту. Весь взвод на карачках прочесал половину Забайкальской
степи, но бумажка не находилась. Ситуация сгущалась. Подполковник, пораскинув
умом и придя к заключению, что бумажку не найти и с вертолетом, построил взвод
и взмолился: "Если кто-нибудь ее испортил, исписал или нечаянно порвал, признайтесь,
и я не буду ни на кого в обиде. Мне наплевать, что с ней стало. Важно, чтобы ее
не подобрал какой-нибудь бдительный дурень и не настучал в особый отдел".
В ответ тишина, и подполковник продолжал обещать уже поощрить того, кто ему вернет
эту чертову бумажку в каком угодно виде. Когда опоздавший к обеду взвод заскулил
от голода, из строя раздался голос Олега Палашова: "Товарищ подполковник,
я знаю, что эту бумажку не найдет никто, можете не беспокоиться". Подполковник
оживился: "Так где же она!?". "Я сходил с ней в сортир, и она надежно
утонула в сортирной яме". "Золотой ты мой! Это точно!?". "Точно!".
"Что ж ты сразу не признался... Я освобождаю тебя от очередного наряда, спаситель
ты мой!".
* * *
Наши кафедральные
офицеры, жизнь которых была просто сладкой благодатью по сравнению с житием их
коллег, прозябавших в степи на той же самой "ухе", чувствовали зависть
с их стороны. Офицеры части считали наших наставников бездельниками, которые,
конечно же, ничему путнему этих "студентиков" научить не смогут. Наши
же офицеры, наоборот, гордились нами и нашим автоматизмом в щелкании любых учебных
задач. Профессиональные командиры взводов управления - молодые лейтенанты - не
годились нам и в подметки в скорости и в точности.
Несказанно гордились
наши офицеры футбольной сборной обеих наших худосочных батарей, едва насчитывавших
сотню душ, разгромившей сборную всех трех местных частей, набранную из нескольких
тысяч человек. Наша агитбригада, в которой собралась половина почти профессионального
эстрадного оркестра университета, лучшие солисты танцевального ансамбля и я -
рядовой бас знаменитой хоровой капеллы, произвели на жителей Нерчинска и на его
гарнизон сильнейшее впечтление. Наши офицеры задирали нос и из-за этого.
Но больше всего самолюбие наших кафедральных наставников было удовлетворено гигантским
конфузом местной боевой батареи. Перед московской комиссией одна батарея, решая
комплексную боевую учебную задачу, допустила ошибку в расчетах. Это была типичная
ошибка в обхождении с тригономентрическими функциями. Вначале ее допустил один
вычислитель в батарее. Контролирующий его вычислитель в штабе дивизиона ошибку
не заметил, хотя и была она вопиющая. Не заметили ее потом и командир батареи,
и командир дивизиона. В итоге ракета была наведена ... в собственный тыл, ровнехонько
на 180 градусов мимо цели. Скандал был грандиозный! Майор Кремнев потирал руки
и с удовольствием повторял: "А эти-то раздолбаи, чуть родную советскую деревню
не раздолбали. Хорошо, что это была лишь учеба!". Самолюбие боевых офицеров
было, однако, вскоре подлечено. Из Капустиного Яра вернулся другой дивизион, проведший
боевые стрельбы и отстрелявшийся на "отлично".
4.
С места, с песней...
В век ракет и радаров традиционная
армейская шагистика кажется явно лишним пережитком. Всякие строевые упражнения
были вполне разумны и необходимы во времена римских завоеваний: от умения четко
перегруппироваться и сомкнуться в рукопашном бою зависело очень многое. От умения
ходить строем в веке двадцатом зависит лишь настроение принимающих парады и тех,
кто этими парадами командует. Шагистика стала своеобразным видом искусства, к
боеспособности армии отношения не имеющего.
Я видел смену караула у княжеского
дворца в Монако. Два десятка молодых и уже полнеющих бездельников, разодетых как
попугаи в средневековые мундиры самых ярких расцветок, демонстрировали свое умение
ходить и маневрировать строем. Хоть и было в этом ритуале все целесообразно -
делалось это для развлечения туристов, ходила монакская гвардия на редкость бездарно.
По лицам гвардейцев было видно, что вся эта процедура им смертельно надоела. Я
был просто поражен этой халтурой. Был бы я монакским князем, разогнал бы эту горе-гвардию
тут же.
Мы тоже ходили строем, и тоже не были от этого в восторге, но
подчинялись неизбежности армейской традиции. И ходили мы намного лучше той монакской
гвардии. В строю положено не только четко маршировать, но и лихо распевать. Мне
пришлось нести тяжкую долю запевалы. Я особенно и не возражал: попеть для меня
-всегда радость. Была только одна проблема. Мой бас хорошо чувствовал себя в низких
тональностях, где остальным было неуютно. Я вынужден был лезть вверх и подвергать
себя опасности сорвать голос. Выручал меня второй запевала - все тот же Толик
Панквитц. Толик был не только отличником, он и музыкально был одарен намного выше
среднего. У него был неплохой голос - драматический тенор, только, к сожалению,
слабоватый. Толик вытягивал высокие места, и мы вдвоем весело распевали, находя
в этом особую радость. У каждого взвода была своя коронная песня. У нас их было
три: песня самодеятельного барда "И пусть повезет гренадеру..."; из
репертуара Александровского ансамбля "Когда поют солдаты..." и русская
народная "Коробочка".
Каждый божий день в лагерях завершался
вечерней прогулкой строем и с песней. Все шесть взводов бродили по плацу, кто
куда, едва не сталкиваясь друг с другом и оглашая окрестности своими песнями.
От ближайших склонов возвращалось хаотическое эхо. В августе вечерние прогулки
проходили в полной темноте. Не видно было ни зги. Однажды таким непроглядно темным
вечером эхо стало внезапно упорядоченным, и до старшин и командиров батарей вместе
с мотивом "Славянки" долетели отчетливые слова: "Но мы научим старшину
на нос наматывать портянки...". Это наша батарея сговорилась и так почтила
нашего батарейного старшину - строгого сержанта третьего года срочной службы.
Кто пел, догадаться было невозможно. Пели сопки и темнота.
5.
Блеск и нищета богемы.
Моя жизнь в лагерях была исключительно
легкой. Все участники агитбригады получили несказанные льготы: мы могли не ходить
по утрам на зарядку, нам не надо было вскакивать по сигналу "Подъем!"
и через сорок пять секунд стоять в строю, имея на себе не только галифе, но и
сапоги; мы были освобождены от всех нарядов. Более того, вся наша агитбригада
была одета в офицерскую полевую форму, только погоны на нас были без звездочек
и лычек. Формой поделились с нами наши офицеры, и мне впору оказался наряд майора
Кремнева, который стал считать себя моим крестным отцом.
Увидев такую
благодать, к нам в агитбригаду срочно напросился четверокурсник Яша Р. Круглый
и пухлый Яша был по-своему выдающимся евреем: это - единственный знакомый мне
еврей, которому науки давались с невероятным трудом: он вечно жил с угрозой быть
отчисленным за неуспеваемость. Яша неплохо играл на баяне и смог уломать наш строгий
худсовет - ядро прославленного университетского эстрадного оркестра, чтобы и его
включили в круг нашей богемы.
Мы составили неплохой ансамбль. Я программу
открывал, а солист эстрадного оркестра Юра Хромов - фантастический баритон - заканчивал.
Неизбалованное гастролерами Забайкалье принимало нас с неописуемым восторгом.
Мы объездили все окрестные населенные пункты в радиусе двести километров. Несколько
концертов дали мы в самом Нерчинске. Перед отъездом из лагерей мы дали концерт
для своих. Клуб был полон: обе наши батареи вместе с преподавателями, весь офицерский
корпус принимавшего нас дивизиона плюс свободные от нарядов солдаты хозвзвода.
Концерт прошел на ура! Даже я со своим подражанием Магомаеву "Небо, небо,
небо..." вызвал легкую прострацию среди своих. Мой помощник в запевании Толик
польстил мне: "Не хуже, чем у Магомаева, но явно громче".
Завершался
концерт хоровым выступлением всех участников агитбригады. Мы спели любимую песню
грозного начальника сборов - капитана Майдика, успевшего даже повоевать с немцами.
Капитан Майдик был создан для армии. Это был образцовый служака, строгий
и справедливый и вовсе не бестолковый. Почему он застрял в капитанах, было загадкой,
хотя в армии такое случается сплошь и рядом. Глядя на многих генералов, с коими
меня сталкивала судьба, я всегда вспоминал бескомпромиссного капитана Майдика,
который был несравненно достойнее этих баловней Главного управления кадров Министерства
обороны.
Были в его любимой песне простые и весьма незамысловатые строчки,
сочиненные каким-то армейским поэтом-любителем:
"Мы
- ракетные войска! Нам любая цель близка! Наши мощные ракеты, Наши
меткие ракеты, Безотказные ракеты Грозно смотрят в облака!".
Этот далеко не шедевр песенного жанра был для Майдика гимном души. И из симпатии
к честному служаке пели и мы этот армейский кич с подлинным энтузиазмом.
После концерта благодарная аудитория проявила все свое коварство и категорически
потребовала, чтобы в последний наряд на кухню пошла вся агитбригада целиком. Видя
такой напор, наши офицеры поддались и закрепили это не подобающее армии демократическое
решение. Яша Р. срочно заявил, что он, в общем-то, в агитбригаде как бы и не состоял
(на последний концерт его не допустили - явно не тот уровень по сравнению с другими
мастаками). И ему удалось отвертеться и от этого наряда. А мы под злорадные усмешки
наших вчерашних почитателей скоблили полы, котлы и чашки.
6.
Конец - делу венец.
Настал час Государственного экзамена.
Экзаменационная комиссия состояла наполовину из офицеров части, наполовину из
наших преподавателей. Возглавлял комиссию комбриг - важный полковник, без пяти
минут генерал. Условия экзамена были жестокие: кто допустит ошибку, получает двойку
и автоматически отчисляется из студентов с немедленным переходом в категорию рядовых
и необученных срочной службы. Градация на тройки, четверки и пятерки возможна
только по критерию скорости решения задачи. Опоздание за норматив - 15 минут -
приравнивалось также к двойке. Обычно все мы сильно перевыполняли временные нормативы,
зачастую укладываясь за семь минут и менее.
Мы ловко расщелкали свои задачи
и практически поголовно получили заслуженные пятерки. Но без сюрприза не обошлось.
Толик Панквитц допустил впервые за все время учебы на "военке" ошибку,
перепутав знаки у коварного синуса в третьем квадранте. Страшная угроза нависла
над Толиком. Угроза была тем страшнее, что была она абсолютно нелепой: за три
года Толик не получил ни одной четверки как по гражданским наукам, так и по военным
- одни "пятаки". Его ошибка была обусловлена лишь легким волнением и
наваждением - такое у каждого может случиться. Мы все ходили подавленные, а Толик,
собиравшийся сразу после лагерей жениться на красавице-однокурснице, вообще был
убит перспективой оттарабанить два года в армии вместо медового месяца.
Наши офицеры организовали мощный натиск на строгого председателя комиссии. Ему
не верилось, что наш Толик - такой уникум, но видя дружный напор всей кафедры
и одобрительный отзыв командира батареи и, особенно, решительную поддержку капитана
Майдика - своих же офицеров, он сдался, и позволил Толику пересдать экзамен. Тут
уже Толик маху не дал, а показал рекордную скорость, какая и близко была недоступна
всем профессионалам бригады. Так Толик был спасен для счастливой семейной жизни
и для науки.
* * * Многие мои сокурсники любили похныкаться.
Зачем нам эта "военка"!? Ох, как тягостна эта дурацкая дисциплина! Я
не понимал эти стенания. Мне была "военка" все-таки интересной, и воинская
повинность была для меня само собой разумеющейся осознанной необходимостью. И
был я не одинок в своем конструктивном отношении к этому мужскому делу - готовиться
стать при нужде толковым защитником Родины. Хотя, кажется мне, были такие конструктивисты,
как я, в меньшинстве. Как бы то ни было, сделала "военка" из всех нас
- стенающих и стойких - и в самом деле толковых умельцев в части командования
взводом управления - самым интеллигентным взводом в батарее.
