Сергей
Литовкин
Есть изрядное количество событий, происходящих в привычной рутине самым обычным образом. Они естественны и очевидны, а потому - малозаметны и слабоинформативны. По аналогии с принятой математической практикой, хочется их совокупностью пренебречь. Вместе с тем, они составляют львиную долю из всех и всяческих случаев и явлений, что заставляет обратить на них более пристальное внимание. Из них складывается повседневная жизнь, изредка выкатывающая нечто удивительное и разнообразное. Поэтому термин, опять же математический, - "непустое множество" кажется наиболее подходящим. Название звучное и справедливое. Попробую выполнить последовательную выборку из этого множества с необходимыми отступлениями и комментариями. Перефразируя известную аксиому, надо отметить, что, независимо от повода, темы и формы повествования, говорим мы, практически, только о себе, о чем бы мы ни говорили. Поэтому - о себе. Я
писатель и живу в подмосковном поселке. Так принято у русских писателей. Если
живешь в другом месте, то: или - не писатель, или - не русский, или - еще не переехал.
Есть такие подмосковные поселки, где, кроме писателей, живут только бизнесмены,
ранее считавшиеся спекулянтами. Переделкино, к примеру. Если не врут. В этом окружении
писатели хиреют, мельчают и вымирают. Их наследники стесняются своего происхождения,
но борются за средства существования в форме переходящих на них авторских прав. Относительно второго события мнения разделяются. Одни свидетельствуют, что это было годах в пятидесятых, а другие уверены, что на двадцать лет позже. Но все сходятся на одном. Обнаружился в поселке брусок золота весом с десяток килограммов. Дескать, этим-то бруском провисшие ворота много лет подпирали, но вдруг царапнули его и - на тебе. Мне тот дом с воротами показывали втихаря, но жители его все отрицают и прозрачные намеки игнорируют. Живут, однако, не бедствуя. Причина появления золотишка в наших местах проста. Ведь до октябрьских событий начала прошлого века в поселке проживала семья известного ювелира нерусских кровей, покинувшего Россию с первыми признаками нарождения новой социальной реальности и власти, ей соответствующей. Его отдаленные потомки в прошлом году обходили местных старожилов, пытаясь собрать свидетельства о принадлежавших их предку земельных участках и строениях. Безуспешно, правда. Старожилы смогли дожить до преклонного возраста, как раз только благодаря тому, что никогда ничего не свидетельствовали и никаких заявлений не делали. Те, другие, которые что-то подписывали, в долгожители не выбились. Надо сказать, что и классовое чутье у ветеранов обостренное, в отличие от многих других чувств, присущих пожилому организму. В наше время, отдаленный ранее от столицы поселок оказался вдруг рядом с кольцевой автодорогой, что привлекло сюда народ разный и пришлый. Это не всегда радует, но не шибко удивляет. Писателем я стал несколько лет назад, именно из-за того, что здесь, в нашем поселке, постоянно живу после завершения казенной службы. Об этом, однако, расскажу поподробнее. До того, как стать писателем, я считал себя офицером. Большинство окружающих разделяло мои иллюзии, в результате чего к моменту увольнения в запас, я имел полковничье звание, комплект песочных и прочих медалей и был признан ветераном Вооруженных Сил. К счастью, мне удалось, выполняя воинский долг в течение почти тридцати лет, никого не укокошить. Несколько десятков бездушных мишеней на стрельбищах - не в счет. Это очень радует, ибо соответствует одной из христианских заповедей, мною одобряемой. На самом-то деле, мое воинское звание
звучит так: "капитан первого ранга", что как раз и соответствует полковничьим
регалиям. Однако в малопродвинутой в сторону флота среде часто возникает путаница
высокого флотского статуса (три больших звезды) со званием младшего сухопутного
офицера - капитана (четыре, - но ма-а-а-ленькие) армейского образца. Из-за этих
заморочек морские офицеры по служебному телефону, особенно при беседах с сухопутчиками,
представляются так: "Первого ранга Туткин", опуская слово "капитан"
во избежание панибратского "тыканья" с другого конца провода. Картина дополнялась специфическим запахом, косвенно
свидетельствующим о прорыве канализации в ранее огороженной области. К вечеру
того памятного дня наименее ароматная часть зоны была уже оккупирована группой
бомжей, совершающей перманентное братание с немалой популяцией местных алкоголиков.
Запылали костры, зазвучали крики и песни, прерываемые изредка воплями возмущения
от неразделенного уважения. Вся жизнь на нашей улочке пошла по-новому. Можно сказать
- потекла. С таким же успехом можно
было бы расспрашивать монашку о способах применения противозачаточных средств.
Поток встречных претензий, обид и возмущений был бурен и неукротим. Такое способно
утомить любого собеседника, не имеющего специальной подготовки. Вопрос был мгновенно
утоплен в болоте греховного словесного блуда. Главный устало махнул рукой и вяло
удалился. Никакого отношения к реальности эти чиновничьи произведения не имели, и иметь, наверное, не могли. Дело делали одни, а бумаги писали другие. Они друг с другом, по всей видимости, никогда и нигде не встречались. * * * Получить нужную гражданскую специальность с приличным заработком было бы неплохо. Сомневаюсь, правда, в какой-либо эффективности этих учебных учреждений, но масса бывших политрабочих нашла себе там применение в качестве наставников, исправно получая средства из зарубежных фондов, озабоченных разоружением остатков победоносной некогда Армии. Я прошел тогда обучение на подобных курсах, патронируемых, кажется, королевой Великобритании по программе превращения вызывающе-красных советских офицеров в безобидных менеджеров - пескарей капитализма. Там я и познакомился с Владимиром, ставшим моим первым литературным критиком. Он уже давным-давно находился в запасе, трудился на солидной бюрократической должности и нуждался только в дополнительном дипломе для дальнейшего продвижения в административную гору. Занятия он посещал редко, но всегда жестом успокаивал преподавателей, пытавшихся вскочить при его появлении. Случайно мы с ним оказались соседями в аудитории. Как-то раз, получив очередную отписку из московской или областной администрации, я попросил у Владимира совета. - Погляди, - сказал я, передавая ему пачку бумаг,
- надоела уже эта бестолковая писанина. Целый год пишем кляузы, а кавардак все
бардачнее и бардачнее. Подскажи, может прекратить и плюнуть на это дело. Возможность, однако,
не появилась, а Володя исчез, как оказалось, уехав на новую должность в дальнее
зарубежье. В день выдачи дипломов за его документами прибыл идеально прилизанный
чиновник с выражением лица, сравнимым по целеустремленности с топором типа колун. *
* * Естественно, что я совсем запустил кляузное дело. В заключение очередного этапа этого пинг-понга, я необдуманно высказал несколько резковатых оценок морально - нравственных свойств партнеров по переписке из контор различных уровней управления. Ругательных слов не применял, но они логично могли бы завершить мои письма. Забыл я Володины заветы. Обидел АДМИНИСТРАЦИЮ. Этим и завершил кляузное дело. Смирился, наверное, и устал от бюрократии. Тем более что появилась такая отдушина, как сетевая литература. Тут-то как раз и проявилась Володина правота. Опытный чиновник
чувствовал и прогнозировал опасность заранее. Нельзя было останавливаться и называть
любезные ответы отписками. К вечеру, после серии переговоров,
я получил заверения от связистов и нового санаторского руководства, что никто
не собирается лишать меня связи. Во всяком случае, в ближайшем и обозримом будущем.
Особенно приятным и доброжелательным показался мне главный инженер связного узла.
Поделился я этим впечатлением со своей старой приятельницей, работавшей некогда
вместе с ним. *
* * Все это привело к тому, что в выходной день, что представляется нонсенсом, ко мне протянули новый кабель, не забыв, естественно, содрать за него некоторую, но изрядную, сумму. Тут, как раз, и пришлось снова встретиться с руководящим связистом, который избегал меня все эти дни как чумного спидоносца. Он, с органичной для любого столоначальника наглостью, пожурил меня за то, что посмел я выражать свое недовольство на стороне, а не воспользовался неотъемлемым гражданским правом умолять его нижайше и коленопреклоненно, создавая должный антураж в приемном помещении и возле оного. Очень обиделся и оскорбился наличием в своей зоне связного благодетельства таких беспредельщиков, как я. Встречаться в третий раз с ним мне уже не хотелось. Говорить собственно не о чем. Читаем классику. Там все описано. Вскоре я получил несколько вышестоящих писем в ответ на интернет-экспансию, в которых сообщалось, что районная и областная власть никакого влияния на телефонные узлы не имеют, ибо те являются самостоятельными коммерческими, автономными и акционерными организациями. Что хотят, то и делают. Можно, дескать, отказаться от их услуг, если не устраивают. Нет, надо было, все-таки, дать испить тогда водички вождю
мирового пролетариата в нашем поселке. Нравится мне, все больше и больше, его
самое первое указание в октябре семнадцатого по поводу вокзалов, почты, телеграфа
и телефона. Банковские офисы игнорировали, а вот телефонные станции - революционными
матросами укомплектовали. * * * Шли пасхальные дни. Выглянув в
окошко, я увидел нашу загаженную, как обычно, улицу с жалкими остатками забора,
вдоль которого что-то косолапо передвигалось. Приглядевшись к мужеподобной мишени,
я узнал санаторскую завхозиху. "Благословляйте проклинающих Вас", -
выкатилось из памяти нечто, сугубо христианское. За спиной что-то чирикнуло. Приехала почта из Интернета.
Истово замигал на экране красный прямоугольник, сигнализирующий о прибытии очередного
вируса. Не забывают обо мне в Сети… http://www.litovkin.ru
- "На флоте бабочек не ловят"
|