Александр Покровский

Шизофрения

Пришли мы на захоронение летом, и сразу солнце, деревья высокие - есть от чего обалдеть. Я минут пять стоял рядом со светофором, смотрел, как он работает, и улыбался. А люди шли на автобус и тоже улыбались. Наверное, у меня был глупый вид.

Все это происходило в 1985 году. Мы тогда из последней автономки прибыли и сразу закрутилось - в Северодвинск, лодку пилим на иголки.
Вот пришли, и сразу отпустило, будто никаких автономок никогда и не было.
У меня их двенадцать. В те времена - обычное число. Я видел тех, кто за то же время отходил двадцать пять, - совершенно ненормальные люди. Помню одного боцмана. Во-первых, он в тридцать восемь лет был похож на дедушку, во-вторых, при разговоре моргал и плечами дергал, в-третьих, говорил, чтоб я не обращал на это внимания.

Здорово мы тогда ходили. В году по две автономки - это сто восемьдесят суток, потом - два контрольных выхода - еще двадцать, и так, по мелочи - раза три по десять. Итого - двести тридцать ходовых. А некоторые успевали сделать три автономки за год - это за триста.
И так - почти десять лет.
Полный мрак.

А на коротких выходах режимы рваные - вверх, вниз - без сна. А если сразу после автономки в море выгонят, то народ, как глотнет свежего воздуха, так и вырубился. Рваные режимы самые тяжелые.

Хуже всего центральному посту, штурману - тот вообще на одних нервах, да по молодости суток пять может не спать. Просто некогда спать.
Но чуть зазевался, и сон тебя поймал - тогда спишь, где угодно.
И, главное, никак не проснуться. Голова мотается, ты знаешь, что надо открыть глаза, говоришь себе: "Сейчас же открыть глаза!" - и ни в какую. Устал бороться - опять выключился.

Однажды на таком выходе я вхожу в центральный, а они все спят: спит старпом в командирском кресле, спит боцман на рулях, механик - на "каштане", спит оператор БИП - боевого информационного поста и все вахтенные.

В автономке ты привык к одному воздуху, а здесь - другой. Свежий. И кислороду больше. У нас в походе редко выше девятнадцати процентов, а на воздухе - двадцать один. Укладывает в момент.

Сходил после автономки пару раз в поселок чапающей походкой, поваландался на пирсе парочку дней, вышел опять в море - готово. Мертвый. Не разбудить.

А если вы интересуетесь, почему у нас после похода такая походка, так мы вам расскажем, что это от ослабления связок. Связки голени, голеностопа слабеют, потому что в походе, как не ходи, все равно в сутки проходишь только восемьсот метров.

Хорошо, если на берегу, нога в ботинке не подвернется. А если подвернется, то распухнет - ботинок будешь резать. А еще болят кости ног. Отвыкли ходить.

В Северодвинске я сразу пошел в библиотеку, в читальный зал. Я там читал сказки Андерсена. На меня смотрели, как на дурака. После меня вошли два лейтенанта и попросили подшивку журналов "Вокруг света". Молодые, смеются. А еще я читал Ахматову. Все, что нашел. Жадно.

С нами в последнюю автономку ходил прикомандированный доктор. Звали его Женя. Сокращенно, доктор "Же". Просто у нас своего доктора давно не было. Сначала у нас был Демидов сорока двух лет, но в автономке у него случился инфаркт. Командир упросил его потерпеть до берега.

Это была наша первая автономка, и командиру важно было ее не сорвать досрочным возвращением - у него наклевывалась академия. А положено же как? Положено доложить, что на борту больной, для чего надо всплыть, дать радио, а это потеря скрытности, срыв боевой задачи.Вот Демидов и терпел.

После него много побывало у нас докторов. Все со своими тараканами: кто-то пьяница, кто-то просто дурак. А дали молодого врача - он пошел и на чердаке в Мурманске повесился. Месяц искали.

Потом замкомандира дивизии, на вопрос командира о прикомандировании на поход доктора, неизменно отвечал: "Нечего было своего вешать". Это он так шутил.

Когда появился Женя, или "доктор "Же", мы все хором подумали, что еще один чудик. Но Женя был славный. Хороший парень, трудяга. В любое время - примет, перевяжет.

У нас же матросы сонные на вахту бредут, а на лодке штырей всюду торчит - видимо-невидимо. Ну, и бодались. Потом вся башка в крови.
А Женя зашивает. Я бы этих конструкторов об каждый такой выступ головой лично бы бил. До крови. Есть у меня такая мечта.

Мы с Женей любили болтать. Он, оказывается, тему диссертации себе присмотрел и уже по ней работает. Название - самое безобидное. Что-то такое: "Соотношение труда и отдыха". На первый взгляд - чушь.
Я ему тогда так и сказал, а он на меня посмотрел внимательно и начал рассказывать. Вот его рассказ, вкратце.

"В земных сутках - двадцать четыре часа. Давно это повелось. Примерно, несколько миллионов лет, может больше, и все живое на Земле привыкло к двадцатичетырехчасовому циклу. Где бы ни было земное существо - в космосе, на земле, в воздухе, под землей, под водой - у него внутри биологические часы. Двадцать четыре часа.

Например, на орбите, у космонавтов солнце всходит и заходит каждые сорок пять минут. И была мысль сделать им восемнадцать часов работы, а двенадцать - сна. Не получилось. Не захотел организм. Организм хочет, чтоб ты уложился в двадцать четыре часа.

Если у тебя вахта четыре часа, а потом, через восемь часов, еще четыре часа, организм решает, что у тебя двенадцати часовой рабочий день, и он начинает перестраиваться. Он начинает ломать свои собственные часы - все летит к черту. Нервная система дает сбои. Отсюда: депрессии, нервные срывы и прочие радости. Организм хочет двадцать четыре часа. То есть, ты заступаешь на вахту один раз в сутки и это будет не четыре, а шесть часов. У тебя должна быть не трех, а четырехсменка. И спать ты должен не два раза по четыре, и не сперва шесть, а потом два, а восемь часов подряд. А если не получается, то сокращайте плавание. Два месяца - это предел.

Американцы плавают так: шестьдесят суток, потом пришли, семьдесят пять суток отпуск с санаторием за государственный счет с семьями под наблюдением врачей , потом двадцать суток на то, чтоб вспомнить в учебном центре, что ты подводник, и опять в море на шестьдесят.

Как плавают наши, ты знаешь. Двести двадцать-сорок-шестьдесят суток ходовых в году, а подряд может быть сто-сто двадцать, а отдых может
быть в следующем году. Человек, получается, самый надежный на лодке болт. Не обращал внимания на лица людей после автономки? Правда, кажется, что они не в себе?"

Правда. У нас в сорок лет можно выглядеть на пятьдесят, а в сорок пять быть уже покойником. И все это время быть "не в себе".

"Через шестьдесят суток плавания на английском торговом флоте любой считается недееспособным. Его подпись на банковских документах должна быть удостоверена еще кем-то. И это закреплено законом. А у нас что закреплено законом?"

У нас? Если у нас подводники ходят по двести с лишним в году, и это, получается, законно, то надводники могут укатить на четырнадцать месяцев. А про рыбаков мне рассказывали, что "путина" у них может продолжаться целый год, а потом человек выходит на верхнюю палубу с чемоданами, говорит всем: "Ну, я пошел домой", - и падает в винты. Много таких было случаев.

Как-то на моем веку создали лодку-катамаран"Акулу" - здоровенную дуру. На ней оборудовали комнату отдыха, сауну, бассейн, и на этом простом основании решили им сделать автономку в сто двадцать суток. В поход пошли медики. Они брали кровь на анализ у всего экипажа. Выяснилось, что на сто двадцатые сутки кровь подводника меняет свой состав. "Акулам" оставили девяносто суток автономости.

"У американцев отдых после автономки должен превышать время, проведенное в автономке, а у нас "полное восстановление" наступает через двадцать суток, которые можно провести "при части," - дивно, не правда ли? А ты знаешь, что я меряю температуру моряков сразу после сна и в первый час после заступления на ночную вахту? Она еще час после заступления держится на уровне тридцать пять градусов: человек, стоя на вахте, еще час спит. У него спит сердце, желудок, голова - он весь спит. Как же он несет вахту, если не помнит, что он делает? Но это моряки, матросы срочной службы, молодежь. Он отслужил три года и домой.

А офицеры и мичманы? Через несколько лет такой службы, температура тела все время находится на уровне тридцать шесть градусов. Не тридцать шесть и шесть, а тридцать шесть. О чем это говорит? Организм включил самосохранение. Он понял, что его убивают, и включил режим, при котором он может выжить.

Что потом? В конечном итоге, человек не отвечает за свои действия. Это можно назвать "шизофреническими явлениями", или я это еще называю "наведенной шизофренией". Она проходит, но потом. Вспомни, были ли случаи странного поведения в автономке?"

- Были. Мне рассказывали, что у соседей в походе случилось вот что: в конце похода торпедисты запросили у командира "добро" на проворачивание машинки ТПУ (торпедопогрузочного устройства). Он разрешил. Через некоторое время акустики доложили: странный звук. Лодка начала искать источник звука, отворачивала, прослушивала кормовые углы, потом нашли - звук из первого отсека: эти орлы сидели и ножовкой по металлу отпиливали кусок ТПУ - им показалось, что она большая.
- Человеку кажется, что он всё делает правильно. А сколько раз при пожаре вместо огнегасителя (система ЛОХ) в горящий отсек давали ВВД - воздух высокого давления? Кучу раз. Причем, дается ЛОХ из центрального старшиной команды трюмных, а это человек грамотный, и он до последнего уверен, что дал не ВВД, а ЛОХ. А там клапаны разные. Даже по внешнему виду.
- Человек не отличает явь от сна.
- Точно. Один раз в середине автономки ночью в центральном появился штурман в шинели, в ботинках, шапке, застегнутый на все пуговицы. На вопрос старпома: "Куда это ты? - тот сказал, смутившись: "Домой. Прошу разрешения наверх".
А "верх" закрыт. Мы под водой. Глубина сто метров. Атлантика.
Старпом на полном серьезе сказал: "Не разрешаю!" - и штурман пошел переодеваться.

А сколько раз путали день и ночь? А сколько раз во сне действовали, как в отсеке?
- Природу человека нельзя насиловать безнаказанно. Наказание - аварии, катастрофы, смерть. Если у летчика его жизнь зависит от состояния его машины и от его личного состояния, то жизнь подводника и всего корабля зависит еще и от того, в каком состоянии находится каждый вахтенный в каждом отсеке. А через шестьдесят суток плавания он не отвечает за свои действия".
Это правда. Стоит очередь в курилку и на моих глазах матросик от безделья отключает, а затем включает показывающий прибор глубиномера. Спроси его, что он делает, и он ответит: "Ничего". А оставил прибор обесточенным, и автоматика отработает: лодка будет то всплывать , то погружаться. И причину не скоро найдешь.

Я встречал ребят после автономки после автономки: замедленные, делают массу ненужных движений, не сразу отвеча ют на вопросы - вот такие дела. На флоте все нормальные люди, но до капитана третьего ранга. Потом умные уходят, остальные растут до капитана второго ранга, дальше все повторяется: умные уходят.

Господи! Хорошо, что это вовремя кончилось, и я вовремя очутился в Северодвинске, где удивлялся светофорам и жадно читал Ахматову.
А потом я ушел. Сперва из Северодвинска, потом - с флота.
- Доктор Женя, а ты теперь где?