Надя Деннис

Рассказ о рыбалке

Дед побывал и богатым крестьянином, и слушателем курсов красных командиров, и юристом с дипломом Московского университета, и талантом "от сохи" - студентом ВГИКа - в любом случае, всегда он "крутил кино", свой собственный многосерийный сюжет, а другими словами - вечно в своей жизни что-то "химичил". Перед самой войной Василий бросил московское жилье, успешно питал семью лососиной и красной икрой на Камчатке, но война их застала в Мурманске. Вторую половину своей жизни он, однако, безвыездно провел в Латвии, куда его направили как специалиста и для укрепления этнической ситуации. В Латвии он прижился, как нигде..

Дело в том, что больше всего на свете Василий любил и умел рыбачить
(второй талант его был - сбор грибов, но речь не о том - впрочем, однажды
он, по обыкновению, отправился за подосиновиками на полигон, где они росли в
изобилии, и тут поднялась стрельба, так что дед прополз почти километр,
волоча свою корзину). Рыбалка была единственно верной формой его существования, при всех его многих других талантах. Василий ловил рыбу всегда и везде: в море-океане, в реке, в речушке, в попавшемся на дороге ручье, в большом озере и в полузасохшем озерце-луже, в великих и малых водах... При этом так легка была у него рука и так благосклонна к нему удача, что никто не верил, что это получалось у него просто так. Поминали Верхотурье, старца и турчанку. Он же много лет проработал рыбным инспектором - собственно, сколько я помню, других серьезных должностей у него в Латвии не было.

Однажды Василий случайно разговорился кем-то на рижском Матвеевском рынке (а разговаривал он с людьми всегда, везде и обо всем) - и загорелся идеей учебы на курсах вязальщиков сеточек-авосек. Курсы были бесплатными, но обязывали выпускников отработать не менее года на предприятии по изготовлению этих популярных предметов. Дед оказался талантом. Он мгновенно освоил технологию ремесла, приобрел необходимые инструменты, да так и не получил их диплома: ушел раньше времени, чтобы не отрабатывать без толку. Он изготовлял рыболовные сети любого размера и фасона, делал их на заказ, загребал огромные деньги.

Дед жил в старом доме на улице Висвалжу, рядом с вокзалом, с большой немецкой печью и внутренним двориком. Дом был виден из окон электричек и поездов, шедших в сторону Таллина, а по ночам сам гремел и стучал, как поезд, - железнодорожное движение в те времена было куда массивнее, чем сейчас. Я никогда не забуду огромные комоды в их доме, набитые дедовыми мотками и катушками зеленого цвета нити и бечевы, а также ящики со стеклянными, пластмассовыми, пенопластовыми поплавками и всякого рода грузилами, сачки и прочие снасти - и растянутые на специальных станках грубые и тончайшие сети - а также распиханную по всему дому леску всякой толщины, крючки и блесны всех размеров и видов, удилища, коробки, где кишели всякого рода приманки...

Без многого он мог бы и обойтись: нередко, заметив водоем, он вдруг застывал - и уходил, словно во сне, в какой-нибудь парк или рощицу, срезал там свежий побег с дерева или куста, обстругивал его, снимая кору и обнажая фисташковую зелень древесины, прикреплял к пруту леску или нить ( в карманах у него всегда быи катушки), подвешивал поплавок, грузильце, подвязывал крючок особым узлом, подхватывал с куста или с земли гусеницу или червяка (он их не только видел, но казалось, и слышал), насаживал, закидывал одним взмахом - и все, деда с нами не было. На ужин бабка Елизавета скребла, обваливала в муке дедову добычу - и скворчали сковородки. По-иному и жить не мыслилось.

Еще одна специфическая черта в жизни Василия - это то, что у него не было сыновей и внуков. Ему приходилось приспосабливаться. Наше детство полно предрассветных зябких, до дрожи, побудок, скрипа резиновых сапог, гулкого отчаливания от туманного берега темной лодки с шершавыми веслами и мокрым днищем, тяжелых сетей, которые мы тянули в спешке в серой мгле, эмалированных тазов с распластанной камбалой, тут же, на берегу, обезглавливаемых лососей, облепленных мелким и серым балтийским песком, змеиного кишенья угря и целых кастрюль всякой мелочи, икра которой мариновалась затем в уксусе и жарилась на сковородке с яйцом и мелко порубленным луком... Плавал в собственном жиру угорь, и минога кривила рот в сладком дыму, нанизанная и подвешеная в деревянной коптильне, - издалека коптильня была похожа на деревянный сортир, только поуже.

Полупородистый пес деда, великолепный охотник, отчасти сеттер, волновался и убегал вдоль залива далеко-далеко, пока не казался черной точкой - закругленная линия Видземского побережья позволяла видеть его на несколько километров, а потом гнал назад, весь в песке, водорослях и рыбных скелетах и кишках, словно рождественская елка в украшениях, - пес для маскировки вываливался в выброшенной штормом на берег рыбе, так что в лесах и парках потенциальная дичь не чуяла его, а уж он таскал ее в зубах...Запах от пса шел тяжелый (чем он явно гордился), в городе его отмывали, но на приволье... Этому псу я до конца жизни благодарна: из-за него у нас в доме всегда шуршал и топал ежик, иногда и не один, - самое замечательное, на мог взгляд, животное.

Как уже сказано, дед работал рыбным инспектором. Он часто и надолго уезжал на озера. Почти всех браконьеров, которых он должен был ловить, он знал лично и сам же снабжал сетями. Или так это мне сейчас помнится.

Так или иначе, однажды в начале августа собрались они все - дедова родня во главе с вечно ревнивым братом его, дедом Иваном - и мы тоже - для трехдневной рыбалки и выехали на затерянное в лесу озеро Бирини, в то время глухое и запущенное место, куда позабыла дорогу человеческая цивилизация. В лесах там росли яблони и сливы, грибов и ягод было видимо-невидимо, и растение иван-чай, заваренное в котелке, на время лишало памяти и заставляло жить лишь текущим моментом.

Первые десять дней августа в Латвии почти всегда - лучшие дни лета, теплые и мягкие, а ночи - ясные и звездные. В то время американцы запустили в космос какого-то своего "Аполлона", номер не помню, и мы, дети (три девочки), очень волновались - в то время покорение космоса казалось куда более важным, чем сейчас.

Народу было много, и, чтобы мы не мешались, дед Иван сказал нам ловить
раков, чего мы еще не умели. Иван этот тут же поймал на спиннинг щуку, она
вцепилась ему в палец, переполох был большой. Мы бродили вдоль берега,
глядели в прозрачную воду, ворошили коряги и камни, но ни одного рака не
увидели. Какой-то местный мальчишка, рыбачивший с отцом в отдалении, подошел к нам и спросил, что мы делаем. Лучше всего, сказал он, ловить рака на жареные голубиные кишки. - Как так? - А вот так: ловишь голубя, обжариваешь его на костре, берешь его кишки, кладешь в воду и ждешь. Какой бы хитрый и бывалый рак ни был, этим жареным кишкам он сопротивляться не может. Он сидит, сидит в укрытии, но в конце концов не выдерживает и вылезает, чтобы ухватить клешней свою любимую приманку.

Мальчишка и вправду сбегал и принес нам что-то такое, похожее на кишки, наколол их на острый прут, положил в воду, и мы стали ждать. Приманка слабо покачивалась в воде. Прошло минут пятнадцать, а может, и более - и вдруг, о великолепие момента! - из-под камней показался, шевеля усами, огромный темно-коричневый рачище и стал тянуться клешней к кусочку, мальчишка стремительно протянул руку, схватил рака под мышки - и бросил на песок. Рак шевелился, топорщил хвост и блестел черными бусинками глаз. Мы боялись его клешней и смотрели на него, как завороженные. Он нам страшно нравился. Рак попятился к воде. "Держите его! Уйдет!" - завопил мальчишка, но мы боялись двинуться с места. Мальчишка схватил рака и положил в свою кепку. "Эх вы..." - сказал он укоризненно, затем достал приманку из воды и дал ее мне.

Только недавно прочла я, что подобным способом - на жареную дичь - ловили раков американские индейцы (между прочим, массой из размолотого невареного рака они лечили ожоги от ядовитых лиан poison ivy). Способов ловить рака существует, как выяснилось, множество - например, привлечь их светом фонаря, или положить в воду консервную банку, которая привлечет рака как удобное жилище, или банку с собачей едой с просверлеными дырками - рак придет на запах пищи, или, как советовала немецкая энциклопедия 1789 г., привлечь рака... особой песней (ноты прилагались)...

Подаренными голубиными кишками мы все-таки поймали еще двух раков: поменьше размером и совсем маленького. Они шуршали и скрипели в подоле моей сестры. Уже вечерело, деды и родственники держали в ведре с водой бутылки водки (дед Василий по какой-то причине никогда не пил "белую", а только цветную водку), варилась уха и запекалась завернутая в газету рыба (когда потом разворачиваешь пожелтевшую, но не сгоревшую газету, чешуя отделяется вместе с бумагой), кто-то затягивал песню, а нам выделили котелок, куда, о горе, мы бросили своих раков, те резко покраснели в кипятке, хвосты их загнулись вниз, их выловили огромной ложкой - и тут возник вопрос: кому какого рака. Первый был раза в три крупнее самого маленького. Пришлось разыграть - тянуть спички, мне досталась самая коротенькая, бедный рачок был очень вкусен...

Наступила ночь. Сети были расставлены, деды попивали у костра и поглядывали по сторонам, но никого не было в этой пустынной местности. Мы легли спать под открытым небом, завернувшись в одеяла, и перешептывались, глядя на звездное небо, в котором одна здездочка двигалась и пульсировала - мы не сомневались, что это летели американцы, и всей душой желали им удачи. Светила полная луна. Шелестели листья на деревьях, плескалось и блестело озеро.

Было тихо. Звездное небо утомило и усыпило нас. Я лежала на самом краю нашего бивака.

Вдруг тяжелая, холодная, склизкая рука со всего размаха шлепнула меня по лицу и осталась на нем. В ужасе открыла я глаза и увидела звезды сквозь черные, холодные пальцы, которые слегка двигались. Я боялась пошевелиться, почти не дышала. Много мыслей пронеслось в моей голове, но ни одна не дала ответа на вопрос - что происходит.

Прошло, возможно несколько минут, а может и час, и ничего не изменилось. Не было слышно ни звука. Терпеть это было уже невыносимо. Я резко схватила обеими руками лежавший на моем лице мокрый, холодный ужас - о боги! Оказалось, это огромная жаба прыгнула мне на лицо и отдыхала на нем в ночной темноте...