В качестве иллюстрации использована репродукция
картины Ольги Булгаковой "Мечта о Красной Птице". 1989. (Exibited
in Columbus Museum of Art in September-November, 1990)
ПАЛАЧ
Палач
принес домой получку
и долго руки мылом мыл.
потом сидел - ленивый, скучный,
и водку, как коньяк, цедил.
Чуть задержась на полувздохе,
допил и хрустнул огурцом.
Лицом, залитым жиром, как свинцом,
уставился в экран телеэпохи.
Там диктор по бумажке плел свой пыл,
одетая в "Березке" вторила девица
о том, как план реализован был
и хорошеет день от дня столица.
После второй оттаяли глаза,
но все равно сидел, как Будда,
и видел на экране зал -
как бы трансляцию оттуда,
где ШАБАШ шел,
покрашенный под праздник:
портрет, графин, трибуна, микрофон
и лились речи на колеса казни,
доклад, регламент, прений марафон...
Нет, в этом механизме было что-то:
готовым саваном РЕШЕНИЕ белело,
что там испанская гаррота!
столбы, веревки... то ли дело,
звено цепей - простое слово,
вкруг горла брали "ЗА ОСНОВУ",
потом голосовали "В ЦЕЛОМ".
А труп сидел, прямой и белый,
кадык глотал бессилья стоны,
параличом щека осела.
Все.
Кончен бал.
Хребет был переломан.
Жена у палача спросила нежно:
"Как служба? Ведь устал небось?"
САМ усмехнулся, пробурчал небрежно:
"Там одного... РЕШИЛИ... как вопрос."
ЖАЖДА ПОДВИГА
Пустыня,
пустыня без края у ног,
звенит безоблачный зной,
в зубах песок
и в ногах песок,
сухой, горячий и злой,
в зыбком песке,
в зыбком песке,
ссыпаясь вперед с песком,
шагаю в тяжелом шуршащем сне,
шагаю вперед ползком,
и ссохшийся рот
поперек разорвав
распухшим чужим языком,
песню пою,
что Создатель прав,
что жизнь распустилась цветком,
любовь подарила свой дар,
я пью твоих рос нектар...
А вот и вдали - явь, а не блажь,
казалось, рукой подать,
разлегся в барханах знакомый пейзаж
который нельзя не узнать.
Но воспаленным взором смотря,
знал я тогда,
что этот пейзаж -
только мираж
жажда моя в глазах...
...Проснулся.
Раздет до колен
Вертелось видение роликом.
И понял.
что болен
физической жаждой подвига.
HOMO SOVETICUS
Кто меня в себе нес,
теплый ком,
кто грудным поил молоком,
а я рос и рос
из ягненка в барана?
Мама.
Кто мне первым рюмку поднес,
кто меня бил взахлест,
кто мне в руку вложил свинец?
Отец.
Кто меня человеком сделать не мог?
Педагог.
Это он в наивную душу - шасть!
и давай, раздолбай,
сказки-яйца класть
про советскую власть.
кто на сборы меня таскал,
красным галстуком полоскал,
чтобы жизнь положил на химеры?
Пионеры.
Кто меня, как сорняк, полол?
Комсомол.
Кто меня под базар и гам
поднимать целину, строить-гатить БАМ,
воевать в Афган
и в тюрьму на Колыму,
что за клан?
Иностранная хартия?
Нет. Родная моя -
партия.
Синий колокол неба,
солнца золото
и лесных озер зеркала -
кто создал этот рай,
зеленый чертог?
Бог.
Кто же храм взорвал, уничтожил,
грабил, бил, убивал,
чернозлобыль размножил,
кто вселенская эта свинья?
Я.
По шее береженой
веревка стонет-плачет,
а по избе сожженной
лишь ветер свищет-скачет.
И пеплом теплым, вещим
летит-свистит земля,
не помню, кем завещано -
живем здесь ты и я.
Усталых душ пустыни
разгул мирских утех,
грех равнодушья ныне,
как рак, в сердцах у всех.
Его нам не отпустят
земля и дети наши.
Что сделали мы с Русью,
которой нету краше?!
Лишь ветер свищет-скачет,
эх, по избе сожженной...
Веревка стонет-плачет
по шее береженой.
ПИСЬМО ИЗ ДЕЛИ
Время зимних вечеров.
Время теплых свитеров.
Где ж узоры из мороза?
Надо б хрюкнуть, словно боров,
и, являя пыл и норов,
воспаленно ухнуть в прорубь.
Надо б...
Время зимних вечеров.
Время теплых свитеров.
Как же был я ТАМ здоров!
А раз оторван от России -
так терпи священный скот
и течет по каплям пот,
выпит, высосанный зноем,
что на землю пасть достоин
там, где церковь над покоем,
над покоем вечным, братцы.
Здесь зима. Всего плюс двадцать.
НАЧАЛО
В актовом зале
эха дифтонг.
В актовом зале
играли в пинг-понг.
Целлулоид отскока.
Реакции прыть.
Время без срока.
Мгновение жить.
Времени берег.
Кончился шлиф.
В открытые двери
люди вошли.
Ходили по сцене.
Сипел режиссер.
Умасленный ленью
я пялил свой взор.
По глазу ходила
усмешка ума:
искусства кадило -
ложь и обман.
Все верно и точно:
играют цветочно,
и любят непрочно,
и верят порочно,
но... враз все исчезло -
на сцене она,
и вдавлен я в кресло,
ногой в стремена.
Застыли невольно
от боли души.
Ей больно - нам больно
страданьем вершин.
Искусств соучастник
теперь навсегда.
Как пальцы в перчатку,
входила судьба.
Утони, воспоминание,
камнем ляг на дне -
свечкой в поминание
о последнем дне.
Вечер был обычен.
Встреча. Разговор.
Исповедь наличия.
Суматошный сор.
Полночь. Теленовости.
Нежеланье. Лень
встать из кресла полости.
Ванны хладной сень.
Смерть одеколона.
Рядом тела нет:
женщина-колонна,
гипсовый портрет.
Уснула нецелована.
Губ шары надула.
На полночи скованным
к стенке отвернула.
Но коснулась, выгнулась,
побежала кровь.
Безотчетно двигаясь,
мы творим любовь.
Осень. Гибнет лето.
Соленая слеза.
Стынь серого рассвета
в открытые глаза.
И вставала океаном
одиночества безбрежность,
словно в зимнем саване,
умирала нежность.
РАЗВИТОЙ СОЦИАЛИЗМ
По мнению моих товарищей на Ба- ковском заводе резино-технических
изделий стенд для испытания презервативов именуется "ПЯЛО".
Пяло сломалось.
Опало.
Конвейер встал.
Рабочий в Баковке
постоял и сказал:
- Теперича пяль,
не пяль,
пора оторваться,
а жаль.
За проходной жена, она
и детишки.
Крупинкою я,
в крупинке мыслишки:
"А вдруг наша продукция
достигнет такого качества
и количества,
что надень на маковку
резинку из Баковки -
и словно смена
позитива на негатив -
мира нет,
есть огромный, вселенский
презерватив
типа
НЕ НАДО ЖИТЬ,
ЗАЧЕМ НАМ С ТОБОЮ ДРУЖИТЬ
и отомрут постепенно
проблемы...
проблемы...
проблемы..."
Но закрутился конвейер,
как прежде -
вставили в пяло
титановый стержень.
А где-то горел на костре
Джордано Бруно,
потому что кто-то хотел,
чтобы никто
ни о чем
никогда
не думал.
Да даже дело не в этом -
просто мысль, затухая,
сверкнула, как призма:
вот что оно значит,
это самое совершенное несовершенство
нашего хозяйственного организма.
ФИГУРЫ ПРОШЛОГО
Сад Летний посетила осень,
я с ней гуляю по аллеям,
пастельна листопада россыпь,
румянцем увяданья розовея.
Туманно, тихо, серо, студно,
белы, как саваны, скульптуры.
Вообразить совсем нетрудно,
что это прошлого фигуры,
забытых предков череда,
идут навстречу мне в тумане.
Нет. Это я иду Туда.
К последнему свиданью...
Да. Это я иду Туда.
К последнему свиданью.
Палач
принес домой получку