Portfolio

ВЫБОР
(вариант 3)

Бенор Гурфель

Зато мы делаем ракеты,
И перекрыли Енисей,
А также в области балета
Мы впереди планеты всей.
(Александр Галич)

Была весна 1951 года. Приближались экзамены на аттестат зрелости. Пришло время выпускникам подумать о своём будущем, выбрать карьеру, наиболее соответствующую способностям и желаниям. Борис стоял на распутьи. Учился, в общем, он неплохо: пятёрки, перемежаемые четвёрками. Но, конечно, если бы он мог свободно выбирать, привлекательнее, чем историко-филологический, для него не существовало. Но дело в том, что свободно выбирать он не мог. Имея старых и больных родителей, Борис чувствовал свою ответственность перед семьёй и понимал, что прийдётся выбрать более нужную, более оплачиваемую, чем школьный учитель, специальность.
- Ну, сын, куда думаешь подавать? - как-то после обеда спросил отец
- Да как-то не определился я ещё, - неуверенно отвечал Борис
- А почему бы тебе не поступить на физтех? Уважаемая профессия, новое дело, будешь на передовой линии технического прогресса.

Отец говорил убедительно, и Борис всё больше и больше склонялся к его мнению.
Когда спустя три месяца, держа в одной руке связку учебников, а в другой потёртый кожемитовый чемоданчик, Борис оказался перед мощной, величественной колоннадой Политехнического, у него дух захватило от открывшейся перспективы. Справа вниз простирался широкий, застроенный многоэтажными домами, проспект имени Ленина. Влево уходили рощи городского парка, а вдали синело озеро. Обширная площадь перед институтом была заполнена студентами. Парами, в одиночку и группами они пересекали её в разных направлениях, спеша по своим делам.

Борис влился в общий поток и вскоре уже стоял в распределительной очереди на получение общежития и расписания вступительных экзаменов. Соседями Бориса по комнате оказались трое высоких, спортивных парней. Были они франтовато одеты, носили модные причёски и относились к друг другу слегка иронически. Чем-то неуловимым они отличались от других абитуриентов. То ли знанием английского языка, то ли цитированием запрещённого в те годы Есенина, то ли подшучиванием над любимым Борисом Маяковским.

Как бы то ни было, все четверо успешно сдали вступительные экзамены и считались почти студентами. Правда, оставалось ещё пройти мандатную комиссию. Для Немелкого, Гаранина и Светова это не представляло труда, их анкеты были безупречны. Но для Бориса это могло оказаться не так просто. Хотя отец Бориса был участником войны и имел ордена, а сам Борис был в школе комсомольским вожаком, еврейское происхождение (так называемый "пятый пункт") мог стать в 1951 году решающим фактором. Однако обошлось: положительные обстоятельства перевесили, и Борис оказался одним из двух евреев, принятых на физтех Уральского Политехнического Института.

Начался учебный год. Нагрузка была серьёзная: ядерная физика, теория лазерных устройств, теория и практика проектирования ядерных котлов и множество других разнообразных и сложных предметов. Атмосфера на физтехе существенно отличалась от других факультетов. Замкнутые, неулыбчивые преподаватели, курсовые задания, которые небходимо было выполнять в закрытых комнатах Первого отдела; висящие тут и там плакатики "Будь бдителен - не болтай!" - всё это создавало напряжённую обстановку и не способствовало развитию дружеских, доверительных отношений. С третьего курса начались производственные практики. Проходили они на ядерных станциях, на урановых и плутониевых установках, на военных заводах, производящих ракеты, горючее для атомных подводных лодок и прочие средства уничтожения и разрушения. В мире шла холодная война, и для победы была нужна военная мощь.

Бытовые условия в зонах и "почтовых ящиках" были исключительные. Свежие молочные продукты, отборные колбасные изделия, армянские коньяки, лучшие сорта болгарских сигарет и многое другое можно было приобрести задёшево в магазинах, закрытых для непосвящённых. Неважно, что в расположенных рядом городах и посёлках очереди за мясом и молоком занимались с четырёх утра. Неважно, что на прилавках колхозного рынка, кроме подгнившей картошки и квашенной капусты, не было ничего. Руководству страны нужны были заводы и кадры военно-промышленного комплекса. В конечном счёте именно они определяли успех в смертельном соревновании с капитализмом. Две трети национального пирога отдавал Кремль своему ВПК.
(Как писал поэт: "Марья Петровна идёт за селёдочкой, около рынка живёт. А в небе московском серебрянной лодочкой новенький спутник плывёт...")

И в ответ на заботу правительства кадры ВПК отвечали верной службой. Однако и тут, среди найболее верных и доверенных, случались "проколы". Шла зима 1956 года. Только что, разорвавшейся бомбой, прозвучала речь Хрущёва о культе личности. Страна бурлила, стали ощущаться подземные толчки и сдвижение пластов, казавшимися вечными. И как всегда, найболее чуткими к надвигающимся переменам оказались студенты. А среди них - студенты таких элитных подразделений, как физтех.
Последнее время Борис стал замечать какие-то изменения в поведении своих сожителей по комнате. Всё реже и реже их общие разговоры касались качества лекционного материала, посещения знакомых студенток или танцевальных вечеров. Всё чаще и чаще обсуждались общественные изменения, происходящие как на местном, так и на уровне страны.

Заводилой этих бесед и споров был Немелков. Этот высокий, красивый парень оказался прирождённым оратором и лидером. Когда он, сидя на продавленной студенческой койке, протягивая руку к собеседнику, вступал в дискуссию, не только друзья, но и недруги прислушивались к его негромкой спокойной речи. А говорил он вещи неслыханные. О многопартийности, об отделении партии от управления государством, о свободе информации и об иных, не менее невозможных вещах.

Надо сказать, что Борис неохотно принимал участие в подобных разговорах. Возможно, одной из причин была присущая ему осторожность, его неверие, что можно что-то изменить в этой стране. Нелишне упомянуть, что в отличие от своих сожителей, он был лишен хозяйского чувства, что эта страна его. И проблемы этой страны - это его проблемы.

Атмосферное давление нарастало, и настал момент, когда пробка была выбита и струя общественног протеста вырвалась наружу. На конец сентября было назначено факультетское комсомольское собрание. Обычная студенческая инертность к посещению собраний на этот раз сменилась лихорадачной суетой. По факультету, по лабораториям, по общежитиям разносились, как правило, преувеличенные слухи. Группа Немелкова выступит со своей программой, группа Немелкова готовит манифест о выходе из комсомола, о группе Немелкова уже сообщало Би-Би-Си...

Телеграмма Борису пришла под вечер: "Немедленно приезжай. У отца инфаркт. Мама". А через три часа он уже трясся в местном ночном поезде, увозившим его на север, домой. Там - заплаканные глаза матери, бледное лицо отца, его запавшие щёки и мучительная улыбка, ночные дежурства у его постели - закрыли и сделали мало важными события и страсти, потрясавшие Политехнический Институт. Во избежание излишних волнений Борис не посвящал родителей в институтские перепития. А Би-Би-Си они не слушали. После нескольких недель колебаний между чёрным и белым отец выкарабкался и стал понемногу выходить и гулять возле дома.

Пришёл срок и Борису возвращаться. За время его отсутствия на факультете произошли разительные перемены. Через неделю после того знаменитого собрания, на котором выступал Немелков, он и его друзья были исключены из института без права поступления в аналогичные ВУЗы страны. Декан факультета, профессор Земцов, лишился поста ("потеря политической бдительности"), и в его бывшем кабинете заседала комиссия по чистке. Один за другим на комиссию вызывались преподаватели и студенты факультета и давали отчёт, как и каким образом враги сумели пробраться в святую святых - Физтех УПИ.

Бориса не тронули. Инфаркт отца заслонил его от репрессий. Однако неистощимая на выдумки жизнь ещё раз, на один вечер, свела Бориса с Немелковым. Приближался новый, 1957 год. Борис денно и нощно сидел над дипломным проектом. Тема проекта: "Новые методы получения ракетного топлива" полностью захватила его. Новый год Борис собирался встречать у Аллочки. Аллочка обладала многими достоинствами. Была умна, имела отличную фигуру, понимала и ценила юмор. Родители её уходили к друзьям, предоставляя молодёжи прекрастную трёхкомнатную квартиру в центре. Поэтому, когда Аллочка приглашая Бориса, упомянула, что будут ещё ребята с физтеха, он, не раздумывая и не уточняя, согласился.

Каково же было его удивление и смущение, когда он увидел за столом Немелкова и его друзей. Борис потратил немало бессоных ночей, чтоб вытравить эту историю из памяти. Историю, к которой он не имел и не хотел иметь отношения. И это ему почти удалось. И надо же так случиться, что в новогоднюю ночь, когда хочется забыться и думать о хорошем, о надеждах, о завтрашнем дне, появились и вышли из-за угла призраки прошлого. Однако внешне всё было интеллигентно. Оказалось, Немелков работает кочегаром на паровозе. Отношение к нему со стороны рабочих хорошее, а начальство обещало после года работы выдать достойную характеристику для поступления в институт. Выглядел он неплохо, поздоровел, на впалых щеках появился румянец. Лишь изредка в красивых карих глазах проскальзывала настороженность и усталость.

Только один неприятный момент пришлось Борису перенести. Уже где-то в середине празднества Немелков встал, протянул бокал и глядя на своих друзей произнёс: "Ударим автопробегом по бездорожью и разгильдяйству!" Все молча встали и потянулись к нему чокаться. Встал и Борис. Никто на него не смотрел. Не зная что делать, он тоскливо огляделся и вышел из-за стола.

Прошла защита дипломных проектов, распределение по местам работы, прощание с институтом и с друзьями. Борис получил назначение в Саратовский почтовый ящик, производящий баллистические ракеты. Когда закончив формальности и помахивая у проходной новеньким светло-коричневым пропуском, Борис оказался на территории завода, у него дух захватило от размаха заводских корпусов и богатства лабораторий.

Конструкторский отдел, где Борису предстояло работать, представлял собой огромный двухэтажный зал со стеклянной крышей, уставленный сотнями чертёжных столов, немецкими расчётными машинами и американскими ЭВМ. Зал наполняли спортивные франтоватые мужчины с аккуратно подстриженными бородками и ухоженные, красивые, женщины, пахнущие французскими духами, как правило. в брючных костюмах или мини-юбках. Люди переходили от кульмана к кульману, что-то обсуждали, спорили, иногда переходя на английский. В зале стоял негромкий сплошной шум слаженного трудового процесса. Всё это не шло ни в какое сравнение со скромными чертёжными залами института и напоминало скорее фантастическую картину из "Марсианских Хроник" Бредбери.

Познакомившись поближе и присмотревшись к поведению коллег, Борис почувствовал, что при всём индивидуальном различии они представляют собой единую группу технократов, тесно связанную профессиональными и поведенческими интересами.

Профессиональные интересы этой среды заключались в найболее полном и скором выполнении правительственных заказов. В найболее точном выведении ракет на орбиту и в найболее полном поражении цели. То есть в разрушении Нью-Йорка, Бостона или Лос-Анжелеса.

Социальное поведение этой группы тоже было монолитно. Если в институте, в студенческой среде порой можно было услышать радикальные мнения или оценки, если на капустниках могла изредка прозвучать критика начальства, то в закрытой среде, в которой вращался Борис, царило полное единодушие по отношению к делу, которым они занимались и полное доверие к своим руководителям.

Их сплачивала также развитая система материальных благ и услуг. У них были свои больницы и гостиницы, свои курорты и дома отдыха, своя система поездок за границу (для тех, кто имел на это право), свои магазины и детские дома. Не говоря уже о том, что их средняя зарплата на 50 процентов превышала среднюю зарплату в других отраслях.

Прошли годы, и Борис превосходно вписался в среду. Его служебная карьера развивалась хорошо. Он был дисциплинирован, скурпулёзно выполнял полученную программу, никогда не спорил и хотя "звёзд с неба не хватал", но и не докучал коллегам предложением "завиральных идей". Как-то Василий Петрович, начальник отдела, пригласил Бориса Ильича на банкет по поводу успешной сдачи военным очередного изделия холодной войны. Обстановка была торжественная. За богато сервированным столом сидели генералы, академики и и даже один скромно одетый человек - начальник отдела ЦК. Когда гости влили в себя достаточное количество армянского коньяка и финской водки, а благодарственные тосты "За нашу армию!" или "За наши ракеты!" уже исчерпались, цекист негромко спросил, ни к кому персонально не обращаясь:
- Ну, а что нам делать с Сахаровым? Каково ваше просвещённое мнение?

За столом повисло молчание. Беззастенчивая прямота вопроса смутила многих. "Сахаров" - это была запретная тема. Многие из присуствующих знали его лично, работали с ним. Это было позорное пятно на знамени их ордена. Даже лучшие и умнейшие из них не могли понять внутренних причин его поведения, его предательства. Большинство склонялось к теме негативного вляния его жены с подозрительной фамилией Боннэр.

Сидя на краю стола и глядя на недопитую рюмку коньяка, Борис Ильич вспомнил свою далёкую ныне молодость, давнюю историю с Немелковым. Вот и тот когда-то говорил нечто подобное - о демократии, о многопартийности...А кто его слушал? Также, как ныне Сахарова. Нет, не "перешибить плетью обуха", не перешибить. И Борис Ильич допил свой коньяк.

Наступили 90-ые годы с их катастрофой и бардаком. Особенно остро это сказалось на гордости страны - военно-промышленном комплексе. Государственные вливания, за расходование которых практически никто не отчитывался, сошли на нет. Инженерам и рабочим перестали выплачивать зарплату. Они всё равно по привычке приходили на завод, собирались в мёртвых, холодных цехах или в КБ, поплотнее укутывались в старенькую одёжку и с болью вспоминали прошедшее время. Время, когда они были "гвардией труда".

Борису Ильичу повезло. Племянник его жены, энергичный и оборотистый Игорь организовал бригаду по ремонту квартир. Дела у него пошли хорошо, и он предложил дяде позицию наклейщика обоев. Освоить новое дело оказалось не так просто. Надо было быстро и ненавязчиво оценить вкусы и психологию клиента и суметь предложить ему дорогой набор обоев. Но сделать это так, чтоб покупатель был убеждён, что оказался в выйгрыше. Надо было успешно торговаться с оптовиками, надо было иметь связи в городской инспекции и знать ещё множество других вещей, неслыханных на прежней работе.

Борис Ильич потел и краснел, терпел грубоватые шутки рабочих, насмешки Игоря. Приходя домой к десяти вечера, валился без сил на диван и тут же засыпал. Но он не отступал - это был его последний шанс. И, наконец, наступил день, когда Борис почувствовал, что он может, что дело в его руках. Медленно, без усилий он отслоил старые обои, играючи нанёс клейстер и изящно расправляя новые обойные листы, стал наносить их на стену. Когда к трём после обеда заглянул Игорь, он не поверил своим глазам. Его неумелый родственник сидел на подоконнике, покуривая, а квартира блистала и сияла новыми обоями.

Так Борис Ильич, освоив новое дело, впервые в жизни почувствовал себя уверенным и нужным.
Нужным всем этим рядовым Николай Степанычам и Галинам Алексеевным, а не своему далёкому, равнодушному начальству и Родине в целом.

Обсудить этот текст можно здесь