Portfolio

Шум города
(продолжение)

Анна Евсеева

Одна из моих наилюбимейших вещей - это кресло-качалка. Я разжигаю огонь в камине и сажусь в кресло. Открываю окно, распахиваю его настежь, чтобы в мастерской были слышны гудки автомобилей и голоса торговцев. Шум города действует умиротворяюще, я не понимаю тех, кто стремится жить в тишине. Мне кажется, я не смогу заснуть, не слыша звуков автомобилей, а без звона трамваев быстро зачахну и умру. Николас - наоборот -- мечтает жить на природе и поэтому торопится переехать в Базель, на окраине которого, почти на границе с Германией, он в кредит приобрел двухэтажный дом. Он мечтает засыпать под журчание воды в Рейне, а просыпаться от пения птиц. Я бы в такой "идиллии" не выдержал и двух дней. Николас называет меня "урбанистический неврастеник", он уверен, что без шума города я сойду с ума намного быстрее, чем сделала это моя тетушка Саля, переехав в Париж из-под Киева и заглянув в ближайший супермаркет.

Помню, она окинула взглядом огромное пространство, заполненное сырами, колбасами, свежим мясом, живой рыбой, овощами и фруктами, и медленно пошла по залу, держась за сердце. Она шла, словно член траурной процессии на похоронах собственных иллюзий, и потрясенно говорила:
-- Миня, что это? Миня, скажи мне, за что погиб твой дед? Миня, ты помнишь, за что погиб твой дед? Ты не помнишь этого. Ты был слишком мал, чтобы помнить, за что погибали люди! Миня, это что, кто-то все покупает? И как же это можно все съесть?!

Она так и не сказала, за что погиб мой дед, и так и не смогла привыкнуть к парижскому изобилию и разнообразию. Для покупок она выбрала маленькую лавку, где нужные продукты бывали далеко не всегда. Возвращаясь домой, не купив того, что ей было нужно, она умиротворенно говорит:
-- Ну вот, сыра сегодня не было. Может быть, завтра завезут.
Ей никогда не приходило в голову -- начать ходить в другую лавку, ощущение дефицита действует на нее как успокоительное.
-- Смотри, -- довольным тоном говорит она, -- мне продали зеленоватую дыню! И персики сегодня жестковаты. Не дозрели, - и в ее голосе чувствуется торжество социализма.

Я всегда завидовал тетушке Сале, потому что ее до сих пор можно удивить, и всегда завидовал спокойствию Николаса. Это даже не спокойствие, а умиротворенность. Оно сидит у него внутри и выходит наружу мягкой ухмылкой в усы, его не может вывести из себя абсолютно ничего, никакие мировые катаклизмы, никакие надоедливые людишки. Его не в состоянии вывести из себя даже моя тетушка, надоедающая старческими глупостями и влезающая абсолютно во все дела.

Тетушка Саля с божественным именем Саломея -- моя единственная родственница на этой планете, других родственников у меня нет, они умерли настолько давно, что забылись полностью, - до такой степени, что вызывает сомнение, были ли они вообще. Я пытался написать портрет родителей по памяти, но памяти совсем не осталось. Получились расплывчатые, серые фигуры, уходящие в безликое небытие. Только Николас понял, что это родители, все остальные полагают, что это слабое подражание импрессионистам.

Нелли уже битый час сидела в кресле, склонив голову так, как я ей велел, а я мазал кистью по холсту, делая вид, что пишу. На самом деле я клал какие-то немыслимые разводы, похожие на грязный асфальт, и ничего не мог с собой поделать. Она уже целый час что-то говорила, а я что-то отвечал ей. Хотел бы я знать, что я отвечал и не успел ли наговорить ей глупостей! По выражению лица Нелли я понял, что успел, и поэтому, отложив кисти, сел в кресло напротив нее и спросил:
-- На чем мы остановились?
-- На том, что ты любишь человечину, -- просто ответила Нелли.
-- Я?!
-- Да, ты.
-- Слишком увлекся работой, -- смутился я, -- напомни подробнее.
-- Я рассказала тебе, что по Парижу разгуливает маньяк, он каждую среду душит по молодой женщине.
-- Так, -- кивнул я, понимая, что надо что-то делать и больше я не вынесу подобных разговоров.
-- По интересному стечению обстоятельств свежее мясо появляется в лавке Марии-Филиппа по четвергам.

Я смотрел на нее ледяным взглядом и начинал тихо ненавидеть.
-- Ты сказал, что всегда покупаешь свежее мясо по четвергам в лавке у Марии-Филиппа.
-- Не совсем, -- я едва сдержался, чтобы не запустить в нее чем-нибудь, да хотя бы чайником, -- моя тетушка обычно делает покупки. Чаще она делает их по четвергам, но по единственной причине: в этот день никогда не бывает сыра в лавке у Армена, и ей приятно осознавать, что она что-то не может купить, а вовсе не потому, что у Марии-Филиппа в этот день бывает свежее мясо.
-- Возможно это и так, -- задумчиво произнесла Нелли, -- но ты мне говорил, что у Марии-Филиппа лучшее мясо в городе.
-- Безусловно, -- согласился я, -- и вряд ли кто-то сможет меня в этом переубедить.
-- А что если это он - маньяк-душитель, и тебе нравится мясо его несчастных жертв?

Подобного поворота я боялся больше всего и ругал себя за то, что дал ей договорить, ведь о финале можно было легко догадаться.
Я пошел в наступление:
-- Я абсолютно убежден в порядочности старого испанца. Но ты знаешь, кто именно поставляет ему свежее мясо?
-- О! - восхищенно воскликнула Нелли, -- ты знаешь поставщика?
-- Да, -- ответил я, думая, кого бы отдать ей на растерзание. С меня было достаточно, она мне надоела. -- Один мой знакомый, -- загадочно сказал я, -- тоже эмигрант. Он бывает у меня каждую пятницу. Мы пьем с ним виски и выкуриваем по сигаре.
-- А чем он занимается, кроме того, что душит молодых женщин?
-- Разделывает человеческие души, словно мясные туши, -- я неожиданно заговорил стихами, -- он точно знает, какая часть пойдет на котлеты, а какую можно скормить бродячим собакам.
Нелли заинтересованно смотрела на меня.
-- Ты правду говоришь?
-- Всегда говорю только правду, -- кивнул я, не понимая, почему я раньше не натравил на нее Николаса.

Наверное, поначалу увлекшись задушевными разговорами с Нелли, мне от ревности не хотелось ни с кем ей делиться, даже с близким другом. Ведь художники - страшные собственники! Но сейчас я чувствовал легкое жжение в районе солнечного сплетения - это был признак нарастающего раздражения, с этим уже ничего не поделаешь. Я подошел к окну и распахнул его настежь, мастерская наполнилась шумом дождя и запахом мокрого горячего асфальта. Я глубоко вздохнул и немного успокоился. Я больше не слышал голоса Нелли, он потонул в городском шуме.

-- Ты уже упоминал о ней, -- заметил Николас, когда я заговорил о Нелли, -- это было на прошлой неделе. Причем дважды.
-- Не помню, -- сказал я, -- но мне кажется, что это нестандартный случай. Я бы покопался в ее психике, но мне не хватает мастерства психиатра и виртуозности астролога.
Николас усмехнулся в усы.
- Нет сомнения, что ты бы покопался. В ее психике.
Он подошел к недописанному портрету Нелли и затянулся сигарой.
-- Хороша, -- восхищенно глядя на Нелли, сказал он, -- а какого ты ждешь результата от моего копания?
-- Я уверен, что это будет более чем интересно. Если история ее жизни - реальна, то ей необходима помощь. А если она все придумала, то помощь необходима вдвойне.
-- Если женщина говорит мужчине, что она ничего не смыслит ни в сексе, ни в любви, это кое-что означает.
-- Что же? - напрягся я.
-- Кретины! Кретины! - проснулся Илидор. -- Не боятся Судного дня!
-- Да, да, -- согласился Николас, -- именно так! Ты как всегда прав, Илидор.
-- Так что же это означает?
-- Возможно, что ты ей нравишься, -- просто ответил Николас, вставая и подходя к клетке, -- если только ей никто не внушает того, что она ничего не смыслит в сексе.
-- Кто может ей это внушать?
-- Муж, например.
-- Зачем?
--Чтобы оправдаться за свою старость, -- ответил Николас невозмутимо, -- и за то, что приходит вместе со старостью.
-- Что же приходит вместе со старостью, кроме безумия?
-- Еще бессилие, -- ответил Николас, снимая черную тряпку с клетки.
-- Папа, дай водички! - истошно завопил Илидор, повиснув вниз головой и держась лапкой за жердочку.
-- Для этого тебе придется вылезти из клетки, -- спокойно ответил ему Николас.
Илидор задумался, продолжая висеть и чесаться, потом отпустил лапу и грохнулся лысиной о пол клетки.
-- Кретины! - прохрипел попугай.
-- Вот тебе - ответ, -- усмехнулся Николас, -- а ведь это ты внушил Илидору, что он боится вылезать из клетки. Нет у него никакой агорафобии.
Я удивился.
-- В данном случае, -- кивнул Николас, -- это твоя боязнь потерять попугая. Ты боишься, что он улетит, и ты останешься один.
-- Я не боюсь остаться один. Хотя потерять Илидора я бы, конечно, не хотел.

Николас осторожно отворил клетку и отошел, оставив дверцу открытой. Илидор подозрительно смотрел в образовавшееся отверстие.
-- Иди сюда, -- позвал Николас.
Илидор отряхнулся и сделал шаг назад - подальше от дверцы.
-- Он слишком стар для экспериментов, -- сказал я и прикрыл дверцу.
-- Что вы делаете, уроды? -- сокрушенно проворчал Илидор.

Нелли весь вечер просидела в кресле, молча и безучастно слушая наши разговоры с Николасом. Я был в растерянности, ведь это я убедил Николаса, что Нелли не дает никому слова сказать и тараторит без умолку разные глупости - то переходя на жалобы о своей неудавшейся жизни, то рассказывая натуралистичные кровавые кошмары, вычитанные в бульварных газетенках, при этом от души снабжая их ошеломительными подробностями. Я специально затрагивал темы убийств и изнасилований, но Нелли на них не реагировала и разговоров не поддерживала, так и просидела в кресле, не проронив ни слова. Только вежливо поблагодарила тетушку Салю, когда та принесла и поставила на стол свежее печенье и кофе.
-- Вот, возвращалась из магазина, -- как нельзя кстати поведала тетушка Саля, -- автомобиль переехал бездомного араба. Я слышала, как хрустнули его кости.
-- Это хрустнула рама автомобиля, -- усмехнулся я, -- ведь переехать бездомного араба не так просто, как кажется.
-- Я думаю, что американцам надо было голосовать за Гора, -- гордо блеснула политическими знаниями тетушка, -- тогда бы арабы не разбегались в разные стороны и не попадали бы под французские автомобили.
-- Под французские автомобили попадают только французские арабы, -- объяснил я тетушке. -- И Америка не имеет к этому ни малейшего отношения.
-- Хоть к этому она не имеет отношения, -- немного успокоилась тетушка.

Нелли поднялась со своего места, поднялся и Николас - он всегда был истинным джентльменом. Вернее, таким его сделала наша общая жизнь, это были издержки общего дела - быть максимально галантным с клиентами, особенно с дамами, ведь совершенно не исключено, что перед нами коронованная особа.
Нелли подошла к Николасу.
-- Вы проводите меня до такси? - спросила она.
-- Да, с огромным удовольствием, -- ответил Николас. - Я сейчас вернусь, -- сказал он, обращаясь ко мне, -- минут через десять.
А я подумал, почему Нелли не попросила меня проводить ее, а предложила сделать это Николасу, ведь она видит его впервые в жизни! Как хорошо, что я совершенно свободен и у меня не бывает привязанностей. Или почти не бывает.

-- Хорошая девочка, -- высказала свое мнение тетушка Саля, убирая со стола стаканы и чашки, -- воспитанная. А ты - идиот, запугал ее своими жуткими историями - какие-то оторванные руки, отрезанные ноги. Я все слышала, хоть и сидела на балконе.
-- А твой хрустнувший араб тебе кажется веселее? - усмехнулся я.
-- Но это же чистая правда! -- воскликнула тетушка Салли безапелляционным тоном, словно правда имеет право звучать в любом месте и в любое время.

Тетушка села в кресло и пристально посмотрела на меня.
-- Внуки продлевают жизнь, -- сообщила она, -- у меня никогда не было детей, но был племянник. Это ты. Я всегда любила тебя, как родного сына.
-- Спасибо, -- я поцеловал ее в щеку.
-- Я не жду от тебя благодарности, -- отмахнулась тетушка, -- я жду внуков.
Я вздохнул.
-- Не вздыхай, пожалуйста, -- сказала тетушка Саля, -- я ждала внуков, но теперь понимаю, что не дождусь. Хотя внуки - это тоже материнство. Ты - эгоист, ты занят только зарабатыванием денег. Вот Николас…
-- Николас тоже занят только зарабатыванием денег, -- перебил я.
-- Но он это делает ради семьи. А ты ради чего?

Действительно, подумал я, ради чего люди зарабатывают деньги? Вполне можно жить и без денег, можно нагрузить тележку мусором и ночевать по подворотням, как делают клошары, можно ходить вечером по центру города и клянчить монеты на жизнь, а можно быть уличным художником и рисовать портреты в кафе по двадцать франков за портрет. Как делал я в первые годы своей жизни в Париже, пока не познакомился с Николасом, который в то время выгуливал чужих собак по десять франков за час, но был полон уверенности в себе и надежд на будущее.

Это он предложил мне пройтись ночью по Сен-Жермен, туда, где собирается богемная публика - актеры, певцы, дорогостоящие шлюхи, модельеры, кинорежиссеры - все те, ради которых существуют в этом мире деньги. Они съезжаются на шикарных кабриолетах, "феррари" и "ломборджини", они пьют гляссе и едят мороженое, не покидая своих автомобилей, они приезжают сюда в вечерних туалетах и смокингах. От них пахнет очень дорогим парфюмом и еще более дорогим табаком. Они ведут легкие беседы -- ни о чем, делятся сплетнями и договариваются следующим утром выпить кофе в Монпелье или в Ницце.

Мне самому никогда не пришло бы в голову даже близко подойти к этой публике, ее можно наблюдать только на экране телевизора, как экзотических рыб в аквариуме. Но, я уже говорил, что не имею телевизора и никогда не имел. Только поэтому я согласился поехать.

Николас был с двумя русскими борзыми, он держал их на золотых цепочках. Борзые давали возможность принять нас за миллионеров. И они выполнили свою роль -- мы с Николасом по сей день ставим свечи за их хозяйку, которая уехала на те выходные в гости и оставила собак на попечение Николаса на целые сутки. Борзые привлекли внимание, на нас стали оглядываться, несколько человек приветствовали нас кивками. Нас просто не могли не заметить. И не имели права не поприветствовать, потому что здесь все знали друг друга. Нас не имели права не знать.
-- Они будут кофе? - приветливо улыбнулась поразительно тощая, высушенная до состояния пергамента, дама с тростью.
-- Только латте, -- усмехнулся Николас, -- а здесь его не подают.
-- Да, -- кивнула дама с тростью, -- это их недоработка. Эй, гарсон! -- крикнула она официанту, -- чтобы к завтрашнему вечеру здесь готовили латте, а то ты больше не увидишь наших друзей!
Официант растерянно кивнул.
-- Я должен согласовать с хозяином.
-- Можешь начинать, -- усмехнулась дама с тростью, -- у тебя не так много времени.
-- Боюсь, что он уже спит.
-- Так разбуди! - пожала плечами дама и, обращаясь уже к борзым, ласково сказала, -- потерпите до завтра, будет вам ваш любимый кофе, - и, уже уходя, проворчала: "Как все-таки в Париже испортился сервис!"

-- Привет, -- к нам подошел молодой человек с внешностью кинозвезды, -- чем сейчас занимаешься? - спросил он непонятно у кого, то ли у Николаса, то ли у меня.
Я пожал плечами, не зная, что ему ответить.
-- По-прежнему, -- спокойно ответил Николас, -- препарирую души и исправляю судьбы.
И пока молодой человек думал, как ему отреагировать, Николас осторожно дернул меня за рукав и тихо сказал:
-- Можем уходить.
- Странно, - подумал я, - на нас только что обратили внимание.

Мы попрощались и медленно пошли по бульвару. Это был строгий расчет и - безусловно - умение Николаса разбираться в людях.
-- Подождите! - крикнул кто-то нам вслед.
Мы оглянулись. Нас догоняла красивая дама, лет сорока. Кажется, я видел ее однажды на обложке популярного журнала.
-- Простите, -- смущенно сказала дама, -- я потеряла вашу визитку. А вы мне все так здорово рассказали в прошлом году. Вы помните, ведь я была у вас... кажется, в марте.
-- Конечно, -- любезно кивнул Николас, -- как я мог это забыть. - И он протянул ей визитку, -- только теперь я работаю несколько иначе.
-- Деньги не проблема, -- отреагировала дама.
-- Причем тут деньги? - недовольно поморщился Николас. -- Теперь мы работаем вдвоем. И делаем два портрета - один астрологический, а другой - живописный. Так проще прийти к результату - и понять суть характера, и попытаться его отобразить, и как следствие - правильный выбор в судьбе.
-- Это гениально, -- поразилась дама, -- это как раз то, чего мне не хватало. Я вам обязательно позвоню.
-- Примем вас с удовольствием, -- раскланялся Николас.

-- Она была у тебя в марте прошлого года? - удивленно спросил я, отлично зная, что прошлой весной Николас занимался тем, что торговал на блошином рынке фарфоровыми фигурками - тайничками для хранения кокаина. Подозреваю, что и самим кокаином, но, к счастью, вовремя ушел от этого занятия. Надеюсь, что окончательно.
-- Впервые вижу, -- невозмутимо ответил Николас и подмигнул, -- надо знать особенности психологии каждой группы человеческих индивидуумов.
Он шел по бульвару, весело насвистывая.
-- Ну что ж, -- радостно сказал он, -- сегодня мы имеем право выпить пива в честь первого клиента. Но завтра ты должен иметь мастерскую. Можно не в очень дорогом месте, например, на бульваре Родена… Место не очень популярное, но этим оно и привлекает... У меня есть кое-что на примете. У нас скоро будет полно клиентов! - воскликнул он и завернул в дешевый пивной бар.
Мы скинулись на кружку пива, разлили ее содержимое по двум стаканам и чокнулись.
- Не пройдет и полугода, -- торжественно сообщил Николас, -- как мы будем сидеть в "Прокопе", под портретом Вольтера, в компании парочки миллиардеров из южной Италии, а, возможно, и с кем-то из английской королевской фамилии.

Мой друг оказался, как всегда прав: ровно через полгода мы завалились в "Прокоп" в сопровождении двух дорогих проституток из Милана - в то время мы с Николасом еще не очень пеклись о своей репутации - но в течение нескольких месяцев девицы исправно работали на нас в качестве наших агентов, поставляя нам клиентов.

Тетушка Саля потянулась за сигаретами и закурила. Она редко курила, но иногда позволяла себе расслабиться, несмотря на то, что врачи строго запретили ей это занятие. Тетушка Саля страдала от астмы, вернее астма страдала от тетушки Сали, так как тетушка Саля испробовала на ней все существующие на свете лекарственные препараты. Ведь каждому человеку кажется, что именно его заболевание самое опасное и самое тяжелое. А тетушка Саля, уже дожившая до восьмидесяти трех лет, больше всего на свете боялась умереть преждевременной смертью. При этом тетушка ежедневно по несколько раз в день поднималась на третий этаж по крутой лестнице, где даже мы с Николасом с трудом могли отдышаться.
-- Мне мало осталось, -- выпуская колечки дыма, сообщила тетушка, -- ты не думаешь о том, что когда-нибудь меня не станет, - ее взгляд поскучнел, словно она заглянула в безликое будущее, где только серая пустота и больше ничего нет. - Ты не думаешь о том, что в любой момент все это, -- она окинула взглядом мастерскую, -- может кончиться. Я имею в виду для меня.
-- Тетя, дорогая! Давай выпьем за здравие, -- предложил я.
-- Не перебивай меня, ты и так уже достаточно выпил сегодня. Так вот я не сказала тебе, что вчера была у врача… У меня плохие новости, -- хрипло сказала тетушка.

Хотел бы я получить плохие новости в восемьдесят три года, но никак не раньше!
-- У меня обнаружили… -- тетушка Саля перевела дыхание и, взяв себя в руки, наконец, произнесла, -- у меня обнаружили геморрой, - она обречено посмотрела мне в глаза.
-- Что? - не понял я.
-- То, что слышал, -- трагическим тоном сказала тетушка, -- это очень серьезно. Мне предстоит операция.
-- Тетя! Любимая! Но это же не операция! Это пшик! Пять минут и ты свободна. Спроси у Николаса, у него тоже геморрой!
-- У Николаса геморрой? - недоверчиво переспросила тетушка.
-- Ну да! Он каждые полгода вправляет какие-то узлы и что-то там еще.
-- Не какие-то там, -- одернула тетушка, -- а геморроидальные! - Она требовала уважения к своей болезни и, как я понял, уже начиталась соответствующей литературы. - И что? Как он себя чувствует? - Тетушка не хотела верить в благоприятный исход.
-- Как видишь! Бодр, весел и здоров! Ест все подряд, курит, пьет, работает!
-- Он плохо выглядит.
-- Он плохо выглядит, потому что курит, как слон.
-- Что-то я не припомню, чтобы слон курил, -- задумалась тетушка, -- но все равно, -- не унималась она, -- мне немного осталось.

Я не знал, соглашаться или не соглашаться с тетушкой. И промолчал.
-- Я прошу тебя только об одном. Я уже давно думаю об этом. Ты достаточно зарабатываешь, чтобы мы могли об этом поговорить. И я надеюсь, что ты мне не откажешь.
-- Я тоже надеюсь, -- миролюбиво согласился я.
-- Давай купим землю, -- сказала тетушка.
-- О, господи! - воскликнул я, -- что за наполеоновские планы! Откуда у нас такие деньги! Я еще не заработал столько, чтобы купить землю!
-- Ты еще не заработал на землю? - поразилась тетушка.
-- Ты знаешь, какая дорогая во Франции земля! Если тебе приспичило, могу узнать в Польше. Там дешевле. Но тогда тебе придется переехать туда. И жить там.
-- Я не собираюсь жить в Польше, -- поморщилась тетушка, -- мне нужно где-то умереть.
-- И тогда зачем тебе земля, если ты собираешься умереть?
-- А ты что, собираешься мой прах развеять над Сеной? Я тебе что, Индира Ганди? Или Джордж Хариссон!
-- Нет, ты не Ганди и не Хариссон, тетя.
-- Тогда купи мне землю! Мне нужен квадратный метр земли! И не обязательно на этом фуа-гра, можно где-нибудь в другом месте, подешевле.
-- Не фуа-гра, а Сен-Женевьев де Буа, -- поправил я.
-- Неважно, -- сказала тетушка, -- можно что-нибудь попроще. Но я должна быть спокойна! Я должна быть уверена, что когда умру, не останусь на улице, как какой-нибудь лошак.
Я засмеялся:
-- Клошар, тетя, а не лошак!
-- Ничего смешного я не вижу, -- обиделась тетушка. -- Со смертью не шутят, -- мрачно добавила она.

Николас не вернулся ни через десять минут, ни через час. Он позвонил мне только под утро и сказал, что гулял с Нелли всю ночь, и прошло всего полчаса, как он проводил ее до дома. Он пообещал выспаться и прийти ко мне. Я подошел к подрамнику, на котором стоял недописанный портрет Нелли и накрыл его тряпкой.
-- Что вы делаете, уроды! - прокомментировал Илидор.
-- Это называется - жизнь, -- объяснил я Илидору, -- и радуйся, что тебе так мало о ней известно.
-- Кретины, -- прохрипел Илидор.
- Я тоже так думал, -- вздохнул я, -- но быстро понял, что ошибался.
- У них, конечно же, началась интрижка, - раздраженно думал я. -И как я упустил из виду такое количество флюидов, которое они распространяли по моей мастерской, бросая друг на друга многозначительные взгляды! Старый лицемер, ругал я Николаса, рассказывает мне о беззаветной любви к жене, а сам увязывается за первой попавшейся девицей! И как я мог ему поверить, что он столько лет хранит супружескую верность! Мужчины для того и женятся, чтобы трепать всем вокруг, что думают только о женах! На самом деле, это все сказки про белого бычка! А есть ли у Николаса эта жена, о которой он так любит часами рассказывать? Кто ее видел? Кто с ней знаком? Я уже много лет считаюсь его ближайшим другом, но он ни разу не показывал мне фотографий - ни детей, ни жены я в глаза не видел.

Ревность - плохая штука, она может наделать много лишнего, с чем уже невозможно существовать. Мне было необходимо успокоиться, надо было прекратить думать о Нелли с Николасом -- выкинуть эту интрижку из головы. В принципе, что такого в том, если Николас проводил ее и погулял немного по ночному городу. Наверняка она наговорила ему столько, что даже Николас с его спокойствием не смог всего переварить. Все пройдет, думал я, все успокоится и станет на свои места. В конце концов, вопрос супружеской верности Николаса - это проблема его жены, а не моя -- если, конечно, эта жена вообще существует. Мне пришла в голову провокационная мысль разыскать в Базеле семью Николаса, чтобы убедиться в ее существовании. Но я не сделал этого… И правильно! Я бы через минуту раз сто пожалел об этом. Я и так все узнаю, когда появится Николас, он мне все расскажет -- что было и чего не было этой ночью между ним и Нелли. Ведь Николас - мой самый ближайший и преданный друг.

Через окно я увидел, что пошел дождь, а я люблю гулять под дождем и всегда выхожу без зонта, совершенно не понимая, почему многие люди боятся этих божественных потоков. Я вышел на воздух, прошел несколько улиц и добрел до ювелирного магазина Розы. Я люблю смотреть на драгоценности, даже если они мне не по карману. Я могу часами торчать у витрин, полных золотых украшений и бриллиантовых колье. Однажды я засмотрелся так, что не заметил, как ко мне подошел охранник магазина в компании с полицейским - им показалось подозрительным, что я уже который час пялился на витрину. В магазине у Розы я могу без проблем находиться часами, моя персона ни у кого не вызовет подозрений.

Розу я знаю несколько лет, она любит поговорить о том, какие во Франции несовершенные законы, и о том, что она мечтает куда-нибудь переехать. Последний раз при нашей встрече она уверяла, что в России зарплаты уже настолько высоки, что никакая Европа не угонится за их уровнем жизни. Это было явной чушью, потому что в России у меня остались знакомые, которые иногда пишут мне письма. И нет никаких надежд на то, что что-то может измениться в их жизни в ближайшие пятьдесят лет.

Я не знаю, откуда Роза получает информацию, также, как не имею ни малейшего представления, где она берет такое количество драгоценностей, но -- сколько я ее помню -- у нее всегда был магазин в самом центре Парижа. Точнее магазином это назвать трудно - прилавок, но он всегда был полон драгоценностей. Сначала это место называлось "Сокровища Юденича", а перед входом Роза прилепила красиво оформленную бумажку с историей о том, как сокровища попали в ее заботливые руки. Название просуществовало два месяца, но слишком частая поставка нового товара заставила кого-то из дотошных посетителей покопаться в истории и позволить себе выразить сомнения. Тогда Роза выбрала неизвестную фамилию, и еще несколько месяцев лавка просуществовала как "Тайники Корлякова". Но в конце концов, дело чуть было не кончилось судом, так как у некоего Корлякова -- как оказалось реально существовавшего царского генерала -- нашлись наследники. Роза едва отбилась и переименовала лавку в "Золото Кремля", но через короткое время одумалась и, наконец, выбрала постоянное название - "Золотая Роза".

Звякнул колокольчик на входной двери, я вошел внутрь.
-- Привет, -- кивнула Роза - она уже собиралась закрывать лавку, -- тебя давно не было видно.
-- Работал, -- объяснил я, облокачиваясь на прилавок и разглядывая красивые вещицы. -- У тебя скидки?
-- Да, -- вздохнула Роза, -- третью неделю ничего не покупают. Пришлось сбросить цены. Ты слышал, -- она тоже облокотилась о прилавок с другой стороны, -- в Москве каждый день открывается по новому ресторану.
-- Нет, -- безразлично ответил я, рассматривая подвески с сапфирами, -- это что, триста евро?
-- Не бери, -- сказала Роза, -- тебе что, сапфиры нужны?
-- Да нет, я так. На цену отреагировал.
-- Когда будут нужны, скажи. Я для тебя настоящие возьму, -- шепнула Роза, --- и в моде, оказывается, французские рестораны! Москвичи поедают устриц и улиток!
-- Я ничего не слышал об этом, -- ответил я.
-- А вот я думаю, может быть, начать поставлять туда эскарго? Сколько они там стоят, не знаешь?
-- Не знаю, к сожалению. А это тоже подделка? - спросил я, обратив внимание на перстень с печаткой и небольшим бриллиантом посередине.
-- Что? - Роза отвлеклась. -- Нет, это настоящее. Хорошая проба. Бери, не бойся. А можешь узнать мне про Москву?
-- Две тысячи евро… -- присвистнул я, посмотрев на ценник. -- Не сейчас. Я постараюсь, хотя не уверен, что те, с кем я продолжаю иногда общаться, едят улиток.
-- Я тебе скину, -- сказала Роза, -- за двести двадцать возьмешь? Дешевле не могу, я брала его за сто пятьдесят. Прошу тебя, попробуй узнать.
-- Попробую, -- ответил я, отсчитывая деньги.
-- Мне предлагали там открыть ресторан, но я боюсь вкладываться. Вложу деньги, а его через полгода национализируют.
-- Не думаю. Кто его национализирует?
-- Ну как кто? - удивилась Роза, -- есть кому… Придут в буденновках, с ружьями, и - только отстреливайся. Никуда уже не убежишь. Уж лучше здесь сидеть, а туда продавать что-нибудь ценное. Но эта ювелирка ничего не приносит, одна головная боль. Французы - снобы, им известные фирмы подавай, а тут только наши туристы толкутся и какие-то искатели сокровищ. Боюсь, так я долго не протяну.
-- Постараюсь, -- ответил я, надевая на палец перстень. -- Ну что, солиднее выгляжу?
-- Да. Круто смотрится. Оно реально хорошее, -- подбодрила Роза, -- не сомневайся.

Я вышел из ее лавки на свежий воздух, дождь кончился, в городе приятно пахло мокрой пылью и травой. Я сел за столик в кафе и заказал стакан гляссе. Я думал, как странно устроен мир: мы все стараемся убежать от ненадежности, и один из давно известных способов - сменить место жительства. Но, попав даже в самую надежную страну, наше положение становится еще более ненадежным и еще более зыбким. Мы вываливаемся из общей толпы, для которой открыт весь мир, и оставляем за собой свое право - отличаться. Более того, мы настаиваем на этом праве.
Я знаю много русских в Париже, и они упорно ищут здесь свой Ижевск, Новгород или Петербург, они не хотят расставаться ни с привычками, ни с прежним укладом. Они проклинают все то, что осталось позади, и прилагают все силы, чтобы воскресить то же самое здесь. И не важно, хорошо они устроены или остались не у дел. При этом привычки их порой кажутся более чем странными - им словно доставляет удовольствие украсть в кафе кусочек сахара или никому ненужную вилку, проскочить без билета в метро, а, к примеру, мой знакомый - Серж постоянно писает в лифте, хотя ему повезло, и он отлично устроен. Но по каким-то тайным причинам он не может обойтись без того, чтобы не обмочить парижский лифт. Я подумал, что сейчас мне не хватает Николаса, он бы объяснил мне про историческое назначение каждого народа. Но Николаса рядом не было. И в моей мастерской он не появлялся уже несколько дней.

(продолжение следует)

Обсудить этот текст можно здесь