Portfolio

Роман длиною в жизнь
(продолжение)

Фаина Петрова

После отдыха на Волге я устроила Митюшу в детский садик, а сама пошла работать.

Места в средней школе не было, и мне пришлось пойти в начальную, которая меня многому научила, можно сказать, сделала настоящим профессионалом, но отняла много сил и даже подорвала здоровье - с ним возникли серьёзные проблемы.
А потом я перешла работать в вечернюю школу, и тогда стало возможно жить, а не надрываться. Мне было в ту пору 36 лет…

С этого времени в нашей с мужемжизни начали происходить медленные, но весьма значительные перемены: закончился один и начался иной, новый период, который привёл к тому, что в конце концов я стала совершенно другим человеком - более уверенным в себе, самостоятельным и независимым.

Если оглянуться назад, то видно, что наша совместная жизнь довольно отчётливо делится на две неравные по времени части: первая треть целиком и полностью посвящена мужу и детям - я растворена в них.

Во второй, когда Саша прочно обрёл свою жизненную и научную позицию, а дочь и сын подросли, т.е., когда им стала не нужна моя постоянная забота, я смогла больше заняться собой - смогла больше внимания и времени уделять себе и своей работе, а значит, и самовыражению.

Постепенно между мной и Сашей начали устанавливаться всё более равноправные отношения. У него, кроме привязанности ко мне как женщине, матери его детей и хозяйке дома, где ему было уютно и душевно тепло, появилось чувство гордости за меня как человека, которого ценят и уважают на работе.

У меня обнаружились некоторые организаторские способности: руководя заочной школой, которая располагалась в здании рабочего общежития, я вывела её на первое место в городе, и для неё специально было построено здание, единственное в таком роде в Москве.

В это же время я была признана и сильным специалистом - методистом и педагогом: меня пригласили внештатно поработать в Городском институте усовершенствования учителей, и я два года вела там так называемую школу передового опыта.

Потом мне это надоело: материально ничего не давало, и мне приходилось по-прежнему работать в школе, где я была и преподавателем, и администратором, а "престиж" требовал большой ответственности и ни к чему не вёл (директор в штат евреев не брала), и я ушла.

Ещё раньше я пробовала перейти на другую, более престижную и лёгкую работу, но из этого тоже ничего не вышло, и по той же причине.
А было так. Мне представилась возможность сделать часовую передачу о творческом пути театра им. Моссовета для радиостанции "Родина", вещающей на русском языке за границу. Передача пошла в эфир без единой правки, и мы с Сашей с удовольствием послушали её. В исполнении профессионального диктора она звучала вполне пристойно...

Тем не менее, обе эти попытки оказались важны для моего самосознания и для отношений в семье: я показала всем, в том числе и себе, что могу не только стирать и готовить обед, но и делать что-то другое, несколько более интеллектуальное.

Это было совершенно необходимо: к этому времени я с немалым удивлением обнаружила, что с Сашиным самоутверждением, которое меня беспокоило раньше, не только всё в порядке, но, кажется, для равновесия пора "откручивать" назад - маятник качнулся уже в противоположную сторону: получилось так, что то, что я взяла на себя по доброй воле, стало восприниматься как моя обязанность, и, если я что-то не успевала или забывала сделать (например, сервируя стол, не подавала ложку или вилку), возникало неудовольствие, и я получала замечание. "Эге, - подумала я, - выходит, даже ангела можно испортить, если посадить его себе на голову!"

Самоуважение, появившееся у меня, когда я поняла, что кое-что могу, что у меня получается то, за что берусь; новые горизонты, которые открыла мне Элла Ницберг; то, что мои взрослые ученики и коллеги мужского пола, а также некоторые приятели по отдельности, но почти одновременно почему-то выделили меня и стали оказывать знаки внимания, от которых я уже отвыкла, сыграли определённую роль в изменении моего самоощущения.

На работе автором "законодательной инициативы", объявившей меня "женщиной номер один", был Славка Пьецух, тогда ещё никому не известный начинающий писатель и преподаватель истории, а в одной из наших компаний - напротив, уже всемирно известный художник и поэт Лев Кропивницкий.

Поскольку оба числились большими любителями и знатоками женщин , а главным образом, благодаря стадному чувству, присущему многим мужчинам, это было принято на веру, и посыпались признания от самых разных представителей этого далеко не всегда сильного пола. (Один из них, наверное, сейчас ни за что бы в этом не признался,так как стал ярым ненавистником евреев и создателем фактически нацистской партии)

Но сейчас в моём рассказе важно другое: именно благодаря всему вышеперечисленному, я, возможно, и обратила внимание на некоторый перекос в наших с Сашей отношениях и попыталась его исправить.Это не вызвало никакого сопротивления: муж легко и охотно согласился со мной, что я не должна быть больше "прислугой за всё", и вместе с детьми часть моих дел взял на себя.

Такое случалось неоднократно. Бывало даже, что я ещё только начинала чувствовать себя некомфортно, ещё не успевала осознать, что именно надо изменить, а мой славный друг уже спешил мне на помощь и подставлял своё плечо (так было, когда мы переехали жить в Строгино, и Сашина работа оказалась рядом, а моя очень далеко).

У нас в семье не принято было перекладывать на другого свою ответственность, но, поскольку у меня всё прибавлялось забот и, к сожалению, болезней, Саша всё чаще стал освобождать меня от тех или иных обязанностей. И происходило это очень спокойно, как-то само собой.

Потом, когда я перестала работать, - к примеру, когда мы жили в Корее, - опять произошло перераспределение ролей: Саша снова, как в молодые годы, был отлучён от домашних забот, и тоже как-то незаметно - без ссор и пререканий.

Это было естественно: наши отношения не носили раз и навсегда заданную форму - они менялись и развивались в соответствии с теми задачами и обстоятельствами, которые возникали у нас.
Если же мне иногда не хотелось что-то делать, я объявляла забастовку то мусорщиков, то поваров, то прачек. Мой милый муж относился к этому легко, с юмором. Конечно, такое стало возможно только, когда мы остались жить одни и когда с деньгами стало полегче.

Кстати, о деньгах - вернее о зарабатывании денег на жизнь.
Саша, как и Митя сейчас, в тридцать один год стал заведующим лабораторией. Мне говорили, что он был самым молодым руководителем в истории института. Если к этому прибавить то, что назначили его на должность во время большого сокращения кадров, что он не был членом партии, а жена была нежелательной национальной принадлежности, - это можно считать уникальным случаем.

Обычно его зарплата была больше моей, хотя я брала большую педагогическую нагрузку, давала частные уроки и даже ездила летом работать в детские учреждения. Когда же после перестройки учёным перестали платить, я стала риэлтером и смогла поддержать семью. Я очень горжусь словами сына, которому полученные от меня деньги позволили учиться в Гарвардской аспирантуре, а его бывшей жене Даше - в колледже: "Мама, тебе при жизни надо поставить памятник," - сказал он мне.

А ещё раньше, до Митиного отъезда, в Москве, Саша назвал меня "организатором наших побед", и дети это подхватили. Что ж, Иринке я тоже помогла уехать, как говорится, "не с голым задом" (прошу прощения за натурализм русской поговорки).
А что, скажите на милость, оставалось мне делать, если в семье все "гении": дети, естественно, тянулись за отцом и на "мелочи жизни" не склонны были обращать внимания? Нужно же было кому-то о них позаботиться?
Мой супруг, который всегда был несколько отстранён от житейских проблем, вначале был немного смущён "неинтеллигентностью" моего занятия, но время быстро всё расставило по местам, и он очень оценил мой вклад в наше общее дело поддержки детей.

Здесь нужно рассказать об одной тонкой и сложной ситуации, связанной с этим. В 1993 году Английским королевским научным обществом Саше была присуждена премия им. Капицы, которая позволила нам полтора месяца провести в Англии.

Это было незабываемое путешествие. На поезде мы проехали страну от Лондона до Эдинбурга, где замечательно провели неделю, побывав на нескольких фестивалях и налюбовавшись величественными пейзажами и архитектурными красотами Шотландии.
А до этого были и в Оксфорде, и в Кембридже, где, собственно, и состоялось в торжественной обстановке само вручение премии. Основное время - почти месяц - мы провели в Ньюкасле, потому что Саша работал в тамошнем университете.

В общем, мы получили большое наслаждение от этой поездки, но истинным подарком судьбы была встреча с сыном, которого я не видела три года (Саша за это время разочек побывал в Америке).

Когда мы только прилетели в Англию из Москвы, Митя встретил нас в аэропорту Хитроу и на правах западного человека повёз в центр Лондона, где мы сняли небольшой трёхместный номер. Мы втроём счастливо провели неделю, обойдя много раз весь этот центр вдоль и поперёк, так что мне стало казаться, что я его знаю не хуже Москвы.

Затем Саша уехал в Ньюкасл, а мы с Митей остались ждать Кирилла Александрова, троюродного брата Даши и Митиного друга, который собирался приехать повидаться из Германии, где он живёт.
Во время очередной прогулки по Лондону мой сын поделился со мной своими планами на ближайшее будущее.

К этому времени он ушёл от Даши и снимал с приятелем двухкомнатную квартиру. Чувствуя себя обязанным обеспечить будущее оставляемой им женщины, он пообещал оплачивать все её расходы на жизнь и обучение в художественном колледже, куда она была принята, в течение года.

И ему самому, чтобы учиться в аспирантуре, нужно было иметь на счету определённую сумму, которую он должен был предъявлять как доказательство своей экономической состоятельности. Вскоре как раз должна была быть проверка.

Но, к сожалению, своих денег у Мити не было. У него лежали на сохранении деньги Ирины: я продала её квартиру, когда она собиралась уезжать в Израиль (потом она передумала туда ехать и вместе со своей дочкой Анечкой жила у нас).

Этих денег хватало только на одно из двух : или на то, чтобы "отчитаться", или на то, чтобы оплатить Дашин колледж.
"Как же ты выйдешь из положения?" - взволновалась я, но Митя небрежно отмахнулся: "Попрошу кого-нибудь временно положить нужную сумму на мой счёт."

Я вовсе не разделяла его оптимизма и совсем не была уверена, что найдутся такие доброхоты... Следовательно, как я понимала, он рискует аспирантурой. Мысль об этом, а также то, что это были единственные деньги в семье, и я не знала, смогу ли я заработать ещё, повергли меня чуть ли не в ужас.

Зарабатывая риэлтерством, я была счастлива, когда могла позвонить Мите и сказать: "Можешь взять столько-то из Ириных денег себе, я ей возмещу." Он к этому так привык, что уже почти считал её деньги своими. Кроме того, сын знал, что мы Дашу очень любим (он искренне был уверен, что даже больше, чем его), и поэтому без всяких сомнений готов был дать ей нужную сумму.
В общем, вся ситуация повергла меня в состояние стресса. Я не могла позволить себе выразить неудовольствие поведением сына и потому, что мы встретились после длительной разлуки, и потому, что я сама создала, по-видимому, у него ощущение, что он может так поступить, и, главное, потому, что Даше действительно нужно было помочь.

Но и одобрить его я тоже не могла. Я не решилась дальше обсуждать эту тему, потому что просто не знала, что сказать.
Оставив Митю одного дожидаться Кирилла, я тут же помчалась к своему всегдашнему спасителю. Мой мудрый раввин встретил меня на вокзале, и я тут же, по дороге в гостиницу, со слезами ему всё рассказала.

На следующий день приехал Митя. Отец поговорил с ним, и наш сын осознал: "Получается, я проявил благородство за чужой счёт. Я постараюсь исправить ситуацию - постараюсь заработать эту сумму," - сказал он.

К счастью, всё разрешилось довольно скоро и хорошо, когда я, вернувшись в Москву, удачно продала нашу трёхкомнатную квартиру, купила рядом двухкомнатную и выслала Мите деньги.
Я была очень благодарна своем усупругу, который взял на себя эмоционально тяжёлую ношу и сделал то, что сама я сделать не смогла.

...Было очень многое, за что я была и остаюсь благодарна своему единственному и ненаглядному, но особенно меня трогало то, как он всегда радовался моим успехам, в какой бы области они ни были, в том числе и в такой тонкой, как отношение ко мне людей и особенно мужчин.
Вообще-то это должно быть естественно для людей с развитым чувством собственного достоинства, но почему-то редко встречается. Может быть, потому, что как раз нехватает этого самого достоинства?

У нас было несколько компаний - людей, с которыми мы довольно часто виделись, с удовольствием проводили свободное время. В одной компании Саша был абсолютным лидером, в других - безусловно, одним из них. Он никогда не пытался подавлять меня или кого бы то ни было, но так сложилось, что все женщины были как бы в тени, а мужчины - на авансцене.

Иринка с негодованием вспоминает этот стиль тогдашних наших посиделок. Она несколько раз, став более взрослой, пыталась изменить его: стремилась высказывать свои мысли, глубокие и смелые, как отмечали наши знакомые; хотела участвовать в дискуссиях, но никто из нас не поддержал её.

Может быть, оттого, что её суждения часто бывали неожиданными и несколько не соответствовали общему стилю беседы, были как бы не к месту? По молодости она, возможно, ещё не умела в нужное время и место вступить в разговор. Или от смущения тон её замечаний был излишне горяч и пылок, и все не знали, как на это реагировать?

Сейчас трудно осознать это до конца, а в те дни отношения в нашей компании казались мне абсолютно естественными. Я не только не возражала против всеобщего, можно сказать, восторженного отношения к моему кумиру, а, наоборот, совершенно искренне его разделяла. Ирин муж, Серёжа, прийдя в наш дом, заметил: "У вас отец просто канонизирован." И так оно и было.

Мои подруги, знавшие меня совсем другой в школе, институте, на работе очень огорчались, считая мою роль в семье недостойной. Меня это удивляло: как можно не боготворить Сашу? Разве не видно, какой он особенный, необыкновенный? Разве можно к нему с обычными мерками?

Но вот мы попали в совершенно другой мир. Моя коллега Ада Брун ввела нас в круг художников, поэтов, искусствоведов и просто любителей искусства, центром которого был Лев Кропивницкий. Там я стала восприниматься не только и не столько как Сашина жена, сколько сама по себе. Там уже стушёвывался Саша и охотно входил в роль мужа пользующейся успехом женщины, которой посвящают стихи, пишут портреты, окружают вниманием.

Это вторая волна усиленного интереса ко мне со стороны мужчин пришла ко мне где-то к сорока годам. Я вовсе не была красивей или умней других женщин, но на мне лежал отблеск счастья (это можно видеть на фотографиях тех лет), и это-то, вероятно, и привлекало... От Льва я получила свой первый и, по-видимому, последний "титул" - "княгинюшкой" назвал он меня. А его друг, поэт и литературовед из Тбилисского университета Константин Герасимов стал звать меня "Юдифью".

...Однажды они выясняли, чей род древнее - оба были из дворян. Я обратила их внимание на то, что они могут говорить только о каких-то там несчастных сотнях лет, в то время, как мой род насчитывает несколько тысяч, и я даже могу назвать одного очень и очень "знатного предка" - царя Давида.
Ведь, как известно, из двенадцати колен израилевых сохранилось только два. Одно из них - это священнослужители: левиты и коганиты. К ним я не отношусь - иначе бы об этом свидетельствовала фамилия: Коган или Левин, например.
Значит, мой род другой, т.е. как раз тот - царя Давида.

Мы посмеялись, а потом Котик, как мы звали Герасимова, прислал цикл стихов, посвящённых мне, и среди них одно, в котором говорилось о моём "гордом профиле Юдифи" и "участи Олоферна" и которое заканчивалось так:
Мне, смевшему не верить неба знакам,
Вещающим, что ты всегда права...
Ну, что ж, бери её - вот голова...
Забыть урок Писания, однако...

А Лев изобразил меня в облике Саломеи, но одной головы ему показалось мало, и он вручил мне целых две - по одной на каждую руку.

Были и другие авторы, и другие работы, посвящённые мне или связанные со мной... Были и попытки объяснений в пылких чувствах... Первый раз меня застали врасплох, и я лишь смогла извиняющимся тоном пролепетать беспомощное: "Меня очень любит муж." В следующий раз я перевела разговор в другую плоскость...
Но вскоре сам собой отыскался простой и приятный для меня способ не допускать подобного разговора вообще. Ещё на дальних подступах к нему, когда на мне только останавливался вопрошающий или зовущий взгляд, во мне как-будто включался какой-то механизм, я с ненаигранным воодушевлением начинала говорить о своём обожаемом муже, и слова, которые могли бы сорваться, не произносились, и не возникало неловкой и никому не нужной ситуации.

По-моему, Сашу этот интерес ко мне забавлял. Он добродушно посмеивался над моим успехом, в частности, у породы "кошачьих" - Льва, Котика. Во всяком случае, в те дни это не вызывало у него никакого протеста, скорее нравилось, потому что он чувствовал себя в полной безопасности - происходящее не кружило мне голову и не меняло моего отношения к нему.

Симпатия мужчин ко мне имела ещё один побочный эффект. Вернувшись из Ливии, Саша обнаружил в доме некоторые преремены: то, что он собирался починить и привести в порядок в квартире, но для чего у него никак не находилось времени, было сделано.
Это мой ученик, мастер на все руки, оборудовав полностью мой кабинет в школе, добрался до моей квартиры. Однажды он побывал у меня в гостях, посмотрел вокруг профессиональным взглядом и, явившись в следующий раз с необходимыми материалами и инструментами, быстро всё устроил.
Вот это уже как-то не очень понравилось моему супругу, зато потом, когда он медлил с чем-то в доме, я невинным голосом могла сказать: "Ну, раз ты занят, я попрошу кого-нибудь из ребят... "

Больше мне не понадобилось произносить мою "историческую фразу", которая в своё время очень насмешила Сашу и детей и которую они с тех пор неоднократно вспоминали: "Мне уже сорок лет, - вскричала я в тот раз в сердцах, - и я хочу, наконец, чтобы всё в доме, что должно висеть, - висело, а что стоять, - стояло!"
Гомерический хохот был мне ответом…

...Интересная деталь отражена в воспоминаниях наших знакомых. Муж Сашиной сотрудницы пишет, что Саша не воспринимался им как человек приватный. "Обычно говорили: "Петров сказал", "Были Петров с Фаей," - вспоминает он. А художница Лариса Зеневич, жившая тогда в мастерской Льва Кропивницкого, упоминает: "Были Петровы."

Не правда ли, совсем другое восприятие? И связано это не только с тем, что в одной компании Саша был как бы общим руководителем и духовным лидером, а в другой - нет, но и с тем, что сам Саша вёл себя неодинаково в разных компаниях.
Но всегда и везде он был очень чувствителен к тому, как люди относятся ко мне, что назывется, не давал в обиду.
Однажды я, срочно взяв отпуск, увезла Митю на Украину от начинающейся у него аллергии на цветение злаковых трав. Когда мой супруг пришёл в школу, где я работала, за причитающимися мне деньгами, директор спросила его: "Как Фаина Аркадьевна отдыхает?" "Фаина Аркадьевна не отдыхает, - строго ответил он. - Она занимается здоровьем сына".
Наш женский коллектив был покорён: немногие мужчины в России расценили бы так мою поездку.

У Саши было и другое замечательное качество: он всегда умел находить нужные слова, чтобы поддержать меня в трудных психологических или социальных ситуациях.
В каждом коллективе, в каждой "команде" неизбежны конфликты, и очень важно уметь выходить из них достойно. Лучше всего, конечно, гасить их на корню, но у меня не всегда это получалось. И тогда поддержка моего верного друга, всегда готового выслушать, помочь советом или просто посочувствовать, была незаменима.

Расскажу о двух эпизодах - в одном случае я справилась с трудным положением, а в другом - нет, по крайней мере, поначалу.
Вот первый. ...Учительская перед началом занятий. Все заняты своими делами: кто достаёт записи, кто смотрит журнал, кто с кем-то разговаривает.
Стремительно входит моя молодая коллега и решительно направляется ко мне. Резко кладёт передо мной газету и гневно вопрошает: "Фаина Аркадьевна! Что творят эти израильтяне с несчастными палестинцами? Я всю ночь не спала!"
На газетном снимке запечатлён ужасный эпизод войны: убитые или раненые женщина и ребёнок.

Воцаряется звенящая тишина. Все ждут, что я скажу. Как отвечу за весь свой народ, за всё государство Израиль, за конкретных и непосредственных виновников событий, если таковых вообще можно обозначить. "Всякая война ужасна и несправедлива, потому что страдают невинные люди,"- слышу я свой негромкий и удивительно ровный (а внутри - буря!) голос.
Через секунду жизнь в учительской входит в свою коллею - сенсации, скандала не произошло. Что ж, можно поставить себе это в заслугу: сдержалась, не подалась на провокацию - молодец!

А вот другая история, которая чуть не закончилась для меня плачевно. 1988 год... Мне с моими учениками поручено подготовить литературный вечер. По совету парторга я включила в сценарий (кстати, Саша предложил мне для него интересный литературный ход) песни Галича, ещё недавно запрещённого и высланного из страны, а к этому времени полуразрешённого.

Мой коллега, который неоднократно проявлял ко мне симпатию, не оценённую мной, вдруг отреагировал совершенно странным и неожиданным образом. Услышав, как дети на репетиции поют песни барда, он буквально затрясся: "Таких надо ставить к стенке и стрелять!" Я не поняла, кого он имел ввиду: Галича, меня или обоих. Глядя в его искажённое ненавистью лицо, я медленно, с трудом сдерживаясь, проговорила: "Вы не немец - Вы фашист, и Вы, конечно, не еврей - Вы антисемит! Я Вам больше не подам руки!" Дело в том, что он как-то говорил мне, что не знает, какие у него корни - еврейские или немецкие: фамилия была что-то вроде Регель.

Мои слова услышала одна пренеприятная особа, с которой мы недолюбливали друг друга (однажды на собрании, где она ратовала за строгие меры против курящих студентов, я сказала ей: "Как Вы можете требовать это, если у Вас самой сейчас в кармане халата просвечивают сигареты и зажигалка, а в Вашу лаборантскую невозможно зайти - задохнёшься от дыма?" Она ответила, что, мол, "дозволено Юпитеру, то не дозволено быку." Прекрасный способ воспитания, не правда ли?)

Тут она воспользовалась случаем, чтобы разделаться со мной. Она донесла администрации о том, что я "оскорбила уважаемого сотрудника", и потребовала, чтобы те дали делу ход. И действительно, был поставлен вопрос о моей... профнепригодности. Я, мол, будучи идеологическим работником, повела себя идеологически неправильно: назвала коллегу фашистом.

Надо сказать, что ситуация в стране была в это время довольно либеральной, а тут на меня повеяло 37 годом, и я очень наглядно представила себе, как это происходило тогда, какой механизм срабатывал. К счастью, был другой год на дворе, и последствия оказались не такими страшными.
За меня вступилась парторг; часть администрации и он сам тоже не жаждали крови. На устроенном моими недругами судилище он как-то жалко пролепетал, что всегда ценил меня и очень переживает мои слова о том, что я больше не подам ему руки.

Всё закончилось благополучно, но вся эта ситуация заставила меня испытать неприятные минуты и чувство стыда из-за того, что я позволила себе оказаться в такой ситуации, не сумела справиться с ней сразу.
Саша, милая душа, как всегда, оправдывал меня, поддерживал, и это было очень важно для меня. Но однажды он по другому уже поводу - я что-то нелицеприятное сказала директрисе - заметил: "Ты позволяешь себе подлецу говорить, что он подлец, а дураку - что дурак. Если бы я себя вёл так же, давно уже не работал бы там, где работаю."
Действительно, он был признанным виртуозом в общении, в частности, с начальством: оставался независимым и заставлял уважать.

Я же в лучших традициях русской литературы, которую преподавала и по заветам которой жила, всегда лезла на рожон: всегда готова была сражаться за истину и справедливость, чего бы мне это ни стоило. Поэтому отношения с начальством, ценившим меня как классного специалиста, которым всегда можно "прикрыться" при проверках, были не очень простыми.

Вообще говоря, в большинстве своём начальники так похожи друг на друга, что кажется, будто их создают клонированием. Поэтому вполне можно подготовить себя к ответственному разговору, продумать стратегию и тактику его, чтобы с наименьшими потерями добиться лучших результатов. Это требует определённого умения, которому несложно научиться: следует только всё время помнить, какую цель преследуешь, и не отвлекаться на постороннее, а главное, постараться справиться с эмоциями.

Как-то мне предстоял разговор с "парткомычем" Курчатовского института по поводу ситуации в их детском санатории, где я работала летом. Я, конечно, не могла остаться в стороне от акции против ворюги-повара, и мы добились того, что его уволили, но... заодно уволили и всех активных участников этого протеста, если это не были сотрудниками института, в том числе, и меня.

Саша вёз меня на машине на эту встречу и по дороге "натаскивал" - учил умению отражать "удары", не позволяя собеседнику дать себя сбить с толку, увести в сторону, навязать свою логику.
-Если он спросит тебя о том-то и о том-то, что ты ответишь?
-То-то и то-то.
-Нет, надо так-то и так-то.
-А если скажет то-то и то-то, как ты возразишь?
-Так-то и так-то.
-Нет. Ты должна сказать вот так-то... и т.д.
Он задал мне с десяток вопросов, и ни на один я не ответила правильно - захлёстывали эмоции. Его ответы, безусловно, были более убедительными. Зато к предстоящей беседе я оказалась готовой на сто процентов: не было задано ни одного вопроса, которого бы Саша не предусмотрел, и я легко выиграла эту словесную дуэль. Меня восстановили на работе, но я тут же подала заявление об уходе по собственному желанию...

Этот Сашин урок очень пригодился мне в жизни, и в ответственные минуты я всегда помню о нём. Когда в Нидерландском посольстве потеряли мой паспорт и все остальные документы и не захотели даже извиниться, я сумела поставить невежу-консула на место и получила полное удовлетворение своих требований.

И к интервью в Американском посольстве я готовилась по Сашиной методе, заранее продумав возможные вопросы и правильные ответы, и попадание было точным.
А поскольку мне по разным поводам пришлось упоминать там Сашино имя, то у меня возникло полное впечатление, что мой славный, чуткий заступник взял меня за руку и провёл по этому лабиринту. Интересно, что фактически в то же время, что и у меня, этот образ ведущего меня за руку Саши возник у Митиной жены Тамар, когда сын рассказывал ей об этом.

В свою очередь, когда в трудной ситуации оказывался Саша, я, не раздумывая, бросалась ему на помощь. Я не могла видеть его огорчённым, подавленным или растерянным и готова была на всё, только бы мой милый снова улыбался и был спокоен.

Однажды нас остановили гаишники и заставили Сашу пройти тест на алкоголь. Мы возвращались от Кропивницких, взялись подвезти домой поэта Генриха Сапгира и его жену, а тут им пришлось выйти из машины и ловить такси. Саша почувствовал себя виноватым и как-то растерялся.

Пока его водили куда-то на экспертизу, я поговорила с милиционерами из ближайшего отделения, куда нас привезли (я в это время как раз преподавала в вечерней школе их собратьям, и мне легко было найти с ними общий язык), и они пошли и шепнули, кому надо, что результат должен быть благоприятным.

Мне стало спокойно и легко на душе, когда я увидела своего ненаглядного в привычном состоянии уверенного в себе человека. Потом Саша шутил, что алкоголь он не выдыхает: нема, мол, дураков - самому нужно.

Другой подобный случай связан с нашей поездкой в Прибалтику. Мы, то есть Саша, Митя и я (Ирина уже была взрослая, и у неё была своя жизнь) с нашим другом Бончом и его дочерью Асей на двух машинах ехали в Пярну.
По дороге заехали в какое-то местечко и зашли в магазин, чтобы что-то купить, а когда вышли, Саша обнаружил, что кошелёк со всеми семейными деньгами пропал, и от сознания своей вины и возникшей из-за этого ситуации он буквально на глазах почернел.

В первую минуту я была очень сильно расстроена и сердита на Сашу, потому что случившееся было прямым результатом его небрежности: он держал все деньги в одном и совершенно неподходящем для этого месте - в заднем кармане лёгких трикотажных брюк; но, увидев его реакцию, я тут же постаралась перевести всё из трагической области в обыденную, житейскую - чего, мол, не бывает. "Слава Богу, выход есть: сейчас с помощью Саши Бонча доедем до места, а там позвоним маме и попросим выслать нам деньги, благо, я впервые в жизни отложила и именно такую сумму."
Это было правдой, я не выдумала ничего для утешения, только подумала, что небесам, видно, не угодно, чтобы у нас были хоть какие-то сбережения...

Когда мы приехали в Пярну, и я, смеясь, рассказала Лебедевым об этом, как о забавном приключении, Пётр Сергеевич удивлённо посмотрел на меня и сказал: "Фаечка, Вы ведь прагматичный человек и вдруг легко относитесь к такой потере". "Потому легко и отношусь, что, будучи прагматиком, понимаю, что это как раз не потеря," - возразила я.

В дальнейшем мы всегда придерживались правила: "Если мы в чём-то сплоховали или что-то плохое произошло не по нашей вине, но исправить нельзя, мы не грызём ни себя, ни друг друга, забываем об этом и продолжаем жить дальше - так, как если бы этого не было."

…В трудной психологической ситуации Саша оказался по приезде в Корею, куда был приглашён в качестве советника дирекции научного института известной фирмы "Самсунг". Ему было неинтересно и даже оскобительно свои идеи разрабатывать для людей, которые в научном отношении были очень далеки от российских учёных: им приходилось объяснять азы, фактически проводить ликбез...

Он тосковал по своей лаборатории, которую очень любил и которой гордился: в ней работало, по его словам, несколько гениев; переживал, что не может финансово обеспечить профессиональную работу своих сотрудников, и они вынуждены будут уйти, а это значит, что уникальные специалисты будут потеряны для науки...
В Самсунге Саша работал в свой отпуск - он его долгие годы не использовал и у него накопилось больше года. Все причитающиеся за это время деньги он оставил сотрудникам лаборатории, чтобы хоть как-то поддержать их.

Благодаря ему впервые в истории Кореи правительство страны разрешило оплатить фундаментальные научные исследования другого государства, но плодами этой договорённости ему уже не суждено было воспользоваться (сотрудники же его лаборатории и лаборатории в ИППИ* несколько лет работали по этому контракту).

Я всячески пыталась скрасить его пребывание вдали от всего милого ему сердцу - готовила любимые блюда, старалась делать только то, что могло его порадовать (сейчас с горечью думаю, что могла бы это делать лучше и чаще). Мы каждую минуту, когда он не был на службе, стремились быть вместе, куда-то ездить, ходить гулять и, конечно, говорить, делиться мыслями, впечатлениями, воспоминаниями. К счастью, у нас был свой собственный мир, который не зависел от того, в какой точке земного шара мы находились...

...В жизни довольно часто возникают неприятные, трудные психологические проблемы, создаются непростые отношения даже между близкими и любящими людьми, и непросто бывает выбрать правильную линию поведения - чтобы и поставить все точки над i, и в то же время не задеть ничьего достоинства.

31 декабря 1991 года Саша и я оказались в Израиле. В один из январских дней мы встретились с нашими друзьями : моей коллегой по вечерней школе Лилей Рашковской и её мужем Залей; их родственниками - известными правозащитниками Машей и Володей Слепаками; крупным когда-то российским, а теперь израильским психиатором Володей Файвишевским и его женой Наташей.

Моя любимая подруга Лиля почему-то с раздражением (у неё в семье, как я поняла позже, в тот период шла трудная адаптация) воспринимала мои слова о том, что мы приехали не только потому, что Саша должен был выступать на международной конференции, но и для того, чтобы понять, стоит ли ему принять предложение стать заведующим лабораторией в Тель-авивском университете.

Разговор шёл на Лилиной кухне. Вышел Саша: "О чём беседа?" Лиля ехидно ответила: "Да вот твоя жена хвастает, какой ты умный."
- А ты меня таковым, можно понять, не считаешь? - улыбнулся он.
- Для меня существует только один авторитет - Воля Файвишевский, - гордо отрезала она.
- А Воля только что слово в слово сказал это обо мне. Следовательно, по закону транзитивности ты теперь должна признать меня, - засмеялся Саша.

Он видел, что я неприятно задета Лилиными словами, и "отомстил" за меня - похвастался мною. Когда все нужные тосты за столом были произнесены, Саша встал и предложил выпить за его ум. Своё странное поведение он объяснил так: "Раньше, когда спрашивали: "Петров - это тот, у кого жена красивая?" - я успокаивал себя тем, что зато сам вроде не дурак. Теперь говорят: "У Петрова жена такая умная!" Я утешился мыслью: значит, я всё же не совсем дурак, если выбрал себе жену и красивую, и умную"**.

Будь я действительно умной, наверное, тотчас же нашлась бы и отшутилась, к примеру, своим умением пускать пыль в глаза и внушать нужное мне впечатление. Я же сидела, как некий членистоногий, брошенный в крутой кипяток, и не знала, куда деваться от неловкости. А виновник моего смущения улыбался, довольный.

На самом деле мой рыцарственный муж очень тепло относился к моим подругам, в том числе, и к Лиле, да и вообще он с женщинами, как правило, был мил и внимателен. Вадим Максимов, его однокашник по Физтеху и многолетний коллега по ИППИ, считает, что это я воспитала в нём такие качества. Не знаю, может быть, отчасти.

Забавно, что некоторых женщин это вводило, как я поняла сравнительно недавно, в заблуждение (кстати, именно Вадим и помог мне это осознать). Им казалось, что Саша испытывает к ним нечто большее, чем было на самом деле. Они не привыкли к такому отношению мужчин и поэтому простую доброжелательность и симпатию к себе воспринимали слишком прямолинейно, тем более, что некоторые сами были немного влюблены в него или, быть может, хотели иметь его в своём списке покорённых сердец.

Когда-то я посмотрела французский фильм "Мужчина и женщина". В нём показана история одной семейной пары, где и муж, и жена очень хороши собой, очень нравятся окружающим мужчинам и женщинам и те активно и успешно стремятся разлучить их. Я подумала тогда: "Как хорошо, что мы не так привлекательны для других, а то неизвестно, что было бы."
Теперь я могу сказать, что известно: оказывается, для кого-то и Саша, и я тоже были вполне привлекательными, но это ничего не изменило - нас "растащить" не удалось.

У меня влюблённость женщин в моего мужа никогда не вызывала раньше и не вызывает теперь ревности по двум причинам:
во-первых, я очень хорошо знала его отношение ко мне - мы с ним не раз смеялись над тем, как он "пропал" после первого прикосновения в Бухте Барахте : произошло как бы запечатление, и с тех пор, как утверждал Саша, он навсегда "прилепился" ко мне. Ему очень нравилось это слово из мудрого библейского изречениия: "Муж да прилепится к жене своей," - и он часто повторял его;
вторая причина состоит в том, что все, кто любил Сашу, кто помнит его, вне зависимости от пола и возраста, мне очень симпатичны и близки, потому что они лучше других могут понять мои чувства, а я их. Мне не надо им объяснять, каким необыкновенным и замечательным человеком был Саша, они сами рассказывают мне о нём с не меньшим, если с не большим восхищением.

Не случайно, например, что именно Сашины сотрудники настояли на том, чтобы у Саши был достойный его памятник, и собрали для этого необходимые средства. Для них память о Саше так же важна и
дорога, как мне и детям.

"Памятник Саше Петрову на Хованском кладбище в Москве"

___________________________
*ИППИ - институт проблем передачи информации АНСССР
**Оказалось, что я поразила бывших научных сотрудников, ставших в Израиле педагогами, какими-то методическими рекомендациями, упомянутыми вскользь во время разговора. Ясно, что это никак не свидетельствовало о моём уме, а только о некотором профессионализме.

Обсудить этот текст можно здесь