Portfolio

Роман длиною в жизнь

Фаина Петрова

В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО

"В Коктебеле, в Коктебеле
У лазурной колыбели"...(Ю.Ким)

Итак, закончился первый год моей "трудовой деятельности".
Янка, с которой я познакомилась годом раньше во время отдыха на Северном Кавказе, в Гудауте; две Инны - Арсеньева и Крутикова - мои коллеги по школе, и я отправились отдыхать в Коктебель. Спустя некоторое время туда приехали "родственники" - так мы сразу же прозвали двух студентов-физтеховцев Сашу Петрова и Алика Бабакова, потому что последний был кузеном Арсеньевой.

Коктебель, мало кому тогда известный посёлок на восточном берегу Крыма, привлекал своей дикой красотой - крутыми скалами, глубокими ущельями и уютными бухтами с милыми названиями - Сердоликовая, Лягушачья, Барахта...

Потом Коктебель стал местом поломничества, в основном, интеллигентной публики, потому что там был Дом творчества, в котором отдыхал "весь цвет литературы СССР".

Ещё раньше это место прославилось гостеприимным домом художника и поэта Максимилиана Волошина, в котором когда-то живали звёзды серебряного века русской литературы - Марина Цветаева и другие.

Когда мы приехали туда в первый раз (потом мы с Сашей вновь посетили место, где начиналась наша любовь, и это уже был другой Коктебель), народу было немного, и атмосфера была почти что домашняя. Работавшие в соседнем кафе ребята нам очень симпатизировали и нередко нас подкармливали, а мы в свою очередь - "родственников".

Погода нас не баловала, но нам и в палатке было хорошо: шутки, песни, анекдоты, подначки. "Родственники" часто навещали нас - им нравилась эта обстановка.

В один из таких визитов Саша сказал что-то такое, что обратило на себя моё внимание: поразила нетривиальность суждения. Удивительно, что я, для которой слово значит так много, а часто является и делом, не запомнила этих его слов, его мысли,
а запомнила только своё впечатление от сказанного: ещё секунду назад мир был полон звуков, движений, красок, и вдруг всё как будто по чьей-то воле остановилось. Я испытала что-то вроде интеллектуального шока: оказывается, можно ТАК это увидеть, можно ТАК об этом сказать. Я посмотрела на своих подружек: никто ничего не заметил, ничего ни для кого не изменилось. А для меня мир внезапно открылся с неизведанной стороны и от этого стал более разносторонним, глубоким и интересным. Кто-то как будто властно указал мне: "Смотри и слушай: тут - суть, тут - истина." И я всю мою дальнейшую жизнь провела под впечатлением этого первого потрясения и последующего очарования общения с Сашей.

Нечто подобное, правда, совсем в другом роде, я испытала позднее от слов своего десятилетнего сына.
...Всё, как обычно, неслось в неизбежной житейской гонке (я бегала по магазинам, готовясь к поездке с семьёй и друзьями в отпуск, а у Митюши болел живот, и он третий день лежал в постели, но врач был и аппендицит исключил), как вдруг сын позвал меня и сказал: "Ты знаешь, мам, я сейчас очень хорошо понимаю Понтия Пилата - я тоже готов выпить чашку яда."

Я мысленно в этот момент была вся в своих проблемах и заботах, я только чуть замедлила своё внутреннее движение, собираясь тут же продолжить его, но тут остановилась как вкопанная: ребёнок не может, не должен так говорить! Значит, происходит действительно что-то экстроординарное! Я позвонила в неотложку, и через час Митю уже прооперировали. Нам сказали, что, если бы я промедлила ещё немного, у него был бы перетонит...

И ещё один пример, связанный с Митей. Если первый даёт представление о степени моего удивления неожиданным высказыванием, то второй помогает понять характер высказывания, поразивший меня в тот первый раз с Сашей.

Мы с Бабаковыми отдыхали в Крыму. Мите шёл пятый год, а Наташе Бабаковой было около семи. С высоты своего положения большой девочки, через несколько месяцев собирающейся в школу, она спросила "несмыслёныша": "Митьк, а Митьк! Сколько будет один и один?" - "Одиннадцать!" - последовал ответ. - "Дурак! Два!" - мгновенно отреагировала будущая учительница Наташа.
- Во-первых, я не дурак, - гордо поднял голову наш малыш, - а во-вторых, ты же не спросила, сколько будет, если к одному прибавить один; я могу себе представить это так, - и Митя прутиком на земле начертил две вертикальные палочки.
Я думаю, маленький Саша Петров ответил бы так же.

Наша дочь тоже не раз удивляла нас своими суждениями, но у Иринки это было нечто иное. Её отличала скорее продуманность и прочувствованность высказывания, стремление дойти до сути путём анализа явления или события.
…Иринка, я и приятельница посмотрели фильм Феллини "И корабль плывет..." "Да, - сказала приятельница, выходя из кинотеатра,- любит товарищ Феллини загадки загадывать." "Никаких загадок, - отозвалась Ирина, - вcё просто: в самом начале фильма репортёр, глазами которого мы видим происходящее на экране, говорит, что ему дано задание "рассказать всё, как было" (в последнем путешествии знаменитой греческой оперной певицы Марии Каллос - как мне помнится, по завещанию, её прах должен был быть развеян над островом, где она родилась - Ф.П.). Но что значит: "Как было?"- рассуждает сам с собой репортёр и пытается показать различные эпизоды, ситуации, состояния и взаимоотношения людей, находящихся вместе с ним на корабле."

Мы с приятельницей переглянулись: ответ юной особы нас впечатлил. К тому времени мы ещё мало были знакомы с творчеством великого режиссёра, да и вообще бессюжетное искусство не было широко распространено и известно (оно уже существовало многие годы, в том числе и в нашей стране, только мы не имели возможности это узнать). Поэтому восприятие такого рода произведений вызывало определенные трудности.

Позже я очень оценила ход режиссёра, позволяющий ему включать в сценарий, точнее, в фильм (потому что я вовсе не уверена, что сценарий вообще был, - скорее, как у Чаплина, фабула была продумана лишь в общих чертах) разные, почти любые эпизоды - ведь "двигать" сюжет не надо, это заменяется зрительным рядом. Нужно только иметь начало и конец. Я хорошо понимаю сейчас, как тесно художнику оставаться в рамках привычных сюжетов - как мы знаем, их число ограничено и не очень велико: сколько можно перекраивать старые одежды на новый лад? Но тогда для меня это было не так ясно и очевидно.

Короче говоря, в примере с Ириной мы видим образец вербального, а с Митей - визуального мышления: ведь Наташе он отвечал спонтанно, не задумываясь: он так это увидел. Вообще же обоих наших детей, как и нас с Сашей, интересуют больше всего причинно-следственные связи явлений и событий жизни.

Какой тип мышления был больше развит у Саши, сказать не берусь; думаю, оба были сильными. Во всяком случае, часто бывало непонятно, пришло ли ему в голову прямо во время разговора то, что он "озвучил", или он долго обдумывал это прежде, чем сказать. Это было тем более трудно понять, что сам он не склонен был раскрывать секреты своей "интеллектуальной кухни"...

...Но пора вернуться в Коктебель и рассказать о том, что произошло дальше. А дальше было вот что: мы вшестером отправились в Бухту Барахту, где "родственники" решили поселиться в маленькой палатке прямо на берегу моря. Вечером мы с трудом разместились в ней.

Не сговариваясь, мы с Сашей постарались оказаться рядом. Лежать "солдатиком" (а в двухместной палатке вшестером лежать можно было только так) было неудобно, и мы выбрались из душной палатки на простор, и всю ночь целовались и взахлёб рассказывали другу о себе. Вернее, о себе больше говорил Саша: рассказывал, что от него ждут больших успехов в науке, и он не знает, сумеет ли оправдать эти надежды. А я читала ему наизусть Брюсова, Пастернака, Цветаеву и других любимых поэтов (они ходили в то время в списках) - по-другому мне трудно было тогда выразить себя.

Потом, уже под утро, мы плавали, и я показывала ему разные стили, элементы фигурного плавания (я одно время серьёзно увлекалась плаванием). И снова мы целовались и не могли нацеловаться, говорили и не могли наговориться...

Но, несмотря на то, что Саша мне очень понравился, я не оставила ему своих московских координат: мои родители уже давно настаивали на том, чтобы я, наконец, выбрала себе из своих многочисленных поклонников мужа и, как они говорили, освободила бы их, а Саша к категории женихов явно не относился - национальность и возраст не соответствовали.

Нам с Янкой вскоре нужно было уезжать в Москву, и Саша проводил нас, а потом приехала Инна Арсеньева и привезла письмо, в котором Саша просил о встрече, чтобы передать фотографии, и добавлял: "Ты ведь не сможешь отказать мне в такой малости?"

Мы встретились. Саша похорошел: он загорел, что на фоне выгоревших волос было особенно эффектно; на ладной фигуре ловко сидела хорошо сшитая одежда... И я не смогла отказаться от встреч с ним. Как и другим, ему было выделено время - один вечер в неделю. Обычно мы встречались после моих французских курсов, которые располагались на Арбате, шли в кафе "Прага", а затем он провожал меня домой, в Марьину рощу, и мы в соседнем подъезде целовались так, что потом болели губы и трудно было уснуть.

Постепенно мне стали не интересны все остальные молодые люди, с которыми я тогда встречалась. Для меня наступил момент, который Иннокентий Анненский описал так:
Ещё не любишь ты, но верь:
Не полюбить уже не можешь.

Однажды мы были в гостях у Сашиного школьного товарища - Димки Р., и мне там нагадали, что у меня будет два мужа.
"И одного-то не найдёшь, а тут двоих обещают," - притворно посетовала я, когда мы остались с Сашей одни. "А я?" - спросил он. Я отшутилась.

Некоторое время спустя Саша, заметив, что я чем-то сильно удручена, точно поставленными вопросами добился от меня признания, что я согласилась выйти замуж за человека, которого не люблю, но который нравится моим родителям. Неожиданно Саша повёл себя активно и решительно: он убедил меня, что нужно расторгнуть эту договорённость, и получил моё согласие выйти замуж за него. Этот разговор происходил в кафе "Прага," и мы долгие годы потом ходили туда отмечать годовщины нашей свадьбы и стремились сесть за "наш столик".

Но надо было "избавиться" от жениха. Выход подсказал мой приятель Игорь Х.: раз нельзя порвать отношения самой (родители не простили бы, да и я никогда не умела отказываться от своих слов, хотя в данном случае они были вынужденными), значит, нужно сделать так, чтобы инициатива исходила от него.

В это время у нас гостил его отчим, приехавший договориться о деталях свадьбы, которая должна была состояться на ноябрьские праздники. А я каждый вечер куда-то спешила: то в театр, то в консерваторию, то на выставку, то на французские курсы... И бесконечные телефонные звонки, и разные мужские имена...

В общем, через некоторое время моя мама вскрыла письмо, в котором мне было заявлено, что строить совместную жизнь с таким ветреным человеком, как я, нельзя.

Мама была очень огорчена. Оказалось, что, несмотря на мою просьбу никому ничего не сообщать,она объявила о предполагаемом замужестве "по секрету всему свету" и теперь не знала, как объяснить разрыв. "Хоть бы можно было сказать, что у тебя есть другой," - вздохнула она. "Действительно есть," - засмеялась я, но имени своего избранника не назвала. Родители вообще не знали об его существовании. Я была абсолютно уверена, что они никогда не согласятся на этот брак.

Мнение по этому поводу было чётко сформулировано и не раз повторено: "Еврейский мужчина может себе позволить жениться на русской, потому что он хозяин в доме; а еврейская женщина выйти замуж за русского - нет, потому что рано или поздно пьяный муж назовёт её "жидовкой".

Меня совершенно не интересовала национальность Саши, но, боясь реакции родителей, я решила сделать так: 5 ноября мы распишемся и уедем в "свадебное путешествие" на Можайское море, где мы с друзьями сможем остановиться в коттедже отца Сашиного институтского товарища, а потом некоторое время и родственника - Алёши Пушина. Вещички я сложу заранее и перед отъездом, отойдя на безопасное расстояние - где-нибудь в дверях - крикну: "Мама-папа, я вышла замуж!" и, не дожидаясь ничего хорошего не предвещающей реакции, убегу.

Но этому блестящему плану не суждено было осуществиться: оказалось, что заявление на регистрацию брака в праздничные дни надо было подавать заранее, и нам назначили встречу только на двенадцатое ноября. Пришлось уехать "нерасписанными". Я что-то невнятно обронила о поездке за город, что не было ложью, но я не уточнила, ни с кем я еду, ни сколько это будет продолжаться. Родители решили, что я еду со школьниками (я сказала "с ребятами", но и мои ученики - ребята, и своих друзей я тоже так называла), и спокойно отпустили меня.

Мы прекрасно провели время. Импровизированная свадьба, хоть и оказалось неожиданной для Сашиных друзей, вполне удалась: это были одни из лучших мгновений в нашей жизни. Но пришло время возвращаться. "Что я скажу родителям?" Что-то подсказало позвонить институтской подруге - Маре С. Она была очень сердита на меня: мои родители одолели её звонками, а она не знала, что отвечать. "Поехали со мной, - попросила я Сашу, - мне одной страшно".

Услышав наши голоса, отец ушёл в другую комнату и не захотел выйти, чтобы познакомиться с моим, как я ему сказала, женихом.
"Если ты сейчас не выйдешь, я уйду с ним, и вы меня больше никогда не увидите," - заявила я решительно и не поверила своим ушам: неужели это сказала я? Вот уж действительно, откуда мне знать, что я думаю, пока не услышу, что сказала?!
Тем не менее, это подействовало: папа вышел, поздоровался и пригласил Сашу к столу. Я их представила друг другу и пошла помогать маме готовить стол.
Долгие годы мы не обсуждали, что было после того, как двое мужчин остались наедине. Но, когда мы отмечали наше 35-летие в Америке, Митина жена Тамар попросила рассказать, как мы поженились, и тут Саша раскрыл эту "тайну".

По его словам, мой отец, стремясь, по-видимому, замять возникшую неловкость, повёл с будущим зятем весьма светскую беседу. Тема была выбрана самая что ни на есть "животрепещущая": "Что Вы думаете о Черчиле?" - учтивым голосом поинтересовался папа. Вопрос, надо прямо сказать, был несколько неожиданным, но молодой человек не ударил лицом в грязь. Титаническим усилием воли собрав разбегающиеся от волнения мысли, он не менее учтиво, но в то же время весьма твёрдо и уверенно возвестил: "Я думаю, что он умер."

Не знаю, было ли это на самом деле, или, хотя бы отчасти, рассказ Саши был импровизацией и мистификацией, что вполне было в его стиле, но могу допустить, что нечто подобное и имело место быть. Мы с Митей и Тамар буквально катались по полу, когда он в лицах всё это нам изобразил...

...А тогда мы мило посидели, и Саша ушел окрылённый: "Ты изображала своих родителей какими-то монстрами, а они милейшие люди," - сказал он мне. Когда, проводив Сашу, я вернулась домой, эти милейшие люди тут же устроили мне допрос с пристрастием. Оказалось, что, в отличие от меня и вопреки Сашиному представлению, они вовсе не были в восторге от моего выбора. Саша не произвёл на них никакого впечатления, вернее, произвёл плохое - слишком уж он был не похож на того, кого они в мечтах представляли рядом с их дочерью.

- Почему такая спешка? - мягко начал мой обычно грозный отец. - Что, никак нельзя подождать хотя бы до Нового года? - осторожно выяснял он. - Надо ведь с его родителями познакомиться, обсудить, где и как вы будете жить, договориться о свадьбе...
- Никакой спешки. Мы давно всё решили, просто я ничего вам не говорила.
- Но почему именно он? - не выдержав взятого тона, можно сказать, возопил папа. - Он же слепой (Саша носил тогда очки), маленький и такой невзрачный!

И снова взяв себя в руки, продолжал ласково: "Доченька, скажи, что случилось? Хочешь я встану на колени? Объясни, что заставляет тебя так поступать? Что произошло? Ты ведь у нас красавица, умница. Все нам завидовали, говорили не иначе как за принца замуж выйдешь. (Надо же! А всегда твердили прямо противоположное!) Вот и Виктор Сергеевич только что звонил, умолял не допустить этого замужества. Сказал, что "ты - жар-птица, а "этот" оборвёт тебе все пёрышки и станешь ты ощипанной вороной." (Ну, ничего себе, хорош этот Виктор Сергеевич! И зачем я познакомила его с Сашей?!)

Виктор Сергеевич Растопчин, литератор по профессии, был мужем моей школьной учительницы литературы Маргариты Петровны. Его предком был известный г радоначальник Москвы времён нашествия Наполеона.

Маргарита Петровна очень любила меня: у неё светлело лицо, когда она разговаривала со мной (впоследствии я видела такое отношение к себе только от Саши). Когда с ней случился удар, её родные позвали меня, надеясь, что это обрадует её и будет способствовать выздоровлению.

При жизни Маргариты Петровны я неоднократно бывала у них дома. Виктор Сергеевич руководил моим чтением. Они оба были, можно сказать, моими духовными родителями. Оба находили у меня литературный дар и усиленно рекомендовали развивать его, но я не чувствовала в себе этого призвания.

Когда Маргариты Петровны не стало, я время от времени навещала старого литератора, пытаясь хоть изредка скрасить его одиночество. Незадолго до описываемых событий я рассказала ему о Саше, и он, как мне показалось, ни с того, ни с сего стал говорить о том, что в его роду все мужчины до глубокой старости отличались исключительной силой, что его родственники обеспокоены его намерением жениться и что-то ещё о фамильных драгоценностях. Но мне и в голову не приходило, что в свои 72 года он вознамерился жениться на мне. Он открыл мне эти планы после того, как мы с Сашей побывали по его просьбе у него в гостях...

...Мои размышления прервал голос мамы: "Если уж выходить замуж за русского, то за такого, как Игорь Х. Он, по крайней мере, красавец, и ты сама говорила, что у него замечательные родители." Что правда, то правда: родители у Игоря были что надо, и ко мне хорошо относились. Они оба были музыкантами, и, благодаря этой семье, я была приобщена к консерватории и вообще к музыкальной жизни Москвы. А сам Игорь фигурой напоминал ожившую статую Давида Микельанджело. Мы оба были в команде пловцов института, когда учились с ним на первом курсе...

Когда впоследствии его мама Елена Васильевна приходила к нам учить Иринку игре на фортепьяно, она несколько раз спрашивала меня, почему мы с Игорем расстались. Не знаю, была ли она довольна своей невесткой, но мне показалось, что она предпочла бы меня.
А разошлись мы с Игорем по политическим мотивам - он был убеждённым коммунистом: как сам выражался, верил только передовицам "Правды". А я совсем наоборот...

...Но все же, причём тут красота или некрасота моего мужа? Что моим родителям до неё? Неужели они, прожив всю жизнь, не поняли, что не это главное? И Саша на самом деле очень милый и обаятельный. Неужели они не видят, какой он исключительный, незаурядный? Он будет крупным ученым!
- А, так ты размечталась профессоршей стать?- начал смутно о чём-то догадываться папа. - Смотри - "пока солнце взойдет, роса очи выест."

Видя, что меня не удается переубедить, отец снова заволновался: может, на самом деле произошло что-то такое, что заставляет меня спешить? "Доченька, скажи нам правду," - в глазах у него были слёзы, и я "дрогнула": действительно, почему не отложить всё до Нового года? Какая разница?

Но когда я своему мягкому, кроткому возлюбленному передала просьбу папы, он вдруг стал непреклонным: "Нет, ты обещала мне! Я знаю, если мы сейчас же не поженимся, они отберут тебя у меня! Ты же дала мне слово," - в отчаянии привел он последний аргумент. Возразить было нечего: я действительно дала слово, и на этот раз по своей воле, а для меня в человеке всегда самым главным было и остаётся именно чувство ответственности за свои слова и поступки. И Саша смотрел на меня с таким страданием и надеждой! Обидеть его - всё равно что обидеть ребёнка. Да он и был тогда ещё ребёнком! "А папа - человек сильный, ему будет легче справиться с ситуацией, - убеждала я себя, - и он очень скоро поймёт, какой Саша чудесный: он ведь чист и прозрачен, как кристалл."

Успокоив себя этими соображниями, я решилась: "Хорошо. Пусть будет так, как договорились." (К сожалению, в отношении папы я ошиблась: скорого сближения не произошло, и папа долго не принимал Сашу в своё сердце. Только незадолго до смерти, пожив у нас после трудной операции некоторое время, он, кажется, всё понял и оценил. Именно так я восприняла его слова, сказанные мне тогда: "Я побывал в раю").

Решиться-то я решилась, но всё-таки мне было не по себе: как выходить замуж без "благословения" хотя бы одних из родителей? На сердце было неспокойно, тревожно...
И тогда Саша повёз меня к своим. Телефона у них не было, и предупредить их он не мог, поэтому, оставив меня в подъезде дома, сам отправился на разведку. Назад вернулся воодушевлённым: родители готовы были принять нас.

Сашина мама усадила меня рядом, назвала дочкой - я была очень тронута. Отец, как и подобает главе дома и "настоящему полковнику", не склонен был к сентиментальности: "Ну, а если мы скажем "нет,"что вы будете делать?" Я заюлила: "Нам бы хотелось..." Но Саша решительно прервал меня: "Всё равно поженимся!" "Вот это я и хотел знать," - удовлетворённо проговорил Павел Сергеевич и добавил: "Тогда мы согласны".

Таким образом, он дал нам понять, что вся ответственность за принятое решение лежит на нас, а он, как говорится, "умывает руки". Что ж, мы действительно готовы были отвечать за себя и своё решение.

На следующее утро мы с лёгким сердцем вместе с Марой и Алёшей побывали в загсе, а вечером пришли мои родители знакомиться с Сашиной семьёй. Павел Сергеевич служил тогда в Генштабе и встретил новых родственников при полном параде. Это, как и барская (правда, коммунальная) квартира, произвели благоприятное впечатление. Понравилась и Надежда Дмитриевна, Сашина мама, - она была такая домашняя, уютная.

Но мой папа всё-таки воспроизвёл милую его сердцу идею о перенесении сроков. Павел Сергеевич ответил, что мысль, безусловно, очень интересная, правильная и справедливая, но несколько запоздалая. "Как?"- не понял папа. "Да они же сегодня зарегистрировали брак," - улышал он в ответ. "Паспорт!" - потребовал папа. Убедившись, что полученная информация соответствует действительности, он после непродолжительной паузы сказал решительно: "Значит так: завтра свадьба!" - Иди, звони брату, - обратился он ко мне, - пусть организует ресторан. Сколько будет гостей?"

На следующий день мы с Сашей лихо отплясывали на своей неожиданной свадьбе в компании родных и друзей. Только Сашина мама время от времени вытирала слёзы, да с горя напился лучший друг - Димка Р. Но это запечатлелось где-то на краю сознания, как нечто курьёзное. Мы были полны совсем другим: мы стояли на пороге новой, как мы верили, прекрасной жизни...

...Всё было замечательно, но ещё долгие годы я нет-нет, да и вспомню, как выбирала себе мужа, и сердце сожмётся, и холодок возникнет где-то внутри: а вдруг всё сложилось бы по-другому - например, я не выдержала бы давления родителей? Страшно представить, какая жалкая жизнь ждала бы меня тогда!
К тому времени, как Саша появился на моём горизонте, у меня было с десяток претендентов на "руку и сердце". Я была недурна собой, спортивна, начитана, аглавное, как заметил один Сашин друг - "заводная" - так что от поклонников отбоя не было; особенно многочисленным бывал "урожай" на пляже.

Нечто подобное - полноту жизни, энергию - я думаю, имел ввиду молодой англичанин, наблюдавший, как на свадьбе Мити и Тамар я соло отплясывала русского (почему родительный падеж?), чем, между прочим, как и Саша своим тостом, о котором речь впереди, покорила американскую публику, не ожидавшую такой свободы и раскованности от "русских медведей". Так вот этот молодой человек сказал стоящей рядом с ним первой Митиной жене Даше: "Представляю, как в молодости она посылала парней в аут."

Да, действительно, посылала. Но, как я интуитивно чувствовала тогда и как хорошо понимаю сейчас, все эти молодые (и не очень) люди, хоть и были влюблены в меня, но заботились только о себе самих, миленьких и хорошеньких. Все хотели каких-то гарантий верности и преданности им, любимым. Ни один из них не думал о том, что ОН сделает для своей избранницы, как будет заботиться о НЕЙ. Один только Саша был абсолютно искренен и бескорыстен. Он ничего от меня не хотел, кроме одного: быть вместе.

Своё отношение к семейной жизни, к любимой женщине он сформулировал много лет спустя, когда, узнав, что его друг собрался жениться в третий раз, с тихим изумлением почти прошептал - как будто говорил сам с собой: "Как он может надеяться сделать счастливой эту женщину, если с двумя другими ему это не удалось?!"

"Сделать женщину счастливой"... Кто из мужчин даже мысленно так ставит вопрос? Очень редкие экземпляры, я думаю...

...Недавно я наткнулась на фотографию Павла Сергеевича военных лет. Он в форме, на обратной стороне дата - 2 02.1942 г. И текст... Красивым каллиграфическим почерком выведено: "Надя, обещаешь ли ты взять мужем этого человека, любить его здорового и больного, ухаживать и хранить его, пока смерть не разлучит вас?" И чуть ниже: "Да, обещаю!"

К этому времени они уже три года как женаты, у них двое детей. Возможно, он впервые услышал слова, произносимые при венчании, которого у них не было, и они понравились ему. А может, он их слышал раньше и пишет по памяти - текст не точный. Но главное в другом: не "Надя, я обещаю тебе"... и далее по тексту, а наоборот. И этот ответ за неё!

Я понимаю, что война, что завтра, может быть, в бой (хотя он служил на Дальнем Востоке, а там тогда военных действий не было); ему, конечно, хочется услышать эти, такие важные слова, но почему такая ассиметрия? Меня потрясает этот крайний эгоцентризм, выраженный так откровенно, неприкрыто, наивно и естественно: а как, мол, может быть иначе? Можно сказать, манифест и апофеоз мужского шовинизма!

...Замечено, что все счастливые любовные истории в романах (я имею ввиду жанр), даже в сказках заканчиваются свадебным пиром: "И я там был, мёд-пиво пил..." Дальше авторы не рискуют заглядывать: отнюдь не всегда продолжение бывает столь же интересным и даже просто счастливым. В лучшем случае вся дальнейшая жизнь укладывается в формулу: "Они жили долго-долго и умерли в один день." (То-то "порадовали" детей двойной потерей!)

...У нас с Сашей получилось по-другому. Всё, что происходило до свадьбы, было, я бы сказала, только прологом нашего романа. Самое главное ждало нас впереди.

...Лев Толстой написал когда-то: "Все счастливые семьи похожи друг на друга," и этим как бы объявил, что говорить об этом неинтересно. Попробую ему не поверить и попытаюсь написать об одной счастливой семейной жизни ("в эпоху недоразвитого социализма", как уточнила Иринка).

Главная трудность для меня состоит в том, что тем, кто не был знаком с Сашей, может показаться, что я, говоря о муже, что-то опускаю, а что-то преувеличиваю, отчасти ретуширую, а отчасти идеализирую - короче говоря, пишу панегирик. Это не так. Саша действительно был "самым настоящим положительным героем", как назвал его один друг, "критерием истины", как сказал другой. При этом он обладал исключительным обаянием, своего рода харизмой, и это действовало безотказно почти на всех, с кем он встречался. Адекватно описать, объяснить этот феномен невозможно, и тут читателю остаётся только верить или не верить автору на слово.

И ещё: я смогла показать далеко не все стороны его личности, которая, конечно, была гораздо более глубокой и значительной, чем это может показаться из моего текста. Я ведь писала только о том, КЕМ был Саша для МЕНЯ. Его отношения с самыми разными людьми - родными, друзьями и знакомыми, его жизнь учёного, общественного деятеля и многое иное остались "за кадром" или упомянуты вскользь.

Это ещё ждёт своего часа. Об этом - другие, и не только мои, тексты. Только сообща все мы, кто знал и помнит его, сумеем создать достаточно полный и точный портрет Саши Петрова.

Обсудить этот текст можно здесь