Portfolio

Ангел

Григорий Злотин

Ветер выл, неся северо-западную печаль, запах фиорда, дальние моря. Врывался в тесную клетушку на Васильевском (и поэт подходил к окну, цепенея). Бил порывами форточку, гнал покой. Бил наотмашь и в помпезные фасады за рекой. Тополь в окне метался из стороны в сторону, и в неизвестную страну летели дикие гуси серыx низкиx туч. Над Охтой разносило бурый дым. Гневалась Нева. Ударами чугунных волн толкала неподъемный шар на Стрелке. Мосты надрывались, держа на привязи угрюмый броненосец крепости. Ветви хлестали памятник забытым победам. Мотало баржу у Кронверка.
Ангел шел с Дворцовой на Петербургскую сторону. На Троицкой ему стало страшно. Сзади нависала река, слева крепость. Равелины были зловещи. Впереди открывалось ущелье Каменного острова, и купы садов темнели в отдалении дурною осеннею приметой.
Вид Ангела был ужасен. Черные тени лежали вкруг бездонных врубелевских очей, кудри воздымались, как у Медузы Горгоны, которая вот-вот увидит свою долгожданную смерть. Небесные облачения Ангела изорвались еще над Лугой и теперь висели клочьями и облетали, словно ржавые листья дуба в мерзлых ноябрьских полях, а под лохмотьями была обыкновенная пехотная шинель цвета пороха, колючей проволоки и влажного ржаного хлеба. И веяло от той шинели промозглым чахоточным сквозняком эстляндских мыз, мятежных кронштадтских фортов, сданной Риги, расхлябанных переездов подле станции Дно. Дождевой водой на дне неглубоких траншей. Холодом мокрых ног и худых сапог. Страхом в виду свиного, железнорогого врага -- тупого, люто упорного, медленно, но неуклонно подползавшего по раскисшим дорогам ко брошенной всеми, пустой и мертвой, как Распутин в проруби, столице.
Город гнил, вяз, тонул в безвременьи. В последние недели надежд не стало и на этого, ненавистного и вместе -- желанного супостата, а беспутное родное воинство было вдали и без сил. И ныне Ангел шел, словно арьергард разбитой великой армии с юга на север, через весь город, неся над головою огромный, как хоругвь, и тяжелый, словно трехлинейная винтовка, сосновый крест. Где водрузит Он его?

Вся губерния шатается, точно съеденный изнутри термитами вконец трухлявый ствол, ибо под тонкою коркой земли и под желтой осеннею травою дышат и светятся в ночи синими огнями тьмы и тьмы безымянных могил. Отчего встают по осени дымы над опустевшими полями, и воздух дрожит над ними, точно над распаленною солнцем дорогой? Неужто это они поднимаются из-под тощей пашни и идут мимо обмелевших каналов и взорванных колоколен в свой последний поход? Где она, небесная Бернгардовка? Где превечный Кронштадт? Где неизбывная Левашовская пустошь и бесконечная линия Маннергейма, и Ораниенбаумский плацдарм, и Мясной Бор, и Пискаревка, и Средняя Рогатка, и лживый, лживый Рабочий Поселок номер Пять?.. Куда уходит со скатками через плечо и с лопатами вместо недоставшихся винтовок, в колонну по трое, небесное ополчение? И видит Ангел, что мой близорукий друг тоже идет там, в левом ряду, спотыкается, опорками месит глину безвиднаго горняго шляха, и идет уже полвека, с того самаго дня, когда был убит подо Мгою, роя ставший могилою окоп.
И нет конца извилистой колонне. Но из первых, тифозных дней Он все глядит и глядит, бессильно помавая крылами, вослед мертвящим десятилетиям и навстречу им. Цепенеет, как поэт, что прирос к холодному стеклу в клетушке за рекой, и, как он, не хочет верить своему собственному провидческому всеведению.
Вот уж почти скрылись они в тучах над городом. Только голодный, оборванный Ангел, сам ростом с версту, шагает замыкающим по грязным тучам небеснаго проселка. К неземному полустанку, где все идет и идет посадка в эшелон, который отправляется в вечность.

LA, 1999

Обсудить этот текст можно здесь