| Редакция | Авторы | Форум | Гостевая книга | Текущий номер |


Заметки о Саше Петрове

Виктор Жук

 

Мне посчастливилось знать Сашу Петрова и общаться с ним более четверти века. Вот уже три года как он скончался (1997 г.), а кажется, что встречались вчера. Но его фотографии в нашей лаборатории и у меня дома напоминают, что его нет. Его умный взгляд с этих фотографий сопровождает меня, и хочется говорить с Сашей, спрашивать у него совета. Он был интереснейшим, замечательным человеком. Это отмечается всеми, знавшими его, и это не менее важно, чем высокая оценка его как ученого. Воспоминания о нём зафиксировались в виде множества характерных сюжетов и эпизодов.

Почему я называю его Сашей Петровым, а не Александром Павловичем, хотя ему было 57 лет в момент его безвременной и скоропостижной кончины? Не только потому, что я всегда называл его Сашей. Так называли его не только друзья, но и сослуживцы, которые были намного моложе его. Он чувствовал себя молодым, был спортивен, играл в теннис. Но, по-моему, не только это определяло его отношение к своему имени. Казалось, что в словосочетании "Саша Петров" было видение им своего образа. Он ощущал себя Сашей Петровым и так представлялся многим незнакомым людям, так подписывал свои письма западным учёным и даже иногда служебные записки. По словам его жены, он нередко подписывал так свои письма ей "Саша Петров". Многие знали о нём как о Саше Петрове из Курчатовского института. Однажды меня переспросили: "Саша Петров? Это какой? Курчатовский?".

"Саша Петров" - это для меня и многих необходимая составляющая его неповторимого образа. Конечно, в этом можно усмотреть аналогию с Сашей Чёрным и Сашей Соколовым. Но, думаю, он не руководствовался этими аналогиями, а ощущал цельное "Саша Петров" наиболее подходящим для себя своего рода публичным именем. Поэтому на памятнике на Хованском кладбище под его портретом, высеченном на красном граните, воспроизведена его подпись - Саша Петров.

Я знал Сашу с 1971 года по Институту атомной энергии (ИАЭ) им. И.В.Курчатова (по Курчатнику), где работал с ним в одном большом подразделении - отделе вычислительной техники (а затем в Отделении вычислительной техники и радиоэлектроники), но в разных лабораториях. В конце 80-х годов Курчатник был реорганизован в Российский научный центр "Курчатовский институт", и возглавляемая Сашей лаборатория математических методов вошла в Институт информационных технологий в составе этого центра. С 1987 года я работал в Сашиной лаборатории до последних дней его жизни.

Предлагаемые ниже разрозненные заметки о Саше Петрове не составляют, возможно, единого целого, но надеюсь, создают картину некоторых сторон жизни Саши, в основном общественных, и передают впечатление о нём человека, который долгое время наблюдал его в различных ситуациях. Я испытал удовольствие общения с ним, был с ним в дружеских отношениях, много спорил с ним и, наконец, последние десять лет работал под его руководством. Мне кажется, что выбранная форма заметок в виде отдельных законченных сюжетов, не связанных между собой, соответствует живым, отрывочным воспоминаниям, и позволяет читателю самому составить представление о Саше.

1. Познакомился я с Сашей в 1971 году так: меня привёл к нему в комнату и представил заведующий нашей лабораторией Борис Иванович Шитиков, разработчик одной из первых в СССР универсальных электронных цифровых вычислительных машин, созданной в Курчатнике ещё при жизни И.В.Курчатова. Борис Иванович поддерживал с Сашей деловые контакты, был с ним в дружеских отношениях, играл с ним в теннис, относился к нему с глубоким уважением и симпатией. Я сразу почувствовал в Саше "демократа", как тогда называли инакомыслящих. И не ошибся. Последующее, хотя сначала и редкое, общение показало, что этот умный, знающий человек, обладающий широкой и глубокой культурой, безусловно, принадлежит к кругу демократической интеллигенции, тяготеющей к диссидентам.

2. В Отделе вычислительной техники Сашу считали математиком, а в физических подразделениях Курчатника, с которыми он сотрудничал, в нём видели не только математика, но и человека, сведущего в различных областях физики. Однако в Курчатнике долгое время мало кто знал, что основные научные интересы Саши лежат в области искусственного зрения и распознавания образов. А на старших курсах Московского физико-технического института (Физтеха) Саша захотел заниматься теоретической физикой и даже начал сдавать теоретический минимум, состоящий из 10 экзаменов, самому Ландау. Он успел сдать несколько экзаменов по теорминимуму, пока Ландау не попал в аварию. Сдача теорминимума Ландау считается признанным показателем самого высокого уровня физика-теоретика.

Но Саша был не только математиком и физиком. Окончив радио-технический факультет Физтеха по специальности "биофизика" и интересуясь техникой, он соединил в себе математика, физика и инженера, напоминая чем-то инженеров старой школы - универсалов, работавших с толстенным справочником Hutte, знавших и умевших ВСЁ. Конечно, аналогия с инженерами старой школы здесь касается только универсальности. Ведь, строго говоря, Саша не работал инженером, то есть не разрабатывал, не конструировал, не проектировал устройства и не занимался их ремонтом. Однако, обладая инженерным талантом, Саша предлагал идеи построения аппаратуры, патентовал их, прекрасно и быстро разбирался в самых разнообразных инженерных системах: от сложных электронных средств до американского зонтика-автомата, который он мне однажды чинил сам.

Но по универсальности он превосходил и инженеров, и математиков, и многих физиков: Саша получил ещё и некоторое медико-биологическое образование самостоятельно, на лекциях по физиологии и по высшей нервной деятельности в 1-м медицинском институте (о чём он сообщил мне, отвечая на мой вопрос: "Откуда ты это знаешь?"), занимался психофизикой и впоследствии вёл спецкурс "Моделирование психофизических процессов" на психологическом факультете МГУ. Если добавить к этому его интерес и познания в философии и гуманитарной сфере вообще, то можно сказать, что он тянул на "энциклопедиста нашего времени". Например, сначала я удивлялся, как это Саша на научно-технических советах запросто разбирается и задаёт точные вопросы практически по всем темам, которые не имели отношения к нашей лаборатории и его специальности. Я не знаю, удивлялись ли те, кому были адресованы его вопросы, но видел, что они относились к Саше как человеку, разбирающемуся в их области.

3. Вскоре (1972) мне представился случай наблюдать научную бескомпромиссность и принципиальность Саши, которые он проявил при обсуждении математической стороны некоторых физических экспериментов. Поразила резкость, с которой он выступил на семинаре. Она была продиктована не желанием обидеть, "уничтожить" оппонента, а стремлением обозначить свою позицию точно, бескомпромиссно и при этом понятно для тех участников семинара, которые недостаточно разбирались в сути научного спора. Чтобы ни у кого не оставалось сомнения в его позиции, он сказал примерно так: "Если мой оппонент говорит "белое", то я говорю "черное", и наоборот".

4. Но когда Саша объяснял что-либо, на смену резкости, необходимой для обозначения принципиальной позиции, приходило терпение, чуткость и внимание к человеку, которому он даёт объяснения. Саша обладал удивительным талантом объяснять сложные вещи просто, точно и понятно. Помню, примерно в 1975 году я попросил его дать консультацию по математическим вопросам моему товарищу Володе Ш. - завлабу из тбилисского Института физики. Саша специально пришёл к нам на 5-й этаж, куда я привёл Володю, и потратил довольно много времени на совершенно незнакомого ему человека (который, правда, ему понравился). Володя был потрясён глубиной Сашиных объяснений, его доброжелательностью, добросовестностью, терпеливостью. Он просто "влюбился" в Сашу, всегда помнил его и передавал приветы.

5. Однажды (1973 год) Саша встретил меня в отделе, куда он пришёл на обсуждение одной новой работы, и стал с удовольствием цитировать фразы из кинофильма "Семнадцать мгновений весны", в которых за нацистской фразеологией легко угадывалась аналогия с советским содержанием, например, "беспощаден к врагам рейха", "связей, порочащих его, не имеет" и т.п. Это ироническое увлечение художественными аналогиями вообще было своего рода приметой времени. Помню, как он и его сотрудники сыпали цитатами из Оруэлла.

6. Было ясно, что Саша - не только формальный, но и неформальный лидер своей веселой, вольнодумной лаборатории. К сожалению, после переезда из "ангара" (так назвалось одно из помещений, в котором размещалась эта лаборатория), не сохранилась существовавшая в доперестроечное ("застойное") время в одной из комнат этой лаборатории замечательная экспозиция - своего рода уникальная выставка советского плаката: от плаката с фотографиями всех членов Политбюро (выбывшие помечались в зависимости от причины выбытия) до карикатурных плакатов "Осторожно: враг подслушивает!". Запомнились строчки стишков из плаката против радиостанции "Свобода":
"Их пресловутая "Свобода"
Целенаправленного рода"
и стишки из плаката против распространителей слухов, которые:
"И, повторяя этот бред,
Немалый нам наносят вред".
Эта остроумная экспозиция, политически неуязвимая, носила явно издевательский характер по отношению к официальной пропаганде.

7. Саша исключительно тонко и точно понимал "политический расклад" в подразделении вычислительной техники "Курчатника", в которое входила его лаборатория, быстро "рассекал" любые ситуации и быстро принимал решения. Это (плюс его ум, знания, жизненный опыт, мудрость) помогало ему сохранять научную (математическую) лабораторию в сложных условиях её существования как "чужеродного образования" в таких инженерных подразделениях как Отделение вычислительной техники и радиоэлектроники. И все годы лаборатория была за Сашиной спиной, как за каменной стеной.

8. Я уже говорил, что Саша очень тонко и остро чувствовал ситуацию, интриги в "Курчатнике", в отделении. Он многим помогал советами, точность формулировки которых производила впечатление. Он мог, например, сказать: "Вы не должны дать им сделать это".

9. Как мне кажется, Саша умел гасить конфликты. Один пример. Когда (если не ошибаюсь, в 1974-1975 годах) в помещении измерительного центра на ускорителе, где работала моя группа, шёл ремонт, мои сотрудники хранили сменные диски (картридж-диски) для компьютера "Хьюлет-Паккард" в другом здании - в шкафу в Центральном вычислительном комплексе "Курчатника", где на таком же компьютере работала "лаборатория Петрова". И вот однажды обнаружилось, что на принадлежащем нам диске стерты все наши программы, а этот диск используется математиком, которого я сейчас называть не буду. Выяснив, что он работает вместе с Сашей и под его руководством, я обратился к Саше с возмущением, мол, как такое могло быть? Ведь за такие вещи в серьезных организациях "убивают"? Саша принёс извинения и, заметив, что "Курчатник" - не такая серьёзная организация, сказал: "Витя, прости его: он очень хороший парень. Веришь мне?". Разумеется, Саше я верил. И не ошибся.

10. В бытность в подразделении вычислительной техники Саша великолепно умел находить правильные, мудрые решения, направленные на восстановление справедливости, а также на защиту своих сотрудников от начальства и общественных организаций, не идя при этом на острый конфликт. Когда (в 80-х годах) Саша случайно узнал, что один большой начальник передал в некое издательство рукопись препринта сотрудника Сашиной лаборатории как свою собственную (фамилия автора была заменена фамилией этого начальника), Саша не стал устраивать скандал, а поступил весьма изящно: позвонил к редактору издательства, знакомому этого начальника, и сказал, что "сам" (начальник) хочет взять рукопись назад, чтобы внести изменения, и для этого пошлёт в редакцию своего сотрудника. Таким способом рукопись изъяли из издательства и затем издали её в "Курчатнике" под именем действительного автора, не поставив в известность этого начальника. Это был "высший пилотаж".

11. Для начальства и общественных организаций подразделения вычислительной техники Саша был в определённой степени чужаком, а его лаборатория - чуждым образованием. Саша был далёк от них по научной проблематике, образованию, специальности, а также по интересам, в том числе по общественно-политическим (в Сашиной лаборатории не было ни одного члена КПСС).
Чем же объяснить, что, несмотря на это, Саше удавалось ладить с администрацией и общественными организациями подразделения вычислительной техники?
Саша тонко чувствовал и прекрасно знал нашу общественную "систему", психологию её функционеров, что помогало ему принимать верные решения и ладить с функционерами, не будучи "их" человеком.
Он уважительно обходился с людьми, чуждыми ему по своим убеждениям, и они отвечали ему хорошим отношением.
Помимо того, что Саша пользовался уважением, каким пользуется математик в нематематической среде, его ценили как очень образованного, разностороннего человека и как человека умного и смелого.
Сашу побаивались из-за его принципиальности, острого языка, умения точными вопросами выявить нелогичность и некомпетентность оппонента.

12. Сашино умение задавать точные и, порой, казалось бы, парадоксальные вопросы, которые могли поставить человека в тупик, иногда приводило к комичным ситуациям. Приведу только один пример. В 1987-1988 годах я помогал Саше составлять заявку на изобретение способа и устройства определения цвета. Забегая вперёд, скажу, что Саша получил патент России на это изобретение. Эксперт Всесоюзного института государственной патентной экспертизы (ВНИИГПЭ), рассматривавший эту заявку, вызвал Сашу на собеседование. На эту встречу во ВНИИГПЭ Саша пришел вместе со мной (я был представлен как сотрудник патентного отдела "Курчатника"). Обычно на встрече с заявителями (так называются авторы заявок на изобретения) эксперты ведут себя как мэтры, следователи, "убивая" наивных заявителей своими умными вопросами и даже заставляя их чуть ли не извиняться за допущенные промахи и неудачное изложение. Очевидный для меня комизм ситуации заключался в том, что Саша быстро и естественно перехватил инициативу и своими вопросами загнал эксперта в угол. Я побаивался, что эксперт обидится, и это может привести к отрицательному решению или к промежуточным запросам и затягиванию экспертизы. Сначала эксперт опешил и, не зная, как себя вести, стал даже искать поддержку у меня как у единственного свидетеля разговора. Но потом освоился, проникся к Саше пониманием, и разговор окончился принятием положительного решения.

13. Саша был мастером дискуссий и великим спорщиком, что дано далеко не всем. Например, один мой начальник в 60-х годах как-то записал в своём дневнике: "Такого-то числа договорился с таким-то не спорить по мелочам". Саша был его полной противоположностью: считал нормальным, когда подчинённые с ним спорят, в том числе по "мелочам". Да и сам Саша уделял внимание "мелочам". В споре он сражался по "гамбургскому счёту", не обижая, не унижая оппонента. Мы спорили с ним и по работе, и по общественным и литературным вопросам. Например, спорили по оценке событий в 1993 году в Москве, по поводу войны в Чечне. Помню, как долго мы вели с ним жесткий спор по электронной почте: он из Сеула, а я из Москвы. Иногда он любил задирать собеседника, вызывая на спор. В споре он нередко приводил неожиданные и, казалось бы, парадоксальные аргументы. Наблюдать за тем, как он спорил, было интересно. Не все могли выдержать споры с Сашей.

14. Когда мы с Сашей работали в разных лабораториях, он по-приятельски поддерживал меня, консультировал и, предсказывая ситуацию в институте, говорил: "Скорее пиши диссертацию: завтра будет поздно". Он имел в виду, что ситуация с возможностью защиты в нашем отделении может измениться в худшую сторону.
Через полтора года после защиты диссертации я в силу некоторых обстоятельств два года проработал в другой организации, и Саша помог мне вернуться в Курчатник, взяв меня на работу к себе в лабораторию, за что я ему благодарен.

15. Саша умел помогать людям, не подчёркивая и не афишируя свои поступки.
В наше тяжёлое в материальном отношении время Саша помогал, как мог, и отдельным людям, и научным коллективам, в том числе и в других институтах тем, что способствовал заключению договоров с ними, получению ими грантов и т.п.

16. Саша ввёл в лаборатории интересную практику проведения семинаров на темы, не связанные с работой. Расскажу об этом со слов нескольких участников семинаров - А.Бонч-Осмоловского, А.Бычкова, В.Калиниченко, Л.Кузьмина, Ф.Петровой, М.Шматикова, поскольку мне довелось быть только на последнем семинаре.
Сначала, в 70-х годах, в рамках обязательной политучёбы в лаборатории проводились семинары, формально относящиеся к юридическому направлению, которое содержалось в рекомендуемом сверху тематическом списке. Например, математик Леонид Кузьмин на одном из них рассказывал о Чезаре Бекариа, итальянском юристе середины 18 века, благодаря усилиям которого были отменены пытки при дознании, а на другом семинаре - о боярской думе; математик Ирина Сурина рассказывала о законах Солона в Древней Греции. Затем эти семинары на работе заглохли, а встречи в форме семинаров стали время от времени проводиться на квартирах сотрудников, часто с приглашением жен, мужей, детей и друзей. Темы были весьма разнообразны. Так, многие помнят встречу на квартире Саши в 1980 году и его рассказ о Западной Германии, где он был в двухмесячной командировке. На одном из этих семинаров обсуждались толкования одного эпизода из Ветхого Завета. А на последнем домашнем семинаре (в начале 90-х годов) Андрей Бычков, сотрудник лаборатории, физик, а впоследствии профессиональный писатель, высоко оценённый Андреем Битовым, рассказывал о концептуализме в литературе и читал свою прозу.

Примерно с 1977-го по 1986 год при лаборатории проводились ежегодные "рождественские" семинары на свободные темы ("рождественскими" их назвали потому, что они устраивались на католическое Рождество). Эти семинары проходили на квартирах сотрудников лаборатории, с рождественским застольем и обязательным глинтвейном. В семинарах принимали участие родные, друзья сотрудников, интересные люди "со стороны". Среди последних были выступившие с докладами известный литературовед и философ Георгий Гачев, его жена философ Светлана Семёнова, известный философ и математик Юлий Шрейдер, литературовед и переводчица Честертона Наталия Трауберг, автор книги "Алхимия как феномен средневековой культуры" Вадим Рабинович, философ Владимир Калиниченко - ученик Мераба Мамардашвили. Вообще среди докладчиков было больше приглашенных, чем сотрудников лаборатории. Хотя уровень докладов и их обсуждения был высок, это не были обычные научные семинары. В то же время эти встречи не были и праздничными вечеринками.

Саша был душой этих "рождественских" семинаров. Он принимал решающее участие в выборе темы, создавал у окружающих радостное предвкушение встречи на семинаре и ощущение её значимости, участвовал в семинарах активно, изобретательно, живо, по существу.

Тема рождественского семинара должна была быть интересной, неожиданной и в некоторой степени мистической. На первом семинаре Саша рассказывал о книге психоаналитика Раймонда Моуди "Жизнь после жизни", которую он прочитал на английском языке (она тогда не была ещё переведена на русский). Были семинары о природе сна и сновидений, о феномене алхимии (В.Рабинович). Но, в основном, преобладали темы исторические, литературные и философские. Один из семинаров был посвящён философу Н.Ф. Фёдорову, автору учения "общего дела" о воскрешении всех умерших предков (С.Семёнова, Г.Гачев). В докладе на этом семинаре говорилось об его влиянии на Циолковского. Среди других тем назову доклады о различных взглядах на роль Петра Первого, в том числе и резко отрицательных (И.Сурина), о феноменологии изображения вещей у Набокова (В.Калиниченко), о Честертоне как католическом мыслителе (Ю.Шрейдер, Н.Трауберг), об открытии сознания в греческой трагедии (по утверждению В.Калиниченко, автором последнего доклада был философ Анатолий Ахутин, тоже ученик Мераба Мамардашвили).

Эти семинары давали возможность приобщения к миру, далёкому от математики, физики, техники, позволяли сотрудникам лаборатории увидеть живую работу творческих людей из других областей знания, наконец, дарили радость человеческого общения, поддерживали вольную атмосферу в лаборатории и оставили глубокий след в памяти их участников.

17. Саша был человеком, который очень ценил общение, интересных людей и мог восхищаться ими как ребёнок. Помню, ему очень понравился вечер у моего ныне покойного друга Юры Брайловского по поводу защиты моей диссертации. На вечере были мои друзья из Киева - математик Юра Валькман и его жена Лиля Исмагилова, программистка. Лиля была известна (особенно в Киеве) как замечательная исполнительница своих и чужих песен, в том числе татарских. Её ценили Юрий Визбор, Александр Городницкий и другие известные барды. Юра Брайловский и Слава Грабарь (сын знаменитого художника и искусствоведа Игоря Грабаря и зять Льва Копелева) прекрасно читали стихи Гумилёва, пели песни Вертинского и т.п. Саша был в восторге и на следующий день на работе вывел меня в коридор и стал с удовольствием восклицать: "А Юра Брайловский!!! А Лиля!!! Потрясающе!" и снова: "А Юра!!! А Лиля!!!"

18. Вообще Саша тонко чувствовал, понимал, ценил юмор, заразительно смеялся. Но мне было удивительно, что он не принимал юмор романов Ильфа и Петрова, не ценил их, хотя и знал эти романы. Из разговора с ним выяснилось, что на него повлияло критическое отношение к этим писателям Надежды Мандельштам, описанное в её воспоминаниях.

19. С конца 80-х годов Саша принимает активное участие в демократическом, антифашистском движении. Он частый участник заседаний "Московской трибуны" - элитарного дискуссионного клуба московской интеллигенции, созданного при активном участии академика А.Д. Сахарова и существующего до сих пор. Вместе с Сашей я был на демократических демонстрациях, начиная со знаменитой первой демонстрации 1990 года с демократическими и антифашистскими лозунгами. Ему стала известна информация о том, что одна из организаций "Памяти" договорилась с некими бандитскими группировками об их нападении на эту первую демократическую демонстрацию 1990 года. Саша принял это близко к сердцу, и ему удалось добиться, чтобы его свели с тогдашним главным редактором "Московских новостей" Егором Яковлевым, которому Саша сообщил информацию о планируемом нападении, случайно ставшую ему известной. Саша говорил так обстоятельно и точно, что Егор Яковлев сказал примерно следующее: "Ваши слова убедительны. Им можно верить". Он передал Сашину информацию властям, в результате чего это нападение было предотвращено. Помню, как мы с ним ходили на семинар историков и на выставку (с демонстрацией кинохроники) о советской оккупации Прибалтики по сговору с Гитлером, где Саша вёл себя очень эмоционально. В августе 1991 года, когда ГКЧП ввёл войска в Москву, Саша был у Белого дома и убеждал солдат не идти против народа. Тогда же он получил по электронной почте много писем от незнакомых людей "со всего мира" о передвижении войск к Москве, отнёс все эти письма в Белый дом и передал их Юрию Рыжову, ректору Московского авиационного института, депутату-демократу, члену Межрегиональной депутатской группы, впоследствии послу России во Франции.

20. Интересные люди, даже не очень знакомые с Сашей, ценили его как интеллектуала, умницу, эрудита, человека, тяготеющего к философским категориям. Помню, как он познакомился и разговорился на заседании "Московской трибуны" в Доме архитектора с приехавшим из США известным историком и писателем Александром Некричем, который отнёсся к Саше с большим интересом. Ценила Сашу известная диссидентка и религиозная христианская писательница Зоя Крахмальникова, к которой мы с ним ходили в гости и для которой он перевёл на английский несколько её деловых писем. С симпатией отнёсся к нему известный диссидент и публицист Кронид Любарский, об общении которого с Сашей я скажу ниже. На вечере Нины Берберовой в Доме культуры московского авиационного института я познакомил Сашу с писателем, пишущим на научные темы, редактором журнала "Наука и религия" и бывшим главным редактором общества "Знание" Сергеем Ивановым, который сказал мне потом: "Тебе повезло. Твой начальник - замечательный, уникальный человек".

21. Саша рассказывал мне, как он, будучи в командировке в Мюнхене, зашёл в библиотеку и попросил по-немецки ещё не изданные в России "Прогулки с Пушкиным" Абрама Терца (псевдоним Андрея Синявского) на русском языке. "Хорошо", - сказала библиотекарша, и принесла ему … "В тени Гоголя" того же автора. Обе книги тогда не были изданы в СССР - это был "тамиздат", а их автор был выслан за границу и жил в Париже, где был профессором Сорбонны. Впоследствии в 1992 году, когда я познакомил Сашу с Андреем Донатовичем Синявским на презентации его двухтомника в Библиотеке иностранной литературы, то, представляя ему Сашу, рассказал об этом эпизоде. Андрей Донатович посмеялся, с интересом поговорил с Сашей довольно долго, несмотря на большое скопление желающих получить автограф, и подписал ему свой двухтомник.

22. Запомнилось немало связанных с Сашей эпизодов перестроечного и постперестроечного периодов. Вот один из них. Когда Саша (в 1990-1991 годах) поехал в командировку в Мюнхен, он передал Крониду Любарскому, известному правозащитнику, редактору выходившего в Мюнхене интереснейшего журнала "Страна и мир", издаваемые в России фашистские и антисемитские газеты, и просьбу помочь найти информацию об аналогичной гитлеровской пропаганде на территории СССР в годы второй мировой войны. Кронид Любарский позвал Сашу к себе домой на вечер. В завязавшейся дискуссии хозяин дома наивно подтрунивал над Сашей примерно в таком духе: "Как это вы у себя не можете справиться с этими фашистами и антисемитами? Есть же уголовный кодекс". А Саша пытался объяснить, что они, там, на Западе, "ничего не понимают" в нашей жизни. Когда Кронид Любарский переселился в Москву и стал первым заместителем главного редактора журнала "Новое время", Саша, встретив его на заседании "Московской трибуны", спросил: "Ну как?" Любарский ответил: "Ты был прав".

23. Саша очень глубоко переживал развернувшуюся в России пропаганду доктринального антисемитизма, наглого и издевательского. Он написал две небольшие, но замечательные публицистические статьи, опубликованные в журналах "Огонёк" и "Столица" как письма в редакцию.
Статья в "Огоньке" ("Огонёк", 1990, номера не помню) была посвящена защите журнала "Октябрь" от хорошо известной в 1989-1990 годах агрессивной, зловещей и знаменательной кампании, проводимой националистическим Союзом писателей РСФСР, обвинившим "Октябрь" в русофобии в связи с публикацией в нём отрывков из "Прогулок с Пушкиным" Абрама Терца и "Все течёт" Василия Гроссмана.

Сашина статья в "Столице" называлась "Духовная оппозиция или нацизм" ("Столица", №41, 1992, с.14) и была посвящена откровенно антисемитской публикации в газете "День" (впоследствии переименованной в "Завтра"), именовавшей себя в подзаголовке "газетой духовной оппозиции". В этой публикации "Дня", её автор, литератор - "почвенник" Петр Чусовитинов измывался: еврейка, мол, орёт на русском языке, "словно в газовой камере".
Помню, как Саша работал над этими статьями: очень тщательно, стремясь к абсолютной точности смысла, краткости и выразительности.

24. Во время упомянутой выше длительной, жесткой, безобразной и крайне опасной кампании национал-патриотического Союза писателей РСФСР против журнала "Октябрь" был такой эпизод. Когда на заседание "Московской трибуны" вошёл опоздавший главный редактор "Октября" А.А. Ананьев, мы с Сашей встали и стали ему аплодировать. За нами поднялся весь зал и устроил ему овацию. Мы остро почувствовали в тот момент, что необходимо прямо сейчас таким образом поддержать гонимый "Октябрь" в его борьбе с национал-патриотами. Впоследствии Ананьев в своих выступлениях и интервью говорил о том, что весь зал на заседании "Московской трибуны" поднялся, когда он вошел, и что это произвело на него огромное впечатление: это была прямая поддержка со стороны одной из наиболее уважаемых организаций демократической интеллигенции. Думаю, что этот эпизод придал сил редакции "Октября" и повлиял на характер обсуждения ситуации с её травлей на "Московской трибуне".

25. После событий октября 1993 года и особенно после первой чеченской войны и антикавказских акций московских властей Саша, оставаясь демократом и антифашистом, стал гневным обвинителем Ельцина и Лужкова. У нас появились расхождения по поводу оценки этих персонажей и стрельбы по Белому дому. Он очень переживал эти расхождения с некоторыми друзьями и родственниками. Полагаю, он ошибался, находясь под сильным влиянием своих эмоций. Он очень переживал, что демократы не осуждают, как ему казалось, достаточно резко Лужкова за антикавказские акции.

26. Саша старался оказывать помощь антифашистскому движению. Он считал, что и это его дело. И вкладывал в него душу. Остро реагировал на все проявления нацизма и антисемитизма. Ему вообще были свойственны обострённое чувство справедливости и стремление творить добро. Известный поэт, публицист и математик Борис Кушнер в стихотворении на смерть Саши назвал его Дон Кихотом и Небесной Душой (см. стихотворение "Памяти Саши Петрова", 22 декабря 1997 г. Pittsburgh, опубликованное в сборниках стихов Бориса Кушнера "Агония Листопада", Johnstown: University of Pittsburgh at Johnstown, 1997, с.127, "Бессонница Солнца", Baltimore: VIA Press, 2000, с.129 и в подборке стихов Бориса Кушнера "Из сборника "Агония листопада" в журнале "Вестник" (Baltimore), vol.10.2, No.23(204), November 10, 1998, с.50):
"…
А он ушёл. Метель и мрак.
И, Б-же, страшно станет как -
Без Дон Кихота.

Что ж… Времени не подлежа,
Свети, Небесная Душа,
Из вечной воли. -
…"

27. Думаю, что Саша не реализовал в полной мере свои возможности как учёный и организатор науки в области компьютерного зрения. Помешали обстоятельства. Только в последние годы жизни условия позволили ему успешно разворачивать работы в любимой им сфере. Но он реализовал себя как человек, необходимый не только близким и друзьям, а многим людям, которым он помог и на которых оказал благотворное влияние. Когда-то Николай Асеев назвал Маяковского Владимиром Необходимовичем. Так и для меня и многих Саша был Александром Необходимовичем.
Москва, 2000 - 2003 годы.


Обсудить этот текст можно здесь