Portfolio

Кровные

Павел Мацкевич

--- Глава вторая ---

Прождав некоторое время и, в конце концов, убедившись, что отец то ли опочил, то ли впал в беспамятство, Предслава, не оборачиваясь, призывно махнула рукой. От дальнего, утонувшего в непроницаемом мраке угла, отделилась согбенная фигура служанки Марфы, которая бесшумно и вместе с тем удивительно борзо, мелкими шажками пересекла горницу и приблизилась к княжне. Все также храня молчание, Предслава указала на отца, потом на питье, стоящее на поставце подле ложа. Марфа в ответ торопливо закивала головой. Не зря более на нее, княжна, сторожко ступая, медленно отошла от хворого и, не задерживаясь, направилась к выходу из горницы. В памяти запечатлелась восковая бледность отцовского чела в золотистых, слегка колеблющихся бликах ярко горящих свечей, застывшая фигура Марфы у изголовья, да где-то в глубине палаты тускло мерцающий огонек негасимой лампады. И кругом тьма...

Предслава переступила через порог и плотно притворила за собой тяжелую дубовую створку двери. Первый же глоток свежего воздуха одурманил ее голову. Только ныне она с неожиданной остротой ощутила, как тяжел застоявшийся дух подле ложа недужного. На мгновение княжна даже остановилась и оперлась о гладкую бревенчатую стену, однако, быстро пересилив внезапную слабость, не мешкая, прошла в свои покои. Там, словно потеряв сразу все силы, едва прикрыв за собой дверь, прислонилась к ним и, закрыв очи, попыталась состредоточиться.

То, что в бредовой полудреме сообщил отец, было не просто важной новостью. Услышанное грозило в корне пресечь все мечты и надежды, и посему справиться с волнением и растерянностью было совсем не легко, но Предслава, в пример многим, умела владеть собой. Лишь несколько мгновений потребовалось ей на то, дабы успокоиться. Открыв очи и глубоко вздохнув, она шагнула к лавке, справа от двери, покрытой ниспадающим от потолка ковром, когда-то принесенным в дар печенежским ханом, и, чуть помедлив, присела.

Взор ее неспешно и, казалось, совершенно бездумно переходил с вещи на вещь, заполнявших горницу.

Широкие лавки, крытые коврами, сундуки, окованные железом по углам, стол у малюсенького оконца, через которое едва проникал свет, все было сработано массивно, тяжело. Полумрак, царивший вокруг, особо подчеркивал сие.

"Не горница, а келья", - не в первый раз мелькнула озлобленная мысль у Предславы. Темные углы, темные стены и такая же, если не более, темная жизнь.

- Ненавижу! - вслух, против воли княжны, вырвалось вместе с выдохом.

Черные очи ее при этом сузились в узкие щелки, бледный лик слегка порозовел, а уста сжались в тончайшую, подобно лезвию ножа, линию. Но и сия яркая вспышка гнева продолжалась тоже всего лишь один краткий миг. Черты лика ее быстро разгладились и приняли обычное бесстрастно-величественное выражение.

Она была удивительно красна и ведала сие. Бледный лик, словно выточенный из поросского мрамора*, оживляли гордо выгнутые тонкие дуги бровей, черных, как смоль. Пунцовые, чуть припухшие уста и густые, длинные, до пят, волосы цвета воронова крыла, заплетенные в тяжелую косу, стройный высокий стан, и главное - пронзающий взгляд черных очей, всегда и везде производящий на тех, с кем она встречалась, пусть разное, но неизбежно неизгладимое впечатление.

Греки, прибывающие из-за моря, те прямо баяли: "Воистину ее красота равна красоте божественной базилиссы*". Правда, при сием крестились и пугливо озирались.

Предслава никогда не зрела базилиссу, но догадывалась, что ее лепота* намного превосходит ту, о которой шепотом и недомолвками рассказывали греки. Просто, желают они или нет, базилисса почиталась в империи совершенством лепоты и краше её никто из смертных не мог быть. Императоры, сообщая о сием, даже закрепляли лепоту своих избранниц специальными эдиктами*, нисколько не интересуясь мнением подданных. Тех, кто хотя бы сомневался в непревзойденной и божественной лепоте базилиссы, ждали все испытанные веками "радости" застенков, где они постигали под руководством опытных наставников, что есть истинная лепота. Менялись базилиссы и, довольно часто, как впрочем, и императоры, но каждая последующая немедленно обретала лепоту, как платье, а предыдущая, чаще всего, не менее быстро превращалась в урода, о чем заботливо оповещали все те же эдикты. Лукавые греки лукавы и меж собой, и пред Всевышним.

Предслава даже слегка усмехнулась, неожиданно вспомнив последнее или, точнее, предпоследнее посольство греков. Как они, привычно соблюдая внешнюю пристойность, тайком бросали на нее восхищенные взгляды и были не в силах подолгу отводить их. Впрочем, к подобному отношению она привыкла, и посольство более запомнилось ей тем, что греки тайно постарались войти в сношения с ее братьями, сидевшими уже на уделах*. Но отец, в ту пору державший Святополка с женой* под стражей, а епископа Рейнберна вообще в порубе*, сразу пресек сии достаточно неуклюжие попытки и, опалившись на послов, выдворил их из града и даже, сопроводив стражей, отправил домой, в Царьград*. Оттуда, тем не менее, вновь, и достаточно торопливо прибыло новое посольство, еще более пышное и еще более льстивое, которое долго извинялось за своих предшественников. Послы клялись на Евангелии в том, что император никогда не имел даже мысли обидеть Великого князя, а за свое излишнее любопытство неудачники-послы жестоко покараны.

Но даже в извинительных словах императора, переданных устами послов, таилось тонкое жало сарказма. Базилевс достаточно прозрачно намекал, что ему в достаточной мере известно состояние семейных дел Владимира, а послы, если виновны, то лишь в том, что неправильно, вернее с недолжной ловкостью повели дело. Однако, как бы там ни было, но мир был восстановлен.

Предслава встала, подошла поближе к столу, постояла какое-то время в нерешительности, потом вновь опустилась на лавку у стены.

"Господи, о чем я мыслю в то время, когда надо действовать," - упрекнула она себя. Но как действовать, ей было еще неведомо. Однако главное - то, что Бориса отец избрал своим воспреемником, она изведала. "Похоже,- подумала Предслава,- о сием я ведаю одна. И о завещании..."

Княжна быстрым взглядом окинула свою "келью". И вновь, как давеча, от жгучей ненависти сузились ее очи и пунцовая краска пятнами на мгновение окрасила ланиты*.

Как она ненавидела мирок, окружающий ее! Нет, он - не ее будущность! Жизнь, подобная судьбе прабабки Ольги - вот достойный удел. С раннего детства Предслава решила порушить уготовленный ей терем и быть, как прабабка. Но что может свершить слабая княжна, никем всерьез как наследница Владимира не воспринимаемая?

"Стучитесь и вам откроют". Искала и нашла она союзников. Ярослав, обделенный судьбой брат, стал ее верным наперсником. Его руками она задумала взять власть. И много, ох как много уже свершено! Скоро, совсем скоро неминуема схватка братьев. Кто же из них окажется сильнее? Борис? Нет, он слаб и слишком уж честен. Однако завещание, полученное им, может резко все изменить.

"Надо въздати весть* Ярославу. Пусть помыслит, как устранить неожиданную угрозу. Предупредить ли также Святополка? Нет, пожалуй, не надо. Он нужен именно, как главный противник Ярослава. Борис ему покуда не опасен. Святополк - старший брат, имеет все неоспоримые права на кресло отца, в сием и Ярослав ему не чета, не то, что Борис, - Предслава сжала длань* в кулак.- Пусть ослабляют себя, пусть. Наступит час, всех на колени поставлю перед собой! А может, и ставить уже будет некого? Ну, на все воля Божья..."

Княжна, несмотря на всю сложность складывающегося положения, улыбнулась своим мыслям недоброй улыбкой.

"Но как быть с Анастасом? - вдруг вспомнила она и сразу помрачнела, с досады прикусила губу. - Анастас! С кем он будет и с кем ныне? От Ярослава который день нет вестей. Что же делать? Допустить встречу Бориса с отцом немыслимо. И тем паче с Анастасом. А отец требует его к себе. Готов ли Ярослав выступить? Он сообщал, что вот-вот пойдет на Киев, но почто* тогда нет сигнала? Нет, медлить становится слишком уж опасно".

Настоятель Десятинной церкви* - хранитель Великокняжеской казны был главным и самым опасным противником Предславы, но в утешение ей надо добавить- не только ее. Сразу уяснив, что очернить Анастаса в глазах отца не удастся и, вернее всего, даже такая попытка вполне может привести к краху многих, если не всех надежд, она счастливо, опять же - в пример иным - избежала сей роковой ошибки. Попытаться сговориться с ним? Княжна не раз пыталась, но, к собственному горькому разочарованию, совершенно безрезультатно. Оставалось найти хоть какой-то, пусть даже временный план, ограничивающий всеведение и действия настоятеля. Но какой?

Предслава, быстро отметив благосклонное отношение отца к Печерскому Антонию*, тотчас постаралась заручиться его поддержкой. Со временем, мнихи* с Печерска стали ее доверенными, однако они, в силу множества причин, еще далеко не были способны противостоять Анастасу, хотя во многом на них княжна уже могла положиться. Тем паче, что меж Десятинной церковью и Печерской братией установились довольно странные, на первый взгляд, отношения: ни мира, ни войны. Поразмыслив, Предслава сочла создавшееся положение в некоторой степени добрым знаком. Она догадывалась, что Анастас не противодействует ее замыслам по каким-то своим тайным причинам. Но что за причины? Что он замыслил? На сие ответа не было. Более того, Предслава, хоть и потратив немало сил, установила, что ни тайно, ни явно, как сие ни казалось странным, Анастас никому не оказывал предпочтения. Он словно подсмеивался над чадами Великого князя, недвусмысленно предлагая им возможность самим испробовать крепость своих вый, а после, видимо, лишь в критический момент, хранитель Великокняжеской казны собрался произнести окончательный приговор. А слово его - слово клира*, слово прекрасно обученной и спаянной намертво дружины, вовсе немногим уступающей по численности личной охране Владимира и, наконец, самое главное, - тайна Великокняжеской казны. Никто не ведал, исключая разве что Великого князя Владимира, где она хранится и сколь ценностей собрано в ней. Одно его слово - и сие известно всем - казна исчезнет! Хранитель ведает силу и тайну сокровищ! И он, к великому сожалению, волен в выборе. И если Владимир уйдет, Анастас поступит, как ему заблагорассудится, прикрываясь, как щитом, желанием князя, которое никто не сможет оспоривать, как мнимое. Великий князь, безгранично доверяя Анастасу, вверил его рукам сие страшное оружие.

Предслава вновь с досадой, до боли, прикусила губу: "Почто медлит Ярослав? Он-то там, у себя, в безопасности и потому спокоен. А мне тут приходится все вершить самой. Ну, ничего, придет час, наступит. Буду зреть тогда, кто в большей безопасности..."

Предслава резко оборвала нить мыслей, отерла лик дланями, заставляя себя успокоиться. Ей было ясно, что пока Владимир не огласил пред дружиной, боярами и лепшиими мужами* свою волю, еще далеко не все потеряно. Но для чего, для чего отец спешит призвать Анастаса? Как же! Конечно же, для того, дабы сообщить про завещание, отданное Борису. Нельзя, ох как нельзя допустить к нему Анастаса! Ни в коем случае не должен он встретиться с Великим князем. Надо помешать. Ясно, что если отцу станет лучше, он непременно потребует к себе настоятеля.

Как быть? Борис очень честен, мягок и не пойдет против старших братьев. Ныне не выступит. А после? Завещание есть завещание. Что может случиться в грядущем? Роки меняют не только людей. Что произойдет после смерти отца, ведомо лишь Всевышнему. А вдруг Борис, пусть и чрез долгое время, но потребует принадлежащее ему по праву? Кто может быть уверен, что сего не произойдет? Кроме того, живет и здравствует его единоутробный брат Глеб*, который может скорее всего и нынче и, тем паче, со временем будет пытаться повлиять на него. Нет, по крайней мере, завещание никак не должно оставаться в руках у Бориса!

Но Борис его не отдаст, по тому хотя бы, дабы не зачать смуту меж братьями. Вернее всего он пока промолчит или ответствует, что завещания не было. Выходит, надо вызнать, где он его хранит и, не мешкая, уничтожить. "Кого уничтожить? Бориса или завещание? Или обоих вместе?"

Предслава тяжко вздохнула. Круг замкнулся. Она напоследок призналась себе в том, что мучило долгие бессонные ночи. Борис... Ни он, ни Анастас никоим образом не должны встретиться с Владимиром. И этим нельзя поступиться. Сколько сил она потратила, скольких опасностей избежала! Нет, теперь уже ни в коем случае нельзя допустить, дабы все было зря, надо идти до конца.

Легкий стук в дверь прервал напряженные размышления княжны. Она прислушалась. Стук почти тотчас повторился. Предслава встала, не спеша прошла к двери, но открывать не торопилась. Лишь когда стук раздался в третий раз, отомкнула и отступила на шаг, пропуская пришедшего.

То была Марфа. Княжна вопросительно взглянула на нее, но ничего не сказала, а вначале заперла дверь. Потом, хоть и обернулась к Марфе, но, глядела поверх ее головы. Коротко кинула:

- Говори!

- Великий князь, милостивец наш, давеча опамятовался. Звал Анастаса, воспрошал о Борисе. Велел гнать к обоим гонцов с наказом немедля быть в Василево*.

- Далее.

- Далее милостивец вновь занепритомнил.

- Тебя признал?

- Нет, звал твоим именем.

- Ступай. Продолжай слушать.

Оставшись одна, Предслава долго сидела, бездумно глядя на тоненький луч солнца, проникший в окошко. Наконец, она вздрогнула всем телом и резко поднялась. Борзо, будто опасалась передумать, пересекла горницу, приблизилась к массивному сундуку, стоявшему в левом от двери углу, с немалым усилием приподняла окованную железом крышку и достала небольшую шкатулку тонкой византийской работы. Отомкнув ее резным золоченым ключиком, подвешенным к колечку на выпуклой крышке, она вынула кожаный мягкий мешочек, растянула шнурок и извлекла на свет трехрядное обедна из латырь-камня*. После также борзо поставила шкатулку на место, крышку сундука тихо опустила, а сама вернулась туда, где ранее сидела.

Надев на выю дивное, редкой огранки украшение, она медленно перебирала мелкие и крупные бусины, задумчиво зря прямо перед собой невидящим взором.

Зло и сумбурно текли ее мысли. "Не я, сам себя приговорил... Не Борис Руси нужен, не Борис... Мягок, послушен, нет, только не его на Великое княжение, - стучало в висках. - А ежели не нынче... тогда терем. Нет, ни за что, приятней смерть! Худо, что от Ярослава вестей нет. Ну что ж, и к сему испытанию я готова". Она вскинула очи на образа, но... молиться не могла...

Вновь, прерывая мысли, раздался стук в дверь. Бледный лик Предславы внезапно еще более побледнел. Свершив над собой усилие, она поднялась и прошла к двери. В горницу вновь проскользнула Марфа и торопливо зашептала:

- Вновь милостивец требовал Анастаса.

- Еще что?

- Более ничего.

- Добро, ступай. Я вскорости приду.

Дождавшись, когда Марфа выскользнула за дверь, Предслава медленно поправила обедна на вые, теребя и поглаживая перстами* одну из бусин в срединном ряду, наконец, шагнула было за порог, но задержалась и, неожиданно для самой себя, повернулась в сторону красного угла, к иконе Спаса Вседержителя. Рука ее дрогнула, словно она собиралась осенить себя крестным знамением, но осталась на месте. Княжна отвернулась и быстро шагнула за порог. В полутьме жутковато блеснули ее черные очи.

Она шла к хворому отцу и, много времени спустя, когда пыталась восстановить в памяти череду событий, ей вспоминалось, что шла бесконечно. Но так только мнилось. На самом деле она борзо пересекла несколько горниц и очутилась в покоях недужного.

Подойдя к ложу, на котором лежало тело ее отца, она некоторое время внимательно, с каким-то странным, неприятным ей самой любопытством глядела на него. Что надеялась узреть в безжизненных, похожих на восковую маску чертах? Что искала? Предслава не смогла бы ответить на сии вопросы. Она просто глядела, сама удивляясь безразличию и пустоте, что заполонили ее душу. Отец, его немощное тело не вызывало в ней сострадание. Оно вообще не вызывало в ней никаких чувств.

Так прошло время в полной тишине, которую чуть нарушало потрескивание горящих свечей. Наконец, княжна вздохнула и поверну- лась к Марфе. Та состредоточенно зрела в одну точку; на лике слу- жанки было начертано лишь одно желание - угодить.

- Сходи, пусть подадут холодного малинового квасу из погреба. Я же наказывала почаще менять, - шепотом произнесла Предслава.

Марфа встрепенулась, зачем-то забегала очами из стороны в сторону, суетливо кивнула и, подобно тени, выскользнула из покоев. Предслава чуть подождала, потом поворотилась спиной к дверям, подняла кубок, из которого пил отец, прижала к своей высокой груди. Еще секунду помедлила и вдруг ловким, едва заметным движением перстов переломила пополам одну из бусин... Миг - и маленькая, незаметная, серая пылинка перекочевала в кубок...

Княжна косно, словно во сне, но твердой рукой поставила кубок на поставец; сама опустилась на лавку у изголовья. Через краткое время запыхавшаяся, как после бега, Марфа внесла братину* кваса. Предслава поднялась и шепотом произнесла:

- Пойду в сад. Душно мне. Тяжко. Как пробудится - позовешь. Пить дашь ему.

В сие время Владимир шевельнулся. Веки его дрогнули, запекшиеся, почти черные уста что-то прошептали. Предслава и Марфа уразумели одновременно: он просил пить. Служанка торопливо налила до половины кубок и вопросительно взглянула на Предславу. Та вдруг почувствовала, как у самой мгновенно пересохло во рту и... кивнула головой.

Когда кубок коснулся воспаленных уст Великого князя и он жадно свершил глоток, ногти Предславы вонзились в ее длани...

Она не помнила, как покинула горницу, как оказалась у себя. Очнулась на той же лавке, где сидела не так давно.

В голове - звон, навязчивый, изнуряющий. Предслава попыталась овладеть собой. Не сразу сие удалось. Сколько времени она так просидела? Судя по тому, что солнечный лучик не исчез из окошка, а лишь переместился в сторону от того места, где она заметила его ранее, то не много. Княжна заставила себя встать и подойти к дверям. Отворив, она, не перешагивая порог, негромко позвала:

- Нянька!

На зов тотчас откуда-то появилась невидная, маленького роста, старушка.

- Что отец?- еле выговорив слово "отец", спросила Предслава.

- Почивает. Господь милостив...

Предслава с трудом согласно кивнула головой.

- Почаще квас меняйте. Холодный давайте. Я прилягу, может, опочию. Устала, неможется мне. Ежели кто требовать будет - будите. И еще: найди Яню и передай, дабы не уходил со двора. Грамоту с ним пошлю. Ну, ступай. Погоди,- остановила она уже было собравшуюся уходить няньку,- если гонцы от братьев будут, пусть ко мне идут. И вообще, ежели гонцы прибудут, сообщать немедля. Отца не беспокоить. В его покои не допускать никого, хоть бы и Анастаса! Передай Отене, дабы еще усилил стражу. Именем Великого князя даю наказ! Теперь ступай...

Тщательно заперев за нянькой дверь, княжна опустилась на лавку. Ее отчего-то подташнивало. Прикрыв очи, она боролась с дурнотой. А в голове гулом гудело одно слово: "Свершилось!"

Обсудить этот текст можно здесь