Portfolio

Проклятое место.

Александр Левинтов

У савокатов и ижоры, что жили с незапамятных времен в этих местах, хранилось много легенд и мифов о событии, сильно поменявшем не только декорации местной жизни, но и саму жизнь: огромная часть моря ушла вглубь страны, став озером Нево (ныне Ладога), из которого в море устремилась короткая и прямая, как стрела, река Нева, а другая река, Вуокса, бросилась огромным водопадом из озера Иматры не по привычному руслу на
юго-запад, в море, а по новому - на юго-восток, в новое озеро; те, кто оказался на вздыбившемся южном берегу, стали называть себя корелами, а те, что оказались внизу - суоми, что значит "люди болота".

Согласно преданиям, начало реки Невы было символом живой воды, а ее устье - мертвой. И устье то, мглистое и топкое, заповедано было злу и его воплощениям. Люди неохотно посещали низкие унылые, часто затопляемые острова и еще менее охотно селились в этой сумрачной местности.

А потом пришли другие люди, ни на кого непохожие, страшные, бешеные. Они сгоняли сюда своих рабов и те мало- помалу, в течение почти ста лет, построили здесь город, нелепый и удивительный.

Дерзновенные, они вырвали из дремучих лесов заповедный и священный Гром-Камень, установили его в самом центре своего страшного города и святотатственно унизили древний жертвенник, поставив на него всадника. И были прокляты Великим Жрецом эти отчаянные люди, и их идол на Гром-Камне, и их город.
И вот уже триста лет тяготеет над городом проклятье.
И мы живем в нем.
И на себе несем и собой испытываем это проклятье.
Нет, не наводнения и стихии, не революции и войны, не бунты и казни, не страшные тюрьмы и казематы - суть
этого проклятья. Они - всего лишь преддверие и декорации.

Проклятье лежит на нас самих - оно в неистовой и болезненной, полной бессониц и видений, любви к этому городу, его туманам и призракам, его разнузданным и страшным подворотням, трущобам, закоулкам, вонючим и смрадным каналам и канавам, его убийцам и жертвам убийств, его бежным людям и Акакиям Акакиевичам,
Рогожиным и Идиотам, его прекрасным и роковым Настасьям Филлиповным, Сонечкам Мармеладовым и убиенным
Кротким.

И жаркий шепот ноябрьского акафиста в Храме Александро-Невской лавры вышибает из нас слезу единения с городом и его обитателями, такими же горемыками, как и мы сами. И та же слеза блестит в гулкой тиши мечети и мглистом свете синагоги.

Нас подхватывают злые сквозняки любви и отчаяния, когда мы вываливаемся в промозглую тьму рабочего утра или еще более промозглого пьяного вечера. За нами, перед нами, вокруг нас теплятся крохотные огоньки безнадежного человечьего счастья - они не дают нам окончательно погибнуть и пасть, они поддерживают наши издерганные и последние силы, и мы несем собственное существование по этому городу как личное и как
вселенское отчаянье.

Стынущие небеса, рваные клочья туч, рвущихся о шпили города, кровавые замесы зорь, стоящих всю ночь - вы снитесь нам и в недрах Охты, и на скрижалях Васильевского, и в потаенных углах Пяти Углов, и в грязи Сенной, и далеко-далеко от этих мест: на блистающих холмах Сан-Франциско и в бесшумных кварталах Силиконовой долины.

И мы никогда и нигде не забудем тебя, великий и проклятый Город!

ЛЕНИНГРАДСКОЕ ДЕТСТВО

Чад картошки,
жареной на рыбьем жире,
подушечки по 9.50 за кило,
хлеборезки в конце
бесконечной очереди,
скрип железных кроватей
по восполненью военных потерь
серые, цвета сталинской
бесконечности, сотенные
четыре полотнища в месяц
капитану войск связи
на семью из шести человек
Мариинка и сладкие сны
Под стихи о прекрасной Царевне,
Бесконечные кори, прививки,
рахитичное детство целой страны
из цинготных десен
выпадают любые зубы
в бане очень жесткое лыко
и холодные души,
но крепкий пар,
тяжелые шайки,
серого цвета обмылки,
вошебойки и пестрый
армейский футбол
клумбы с толстыми цветами,
жирными и сочными,
как несуществующее мясо:
георгины, настурции, ноготки и табак,
да, и, конечно, львиный зев и вьюнок
первые жучки на апрельском солнцепеке
и первые смерти не сумевших дождаться
невернувшихся с поля боев
тревожные страшные фильмы
о прошедшей войне
"Смерть героя" и прочий
непрекращающийся реквием
салюты в тревожном ощупывании
неба шарахающимися прожекторами
морозы и крысы,
пожирающие кошек и тех,
что еще только кормятся грудью,
первые стрелки травы
на майских сквозняках
мы на карачках
жрем эту горькую зелень
и от матери нахлобучка
за истерзанные коленки
мне мучительно хочется
поскорей умереть и не знать
биографический шопот в ночи
корочки влажного кислого хлеба
запеченные на черной голландке
запах угля и дров, бересты,
унылые склепы сараев
глазницы невосстановленных зданий
и гулкое в них "Атас!"
осенью город горит от кленов,
а утренним праздничным маем
девочка ловит взлетевший мячик
и звонко кричит нам вдогонку:
"штандер!"

КРАСНАЯ СТРЕЛА

Сиреневый туман
Московского вокзала,
Глиэр звучит для нас
Прощаньем навсегда.
Под морось твоих слез,
Под слякоть хризантемы
Мы пьем в последний раз -
Окончен наш роман.

И терпкое вино
Нам души обжигает,
Какой-то генерал
Уставился в окне.
В распахнутом пальто,
Смешном и долгополом,
Я пробую тебя
Укрыть и обогреть.

Толпа не видит нас,
Приветы рассыпая
И взмахи наугад,
А мы молчим: теперь
Обманывать - зачем?
Все сказано, ну, что же,
Тебе пора в метро,
И тронулась "Стрела".

И я стою один,
Немое изваянье,
А каблучков твоих
По нервам, как расстрел...
Еще я вижу Вас,
Еще не все настало,
Еще хотя бы раз -
И я порвал билет.

БЕЛЫЕ НОЧИ

Ночи белые, кровавые, немые,
Под мостами затаилась мгла,
Тишина легла на мостовые
И горит хрустальная игла.

Мы бредем зелено-сизым маем,
Бредим потаенными стихами,
И вослед сирени отцветают,
И навстречу - молодость стихает.

Этот трепет чувств и фонарей
Может быть и значит: "Мы живем"
В даль, за цепью тихих кораблей,
Мы, себе надежда, уплывем.

Обсудить этот текст можно здесь