Portfolio

Воспоминания

(продолжение)

Марья Владимировна Николенко

И вот начался мой первый день. Мы сделали обход больных: я вместе с ним раздавала лекарства, делала все, что нужно было, даже успела сделать массаж одному больному до начала приема. Больной остался доволен. Потом был прием больных, который делал фельдшер, а я выдавала лекарства, перевязывала, смазывала мазью чесоточных, и так мы проработали с ним до часа дня. Потом опять был обход и выдача лекарств, затем я присутствовала на выдаче больным обеда и лишь после этого могла быть свободна.

Когда пришла, то застала комнату чистой, и на стол уже было накрыто. Акулина накормила обедом и удивлялась, что ем мало. Мне жалко было Акулину: она была красивая, а муж-пьяница бросил её с 3-я детьми - шестилетней и двухлетней девочками и четырёхлетним мальчиком. Дети были хорошенькие, и я им каждый день давала печенья и конфеты.

Вечерний обход я уже делала сама: измерила темпрературу больным, раздала лекарства и вообще сделала всё, что надо было, потом успела побывать на выдаче ужина и только тогда ушла. Фельдшер еще не вернулся - его вызвали к больному в село, и я ждала его возвращения вместе с его женой. Когда он приехал, то сделал со мною обход и ночные назначения. Он, как и я, был очень доволен, что все я успела сделать, и сказал, что ночью он сам будет навещать больных, а я должна отдохнуть, так как с 7 часов утра уже будем работать.

И так продолжалось день изо дня в течение 2-х недель. В свободное время я бывала у учительницы в школе, и её сын, студент Киевского университета, стал за мной ухаживать, а также начальник почты - старый холостяк. Вдобавок приезжал Л.В. из Покалева. Я очень холодно его принимала, вернее сказать, как-то избегала, и не могла потом отдать себе отчета, почему я боялась Л.В.

И вот после 2-х недель моей работы в больнице фельдшер Вознюк говорит, что должен отвезти жену с детьми в город Дубно, немного побудет с ними и вернется, а пока на его место пришлют из Овручевского земства фельдшера. Сдал он мне все ключи, и я должна была выдавать продукты в 5 часов утра, снимать пробу, делать обходы утром, днем и вечером с назначениями и ещё забегать несколько раз за день к больным. Ночью я тоже должна была обходить и обслуживать больных. Думала не выдержу - так уставала я от приема, приготовления лекарств, а ещё были вызовы в местечко и даже в село. Так прошло три дня.

Я попросила Овручское земство, чтобы немедленно прислали врача или фельдшера. В тот же день был прислан фельдшер Л. В. Ему сказали оставить пока пункт и немедленно ехать в Словечанскую больницу. Мне стало легче, так как теперь я так же работала, как при фельдшере Вознюке. Одно только меня раздражало и сердило: когда приходил Л.В. в аптеку, он говорил: "Товарищ Николенко, сделайте, пожалуйста, такое-то лекарство". Видя, что я сержусь, он сейчас же говорил: "Товарищ Николенко, я больше не буду говорить товарищ Николенко". Иногда говорил: "Мадам Николенко". Я очень просила не говорить, и он обещал, и все-таки в течение дня возьмет и скажет.

Он взял всю работу на себя, старался меня облегчить во многом, ночные дежурства сам нес, но в свободное время, если такое бывало, не отходил от меня, и мы гуляли во дворе больницы, он медленно качал меня на качелях и просил, чтобы сидела спокойно, а когда гуляли к лесу (местность была очень красивая и называли мы её "маленькая Швейцария"), то тоже очень просил не бегать, а идти спокойно. Это меня смешило, а он улыбался только. Но нравилось мне в нем то, что был очень серьезен в работе, и больные очень это ценили. На вызовы в местечко он всегда брал меня с собой и знакомил с больными, что было очень полезно для меня. Во время приема он заставлял вместе с ним выслушивать больных, и таким образом я приобретала практику.

Через дорогу в волость жил больной туберкулезом Иван Алексеевич Линчеев. Фельдшер меня взял к этому больному, и больной стал просить меня, чтобы я приходила к нему чаще, потому что жена забросила его, а у него было трое маленьких детей, и какая-то женщина его обслуживала. И вот я бегала часто, несколько раз на день - окно открыто, и лежит он, бедный, и смотрит на зелень, подняться не может и просит читать стихи Надсона, очень он их любил и смотрел на меня такими благодарными, ласковыми глазами, что сейчас пишу и будто бы их вижу.

Очень Л.В. переживал, но сделать ничего не мог. Он тоже очень жалел эту молодую жизнь. Однажды я пришла с Л.В. к нему под вечер, и он попросил меня почитать, а потом захотел встать (а ведь не поднимался уже 2-3 месяца !) Он встал, протянул одну руку, а другая лежала на моих плечах, и сказал: "Как хорошо, я здоров!" Мы подхватили его, потому что иначе он упал бы на пол, и положили уже мертвого на постель. Я упала перед ним на колени и стала громко рыдать. Л.В. возился с ним, делал ему еще уколы камфары и с кофеином, но напрасно. Тогда он осторожно меня поднял и усадил в кресло, а сам закрыл покойного простыней.
Я продолжала плакать, он взял меня за руки, мы вышли в другую комнату, где он старался меня успокоить. Тут уже прибежала женщина, стал собираться народ, а потом пришла с гулянья жена. Мы ушли. Я не могла поверить, что бывает такая быстрая, легкая смерть.

Как ни упрашивал меня Л.В., я не могла ужинать, и он из-за меня тоже не ел. Вообще, когда он приехал, то Акулина попросила меня, чтобы я ее пожалела и не заставляла ходить два больших конца к больнице и обратно, а чтобы Л.В. кушал бы у меня. Я согласилась, так что утром мы вместе завтракали, потом обедали, полудничали молоком и ужинали. Позже я узнала от Л.В., что он сам просил Акулину, чтобы она сделала так, чтобы мы кушали вместе.

Печальные были дни, пока не похоронили Ивана Алексеевича, я ела очень мало и только потому, что Л.В. со слезами на глазах просил меня есть, а если бы не он, то упала бы совсем с ног, потому что работы было много. Л.В. был очень хороший, исключительный человек, настоящий человек и очень умный. Он старался, как только мог, отвлекать меня от печального исхода Ивана Алексеевича, достал много интересной литературы по медицине и много говорил о политике, говорил о Владимире Ильиче Ленине и так заинтересовал меня, что я слушала с большим вниманием и так же полюбила вождя, как любил его Л.В.

Вернулся фельдшер Вознюк… Мы как раз шли по "маленькой Швейцарии", и вдруг Л.В. говорит мне, что любит очень меня и теперь ему будет не жизнь, если я не соглашусь быть его женой: "Не говорите сейчас мне ничего, а подумайте и ответьте". Но я, как девочка, рассмеялась, а он стал просить, чтобы я серьезно обдумала, потому что я для него сейчас все…

Я быстро ушла от него - меня очень взволновали его слова, я видела его глаза, полные слез, а слова так и звучали в голове: "Я люблю вас очень, подумайте…"
Я закрылась в комнате, никого не пускала и не открыла на его стук. Утром надо было идти на работу, входит он, как всегда, завтракать, подходит и говорит: "Я не спал и думал о вас, скажите "да" или "нет". И видя эти правдивые глаза и ожидание, я ответила: "Да, согласна". Он крепко обнял меня и поцеловал в губы, так что я чуть не упала - первый поцелуй мужчины…

Когда вошла Акулина, он сказал ей: "Смотрите хорошо за моей невестой, скоро приеду и вас награжу за это". Я сидела с опущенной головой, мне не верилось, что так скоро Л.В. стал моим женихом. Пришел фельдшер Вознюк, и он ему тоже сказал. Тот стал поздравлять и желать всего хорошего в жизни, потом пошли все работать. Л.В. все сдал и днем попрощался со мною, долго целовал мне руки. Через три дня приехал, надел мне на палец колечко, привез флакон духов и коробку конфет шоколадных, побыл и уехал.

А я продолжала работать до 1-го июля, так как разрешили мне ввиду замужества уехать раньше на месяц. Тяжело было прощаться с больными, но Л.В. ожидал с нетерпением, когда я буду свободна. Преподнесли мне хлеб, цветы, фрукты, и все было торжественно, но и вместе с тем тяжело. Приехал врач и очень хвалил меня за работу, желал всего наилучшего в жизни и с таким напутствием меня увез мой Л.В. в село Покалев, где торжествовала Анна, что я все-таки буду женой её дорогого фельдшера.

Пока мы еще не обвенчались, я жила в "банке" у Анны. Я была счастлива, что Л.В. разрешил мне учиться дальше и обещал помочь, но сказал, что пустит лишь тогда, когда я стану его женой. Мы всё делали вместе - кушали, гуляли, принимали больных. Потом мы познакомилась с учительницами: Аней и двумя сестрами - Машей и Полей, а также с учителем Григорием Ивановичем. Был ещё старый Илларион Иванович и его сын Геннадий - студент Киевского университета, так что всё свободное время мы проводили очень весело. Ходили все вместе на прогулки в лес, который находился в 20 минутах ходьбы…

Я написала родителям, но отец не очень хотел дать благословение, потому что Л.В. был крестьянином. Л.В. написал моему отцу, что, хотя он и бывший крестьянин, но теперь общий гражданин, и просит руки его дочери Марьи Владимировны. Мама и все были согласны, и в конце концов я написала отцу, что, как мне ни больно будет без его благословения, но, раз я дала слово Л.В., то не изменю его, и все равно выйду замуж. После этого письма отец прислал благословение и посылку с материалом для венчания.

И вот настал день 5 июля - день моего брака. С утра было много хлопот: меня окружали девушки, они с пением одевали и причесывали меня. Одели на меня фату и украсили всю ее живыми цветами до пола. Я не верила, что это я, когда увидела себя в зеркале. А, главное, не пускали ко мне Л.В. - его повели первого в церковь и заставили долго ждать, а потом только привели меня в окружении девушек.

Церковь была освещена, хор, много народу - всё это произвело на меня сильное впечатление. А само венчание! Я еле держалась на ногах - так была всем поражена. Потом поздравления с букетами цветов, а, когда вышли из церкви, то увидела, что стол застлан белой скатертью и на нем полотенце, на котором лежит большой хлеб и соль, чуть дальше опять стоял стол с хлебом и солью - и так до нашего дома. И при входе в дом встретила Анна с хлебом и солью.

Потом был ужин, танцы, а на дворе не переставали петь девчата и хлопцы. Музыканты были любительские, но играли от души. Я выходила, угощала их, и все желали мне счастья. Танцевала я со всеми - с девчатами и хлопцами на дворе. А когда выходил Л.В. и меня забирал, то это придавало больше веселости. И так всё
было до 3 часов, когда все начали расходиться. Ничего не убрали... Остались мы вдвоем…

Встали очень поздно и, когда я сказала ему "Л.В.", то он сказал, что будет целовать меня бесконечно раз, если я буду так его называть, и я начала звать его "Луша", что ему очень и очень понравилось, а меня он стал называть "Муся" и сказал, что я теперь его навсегда, а он мой навсегда.

Пришла Анна и принесла в подарок блюдо с пирогом. Поздравила и сказала, что не ошиблась, когда думала, что я жена Л.В.: так и есть. Потом учительницы принесли большой белый чайник с чашечками в подарок. И крестьяне принесли мне живого зайца, и я его посадила в яму, где картофель засыпали, и кормила капустой, морковкой. По всем приношениям и поздравлениям я только видела, как его любили крестьяне и какой он хороший и умный человек.

Когда мы остались одни, после ухода гостей, он сам снял осторожно фату, и все так сделал, чтобы не испугать меня, зная застенчивость девушки. И это чувство его ко мне тогда не оттолкнуло, а наоборот привязало к нему больше и крепче, и я поняла, что он - настоящий человек. Я полюбила его так же, как он меня, с первой встречи. Но я не думала тогда, что это моя судьба, с которой я должна идти по жизни своей нога в ногу…

У нас начались самые счастливые дни. Ежедневно мы принимали больных вместе, потом шли в лес, и там всегда он встречался с крестьянами (впоследствии я узнала, что это были подпольные работники), и он мне много говорил о революции, о перевороте и о Ленине, которого я также полюбила, как он любил. Я их оставляла, а сама углублялась в лес, где собирала грибы и рвала цветы, а он подкрадывался ко мне сзади и внезапно обнимал… Я видела, что не может без меня быть ни одной минуты…

Возвращались мы домой с большими букетами, и нас все встречали приветливо. Если был вызов к больному в другое село, я тоже ехала, и всю дорогу он заставлял миеня петь песни, и сам подпевал, когда я пела его любимые песни "Ой, мій місяць, місяченько, ні світи нікому, тільки моєму міленькому, як іде до дому…", "Дивлюсь я на небо, тай думку гадаю…", "Ямщик, не гони лошадей, мне некуда больше спешить…" Крепко он держал меня за талию и так любил слушать, когда я пою, что подпевал очень тихо. А революционные песни, наоборот, мы пели очень громко…

Так мы незаметно провели две недели. Он получил отпуск, и мы поехали к его родным, так как занятия в фельдшерском должны были начаться с 1-го августа.

Родители жили при садоводстве, встретили нас с хлебом и кувшином с водою, при них остались только Юля и Лена… Хозяйка дала нам комнату, выход из которой был на террасу, крытую виноградом, а кругом цветы и дальше - улей. Ежедневно давали нам целую "соту" с медом на тарелке и свежих роз, и действительно жизнь была, как в раю. Одно печалило моего друга-мужа, что предстояла нам разлука. И как я его ни успокаивала, ни утешала, был он грустным и, видя меня молодую, жизнерадостную, только крепко обнимал и говорил: "Будь осторожна везде и всегда, потому что переживаем мы сейчас революцию, где нужны молодые силы, и я не хотел бы тебя потерять, так как с тобою мне легче будет бороться…"

Мы подолгу сидели на берегу реки, смотрели на луну, и ко мне тогда закрадывался страх - я думала о будущем, о борьбе, которую надо будет перенести, и прижималась к своему другу и говорила: "Нас никто не разлучит". Он только крепко меня держал и целовал. Домой возвращались поздно…

Время настало, и мой друг уехал на работу, а я вернулась домой грустная, чего-то не хватало, а ведь через два дня занятия. И вот я пошла к Тале, которая меня утешила, пошли в фельдшерское. Директор был недоволен, что я вышла замуж, потому что он хотел меня из фельдшерского прямо направить в медицинский институт, а теперь "ваш муж вас не отпустит", но все-таки поздравил и подарил стетоскоп, плессиметр и молоточек. И вот 1 августа все пришли, но нам объявили, что занятия начнутся по новому, т.е. 1 сентября - пришло извещение свыше…

С радостью прибежала я домой и стала собираться к своему другу в свой дом - ведь еще месяц могу погулять и ему помочь. Побежала в город искать, чтобы ему купить. Купила чернильницу (из которой я сейчас пишу и которая ему очень и очень понравилась - всю жизнь он только писал из неё), пресс-папье, ручку и карандаш.

Родители советовали отдохнуть, так как я была худенькая, но я и слышать ничего не хотела, мамочка напекла вкусных пирожков, мазурок, булочек и других вкусных съестных припасов, и я уехала в тот же вечер, мне так хотелось сделать сюрприз внезапным своим приездом и рассеять его грусть и задумчивость, которая появилась у него при первой нашей разлуки. Приехав на станцию Коростень, я должна была ждать несколько часов поезда на Овруч. И вот на станции Коростень были собраны рабочие и вообще много другого люда, ораторы вскакивали на стол и говорили и говорили очень много за временное правительство, за свободу, и я была, как в чаду.

Многое открылось мне перед глазами, я чувствовала, что надвигается новая, светлая жизнь для всех, и нашему бедному крестьянину и рабочему - всем угнетенным и порабощенным - станет легче жить на свет. И такая радостная приехала в город Овруч, наняла подводу и с нетерпением ждала, когда смогу все рассказать, что видела и слышала своему близкому, родному другу-мужу. Наконец, приехала, соскочила и вбежала на крыльцо, а навстречу - он! Схватил меня на руки и внес в комнату, а там находился у него в гостях студент из Ленинграда (Петербурга) и, увидя такую встречу, не хотел нам мешать и отговорился, что ему надо еще куда-то зайти. Как я ни оставляла обедать, и Луша тоже уговаривал, не хотел он никак остаться и ушел.

Тогда я стала с жаром говорить о всем, что видела и слышала на станциях, и мой друг отвечал мне, что предстоит большая борьба, что это "только цветочки, а ягодки будут впереди". Он говорил, не выпуская моих рук, смотря все время мне в глаза, и я не верила, что это он говорит, - мне казалось, что я слышу все это на станциях. Прервала наш разговор Анна, которая прибежала со мной поздороваться, потом соседи пришли, а вечером учительницы и учитель со студентами. Мы играли на гитаре, балалайке, устроили струнный оркестр, пели и вообще весело провели время, но я заметила, что часто мой друг шептался со студентами, и после ухода всех я спросила его об этом, а он сказал мне, что они лечатся у него, и он им давал советы.

Пролетел незаметно месяц. С утра мы заняты были своими больными. Если вызов, то и я иду или еду вместе с ним. Вечерами у нас молодежь, и всегда все новые и новые студенты, и за пением и музыкой никто не слыхал, что он говорил. Несколько раз я присутствовала, когда он выступал на сходке крестьян. Мой друг так толково, умно говорил о революции, о том, что легче им будет жить. Все крестьяне очень любили, уважали своего фельдшера, и, когда мы возвращались домой, то я не верила, что это мой муж. Только его пожатие моей руки давало мне чувство, что имею защиту, сильную, крепкую в лице своего друга-мужа, и что я на всю жизнь связана с ним…

Прошел месяц, и мне надо уезжать. Тяжело было разлучаться, я видела в его глазах слезы, но я не плакала, крепилась, пока не осталась сама в вагоне, там я уже дала волю слезам. Но ничего не поделаешь, надо закончить фельдшерское. Приехала, и на следующий день начались занятия, так что не опоздала я.
Занятия очень были интересны, и это меня отвлекло немного от моего друга. Я стала увлекаться психиатрией, диагностикой, хирургией и вскрытиями, а также и акушерство с гинекологией меня очень занимали. Лекции проходили с 8 утра до 2-х дня в аудиториях при больнице, а потом практика в этой же больнице, так что домой я приходила к 10 вечера, а надо было еще заниматься к семинарам… Ложилась спать в 2 часа ночи, а иногда и позже, чувствовала, что здоровье уходит, но силой воли заставляла себя заниматься.

25-го октября 1917 года разразилась революция. Как гроза, пронеслась она над нашим городом. Радость была большая, но условия бытовые стали тяжелыми. Надо ходить на занятия, а кругом неспокойно - не раз свистели над моей головой пули, а я бежала в больницу или из больницы домой. Один раз царапнула меня пуля за ногу, но ничего не поделаешь… Все мы, фельдшерицы и фельдшера, как-то сплотились и говорили в свободное время только о том, что сейчас происходит в Москве и в Петербурге. Иной раз мне казалось, что я не увижу своего друга.

Раз ночью отец слышит стук (а он клал возле кровати топор) - я к дверям, а отец не пускает, но я вырвалась и что же? Слышу голос моего старшего брата Жени: он приехал из Гельсинфорса, моряк. Я впустила его к большой радости моих родителей, и он говорит, что не надолго, потому что направлен партией в Киев и рассказывает, как добирался по ночам, вдогонку ему летели пули. Он долго не мог быть у нас - не пробыл даже одной ночи - и ушел. Мы с мамой много плакали о нем, не зная, как доберется в Киев.

Также пережили много, когда приехал мой друг в такое тревожное время и привез мне продукты. Я очень журила его, а он говорил, что просто места не может себе найти без меня и волнуется, видя, что делается неспокойно. Я взяла слово у него, чтобы больше не приезжал, он обещал, но не выполнил и еще раз приехал с продуктами. А когда уехал, то была большая перестрелка с чехословаками - чего только не было тогда, переживанья большие… Я видела трупы без задней части головы или совсем без головы - это стреляли разрывными пулями, и я ходила среди трупов, думая не раз, не брат ли мой здесь или друг. Письма плохо доходили, так что, пока получишь письмо, то передумаешь все…

Приближались каникулы зимние, и я решила поехать к своему другу, как будто бы стало спокойнее. Мама приготовила меня к отъезду, я уехала. Все поначалу благополучно было, встретил меня мой муж. Был уже вечер, когда на станции Овруч окружили нас какие-то люди, отвлекли и стянули все мои вещи. Бросился за ними муж и возчик, но не нашли, а я стояла с подводой одна среди поля и плакала. Это было первое горе мое, и никак не мог меня Луша успокоить. Всю дорогу прижимал к груди, утешал и обещал лучшее сделать, но ведь я везла все новое и когда же я буду иметь это? Ведь мне пришлось сменить свое белье на кальсоны и его рубашку, пока где-то удалось достать полотна и я смогла сшить себе бельё.. Когда оставалась сама, то плакала о своих вещах, которые я сама, своим трудом приобрела. И кораллы настоящие, красные, подарок Луши, тоже были с вещами… Для меня было большое горе, когда меня бандиты так обидели.
Катались, ездили в гости - все было бы хорошо, если бы не пропажа вещей.

Один раз возвращались мы лесом, с нами был лошонок. Просторные сани легко неслись по гладкой, снежной дороге. Вдруг мой друг говорит мне: "Оглянись!" Я оглянулась и увидела огоньки и протяжный вой: "Волки!". За нами гнались, мы скорей взяли лошонка в сани, я обняла его и крепко держала, а лошади, чувствуя как бы беду, неслись вовсю. Луша крепко меня прижимал к себе, а возница еле держался - так быстро бежали лошади. Мне казалось, что мы не едем, а летим по воздуху…

А вой все ближе и ближе… Но вот и село. Мы въехали, и собаки бросились и отогнали волков. Луша всю ночь ходил и смотрел за лошадьми, потому что они были так потны, что выступила пена. Благодаря внимательному уходу, лошади были спасены. Я не забуду, как мать лошонка смотрела благодарными глазами на нас и лизала всем руки за то, что спасли её сына - всё чувствует умное животное…

Каталась я на коньках, на саночках съезжала с горки, в снежки играла - было очень весело! А вечерами - пение, музыка, беседы… Так прошли каникулы, и я с тоской оставляла своего любимого, но надо было ехать…

И вот я опять в Житомире, занятий было очень много, и практики в больнице прибавилось, так что не было времени и покушать. Стали знакомить нас с психиатрическими больным. На меня это произвело удручающее впечатление. Хороший психиатр, доктор наук Долнер, старался всё нам показать и объяснял, как своим родным детям.

И вот как-то мы вошли с ним в палату на 2-х больных, а там был один, что часто выглядывал и посмеивался. Помню, как остановился доктор Долнер и спрашивает его: "Ты чего смеешься?" Молоточек и стетоскоп держал он в приподнятой руке, и больные, видя это, как-то подчинялись, можно сказать, боялись. И когда он спросил больного, то тот сказал: "Нет головы". Только тогда заметили, что кровь от кровати другого больного стекала к дверям. Доктор быстро подошел к кровати и снял одеяло и - о, ужас: тот был без головы. На вопрос: "Где голова?" - больной, посмеиваясь, ответил: "Нет".

Нас заставил выйти (а брали не более 3-4 человек), у меня мороз по коже прошёл. Все мы волновались, смотрели в щелку и видели, как доктор открыл дверь в печку и вынул оттуда голову убитого больного. Сейчас же убийцу отправили в одиночку под строгий надзор. Оказывается, мастер, когда работал, забыл инструменты, а больной спрятал, потом совершил преступление и был доволен, что тот молчит, потому что голова спрятана в печке, - "секрет", который он открыл только одному доктору.
На эту тему очень много нам говорил доктор, и мы слушали все с большим вниманием...

В хирургии я столкнулась с операциями и увидела, что только ни делал с людьми рак. "Как я хочу быть хирургом!" - думала я тогда.

Быков, доктор по акушерству и гинекологии, тоже очень нас всех заинтересовал. Один раз он взял меня к рожающей женщине, сказал, что делать, и ушел. Не могу забыть, как я волновалась, но приняла ребенка, и, когда он пришел, ребенок был спеленат, мать-родильница лежала чистая, а детское место было в тазу. Проверил, остался очень доволен и сказал всем, что хорошая будет из меня акушерка. Они мне что-то давали, но я не взяла, домой прислали торт и цветы, и я написала обо всем своему Луше - мы писали каждый день друг другу, так скучали, в особенности он переживал за меня, ну а я за него.

В аптеке готовили мы лекарства всем отделением, конечно, под наблюдением провизора Гардона. Терапевт бросил нас к тяжелым больным - легочным, мочеполовым, печеночным, почечным и сердечным: тогда все эти больные входили в одно отделение - "терапевтическое". Много мы почерпнули от доктора Краевской, она нам очень хорошо читала лекции, и практика была у неё хорошая, старалась все свои знания отдать нам, и мы слушали и готовили ей хорошо, чем она была очень довольна. Мы проводили много времени среди этих несчастных больных, и они были благодарны нам, потому что мы очень старались, как могли, облегчить их страдания.

Но когда пришлось столкнуться с лектором по кожно-венерическим болезням, доктором медицины Красновым, для меня открылся совсем другой мир. Я не знала ничего этого, что увидела. По утрам милиция приводила несколько женщин-проституток, а также были и мужчины, которых он нам показывал и объяснял. Этих больных оставляли в больнице. Когда я стала осматривать в первый раз такую больную, то была удивлена тем, что больная была накрашена и смеялась, когда я в смущении осматривала ее и говорила, т.е. ставила диагноз её болезни перед доктором Красновым. А ей нипочем это было, еще отпускала всякие словечки, но доктор строго её останавливал. Когда мне пришлось диагностировать мужчину, я думала, что не смогу. Хорошо, что доктор вмешивался - тогда он прекращал своё
безобразное поведение. Очень смотрел за нами доктор, чтобы мы не заразились, и действительно это так преподносили, что все мы любили медицину и всё больше привязывались к своему делу.

Сейчас вспоминаю, как хорошо всё преподаватели делали! Ведь эта любовь к больному осталась на всю жизнь и, работая, я всегда близка была к больному, как говорится, сживалась с больными - старалась помочь, утешить. Видеть успех в этом для меня была большая награда. Много значит хорошее начало, хороший пример лечащих врачей и прекрасное преподавание - это дает большую пользу для больного, и это необходимо каждому медику.

И так дни проходили за днями в тяжелых условиях, но мы занимались хорошо, что показывала практика и семинары. Много приходилось готовить, потому что это был уже выпускной, последний год и близились наши экзамены. Мне не было страшно, но все-таки закрадывалось волнение…

Дали нам всего месяц на подготовку к экзаменам. В письмах меня успокаивал мой друг-муж. Он писал, что наука необходима для оказания медицинской помощи, в особенности для села, и что он ждет меня к себе уже настоящей фельдшерицей, с его помощью я буду работать. Такие письма от любимого человека еще больше придавали энергии, и я с подругой своей Талой занималась усердно, и первый экзамен по латыни сдали отлично, да и по хирургии, диагностике, психиатрии, кожно-венерическим, гинекологии, фармации и другим тоже получили отлично.

Вскрытие судебное я сделала отлично на удивление всем преподавателям, даже сама не ожидала, и директор подошел ко мне со слезами, говоря: "Зачем вышли замуж? Если не были бы замужем, то я отправил вас сам в Киев, чтобы занимались на медицинском факультете, а теперь вас муж не пустит". Хотя я говорила ему, что пустит, там у меня сестра живет, но он качал головой и говорил "нет". Так и сбылось, как говорил доктор Соболевский, но я не верила и всё-таки думала, что мне удастся поехать учиться в Киев.

Но что было фактом - это то, что я окончила фельдшерское, получила диплом и поздравления от всех преподавателей. И все студенты тоже. Вечера не устраивали, потому что не было настроения ни у кого, да и время было тревожное - революция, и мы все рвались скорее на свободу, но директор всех нас собрал у себя, и его милая старушка-жена устроила нам скромный ужин и чай, но самое главное - это слова директора, которые глубоко запали в наши молодые сердца.

Он говорил: "Прошу вас, мои дорогие коллеги, запомните первое слово к вам, не как к студентам, а как к своим близким товарищам: не будьте горды и черствы. Ваш труд принадлежит живым существам, и помните, что несчастным, а также хорошенько запомните, что много пострадавших уже сейчас есть, а будет еще больше. Вы должны быть очень внимательными. Если придется самим работать, прибегайте к книге и вспоминайте все, что проходили, не уничтожайте лекций, они будут вам полезны и при помощи их легче будет лечить…" . Пожелал нам всего наилучшего в жизни и выпил с нами вина, а потом подошёл к каждому из нас и поцеловал крепко, со слезами на глазах…

Я плакала, многие другие тоже. Жалко было, что так быстро пролетело время - эти четыре года, самое счастливое наше молодое время. Мы так были сплочены, очень многое нас связывало, и расставание было очень тяжелым - и нам всем друг с другом, и с преподавателями.

Но время настало - это было неизбежно - я прибежала домой с дипломом в руках и с криком: "Ура!" Родители, сестры поздравили, но мамочка заплакала: она чувствовала, что я уеду уже надолго, и неизвестно, когда мы увидимся.

Обсудить этот текст можно здесь