| Редакция | Авторы | Гостевая книга | Текущий номер |


Измайловский остров

Александр Левинтов


Отчего это места, покинутые Богом, заселяются черными птицами? Ведь где Его и не было, там - ни воронья, ни грачей, ни галок. А вот если был, да покинул - там они непременно заводятся. Манит их на эти места...

Сейчас купола Покрова Богородицы блистают и горят, и свежевыкрашены Царев Двор, корпуса военной богадельни и Мостовая, а полвека назад, из километровой дали угла 2-ой Парковой и 1-ой Прядильной, где медленно оседал и раскалывался под тяжестью несносной жизни наш барак, эти черные купола тупо взламывали собой горизонт и кричали, кричали мрачные стаи заунывным вороньим гаем затянувшимися и стылыми вечерами короткого детства. Ах, как протяжно пронеслось оно, коммунальное и двусмысленное, как неосторожно пришли мы на этот свет и как робко уходим теперь из него.

Вот из этого, теперь такого близкого будущего я буду смотреть на незабвенный Остров, где я никогда не жил, но в который врос.

С верхотуры любой из пяти башен гостиницы "Измайлово" Остров - как на ладони и совсем игрушечный. В зеленых кудрях ив и лип светлым праздником смотрится Царев Двор. Сюда теперь водят экскурсии и московские самодеятельные художники биржи "Вернисаж" иногда выплескивают сюда свою нехитрую продукцию.

Спортивный комплекс Острова и его окружения становится все более элитным и коммерческим. Этот сдвиг в сторону популярности и бойкости связан с Московской Олимпиадой. И гостиничный комплекс отгрохали, и заброшенный стадион восстановили (теперь он принадлежит институту физкультуры). Тылы Острова - одна из острейших и новейших язв Москвы. Здесь - международная барахолка: есть вьетнамские ряды, есть еврейские, иранские, азербайджанские, китайские, корейские, кавказской и чучмекистанской национальности - полный атас. Кстати "чурка" -- вовсе не русизм. Так по-татарски звучит "раб". Обилие чурок является прямым доказательством того, что Россия все еще - рабовладельческая страна, а правильнее - рабская: рабов много, а хозяев нет.

Подъехать со стороны Щелковского шоссе к этому балагану почти невозможно: от самой Преображенки стоит одна сплошная пробка. Как всякая бессмыслица, эта торговля пропитана криминальностью до полного насыщения. И то и дело выпадают в осадок и небытие элементы и придонные слои этого раствора. Здесь крутится как минимум три денежных потока: деньги покупателей, деньги оптовиков и скупщиков, бандитские деньги - и ни один из этих финансовых водоворотов не контролируется государством, но зато имеет жесточайшую саморегуляцию и автоконтроль.

Корпуса, пришпандоренные к храму Покрова Богородицы Тоном, ныне заняты фирмой "Электросвет", которая, кажется, еще существует. К чести этой проектной организации, относятся они к своим зданиям достаточно бережно, хотя я с грустью как-то наблюдал, как в дни весенних субботников сотрудники тщательно закапывали свой мусор в неглубокие ямы. Каждая эпоха оставляет свои отложения в недра Острова, но археологов здесь никогда не было и вряд ли будут, пока Москвой правят воры.

В Мостовой и помещениях Царева двора расположены всяческие реставрационные и художественные мастерские, многие помещения сдаются в аренду под самые невероятные дела: в конце 80-х, на заре псевдодемократии сюда согнали тт. нардепов Верховного Совета СССР, которым мы вешали лапшу на уши о принципах управления и демократии. Жадные лохи глотали не воздух свободы слова, а слухи о том, где, как и чем можно поживиться на демократической основе. Мне, кстати, на этих сборищах и орищах чуть не обломился заказ на проведение серии игр "Хозяйственно-экономические концепции развития страны" - деньги перехватил коллега и провел серию игр по имитации гражданской войны в стране: каждый получает то, во что играет..

8 мая каждого года у фонтана перед храмом собираются бывшие обитатели Острова, называвшегося в 50-е годы городком Баумана. Островитян расселили с Острова в Новогиреево, Вешняки и другие выселки в начале 60-х. Я непременно расскажу об этом обществе, но чуть позже.

Моя измайловская жизнь оборвалась рано: я еще Университет не успел закончить, как женился и переехал к жене, в Беляево. И приезжал уже сюда не как домой, а в гости и поностальгировать. Как мы привыкли это делать? - На берегу, расстелив газету с луком, черняшкой, селедовкой подешевле, пятком вареных картошек или яиц, веселой гурьбой поллитровок, четвертинок, жигулевского. Что немцу смерть, то русскому по барабану. Здесь, в какой-то недостроенной купальне я в порядке ностальгии познакомился с немецкой жидкостью для ращения волос - ничего особенного, такая же гадость, что и жидкость по удалению волос, чистый денатурат по цвету и вкусу, только импортный.

Стояла там еще вышка для прыжков с парашютом. На трезвую голову я как-то не понимал, зачем мне надо с нее прыгать, а на другую голову туда тщательно не пускали. Так ни разу и не прыгнул, хотя позывы были.

В детстве мы, жившие на границе цивилизованного мира и неистовых в хулиганстве Балкан (нас разделял овраг, ныне засыпанный и застроенный), часто ходили на Серебряно-Виноградный пруд купаться или ловить подъемником рыбу (десятком этих рыбин можно было заполнить целый наперсток, эта порода так и называлась - мальки). Дорога к озеру шла огородами, где мы воровали зачем-то мак - что с ним делать, особенно, если зеленый? Огороды никем и никак не охранялись, но трогать чужие помидоры, огурцы и морковку мы не смели, а вот мак зачем-то обрывали, юные наркоманы.

Плавать я научился в лягушатнике, расположенном на противоположном от нас берегу недалеко от запруды, куда впадал пруд, неся свои воды под землей в Хапиловский пруд, соединявшийся таким же образом с Яузой, воображение будущего географа рисовала мне мутные струи нашего пруда, впадающие в Каспийское море вместе со всей прочей Волгой). Сначала научился нырять и тонуть, а потом постепенно освоил плавание по-шариковски. Была еще такая забава островных пацанов: раскачиваться на шине, подвешенной на крепком суку или ветке дерева у воды, а потом, сильно раскачавшись, сигать раскоряченной лягушкой в воду. Мне этот вид спорта был явно не по зубам. К тому же там постоянно кто-то тонул с концами, чего мне откровенно не хотелось по малолетству и непрожитости еще многих лет жизни. Я иногда теперь думаю, что правильно сделал, что не утонул в детстве и не попал под поезд, и не рухнул в ущелье по молодости, и не сиганул с моста в ту ночь, а то б вы меня сейчас читали бы, а то б я получил сегодня очередную зарплату.

Сам пруд был по большей части мелководным, с тинистым и илистым дном, без пляжей. В воде плавало множество пиявок, но с ними у нас разговор был короткий. Купались мы обычно до синевы и стука не только зубов, но и всего скелета. Разогревались быстрым бегом и не понимали, чего это растелешенные взрослые просто валяются на берегу, а они, оказывается, загорают так.

Мы ходили купаться также на Ольняный и другие лесные пруды, они были гораздо дальше, но зато интереснее. На Ольняном, например, водились тритоны, а в песке поблескивало золотце - слюдяные крупинки. Здесь я встретил свою Аннабеллу. У каждого, наверно, в жизни была своя Аннабелла - предтеча всех будущих любовей, порочных и возвышенных, предтеча, равных которой уже никогда не будет, и это становится ясно еще в детстве, при встрече с ней, и потом всю жизнь ты понимаешь, что она была, но слишком рано для тебя, и если ты заживешься на этом свете, не растратив себя до конца, то непременно, в память об этой фее, впадешь в конце пути в какую-нибудь педофилию, как самый распоследний Гумперт Гумперт..

Ее звали Инга Медведева из соседнего 4-го "Б", и мне она показалась в коричневом мокром купальнике недостижимо прекрасной и недоступно соблазнительной. Я даже не решился влюбиться в нее, так неожиданно хороша она была. Я, конечно, много раз и много лет видел ее потом, но никаких чувств она, одетая в школьную форму, не вызывала и ничем не отличалась от всех других девчонок школы.
Мы встретились много-много позже, на пятидесятилетии нашей школы, где-то в конце 70-х, уставшие и измотанные жизнью до ранней и недоброй старости. У Инги была более или или менее благополучная семья, какая-то более или менее нормальная работа. Как и все, она выглядела более или менее прилично. Я долго вглядывался в ее лицо, пытаясь найти хоть крошечные золотинки Аннабеллы. Она улыбнулась моему разглядыванию, добро и устало - и так и не узнала, чем же она была в моей жизни всю мою жизнь.

Ну, вот, а теперь об островитянах.
В 1923 году Остров перешел в ведение авиационного завода "Салют" и стал обиталищем около пяти тысяч работников этого предприятия и их семей, спальным цехом этого завода. Чтобы вселить такое изобилие человеческих душ туда, где скромно проживало до этого 500 инвалидов, пришлось серьезно перестроить все три корпуса, превратить каждый этаж в два, понаставить перегородок (в результате, у кого-то окно оказалось у пола, у кого-то - под потолком, у кого-то в левом углу, у кого-то - в правом, но ни у кого - на нормальном месте), создать коридорную систему с общими кухнями и туалетами.

Молодые и жаркие, строители новой жизни быстро переженились и начали интенсивно размножаться, что быстро привело к перенаселенности совковчега. К тому же пошли социальные завихрения: в Мостовой башне завелась коммуна "Коммунар" из особей обоего пола от 13 до 18 лет. Эти продолжали сексуально-производственные отношения при полном безбрачии. В конце концов, несмотря на статьи в "Комсомолке" и "МК", коммуну разогнали за пьянку и аморалку.

Невероятная скученность и острое понимание, что улучшения жилищных условий на заводе, к которому они все приписаны, не предвидится, по крайней мере в этой инкарнации, породили особую атмосферу жизни островитян. По сути, они оказались робинзонами коммунизма, не по убеждениям, а в силу жизненных обстоятельств вынужденных строить коммунистическое общество. И они его построили!
Здесь дети по существу были обобществлены и могли найти еду, приют, ласку и наказание в любом пенале. Здесь преобладали совместные формы труда и отдыха, и волейбольные мячи, признак и символ здорового образа жизни, стучали до захода. Здесь летними душными ночами люди расстилали половики и дорожки и спали все вместе, покорпусно, под открытым небом и яркими, ярче кремлевских, звездами. Здесь стоял строгий и здоровый моральный климат - и с самым тяжким преступлением, пьянством, островитяне разбирались сами, сажая напившегося в холодную на ночь. Потом провинившийся должен был смастерить что-нибудь ребятишкам.

Здесь была своя почта и начальная школа, своя аптека и пекарня, керосинная лавка и продмаг, своя баня, оставшаяся от инвалидов, с адской парилкой и работающая в режиме день женский-день мужской. Были и свои сады-огороды.

Советская власть отменила все религиозные праздники, но не смогла запретить драки стенка на стенку в конце зимы. Эта сугубо русская версия венецианского карнавала берет свои начала еще в язычестве и, как мне кажется, представляет собой мистерию дефлорации покровительницы города.

В советское время эти ритуальные драки проходили в три раунда: сначала на лед Серебряно-Виноградного пруда выходили пацаны, островитянские и какой-нибудь измайловской улицы. Затем, после малой крови из носопаток, выходили парни - и дрались также до крови, а порой и увечий. В конце шли матерые мужики. Тут уж шла настоящая кровь и нередки были смертоубийства. Смерть на миру и в драке красна, а убившего никто не преследовал: он ведь всего лишь исполнитель жертвоприношения. Это понималось всеми однозначно и утробно - вслух об этом никто не говорил.

Затейливо жили островитяне, и все им, признаться, завидовали.
Измайлово же приобретало общемосковскую славу и известность: в Измайловском парке культуры и отдыха имени Сталина построили детскую железную дорогу, в лесу разместили разных ветеранов революции и других привилегирантов, затеяли огромный, на сто тысяч зрителей Олимпийский стадион и даже начали строить самую большую, трехпутную станцию метро (проведение Олимпиады перенесли, правда, в Берлин). Измайлово, входившее в Сталинский район, обещало стать патронируемым великим вождем, но что-то тут не заладилось и блага на район не посыпались. От той предвоенной спортивной лихорадки остались в Измайлове два маленьких стадиона - "Авангард", который некоторое время был "Трудом", и "Медик", куда слетались со всей Москвы врачи и студенты медицинских вузов на сдачу зачетов и свои крохотные олимпиадки. Был здесь также и городошный стадион, где дубасили по круглым чуркам чемпионы и знатоки городошного искусства. Богато Измайлово также теннисными кортами и волейбольными площадками, а одно время здесь процветал багидром.

Во время войны Измайлово и Остров сильно опустели: эвакуация. Оставшиеся копали картошки в колхозе, что располагался между Первым и Вторым лесом, работали на торфоразработках по берегам Серебрянки, заготавливали дрова и сильно повырубали Первый лес.

Осенью 1941 года, немцы, верные своей тактике, прорвались в Измайлово со стороны шоссе Энтузиастов на мотоциклах, навели шума и паники, но вынуждены были вернуться к своим - растянувшиеся коммуникации сделали немецкие танки тихоходными, а одними мотоциклами Москву не возьмешь: это все-таки не Киев.

Три поколения островитян, проживших в самой большой коммуналке в мире, не зафиксировали этот факт в книге рекордов Гиннеса, а потому остались лишь в устном фольклоре 8 мая каждого года, под водочку и первые робкие овощи.

Прежде, чем отдать Остров заводу "Салют", НКВД расстреляло уцелевших военных инвалидов: не знала Советская власть, что с ними делать. С одной стороны, они - народ, тяжкую солдатчину прошли, с другой, хоть и инвалиды, а присяге ненавистному царю верны и цацки свои снимать с себя не хотят и в Бога веруют. Потому и постреляли их, вывезя куда-то подальше. Тогдашние швондеры и шариковы в страданиях русской солдатской души не разбирались - не до того им было, потому как грянуло их время. Гохран потом подводами долго вывозил золото, серебро, прочие драгметаллы и камушки из Храма, хотели Храм взорвать, да больно жилфонд оказался нужен. А вот Церковь Иосафа, царевича Индийского (Будды, стало быть, причисленного, как известно, к лику православных святых), взорвали - и я еще застал кучу белого камня на месте этой, говорят, изумительной по красоте церкви.

Тон построил на Острове эти три громадных и нелепых корпуса, примыкающих к Храму Покрова Богородицы, а также небольшие семейный и офицерский корпуса, комендатуру. Солдаты сами построили себе баню, железный фонтан, въездную арку, малую копию Триумфальной, развели сады и огороды, не потешные, а себе в пропитание, наладили систему полива, в общем, создали образцовое хозяйство.

Военная Измайловская богадельня принадлежала капитулу Александровского ордена. Кавалер этой награды обязан был внести в капитул до 1200 рублей на содержание военных инвалидов. В случае, если у награжденного не было достаточных для взноса средств, его полк делал это вскладчину. Первоначально богадельня была рассчитана на инвалидов войны 1812 года, но, по непрерывности войн, которые вела имперская Россия, шло бесперебойное пополнение обитателей богадельни.

Несмотря на высокую степень самообслуживания, инвалиды пользовались услугами примерно 500 человек разных специальностей: врачей, поваров, конюхов и т.д. Было здесь и свое кладбище, ныне окончательно забытое и потерянное. Я смутно помню, что могилы находились недалеко от комендантского корпуса, в самой потаенной части Острова.

Почти весь 18 век Остров простоял в глубоком запустении. Любимая сестра Петра затевала здесь было театр, но его зашикали как дьявольскую потеху. А при юном Петре здесь было лихо.

Измайлово - колыбель русского империализма.
Все мальчики любят играть в оловянных солдатиков из олова, бумаги, дерева, пластика или еще какого неодушевленного материала. А этот мальчик любил играть в живых оловянных солдатиков, своих однолеток, набранных из окрестных сел и деревень - Измайлова, Преображенского и Семеновского. Потешные бои потешных полков, ставших впоследствии гвардейскими и самыми верноподданными, по сути не научили Петра ничему, ведь консультировали его не военспецы, а кокуйские купцы, Лефорт и прочие немцы. Идея регулярной армии, реализованная Петром, оказалась роковой для России, где все понимается буквально: регулярная армия стала регулярно воевать, потому что, имея миллионы солдатиков, великовозрастные дитяти, сидевшие и сидящие на русском престоле, наследственным образом любят переставлять фигурки несчастных. Немного, ох, немного побед удалось одержать этим потешным армиям, да и то все больше не у себя дома и не за свои интересы. Чаще войны выигрывались морозом или еще большей дуростью противника, а победы Скобелева на Балканах и Суворова в Европе - это счастливые исключения из военной истории страны, не спасавшие ее и не дававшие ей ничего.

Здесь же, в Измайлове, Петр нашел в сарае старый ботик. Голландцы отремонтировали его и научили Петра ходить под парусами байдевинд и фордевинд, по ветру и против ветра. Так в материковой стране появился морской флот. Силой оружия пробив окно в Европу, мы просунули в это окно вовсе не прилавок и не торговый флот, который возник много-много позже, а военно-морские силы, став постоянной угрозой европейскому миру и на Балтике, и на Черном море.

Ботик, "дедушка русского флота", ныне покоится, кажется, в Переяславле Залесском. Впрочем, этих ботиков разбросано по Руси, что музеев Ленина.

После Хованщины и стрелецкого бунта, жестоко подавленного нервным самодуром, Петр заточил Софью в Измайлове, а затем, боясь ее и ее сторонников, в Новодевичий монастырь, где та и сгинула. Москву после этого Петр бросил и начал строить на болотах только что завоеванной Ингерманландии новую столицу с окружающими ее версалями.

Один раз за всю свою историю Измайловский остров блистал столичными гранями.

Это случилось при Алексее Михайловиче.
В 1654 году Измайлово с его окрестностями и охотничьими угодьями (Соколиная Гора, Сокольники) переходит во владение царя и находится в ведении Тайного приказа, а затем - приказа Большого дворца, из которого позже вырастает департамент уделов, УД ЦК КПСС и УД администрации президента РФ.

Именно тогда Измайлово становится Островом: по руслу Серебрянки и ее старице создается Серебряно-Виноградный пруд. Виноградным северная часть пруда названа, потому что к нему выходили виноградники, разведенные царем на Острове, а Серебряным - потому что в южную протоку пруда запустили огромнейших рыб (по другой версии, выстлали дно и берега серебром). Остров соединялся с матерой землей пузатым мостом, в начале которого поставлена Мостовая башня: внизу стоял караул и производились экзекуции, в четверике второго яруса размещалась и заседала боярская Дума, в верхнем восьмерике предавался молитвам царь. Тишайший, прирастив к России, как никто до него и после него, земель и на запад (Прибалтика) и на восток (Сибирь) и на юг (Предкавказье), основным своим занятием, после молений, считал все-таки делание и воспитание детей. Мостовая башня замечательна была уникальной и весьма хитрой системой отопления.

Центральную часть Острова занимал белокаменный Царев Двор с многочисленными службами и парадными въездами. Вне Царева Двора были поставлены церковь во имя Иосафа-царевича Индийского и величественный собор Покрова Богородицы, построенный костромским мастером Кузнечиком по подобию кремлевского Успенского собора. Патриарх Никон упразднил строительство шатровых храмов, посчитав их за языческие. Измайловский собор потом много раз дублировался в других местах России, в той же Костроме. По внутреннему убранству храм Покрова считался одним из лучших и богатейших.

Внутри Двора сначала стоял трехсотглавый деревянный дворец, который был заменен по прихоти второй жены царя Натальи Кирилловны Нарышкиной на еще более затейливый и деревянный же.

Измайлово считалось праздничной резиденцией царя, жившего также в Кремле и Коломенском.

Собственно, по одной из легенд, именно при Алексее Михайловиче Измайлово и было названо Измайловым, в честь любимого шута царя, татарского князя Измаилки.

Много забав и чудес было понастроено в Измайлове: Пасека, Зверинец, Аптекарский сад, парники, оранжереи, волчатник, гирлянда прудов в лесу и огромная запруда на Серебрянке, диковинные огороды, разводился тут и хлопчатник, виноград, действовала стекольная фабрика, свезены и расселены вокруг прудов целые деревни изо всех краев России (до недавнего еще времени сохранялась в Измайлове улица Хохловка) - настоящая империя в миниатюре, первая выставка достижений народного хозяйства и первая потемкинская деревня.

Измайлово шумело и гремело шутихами, фейерверками, охотами, затеями и праздненствами.

И что-то радостное, неопределенно веселое, так и укоренилось в Измайлове и утаилось в его земле.

А до Алексея Михайловича Измайлово принадлежало боярину Ивану Романову. Во время Смуты здесь был острог, а еще ранее оно незаметно прозябало, начиная, как минимум, с 1389 года, первого упоминания о своем существовании.
Может быть, когда-нибудь, археологи доберутся до этих мест и вскроют потаенные пласты измайловской истории и восстановят ее во всей полноте и протяженности, вплоть до того места и времени, как увидел на дубу первый приехавший и осевший здесь большую черную птицу, вестника вечности.

Не покидай меня, Благой и Правый,
И черных птиц не посылай.
Где б ни был я, пустой, усталый,
Измученный, больной - пускай:
Ты отпусти меня на Остров,
Под лепет яблочных садов,
Ты подари мне детство снова
И росы радужные снов.

И я - в любой дали и выси,
Из всех притонов и могил,
За нитью непрерывной мысли
Я притеку в мой Израил.
И брошусь на прощеный берег,
К корягам старых, милых ив,
Свободный от забот и денег,
И все грехи Тобой простив.

 

Обсудить этот текст можно здесь