| Редакция | Авторы | Гостевая книга | Текущий номер |
Великий город.( из новой книги "Пятна на карте")
Александр Левинтов
Взгляд на картуПервое, что бросается в глаза при взгляде на карту города, -- профиль человека, прочерченный рекой Москвой. Повернут этот профиль на восток, демонстрируя и подтверждая истинные ориентации города. Голову венчает корона Кремля. Центр головы совпадает с географическим центром города, расположенном в Замоскворечье в треугольнике между церквями Большой Климентовской, Николой-в Пыжах и "Всех скорбящих радости", на Ордынке (эту задачку по поиску центра задал мне как-то главный археолог города в музее истории и реконструкции Москвы, более всего его поразило, что решение заняло всего минут десять, но ведь и географы кое-что умеют!).
Там, где расположено сердце, в Коломенском, в крутом овраге за оградой, спадающем к реке, лежит камень, которым Егорий-Землепашец поразил Змея. Камень тот живой и ежегодно понемногу прибавляет в объеме и весе. Ключи, бьющие окрест, считаются целебными, а к самому камню приходят молодые женщины, страдающие бесплодием. С молитвой - помогает. У камня и ключей часто проходят молитвенные собрания баптистов и представителей других протестантских конфессий.
Егорий (Георгий)-Победоносец, изображенный на московском гербе, относится к числу тех выдающихся личностей, что владели секретами и тайнами геомансии - энергетических потоков планеты. В узлах сопряжения и слияния этих змеевидных и многоголовых потоков они -- св. Георгий, св. Михаил, античный Персей - пригвождали камнем или копьем эту энергию, превращая место в святыню и salva terrа, спасенное место, вокруг которого и формируются великие города. Так, вокруг извечно святых мест и жертвенников, полных укрощенной энергии, возникли многие знаменитые города - Иерусалим (на месте Салема после того, как на скале первый первосвященник Малхиседек установил скинию при Аврааме), Рим (на месте жертвенника, установленного Ромулом), Афины - на месте превращения царя Кадма в каменного змея и так далее.
Я пристально вглядывался в изображения мужского профиля реки Москвы, начиная с Мичуринского плана 30-х годов 18 века и кончая современными космическими аэроснимками и картами, и с удивлением обнаружил, что этот профиль...стареет. 250 лет тому назад это был молодой человек с выразительными чертами лица, теперь же - оплывший и чванный контур ожиревшей надменности. Реки живут и стареют, почему же их след не должен стареть?
Нескушный садВесь 18 век Москва неуклонно, порой стремительно теряла население. Знать, чиновный и военный люд, а за ними купечество, крепостная прислуга потянулись в новую столицу. Это, однако, не портило матушку: она обрастала дворцами и усадьбами вельмож, как лояльных новым порядкам, так и оппозиционных. Были среди них и те, кого сегодня можно было бы назвать новыми русскими. В их числе - сын любимца Петра, Акинфия Демидова, Прокофий Акинфиевич, не в пример своему папеньке, -- изнеженный, холеный барин, если верить известному портрету Дмитрия Левицкого, баловень и затейник, какими Москва всегда гордилась и славилась.
Прокофий Демидов заложил меж Калужской дорогой и Москвой рекой богатейшую и причудливую усадьбу Нескушное (в грамматике екатерининских времен), не уступающее ни Кускову, ни Останкину, ни Архангельскому, ни другим подмосковным версалям. Павильоны, беседки, променады... Место становится аристократическим и недоступным черни: "худо одетые и в лаптях пропущаемы не будут" (И.Е. Забелин, Опыты изучения русских древностей и истории, ч. 1, М., 1873, стр. 467)
Знаменито Нескучное было своим ботаническим садом, заложенным в 1756 году. В 1781 году академик Паллас составил каталог этого сада, насчитывавшего около 2200 видов растений, однако уже через пять лет число видов растений удвоилось.
К тем же временам относится и строительство Нескучного дворца, где ныне располагается Президиум Академии наук.
Вскоре Демидов продает огромное Нескучное частями графу Орлову, князю Голицыну и князю Трубецкому.
После войны 1812 года и пожара Москва быстро отстраивается по великолепному плану Бовэ. Нескучному пришлось маленько потесниться: ближе к Крымскому валу Николай 1 строит два гигантских больничных комплекса: Первую и Вторую Градские больницы. Тем не менее, Нескучное продолжает быть самым популярным местом отдыха и развлечений богатой Москвы.
И даже когда при первых годах советской власти многие сады, парки и рощи Москвы пошли на дрова, в Нескучном многое уцелело, хотя, конечно, ботаническое великолепие было утеряно навсегда.
В 1934 году милое и отрадное москвичам Нескушное превращается в ЦПКиО имени М. Горького: строится огромная входная арка, перед которой Иван Шадр поставил свою ставшую знаменитой и самой растиражированной скульптурой советской эпохи "Девушку с веслом".
ЦПКиО становится образцово-показательным аттракционом советского образа жизни, самым карнавальным символом счастья по-советски. Тиры, качели-карусели, Чертово колесо, силомеры, лодочная станция, причал для прогулочных катеров, цветники, клумбы, избы-читальни, шахматный клуб, билльярдная, бесконечные соки-воды, пиво-воды, мороженое, газировка, кафе и рестораны, туалеты-бомбоубежища, беседки и лавочки для влюбленных в Валентину Серову и просто влюбленных, Зеленый театр, эстрады, летний кинотеатр, корты, спортплощадки - напихали сюда всего. Самый же большой аттракцион - метро, соединявшее ЦПКиО с другим злачным местом, парком в Сокольниках. Как и вход в эти парки, посещение метро было бесплатным, но по профсоюзным пригласительным билетам, исключительно для трудящихся. Тут духарился и оттягивался Дядя Степа и другие идолы соцреализма.
Я впервые попал в этот соврай в самом конце 40-х. Помню, как ревел и сопротивлялся, не желая погружаться в скуку культуры, к которой испытывал недетскую брезгливость. Однако меня уговорили и притащили - вся семья хотела побывать в этом чуде.
Много раз я потом проезжал мимо этого места без всякого интереса и желания: ну, ЦПКиО, ну, не ЦК, слава Богу, вот если б без этого К, глядишь, бы и зашел, а так - не-а.
Краем сознания я знал, что зимой здесь знаменитый каток, где можно познакомиться с самыми клевыми московскими мочалками, но на коньках я всегда стоял нетвердо. Да и с этими мочалками чувствовал себя неустойчиво, морально и физически - типичный комплекс гадкого утенка.А еще парк, особенно после фестиваля молодежи и студентов, был местом встречи педиков, наряду со сквером перед Большим театром. Чтоб отличать друг друга от остальных, они носили в нагрудном кармане рубашек и пиджаков расписные деревянные ложки - я чуть не до самой старости стеснялся пользоваться этим невинным инструментом, чтобы кто-либо не заподозрил меня в постыдно-преступной ориентации.
А потом был Университет - и девушка, которая так целомудренно меня любила и которую я любил еще более целомудренно (мы так ни разу и не поцеловались), согласилась пойти со мной после бутылки замороженного шампанского с мороженым в кафе на Арбате в ЦПКиО на танцверанду. По июльской жаре нас, наверно, сильно развезло, потому что потанцевать нам так и не удалось: строгая дама что-то такое сказала нам и выдворила во внешнюю знойную твердь. Мы были обескуражены прерванным интимом и ожиданием того, что я, наконец, заговорю о нас, а не о природе или музыке. Двухлетний роман оборвался на позорной струне - и больше мы не виделись ни разу, стесняясь своего позора.
... А потом был Университет, досрочная сдача экзаменов и зачетов и ставший привычным маршрут на утреннем такси в "Пльзень", знаменитый своим чешским и немецким пивом, горячими шпекачиками и вкрадчивым голосом официанта: "воблы, леща не желаете?". Конечно, желаем! Еще как желаем! Это другие страдали и мучились на одну стипендию, а я, например, в трех местах спал ночным сторожем за 60 рублей в месяц на каждом рабочем месте, работал лаборантом в Поволжской экспедиции, подрабатывал на военной кафедре чем-то там с шаро-пилотами, на биофаке и в институте гигиены служил подопытным кроликом, рисовал неумехам синоптические карты по пятерке за штуку и потому воблу и леща желал искренне и по взаимному согласию с этой самой воблой.
Приятно сидеть, скинув досрочно очередной экзамен, в многозначительной полупустоте ангарного зала, слушая гулкие удары шаров по кеглям в соседнем боулинге, поглядывая на наш родной Пентагон на противоположной, Фрунзенской набережной, тянуть пиво, обсасывать воблины ребра, ни о чем не мечтать и ни о чем не думать - быть воплощенным идеалом советского человека, курить "Шипку" и обсуждать шансы "Динамо" в этом сезоне.
А потом кончился и Университет.
Мы ходили в ЦПКиО частенько, так как работа, вот она, рядом, на Старомонетном. "Пльзень" уже закрылся навечно, как Неизвестный Солдат, пошли рыгаловки, тошниловки, гадюшники и стоячки из пивных автоматов по двадцать копеек за более чем неполную кружку, и эти омерзительные очереди - не будь их, отоварились бы парой пива и по домам, а когда отстоишь битый час по жаре или под дождем, поневоле возьмешь на грудь десяток кружек, а там пошло-поехало по кружалам и вертепам. И все, как и везде, -- омерзительно загажено шелухой, объедками и мочевыми струями по кустам.Конечно, бывали и ресторан "Кавказский", и кафе "Времена года", но все это быстро скатывалось вниз пьяной и неразборчивой массовкой, шашлыки становились все хуже и хуже, пока совсем не исчезли: в кабак приходилось нести все свое - и выпивку, и закуску, и сидеть у протухшей воды, наблюдая, как еще более, чем ты, бухие кампании катаются на лодках, визжа и матерясь.
Студенты МИСИСа и Горного проникали сюда сквозь дырки в заборе, отделявшем эти институты от парка, вход в который стал давно уже платным. Они были здесь почти хозяевами.
Пока ЦПКиО не облюбовали десантники. То, что они творят здесь на свой праздник ВДВ - ни одному гарлему в Нью-Йорке или Лос Анджелесе не снилось, но бузят ребята здесь практически круглый год.
В 70-м я участвовал в переписи населения. Мой инструкторский участок включал Дом на набережной, весь Бабий городок, левую сторону Ленинского проспекта до здания Госстандартов и правую сторону - до Нескучного дворца и почти весь ЦПКиО. Вот когда я узнал и увидел задворки и притоны в закутях Первой и Второй Градских, что примыкают и сливаются с ЦПКиО. Здесь были и настоящие малины-притоны, куда никакая милиция не совалась годами, и коммуналки-клоповники и самые настоящие трущобы. Впрочем, настоящие-то трущобы были не здесь, а в Бабьем городке, ныне вычищенном и взломанном полностью.
Ох, нескучно здесь было, но страшненько!
Застроен был Ленинский перед самой войной унылыми и скучными, как вся сталинская эпоха, домами для разной наркоматовской элиты и припартийной шушеры.На Ленинском, что тянется вдоль парка, было у нас несколько излюбленных точек: "Молдавские вина", где на 23 копейки из бочки наливали простое столовое сухое - и это было пристойно. Было кафе "Паланга" -- чопорно прибалтийское место с претензией на изыск и интеллигентность, рыбный магазин, магазин "Спартак", "Диета", Пятая Градская, Президиум АН - притон блатных и приблатненных от науки. Завершалось все это двумя полукруглыми зданиями, которые строил зэк Солженицын с сотоварищи.
И так бы осталось это московское пятно для меня самым затрапезным и обыкновенным ЦПКиО им. Горького, если бы не романтическая смоленская девушка из Керосинки.
Мы познакомились случайно, в "Ивушке" на Калининском. Такие знакомства умирают быстро.
А она стала таскать меня на вечера в свою Керосинку, в Консерваторию, я как-то воспрял при ней к давно и прочно заброшенному прекрасному. Однажды я провожал ее в Смоленск, домой. Была отвратительнейшая погода, почему-то всегда присущая Белорусскому вокзалу. "Поедем со мной", -- сказала она. И мы простояли в тамбуре до самого Смоленска, и в этом стоянии было так много разговоров и чего-то сверхестественно возвышенного и романтического. "Дальше не надо", -- сказала она в Смоленске, -- "меня в городе все знают".Измученный, я вернулся в Москву первым же встречным поездом (трешка любого достоинства любой проводнице любого класса вагона - и хоть до Владивостока стой в тамбуре) и поклялся, что больше не буду таким дураком и больше никогда не встречусь с ней.
Но она вернулась и нашла меня. Стояло вкрадчивое бабье лето. Мы оказались в парке, пройдя мимо спортивного магазина "Спартак", теннисных кортов и столов для настольного тенниса. Мы устроились на солнцепеке, под резными тенями огромного клена, вооруженные парой бутылок "алб-де масэ" и сто пятьюдесятью граммами порезанного пошехонского. И мы (наконец-то!) нацеловались, и это было так по-шальному счастливо, так терпко и жарко, и вот тогда я впервые понял и вспомнил, что ведь это - Нескушный сад.
Когда-нибудь метро "Ленинский проспект" переименуют, да и сам парк превратится опять в Нескушный сад и, может быть, это злачное место вновь обретет свою любовную, восторженно-юношескую суть.
Сквозь фотовспышки
Уходящего к закату
Такого юного и опьяняющего года
Под глубочайшими
И ждущими явления луны
И звезд лучистых,
Как глаза твои,
Забитыми богами небесами
Я, неуклюжий, робкий,
Опьяненный,
Счастливый до безумия,
И ты - чего ты ждешь?
Каких миров посланка?
Пусть этот водопадный месяц,
Пусть наш сентябрь
Нас не покинет, листья -
Салют любви и нежности салют.
Мы не умрем, мы навсегда
Останемся на этом месте,
Как монумент любви,
Как лучшее, что было
И что будет, и что когда-нибудь
Толпа и гении ее поймут
И назовут тобой,
Нескушный сад, Нескушный сад.
Обсудить этот текст можно здесь