Portfolio

Налей еще и поцелуй меня, милый

Александр Левинтов

Если бы какой-нибудь залетный ангел оказался вечером над благополучнейшей и богатенькой Кармелью с ее одно-двухэтажными домишками (не менее миллиона каждый), да еще чтоб крыши у этих домишек посносило бы какой-нибудь неведомой силой, то ангел бы увидел, что в каждой клеточке и комнатушке тулится и ютится одинокая душа, запечатанная в плоть, скрюченную и прижавшуюся к телевизору, компьютеру или любому другому светящемуся голубой мертвечиной плейеру. Загнанная в эту клеточку душа полощет потихоньку что-нибудь алкогольное, марихуанистое или просто злачное, например, табачище.

Микроскопические заботы и дела дня отлетают, как отлетает от костра мошкара. День, слава Богу, со своими судорогами по поводу денег, здоровья или еще какой чепухи, не отпускает на размышления и переживания, но кто же подбросил эту вечернюю бессонную пытку, заполненную собой и бездельем?

Унылая чистота нежилого обитания в доме, переполненном показными безделушками: энциклопедиями, картинами, дорогой ветошью и рухлядью, но зияющем отсутствием повседневной жизни, привычками и бытовыми традициями, порождает ощущения экспонатности всего интерьера, включая и вымытого и выбритого до внешнего блеска обитателя любого пола.

Иногда это - одиночество на двоих, когда положенные контактные упражнения закончены и можно, приняв душ и снотворное, свернуться калачиком в себя и больше не видеть и не ощущать надоевшую за все эти годы плоть чужой и чуждой души.

По воскресеньям тщедушное одиночество прерывается на общение с себе подобными. Это называется церковью и будущий-настоящий-прошлый алкоголик обоего пола призывает души взяться за руки, закрыть глаза и повторять за ним бессмысленную белиберду о чем-то высоком, выше третьего этажа. Это содержание друга друга за руки полно пустой надежды обрести некоторую энергию душевного общения, но сумма десятка, сотни или нескольких тысяч пустот всегда и все равно будет равна нулю и пустоте, такой же пустой, как и индивидуальная, персональная пустота каждого.

Большая часть живущих в Кармел и Кармельской долине - откровенные бездельники и шалопаи, счастливые последствия удачливых родителей или браков. Попавшая к ним по рождению или через постель недвижимость на самом деле весьма подвижна - в цене. И халупа бывшего художника или его жалкая студия превращается в доходное жилье или не менее доходную галерею.

Запасы оставленных или оставшихся картин, шедших когда-то по двадцать долларов за штуку, практически кончились, потому что ныне каждое полотно, в силу своей антикварности, идет уже по две тысячи, а в заначках копится то, что купленное ныне по сотне баксов за штуку, станет антик через тридцать-двадцать-десять лет.

Сто лет назад эти земли купила у местной миссии коммьюнити сан-францизских художников, осиротевших после сильного землятресения.
Художники и поныне - самая большая, хоть что-то производящая часть населения.

В душных условиях конкуренции они вынуждены резко специализироваться и бежать по узенькой тропке выбранного и найденного сегмента или лучика спроса: чем тоньше лучик, тем больше коммерческий успех, а другого успеха не бывает, не правда ли?

Один рисует голубых собак: как собак, как пятна на корове или ковре, больших и маленьких, он создает философию голубого пса и пишет по этому поводу книгу, продаваемую с очередным полотном о синей псине, печально и поучительно смотрящей на покупателя.

Напротив - галерея, битком набитая желтыми псами, - они не такие печальные и книга про них - не философская, а житейская, окрашенная социальным юмором и, конечно, желтым колером.

Этот рисует прибой. У него всего два-три прибоя трех-четырех форматов - в зависимости от метража и кубатуры жилья покупателя. Картина имеет подсветку: можно включать рассвет, закат, день или даже ночь над этой волной - и она будет светиться соответственно этому периоду суток. Можно поставить программу, которая будет переключать освещение в режиме реального времени. Собственно картина стоит около штуки, с программым освещением - около двадцати.
А этот - натюморты ваяет. Чеснок, бутылка, бокал белого столового. В день по натюрморту, чуть меняя композицию. Из трехсот картин за год уходит около сотни, остальные накапливаются на случай бессмертия: хозяин галереи платит за нереализованное по тридцатке, рассчитывая продавать каждую после смерти художника по штуке и более. Столяр загоняет продаваемые картины в рамы, разнообразие которых на порядок богаче разнообразия самих композиций: поставленные рядом, но в разном обрамлении, картины кажутся очень непохожими между собой.

Через два квартала работает другой, не менее покупаемый художник: у него в бокале красное вино, а к чесноку полагается перец.

Специализация порождает не только творческую индивидуальность: автор голубых псов потребляет исключительно джин и тоник, сразу после заката и до полной отключки. А производитель натюрмортов со стаканом мерло пользует себя только марихуаной. Осветитель прибоев пьет все подряд, но не слабее сорока градусов: его предки были русскими евреями из Варшавы.

Они стараются не общаться между собой, чтоб не сболтнуть секреты мастерства. Когда и если появляются любовники (женщины ничего в этом не понимают, они существуют лишь для репродукции), возникают, вперемешку с саморекламой и маркетингом, жалобы:
- Понимаешь, любимый, мы все здесь повязаны нашей публикой, которой надо только то, что соответствует их убогим представлениям о живописи или их обоям, а в Европе, в каком-нибудь Париже или Тамбове, живут настоящие художники, потому что они спорят сразу со всем миром и даже с Богом. Это ведь совершенно неважно, ты выигрываешь этот диспут или нет - ты в яростном мире свободы, а мы... налей еще и поцелуй меня, милый.

Обсудить этот текст можно здесь