Portfolio

"Живое вещество" академика Лепешинской

Бенор Гурфель

Отец уезжал на конференцию под вечер.
Ещё днём из соседней деревни пришла гостья - Анна Абрамовна. Она долго сидела и уныло жаловалась на своего мужа, обвиняя его в неверности, грубости и прочих прогрешениях. Мать ей сочувствовала, поглаживала Анну Абрамовну по спине и угощала вареньем собственной варки.

Илье надоело в очередной раз выслушивать историю неудачной семейной жизни Анны Абрамовны и он, собрав учебники по истории, полез на чердак, где приспособил себе место для подготовки к вступительным экзаменам в университет.

Стояло лето 1950. В стране и в мире происходили разные события. Началась холодная война. Сторонники мира во всём мире последовательно и неуклонно разоблачали подлые замыслы поджигателей войны. Здоровые общественные силы неустанно вели кампанию против космополитизма в науке и культуре, выявляя безродных космополитов, прячущихся под псевдонимами. На концертах самодеятельности молодёжь с удовольствием распевала песню, известную в исполнении Марка Бернеса "Летят перелётные птицы, ушедшее лето искать, а я остаюся с тобою, а я не хочу улетать. А я остаюся с тобою, навеки моя сторона...".Тогда же стала известна знаменитая строка Михалкова "...а сало русское едят...", которая вошла потом во все хрестоматии.

Хотя все эти события и происходили вокруг Ильи, они не оказывали большого влияния на его ежедневную жизнь. Он принимал их как заданный на дом урок, который надо выучить и ответить, хотя бы на тройку. Прошли выпускные экзамены с их волнениями и ожиданием. Неделю тому назад был получен аттестат зрелости. Прошёл выпускной вечер с речью директора, выступлениями медалистов, ужином и танцами. Илья на ужин не остался : он не был медалистом, не умел танцевать и, как это уже не раз бывало, ощутил внезапно тоску и раздражение при виде радостных и возбуждённых лиц окружающих.

Тихонько сойдя со школьного крыльца, он прошёл по ночному тихому городку и вскоре вышел к маленькому зданию железнодорожной станции. Поезд отходил через полчаса, Илья купил билет и, примостившись на угловой скамье, сладко задремал.
- Ты что тут делаешь? А ну подъём! - раздался громкий командирский басок. Илья разлепил один глаз и увидел капитана Сергеева - доброго знакомого отца.
- А я, Николай Степаныч, аттестат зрелости получил, - похвастался Илья.
- Да ну! - обрадовался капитан, - значит , ты сейчас зрелый мужик А вот проверим твою зрелость! Пошли в буфет, я угощаю! - Илья мгновенно вскочил и последовал за высокой фигурой капитана. Там они не не стали садиться, а отошли в угол, держа в одной руке по стакану, а в другой - по конфетке.
- Ну, чтоб не журились! - сказал капитан и лихо влил в себя водку.
- Чтоб не журились, - пробормотал Илья и, зажмурив глаза, стал глоточками отпивать зелье.
- Да-а-а, сразу видно твою "зрелость", - насмешливо протянул Сергеев, - доедешь домой-то?
- До-е-еду , - неуверенно ответил Илья и, стараясь итти прямо, пошёл к вагону.

Через час, сойдя на своей станции и пройдя лесом пару километров, он вышел к ОЛП-4 (Отдельный Лагерный Пункт), где они жили и где отец, сам отсидевший по ОСО червонец, возглавлял теперь лагерную больницу.

Было раннее утро. Солнце только выкатилось из-за леса, розовато освещая серую оконечность зоны: вышки по углам и длинные низкие бараки внутри. Вокруг расположились деревянные домики персонала и охраны. В лагере уже начался утренний развод рабочих бригад. Слышались крики нарядчиков, лай собак. Высокие ворота распахнулись и серобушлатные бригады, сопровожлаемые конвоирами, потянулись в лес.

Илья взбежал на высокое крыльцо и рванул дверь квартиры. Отец стоял у умывальника, тщательно, как всегда, вымывая руки. Мать возилась у плиты.
- Вот, получил! - возбуждённо сказал Илья, размахивая аттестатом.
- Ну-ка, ну-ка, покажи! - воскликнул отец и, обращаясь к матери, которой Илья отдал аттестат, попросил:
- Принеси-ка его мне взглянуть - у меня руки мокрые.
- А, взглянув, с улыбкой сказал:
- Ну, не такой, как у отца (отец закончил Одесскую гимназию с серебряной медалью), но тоже неплохо (по половине предметов стояли тройки).

Завтракали втроём. Илья уплетал любимую жаренную картошку с грибами и с полным ртом рассказывал о своих впечатлениях о выпускном вечере. Отец и мать с удовольствием слушали. Потом отец, закончив завтрак и закурив одну из двух ежедневных папирос, задумчиво сказал:
- А я вот в такой радостный день почему-то подумал о смерти... Ведь смерти по сути нет. Вот умру, и на моей могиле вырастет, скажем, ель. Так я и стану этой елью. А на ёлке птица совьёт гнездо и высидит птенцов - так я и буду этими птенцами. Так и будет этот круг бесконечно крутиться.
- Ты ничего веселее сказать не мог в такой день, - недовольно заметила мать.
- Так это, по-моему, очень даже оптимистичный взгляд на жизнь, - защищался отец.
Отец в последние годы увлекался биологией, происхождением жизни, эволюционной теорией дарвинизма, теорией борьбы за существование и тому подобными - "мухлеватыми", по выражению матери - вопросами. По его просьбе Илья перебрал и поперевозил ему всю "биологическую" полку из местной городской библиотеки, к немалому удивлению библиотекарши Анны Павловны.
- Так ты что, Ильюша, на биологический, что ли, собрался? - любопытствовала она. Илья только похмыкивал в ответ.

В день 17-тилетия отец торжественно объявил:
- Сегодня твой день рождения, сынок. Пойди в чулан и там в белой корзинке ты найдёшь мой подарок!
"Фотоаппарат!" - мелькнуло у Ильи, когда он опускал руку в белую корзинку. Но рука наткнулась и вытащила толстенькую тетрадку, на которой было написано: "Посвящается любимому сыну..." и ниже: "Дарвиновский закон о борьбе за существование в применении к человеческому коллективу". Скрывая разочарование, Илья с улыбкой вернулся в комнату и обнял отца. (С того времени Илья имел девять фотоаппаратов, а рукопись отца осталась одна).

Ещё один эпизод запомнился ему. Август 1948. Сессия ВАСХНИЛ. Газеты публикуют вступительное слово Лысенко на открытии сессии. Прочтя газету, отец задумчиво говорит:
- Как может научный доклад на научной конференции быть предварительно одобрен Политбюро ЦК КПСС? Ведь должна быть дискуссия. Ведь только в процессе дискуссии может быть найдена истина.

Илье, воспитанному в ином ключе, слова отца кажутся странными. Какое имеет значение: истина эта или нет? Если сверху сказали - значит всё.

Вообще не раз бывало, что отец ставил Илью в неудобное положение. Чувствовалось в нём какое-то отчуждение от простого и ясного окружающего мира. Излишне интеллигентная речь, улыбчивость, мягкость, эта его страсть к чтению газет.

Однажды пошли с отцом в кино. Шёл модный в те годы фильм "Кубанские казаки". Илья уже смотрел этот фильм, был в восторге и пошёл второй раз. Зайдя в зал, отец уселся, вытащил из кармана газету, развернул и стал читать. Илья оглянулся. Во всём зале читал газету один человек - его отец. Поймав иронические взгляды окружающих, Илья опустил голову.

Так они и жили, пытаясь, как все, пережить нелёгкое время.
Между тем, под руководством народного академика Лысенко начала набирать силу кампания за марксистскую биологическую науку против морганистских - вейсманистких извращенцев. Уже прошла сессия ВАСХНИЛ и газеты всё яростнее нападали на окопавшихся в рядах советской биологии врагов. Выступая с заключительным словом, Лысенко сформулировал тезис о том, что генетическая теория построена на принципе случайности. Однако истинная советская наука не признаёт случайности, ибо построена на познанных закономерностях развития.
Августовская сессия ВАСХНИЛ стала своего рода спусковым крючком, приведшим в действие целую серию подобных же разгромных для науки и практики мероприятий.

Следующей в очереди на заклание стояла медицина. Участница революции 1905 года, профессор биологии Ольга Лепешинская выступила с заявлением об открытии "живого вещества", якобы предшествующего появлению клеток. Потом в газетах писали: "...Пятнадцать лет назад в скромной лаборатории на Пятницкой улице в Москве началась первая атака на твердыни вирховианства. Атаку возглавила Ольга Борисовна Лепешинская, профессор - большевик..."

Позиция Лепешинской была немедленно поддержана Лысенко и Сталиным. В том же 1950 она стала академиком и лауреатом Сталинской премии. Более 70 профессоров, возражавших против её концепции, были изгнаны из университетов и институтов. По всем медицинским учреждениям, включая сельские больницы и поликлиники, проводились собрания, на которых обсуждалась и поддерживалась теория Лепешинской. Именно на такую конференцию врачебного персонала ИВДЕЛЬЛАГА и собирался поехать отец Ильи.

Поезд уходил вечером и часам к шести к домику, где жил доктор, приплелась телега с возчиком, чтобы отвезти его на станцию. Отец и Анна Абрамовна, которой было по пути, взобрались на телегу, отец махнул рукой стоящим на крыльце жене и сыну, возчик дёрнул вожжи, и "экипаж" тронулся.
А Илья и мать занялись своими делами.
............................................................................................................
Подвода медленно катилась по лесной дороге - "лежнёвке"- к станции. Справа и слева подступали к дороге старые, покрытые мхом сосны. Низкое солнце окрашивало окружающий лес в оранжево-зелённые тона. Было тихо, только где-то вдалеке куковала кукушка.
- Кукушка, кукушка, сколько лет мне осталось жить? - тихо проговорила Анна Абрамовна, и кукушка залилась долгим нескончаемым кукованием.
- Вот видите, Анна Абрамовна, - улыбнулся доктор, - Вам ещё жить и жить, а Вы горюете из-за каких-то пустяков...
- А сколько Вам осталось, а Борис Ильич?
- О, мне немного осталось, уж подавно меньше, чем Вам.
- А вот мы сейчас узнаем, - задорно воскликнула Анна Абрамовна. - Кукушка, ну-ка скажи, сколько осталось Борис Ильичу? Ну, говори! - но кукушка молчала и не отвечала ничего.
- Но-о, халявая! Больше жизни! - заорал возчик, лихо подкатывая к станции.

К 12 часам подошёл маленький местный состав (паровоз, четыре вагончика), и к часу ночи доктор уже шёл по деревянным тротуарам этого северного уральского города. Был июнь, стояли белые ночи, и весь город со своими деревянными домами, с черёмуховыми палисадниками, с мостом, переброшенным через горную речку, как бы тихо плыл в светло-молочном тумане.

А на утро началась конференция. Народу приехало много, было оживлённо, люди радовались встрече друг с другом. Доктор Малкин знал почти всех. Большинство из них неоднократно встречал он за прошедшие годы на раскомандировках, на этапах, в зонах.

Конференцию открыл старый доктор Зубин. Под бурные аплодисменты был избран почётный президиум. Затем слово было предоставлено начальнику санитарного отдела - майору Полищуку. Хотя и по бумажке, но довольно бойко он рассказал о внушительных успехах советского здравохранения, об отличной работе медицинской системы ИВДЕЛЬЛАГА, своевременно и эффективно восполняющей трудовые кадры, а потом перешёл к новым задачам в свете теории академика Лепешинской.

- По-видимому, вскоре государство сможет, используя "живое вещество", значительно увеличить численность нашего контингента, - наклонясь к сидящему рядом д-ру Якушеву, прошептал Малкин.
- Ох, доктор. Вечно вы с Вашей иронией. Недостаточно Вам было? - заворчал осторожный Якушев, оглядывая окружающих.

Малкин смолчал и стал внимательно вслушиваться в заключительные слова докладчика.
- Таким образом, я полагаю, что наши медицинские работники обогатятся сегодня мудростью марксистской теории Лепешинской и...и...(немного сбился он с нечитанного текста) на основе этой теории выполнят свой долг перед родиной! - немного невпопад, но с пафосом и ко всеобщему облегчению завершил Полищук.
-
Был объявлен перерыв, и все с удовольствием повалили в столовую. Там Полищук приготовил им сюрприз. Вместо всегдашних кислых щей и лапши по-флотски их ожидал украинский борщ, заправленный сметаной, и битки в томатном соусе. Непривычная еда ещё больше подняла настроение, и в столовой стоял ровный шум от разговоров, шуток и смеха. Раскрасневшиеся и оживлённые, врачи, не спеша, стали заполнять большую палату Центральной больницы, подготовленную для продолжения конференции.

Со вторым докладом выступала главврач Центральной больницы доктор Шмидт. В отличие от Полищука, она выступала тяжело и скованно, медленно подбирала выражения, часто обращаясь к газетным вырезкам и цитатам.

После её доклада начались прения. Первым выступила д-р Егорова и без особых мудрствований и литературных оборотов заявила, что она не чувствует себя особенно сильной в микробиологии, в их мединституте им читали её только один семестр. Но она полностью доверяет нашей партии и, конечно, будет использовать теорию Лепешинской в своей ежедневной практике. И пошло. Несмотря на молодость, Егорова сумела проложить ровное и безопасное направление прений. И все последующие следовали ее путём. Прения ровно катились к благополучному завершению. Д-р Шмидт, сидящая в президиуме, распрямилась и начала улыбаться. И тут случилось неожиданное: поднял руку д-р Малкин.
- Правильно ли я Вас поняла, доктор? Вы хотите выступить?
- Совершенно правильно, прошу слова
- Но Вы как будто не записывались заранее?
- Нет, но я экспромтом, займу всего три минуты.
- Ну, хорошо, три минуты, не больше, - неохотно согласилась Шмидт.
И д-р Малкин пошёл к трибуне. То, что он произнёс в свои три минуты, не укладывалось ни в какие рамки разумного поведения. Он подверг сомнению марксистскую концепцию Лепешинской. Он заявил, что насколько он смог познакомиться с описанием теории по специальной литературе, экспериментальный механизм теории слаб и сделанные выводы не соответствуют экспериментальным данным.

В комнате повисла мёртвая тишина. Из открытого окна доносилось чирикание птиц. Д-р Шмидт стала белой и вытирала лоб салфеткой.
- Прошу слова! - раздался уверенный голос, и к трибуне пошёл доктор Цацкин - блестящий хирург, работавший когда-то в Институте Бурденко, бывший зэк и местная звезда.
- Доктор Малкин здесь, сейчас, опорочил советскую науку! Кто он такой , чтобы иметь право выступать с подобными заявлениями?! Мы, советские врачи, не позволим...! С д-ром Малкиным надо разобраться раз и навсегда! Я требую...
По мере того, как он говорил, Малкин чувствовал всё более нарастающую боль в груди. Он принял одну и тут же вторую таблетку нитроглицерина, но боль становилась всё сильнее. Он начал бледнеть и терять сознание. Чтобы не упасть, он уцепился за руку сидящего рядом Якушева.
- Доктору Малкину плохо! Скорей адреналин! - громко закричал Якушев. Но Малкин уже не слышал его. Серая волна поднялась и мягко опустилась над ним.
..........................................................................................................................

А в это время, Илья, раздетый до трусов, загорал, пытаясь одновремённо сосредоточиться на описании первого съезда РСДРП. Изучение истории давалось с трудом. То и дело наплывала дремота. Илья встряхивался и, оперев голову на руки, отрешенно вглядывался в текст.
- Илья! Илья Малкин! К телефону! - раздался крик дежурного из
стоящего неподалеку домика охраны. Илья вскочил, но, пока он бегал домой и натягивал штаны, абонент разговор прекратил. Во всяком случае, когда Илья, запыхавшись подбежал к дежурному, тот выдавил, отводя глаза в сторону
- Слушай, вам с матерью надо ехать в район...Отец заболел, находится в Центральной больнице...хочет вас видеть...
- Стёп, а кто звонил-то, а Стёп?
- Звонили из Центральной больницы. Кто - не знаю. Да какое это имеет значение: кто звонил? Езжайте и всё! - внезапно озлился дежурный.

Удивлённо взглянув на Степана, Илья задумчиво пошёл домой, переваривая новость и подбирая слова, которые он скажет матери. Потом началась суетня. Они, как и все вокруг, вели натуральное хозяйство: козы там, куры, поросёнок. Надо было всем задать корм, вычистить хлев, договориться с соседкой, чтоб вовремя подоила.

Пока то да сё, наступил вечер, и они уже затемно пошли лесом на станцию. Илья дорогу знал хорошо, шёл быстро и всё подбадривал, подгонял мать. Мать отставала, её пугала лесная темнота, она задыхалась и часто останавливалась, пытаясь унять сильное сердцебиение.
- Ты, мам, не думай ничего. Просто папа заболел и хочет нас видеть, чтоб мы были около...
- Ой, нет Илья, это нехорошо с папой, это очень нехорошо, - плача, повторяла мать.
Так кое-как они добрались до станции и уже через час шли по деревянным мостовым города, приближаясь к холму, на котором раскинулись корпуса Центральной больницы. Тут силы окончательно покинули мать, и она немолодая, грузная с растрёпанными седыми волосами обессиленно опустилась на скамеечку у чьего-то дома.
- Ты беги, иди к папе... А я сейчас...минуту посижу и прийду...сил нет..., - задыхалась она.

Илья побежал к тёмным корпусам больницы. В одном из корпусов слабо светилось окно. Илья подбежал к этому корпусу и рванул входную дверь. От маленькой настольной лампы поднялась фигура, оказавшаяся давней знакомой отца, - доктор Фукс.
- Что с папой? Где папа? - задыхясь от бега, проговорил Илья.
- И доктор Фукс ответила: "Папы нет. Папа умер".

Противная тошнота подступила к горлу, и свет лампочки начал расплываться в глазах.
- Нашатырь! Быстро! - скомандовала сестре д-р Фукс, и резкий запах ударил в ноздри.
- Где мама? Где мама? - настойчиво спрашивала она, энергично тряся Илью за плечи
- Мама...там, - слабо махнул рукой Илья, и обе они выбежали во двор. А через минуту оттуда раздался нечеловеческий крик матери.

Весь день Илья провёл в хлопотах. Мать была ни на что не годна. Она безжизненно сидела на диване, вперив свои, когда-то голубые глаза, в одну точку. Пришлось ему посетить ЗАГС (свидетельство о смерти, иначе не похоронят), отдел кадров и бухгалтерию (последний расчёт), прокуратуру (была проведена экспертиза столовских биточков) и целый ряд других присуственных мест.

А в пять пополудни жалкий кортёж - подвода, на подводе гроб, за подводой 10-15 обескураженных коллег - направился к близлежащему кладбищу. У ворот кладбища стоял грек Адам - кладбищенский смотритель (много лет подряд Илья и Адам будут встречаться у этих ворот). У могилы никто не решился сказать ничего. Да, и что можно было сказать? Только доктор Цацкин, отведя Илью в сторону, негромко проговорил:
- Илья, знай, когда тебе в жизни нужна будет помощь, - ты всегда сможешь обратиться ко мне.

Обсудить этот текст можно здесь