Portfolio

Достоевский и евреи

Семен Резник

1879 год. Конец июля (по российскому стилю; начало августа по европейскому). Немецкий курортный городок Эмс. Дождливо. Федор Михайлович Достоевский проходит курс лечения на водах, но оно мало укрепляет здоровье, а только раздражает и без того взвинченные нервы. Знакомых нет, распорядок лечебных процедур не оставляет времени для работы над новым романом. В курортном городе в курортный сезон дороговизна, а денег в обрез; Федор Михайлович вынужден выехать из приличной гостиницы "Hotel de France" и поселиться в захудалой "Hotel d'Alger". Настроение от всего этого скверное. А тут еще в соседнем номере, за тонкой перегородкой, пропускающей малейшие шорохи, - два очень разговорчивых человека. Они "с утра до ночи говорят друг с другом, громко, долго, беспрерывно, ни читать, ни писать не дают", жалуется писатель в письме к жене.

Что делают в таких случаях воспитанные люди? Терпят какое-то время, ну а когда становится не в терпеж, стучат к соседям, извиняются и просят говорить потише. Так поступил бы (осмелюсь предположить) и Федор Михайлович, если бы беспокойными соседями были немцы, итальянцы, французы, русские или кто-то еще. Но соседями оказались "25-летний жиденок" с матерью. "Ведь, уж кажется, она его 25 лет как родила, могли бы наговориться за этот срок, -- язвит Федор Михайлович, -- так вот нет же, говорят день и ночь, и не как люди, а по целым страницам (по-немецки или по-жидовски), точно книгу читают: и все это с сквернейшей жидовской интонацией, так что при моем раздражительном состоянии это меня всего измучило".

Проходит еще два дня. Накопив в одиночестве злобу, Федор Михайлович разом кончает свое мучительство - таким "подвигом", который заставляет вспомнить самые скандальные сцены, устраиваемые одним из самых отвратительных бесов, Петром Верховенским. Вот как сам Достоевский пишет об этом жене: "Так как уже было 10 часов [вечера] и пора было спать, я и крикнул, ложась в постель: "Ах, эти проклятые жиды, когда же дадут спать!"".
Пожалуй, нет, до такой трусливой мелкой пакости Верховенский бы не унизился. Он все-таки был покрупнее, да и в смелости ему не отказать. А Федор Михайлович даже бравирует недостойной выходкой! Причина одна: не в меру разговорчивыми соседями оказались "жиды".
В тех же двух письмах из Эмса целый букет примеров недоброго, брезгливого, злобного отношения великого писателя к евреям. Судите сами. "Вещи здесь страшно дороги, ничего нельзя купить" -- виноваты "жиды". За бумагу и перья "заплатил чертову кучу". Почему? "Здесь все жиды". Среди отдыхающих "чуть не одна треть разбогатевших жидов со всех концов мира" -- это тоже портит кровь Федору Михайловичу.
Он позабыл в курзале зонтик, а когда спохватился, зонтика уже не было. Пришлось выложить 14 марок. Покупая, новый зонтик, Федор Михайлович поведал продавцу о своей пропаже, и тот посоветовал справиться в полицейском отделении при курзале. Там зонтик ему и вернули. Но второй зонтик, теперь ненужный, продавец взять назад отказался. Видимо, таковы были нравы германской торговли того времени. Да и до сих пор европейцы изумляются, когда узнают, что в США в любом магазине у вас возьмут назад проданную вещь, не задавая вопросов. Сообразили, видать, оборотистые американские "жиды", что так выгоднее: покупатель легче расстается с деньгами, если знает, что в случае чего может получить их назад, возвраты же не столь часты. Так вот, продавец, который помог Федору Михайловичу отыскать потерянный зонтик, но взять назад проданную вещь отказался, -- "подлец- жид".
Любопытно сопоставить этот эпизод с другим, случившимся в те же дни, и тоже из-за рассеянности. При переезде из одного отеля в другой Федор Михайлович позабыл штаны и рубашку. На следующий день спохватился о штанах, пошел назад в первый отель. "Прихожу, -- пишет жене, -- лакей сконфузился. Оказывается, что он уже их прибрал куда-то далеко в сундук себе". Федор Михайлович забрал штаны, и только позднее вспомнил, что оставил ведь и рубашку! Ее лакей тоже "прибрал". И что же? В письме Федора Михайловича ни тени негодования на вороватого лакея: он снисходителен к слабостям маленького человека. Но не надо быть Достоевским, чтобы вообразить, сколько яда и сарказма вылил бы он в своем письме, окажись тот лакей "жидом"!

Я вынужден напомнить об этих не украшающих великого писателя фактах в связи с тем, что в недавней публикации доктора исторических наук, создателя мемориального музея Достоевского в Петербурге и составителя энциклопедического издания "Достоевский и его окружение" Сергея Белова приводится ряд примеров весьма доброго, положительного отношения писателя к отдельным евреям. При этом подчеркивается, что Достоевский никогда не выказывал никакой неприязни к евреям, которых знал лично. Автор статьи видит в этом подтверждение глубоко гуманной мысли, высказанной Достоевским в Пушкинской речи: "стать настоящим русским... может быть, и значит только... стать братом всех людей". К этому от себя автор добавляет: "То есть братом и евреев".
Приятно читать такую статью и, вероятно, приятно было ее писать. Понятно и благородное намерение автора - "не отдать" Достоевского нынешним юдофобам, пытающимся эксплуатировать его имя. Но, к сожалению, автор односторонен. В том, что ему знакомы и другие факты, можно не сомневаться, но он их игнорирует, выдавая желаемое за действительное.
Мировоззрение, творчество и сама жизнь Федора Достоевского сотканы из самых крайних противоположностей. Как отмечал Борис Бурсов, автор одной из самых глубоких книг о Достоевском, "по сплетению несовместимых духовных, душевных, просто житейских свойств он резко выделяется на фоне всей мировой литературы".

Вот эту сложность Достоевского, полифоничность его мыслей и чувств, столь гениально выраженную в его романах и куда менее талантливо, но зато с большей определенностью, - в публицистике, всегда необходимо учитывать.
Да, Достоевский лично знал некоторых евреев, и кое-кого из них он считал хорошими людьми, был с ними сердечен, говорил и писал о них с большой симпатией, порой восторженно. Но как это соотносится с общими, так сказать, принципиальными взглядами Достоевского на еврейство? На это ответил он сам. В итоговом абзаце его статьи "Еврейский вопрос" читаем: "Евреи все кричат, что есть же и между ними хорошие люди. О, Боже! Да разве в этом дело? Да и вовсе мы не о хороших или дурных людях теперь говорим. И разве между теми [еврейскими богачами] тоже нет хороших людей? Разве покойный парижский Джемс Ротшильд был дурным человеком? Мы говорим о целом и об идее его, мы говорим о жидовстве и об идее жидовства, охватывающей весь мир взамен "неудавшегося" христианства".

Сергей Белов приводит из этой статьи только несколько строк, где Достоевский заявляет, что никакой ненависти к евреям "в сердце своем" никогда не испытывал, и потому "с самого начала и прежде всякого слова" снимает с себя это обвинение, "раз и навсегда". Но если мы вглядимся в контекст этого "непризнания вины", то сразу увидим иное.
"С некоторого времени я стал получать от них письма, и они серьезно и с горечью упрекают меня за то, что я на них нападаю, что я "ненавижу жида", ненавижу не за пороки его, "не как эксплуататора", а именно как племя, то есть вроде того, что "Иуда Христа предал"". И дальше: "Уж не потому ли обвиняют меня в "ненависти", что я называю иногда еврея "жидом?" Но, во-первых, я не думал, чтоб это было так обидно, а, во-вторых, слово "жид", сколько помню, я упоминал всегда для обозначения известной идеи: "жид, жидовщина, жидовское царство"".
А вот реакция Достоевского на то, что евреи часто жалуются "на свое принижение, на свое страдание, на свое мученичество": "Подумаешь, не они царят в Европе, не они управляют там биржами хотя бы только, а стало быть, политикой, внутренними делами, нравственностью государств".
Итак, Федор Михайлович разделял расхожие юдофобские предрассудки своего времени. Он многократно преувеличивал могущество богатых евреев, которые, конечно, не управляли европейскими биржами, хотя и играли на них заметную роль; и он полагал, что "жиды" все заодно, и если несколько богачей-евреев пользуются некоторым влиянием в Париже или Лондоне, то тысячи местечковых портных, старьевщиков, мелких торговцев в российской черте оседлости не имеют причин жаловаться на свое бесправие и невозможность заработать кусок хлеба для своих семейств!

Федор Достоевский, в молодости увлекавшийся социализмом и прошедший каторгу, а в зрелые годы, в своих романах, с потрясающей силой обнаживший глубинные конфликты капиталистического города, в основном оставался представителем уходящей дворянско-патриархальной культуры. Он остро ощущал безнадежность сопротивления, которое эта культура пыталась оказывать наступающему капитализму, для него олицетворявшемуся в "жидовстве". Вспомним хотя бы закадровый образ Ротшильда, искушающего и чуть ли толкающего Раскольникова на преступление. Герой "Подростка", закомплексованный из-за своей незаконорожденности, тоже одержим "идеей" -- самому стать "Ротшильдом", так, чтобы "из множества жидовских, вредных и грязных рук эти миллионы стеклись в руки трезвого и твердого схимника" (а он их затем употребит на благо обездоленных). И вот в статье "Еврейский вопрос" опять появляется не дающий покоя Федору Михайловичу Джемс Ротшильд, уже покойный: он-де, возможно, был неплохим человеком, но, тем не менее, олицетворял ненавистное писателю "жидовство".

Того, что капитализм, рыночная экономика ведут за собой колоссальный рост производительности труда, повышение эффективности производства; то, что они ведут к расширению демократических свобод и институтов и, в конечном счете, к повышению уровня свободы и благосостояния всех слоев общества, - этого Достоевский не знал и не мог предвидеть. Перед глазами было другое: гибли "вишневые сады", разорялись и даже доходили до нищеты помещики, неумолимо ломался вековой уклад жизни. И, с другой стороны, "ротшильды" всех национальностей наживали миллионы какими-то малопонятными (и потому подозрительными, скорее всего, нечистыми) способами. И все это для Федора Михайловича сливалось в понятие "жид".
Отрицая свою ненависть к евреям, Достоевский демонстрирует ее почти в каждом абзаце своей статьи. Он относится с доверием к юдофобским публикациям в прессе и охотно их цитирует. А что если эти публикации врут? Это его не смущает. Он пишет: "Конечно, очень может случиться, что все до единого лгут, но в таком случае рождается тотчас другой вопрос: если все до единого лгут и обуреваемы такой ненавистью, то с чего-нибудь да взялась же эта ненависть, "ведь что-нибудь же значит слово все!", как восклицал некогда Белинский".
Выходит, опровергать ложные наветы, порожденные племенной ненавистью, бесполезно, ибо, даже если наветы ложны, ненависть - подлинная. Достоевский уверен, что таково мнение всех!
И тут же, противореча себе, он высказывает убеждение, что русские люди относятся к евреям по-доброму. "Я пятьдесят лет видел это. Мне даже приходилось жить с народом, в массе народа, в одних казармах, спать на одних нарах. Там было несколько евреев - и никто не презирал их, никто не исключал их, не гнал их".

Я не сомневаюсь, что в этих наблюдениях Достоевского (а это чуть ли не единственное его собственное наблюдение во всей статье) много правды. Большинство любой здоровой нации обладает иммунитетом ко всяким фобиям, а ненавистники евреев или других меньшинств - это горстка сектантов, которые только выставляют претензию, что выражают мнение народа.
Отождествляя свои собственные предубеждения с взглядами всех, Достоевский не оригинален. Да и вся его статья не содержит самостоятельных мыслей. Почти все в ней чужое, заемное, взятое на прокат - частью из текущей низкопробной прессы, а частью из широко известного в те годы антисемитского пасквиля выкреста Якова Брафмана "Книга кагала", откуда Федор Михайлович заимствует тезис о тотальной нелояльности евреев, составляющих якобы "государство в государстве".
Достоевский был слабым публицистом. Самое интересное в его "Дневнике писателя" - это вкрапленные там и здесь сценки и зарисовки, написанные рукой художника; но собственно публицистика его путана, нелогична, словам в ней куда просторнее, чем мыслям. Однако и на этом фоне статья "Еврейский вопрос" удивляет тем, насколько писателю изменили его талант, вкус и чувство меры.
Федор Михайлович признает, что евреи в России ущемлены в правах, и не одобряет этого, но тут же и оправдывает гонения на них; хуже, чем оправдывает. "Мне иногда входила в голову фантазия: ну что, если бы то не евреев было в России три миллиона, а русских; а евреев было бы 80 миллионов - ну, во что обратились бы у них русские и как бы они их третировали? Дали бы они сравняться с собой в правах? Дали бы им молиться среди них свободно? Не обратили бы прямо в рабов? Хуже того: не содрали ли бы кожу совсем? Не избили бы дотла, до окончательного истребления, как делывали они с чужими народностями в старину, в древнюю свою историю?"
Вот эти несколько строк, пожалуй, оригинальны. Тут уже речь не о богатеях якобы управляющих биржами и олицетворяющих "жидовскую идею", а обо всей многомиллионной еврейской массе. Делясь такими фантазиями с публикой (а не в частном письме к жене); выкрикивая на весь мир (а не через стенку в захудалой гостинице), - какие же чувства возбуждал Федор Михайлович в своих читателях? Не те добрые чувства, о которых писал боготворимый им Пушкин!

Достоевский был мнительным человеком, и евреи представлялись ему некоей враждебной силой, внушавшей страх и служившие источником тревоги и беспокойства. Так некоторые люди боятся высоты или замкнутого пространства. Подобные болезненные состояния в медицине носят название фобии. Вот такой фобией по отношению к евреям и страдал Федор Михайлович. Случаи его доброго, предупредительного отношения к отдельным "хорошим" евреям, возможно, как раз и были продиктованы неосознанным стремлением преодолеть в себе эту болезнь. Впрочем, такое объяснение столь разного отношения Достоевского к евреям, тоже является плоским и недостаточным, ибо оно ни в коей мере не дотягивает до того уровня сложности, на котором только и можно пытаться разобраться в том, что творилось в душе такого сложного человека. Чтобы осветить эту тему достаточно глубоко, потребовалось бы написать книгу. Здесь же я показал только одну грань этого многогранника - противоположную той, что высвечена в статье Сергея Белова.

Так что же - следует "отдать" Достоевского красно-коричневым патриотом, которые доходят до того, что к его небольшой статье "Еврейский вопрос" подверстывают сотню страниц ненавистнических писаний гитлеровцев и самого Гитлера и все это издают под его именем? Ни в коем случае! Ибо, несмотря на некоторые не украшающие его крайности, Достоевский был гуманистом. Я убежден, что, если бы он прожил всего на несколько лет дольше, хотя бы пережил эпоху погромов 1881-83 годов, то он, со всей своей страстностью, встал бы на сторону униженных и оскорбленных евреев, а не их гонителей.
К Достоевскому, как к любой исторической фигуре, следует подходить исторически, то есть судить о нем в контексте его, а не нашего времени. Надо помнить, что в то время еще не были выработаны те нормы цивилизованного подхода к меньшинствам, которые сложились под влиянием трагического опыта последующих поколений. Ни гитлеризм, ни сталинизм в те времена не могли привидеться даже в самом кошмарном сне. Поэтому то, что сегодня во многих цивилизованных странах (в том числе и в России) считается уголовщиной, в то время выглядело просто некрасивым житейским поступком.
Еще более важно учитывать масштаб личности великого романиста. Ксенофобия бесспорно входила в мир мыслей и чувств Достоевского, но мир этот был огромен, так что ксенофобия занимала в нем очень маленький уголок. Писатель был поглощен совершенно иными идеями и стремлениями. Он страстно и настойчиво погружался в бездонные глубины человеческих мерзостей (в том числе, и своих собственных) и воспарял к вершинам человеческого духа (в том числе, своего собственного), ища пути к спасению человечества от самого себя. Много ли общего между этим гигантом и теми пигмейскими душонками, в которых ничего кроме черного, кипящего жидоедства просто нет, ибо оно заполняет их до предела, выплескивается через края, составляет главный и единственный смысл их существования. Какие бы претензии они не заявляли на Достоевского, им в его огромном мире принадлежит один грязный уголок, тогда как все остальное, и в особенности его гениальные творения принадлежат нам.

Достоевский, Ф.М., Полное собр. Соч., т. 30, стр. 89.
Там же.
Там же, стр. 93.
Там же, стр. 89.
Там же, стр. 93.
С. Белов. Достоевский и евреи. "Алеф", 2002, № 7 (899), стр. 38-39.
Б. Бурсов. Личность Достоевского. Л., "Советский писатель", 1979, стр. 5.
Цит. по: Ф.М. Достоевский. Еврейский вопрос. М., "Витязь", 2000, стр. 13.
С. Белов. Ук.соч., стр. 38.
Цит по: Ф.М. Достоевский. Еврейский вопрос. М., "Витязь", 2000, стр. 3-4.
Цит по: Достоевский Ф.М., Подросток, роман. М., Худлитиздат, 1955, стр. 55.
Цит по: Ф.М. Достоевский. Еврейский вопрос. М., "Витязь", 2000, стр. 6.
Там же, стр. 7.
Там же.
В цитированной выше книге - Ф. М. Достоевский. Еврейский вопрос. М., "Витязь", 2000, 96 стр., - статья Достоевского занимает 10 страниц (стр. 3-13); все остальное - "приложения" нацистского толка, включая "Политическое завещание" Гитлера. См. об этом в моей книге: "Растление ненавистью. Кровавый навет в России. Даат/Знание, Москва-Иерусалим, 2002, стр. 164-174.

Неожиданный постскриптум.

Эта статья была обудликована в израильском еженедельнике "Еврейский камертон" (25 июля 2002 г.) после чего в той же газете появилась крайне меня удивившая критика професса А. Ченяка. Я ответил на нее небольшой заметкой.

Семен Резник

Кому принадлежит Достоевский?

В статье профессора А. Черняка "Ф. Достоевский под управлением С. Резника" (ЕК, 25-7-02) приводится столько имен, дат, цитат, названий различных произведений, что эрудиция автора не может не вызвать уважения. Но что именно он не одобряет в моей статье "Достоевский и евреи" (ЕК, 6-6-02), при всем моем желании я понять не смог. Я позволил себе предположить, что если бы Федор Михайлович дожил до погромов 1880-х годов, то, даже при его предубеждении против евреев, он возвысил бы свой голос в их защиту. "Говорят, история не признает сослагательного наклонения", осаживает меня оппонент, но тут же добавляет: "Лично я не придаю этому правилу абсолютного значения". В чем же дело? Может быть, по его мнению, в той гипотетической ситуации Достоевский сам схватил бы вилы и пошел потрошить еврейские перины, животы женщин и детей? Нет, профессор считает, что "он не одобрил бы кровавых эксцессов". Но тогда - снова - в чем несогласие?

А. Черняк замечает, что приведенные мною примеры бытового и идеологического антисемитизма Достоевского, -- не новость, и это совершенно верно. Я напомнил о них потому, что некоторые русскоязычные издания, в том числе еврейские, об этом забывают. Показав, что великий писатель, к сожалению, не был другом евреев, а скорее их недругом, я поставил вопрос: "Так что же, следует отдать Достоевского красно-коричневым патриотам?" Г-н Черняк находит "вопрос этот с психологической и нравственной стороны обоснованным". Казалось бы, хорошо. Но тут же он вскипает частоколом своих вопросов, больше похожих на восклицания: "Но что значит "отдать"? Разве существует еврейский Достоевский, которого евреи принимают? Разве Достоевский по духу своему принадлежит нам, евреям? Как можно отдать то, что тебе не принадлежит и никогда не принадлежало?" Но если мой вопрос обоснован, то эти восклицания неуместны. Не буря ли это даже не в стакане воды, а в наперстке.

Упомянув три мои книги, А. Черняк дает понять, что относится к ним значительно лучше, чем к статье о Достоевском, за что я ему признателен. Но почему же он, как бы желая меня просветить, приводит стихотворение Дмитрия Минаева, хотя знает, что фрагмент из него взят эпиграфом к моему историческому роману "Хаим-да-Марья", написанному более 20 лет назад. И почему в моей последней книге "Растление ненавистью: кровавый навет в России" (Москва-Иерусалим, Даат/Знание, 2001) он находит "полемическую статью, где критически рассматривается и антисемитизм Достоевского", хотя в ней такой статьи нет. Очевидно, имеется в виду глава под названием "Гитлер Доброславович Достомельский", но это не анализ антисемитизма Достоевского, а памфлет о том, как в современной России красно-коричневые патриоты под прикрытием его имени тиражируют писания гитлеровцев и самого Гитлера.
Красно-коричневые сегодня пытаются оприходовать Достоевского, выставляя его своим знаменосцем, вождем и пророком, а мой высокочтимый оппонент им его "отдает". Ему не жалко. А мне, представьте себе, жалко. То, что Достоевский разделял антисемитские предрассудки своего времени, не перечеркивает той истины, что его художественная проза принадлежит царству истины, добра и красоты, то есть культуре и человечеству. И поскольку евреи - часть культурного человечества, постольку Достоевский принадлежит им. У них больше прав на автора "Бесов", чем у тех, кому он нужен только как маска на физиономии бесноватого фюрера.

Обсудить этот текст можно здесь