Portfolio

Маргарита Анжуйская

Павел Мацкевич

Рано утром бледный рассвет медленно опустился на обширную равнину, которую невысокие холмы, густо поросшие кустарником, изрезали на всем протяжении от королевского замка до самого леса.
Солнечные лучи еще не разогнали легкий утренний туман, и под его воздействием казалось, что далекая темная масса замка колеблется бесформенным пятном, и вот-вот, как мираж, исчезнет вместе с его клубами. Но дымка медленно рассеялась, призрачные тени на фоне светлевшего неба растаяли; и вдруг четко проступили очертания старинной постройки, которая недавно стала на какое-то время резиденцией короля.
Наконец, из-за темной полосы леса на горизонте неожиданно брызнули яркие лучи солнца, мгновенно смягчившие суровый вид замка и его окрестностей. Нежно-розовый свет обласкал вершины холмов по всей равнине, позолотил высокие шпили башен и остался на них.
От подъемного моста замка вилась дорога, внезапно скрываясь в складках рельефа, для того, чтобы вновь неожиданно появиться перед глазами и тут же опять исчезнуть. Петляя среди холмов, она доходила до леса и резко сворачивала вдоль него на юг. По этому пути мчались гонцы, проходили вооруженные отряды, медленно ползли крестьянские телеги, груженные всем, чем кормился огромный замок.
Иногда его тяжелые ворота со скрипом отворялись и по подъемному мосту выползала железная змея закованных в броню воинов. Тогда где-то горели дома, стонали невинные люди, гремел звон битвы… И вот уже вновь возвращается после набега закованный отряд, иногда сильно поредевший и спешащий укрыться за крепкими стенами. Иногда возвращались беззаботно и весело. И тогда окрест гремели трубы, возвещая, что благородными владетелями замка одержана какая-то победа. Опьяненные битвой и кровью жертв, отряды исчезали в воротах, готовясь вновь в скором времени выползти из замка на пыльную дорогу.
Их сменяли тяжелые обозы купцов с тем, чтобы тут же уступить путь группе рыцарей во главе с высокородным предводителем. И опять на дороге обозы, пешие монахи, пилигримы, группами и поодиночке.
Днем издалека был слышен скрип телег и лязг железа, сопровождаемый человеческими голосами.
И лишь после полуночи, да и то на весьма короткое время, воцарялось спокойствие у подъемного моста и далее по дороге, редко когда прерываемое ржанием и топотом коня, которого нетерпеливо пришпоривал запоздалый всадник.
И в это весеннее утро освещенная золотыми лучами дорога в столь ранний час не пустовала. Шумная кавалькада направлялась от замка по этому пути, блестя под лучами яркого солнца оружием, доспехами и украшениями.
Во главе отряда ехал нынешний король Англии - Генрих VI, который не так давно оправился от тяжелого душевного расстройства, вызванного длинной цепью несчастий, выпавших в эту бурную эпоху на его жизненном пути.
Как ни тщательно скрывал король свои чувства, однако по каждому его движению ощущалось, что он истосковался по вольному ветру и необъятному простору полей. Большие серые глаза с новым, ранее отсутствующим вниманием осматривали каждую мелочь, встреченную на пути. На широких плечах гордо и крепко сидела голова. Ричард Йоркский много бы дал, лишь бы увидеть ее отдельно от плеч.
Лицо короля было бледно, на щеках часто проступал крупными пятнами румянец, похожий на болезненный; в движениях время от времени была заметна некоторая нервозность и лихорадочность - вот, пожалуй, и все, что могло напомнить о недавнем недуге. Впрочем, судить о последнем в данный момент и по этим мимолетным признакам было бы по меньшей мере странно, так как король впервые после долгого перерыва предавался отдыху, направляясь на охоту.
Несомненно было лишь то, что характер Генриха мало изменился, а, если изменился, то не в лучшую сторону. Как и прежде, он был легкомыслен, а после удачного поворота событий, когда власть снова перешла к нему, стал еще более самонадеян, чем был.
Выполнив с большой энергией часть дела, он не вникал в тонкости оставшейся части, а совершенно терял к нему интерес, считая, что он добился всего, что было нужно.
Свое возвращение к власти и ряд последующих успехов позволили Генриху считать себя сильнее противника к которому, в результате его неудач, стал относиться весьма пренебрежительно. Король был уверен, что Ричард Йоркский не решится начать войну, а, если это и случится, то Генрих ни на мгновение не сомневался, что первая же битва станет для того и последней. Придя к такому выводу, он только посмеивался над герцогом Сомерсетом, который нисколько не разделял его мнения.
Охота могла служить ярким примером непостоянства короля, так как события, бурно назревавшие в государстве, требовали непрерывного внимания. Однако Генрих настолько уверился в своей силе, что вот уже неделю, как прервал все дела, не пожелал никого принимать, чем в это смутное время отвернул от Ланкастерского дома некоторых его бывших приверженцев, оскорбленных пренебрежительным отношением к ним.
В поведении короля отчасти было виновно полученное им воспитание. Все же, время от времени, к нему возвращалась энергия, и тогда он говорил и действовал, как подобает независимому государю.
Наконец, поддавшись уговорам своих советников, Генрих, назначив на вечер несколько наиболее безотлагательных аудиенций, все же решил утром устроить охоту на кабана. При этом он с улыбкой сказал герцогу Сомерсету, который был более других недоволен его поведением: "Король должен уметь держать в руках оружие. Не правда ли, любезный герцог? Или меня хотят лишить последнего удовольствия, которое я могу еще себе позволить? Нет-нет, охота состоится в любом случае, даже если мой возлюбленный брат и враг решит принять сан священника или на свою погибель выступит, наконец, открыто против меня". И, оставив герцога Сомерсета в недоумении, приказал подготовить все необходимое для охоты. Сам же на следующий день рано утром уже находился во главе отряда.
Король ехал на черном, как смоль, жеребце, который слишком долго дожидался своего хозяина и бодро шел под ним, изредка порываясь заржать, но всякий раз его сдерживала властная рука.
Внезапно поразивший Генриха недуг послужил толчком, сыграл главную роль в длинной веренице множества интриг между домами Ланкастера и Йорка.
Болезнью короля незамедлительно воспользовались его враги и, в первую очередь, Ричард Йоркский, ранее безуспешно пытавшийся свергнуть Генриха и захватить корону, а с ней и высшую власть.
Силой и интригами ему удалось добиться регентства, и он начал ослаблять партию короля, носящую герб Ланкастерского дома. Ричард арестовал герцога Сомерсета, несомненно, своего опаснейшего противника, и заключил его в Тауэр. Он быстро ломал копья непокорных мелких феодалов, приверженцев герба Ланкастера, но все-таки, как это ни покажется странным, желаемого успеха не добился. Он терял много времени, когда необходимо было действовать быстро, торопился тогда, когда, напротив, требовалось выждать. От лихорадочной деятельности он переходил к медлительности, что совсем не было похоже на такого властного и проницательного правителя. Кто-то путал его планы, мешал всем замыслам и, в конце концов, воспользовавшись ошибками регента, одержал неожиданную блестящую победу.
Этим человеком была Маргарита Анжуйская, красавица-жена Генриха VI, сумевшая вернуть трон Ланкастерскому дому в тот момент, когда, казалось, корона навечно исчезла в руках представителей знака Белой Розы. Для любознательных читателей сообщим, что Белая роза действительно изначально являлась знаком дома Йорков, но Красная роза Тюдоров появилась под занавес всех этих событий, когда Тюдоры объявили о своих претензиях на престол.
Ричард не сумел упрочить свою власть, так как не ожидал встретить в лице Маргариты столь достойного соперника. Если в искусстве дипломатии Маргарита встретила в Ричарде скалу, то перед искусством ее чар эта скала мгновенно обратилась в прах, и она с нескрываемым презрением попрала его своей маленькой ножкой. Этому есть объяснение, причем вполне реальное во все времена. Маргарита была неотразимо красива, и совершенно неудивительно, что Ричард, мечтая лишь о ней и добившись короны, надеялся добиться и ее, вдруг прозрел и убедился, что Маргарита всего лишь с откровенным презрением смеялась над ним.
Мираж рассеялся и потрясенный Ричард, мгновенно лишившись власти и личных надежд, поклялся добиться вновь короны и… . Нет, уже не любви Маргариты, а мести ей.
Сколько раз обдумывал он всевозможные планы возмездия, но все казалось недостаточным, мелким и вздорным. Но одно лишь он понимал, что начинать надо лишь с одного. И это одно: власть, власть, власть.
Маргарита, не теряя виды на престол в связи с надеждой (и уверенностью!) на выздоровление супруга, вела тонкую борьбу интриг. И, когда болезнь Генриха пошла на убыль, неожиданно сместила Ричарда, вернув Англии выздоровевшего законного монарха.
Генрих, видя, что в период его душевного расстройства, сторонники герба белой розы не смогли полностью перехватить власть, поддерживаемый и подталкиваемый супругой, воспрянул духом и нанес врагам серию чувствительных ударов.
Он, вызволив своего любимца герцога Сомерсета, сплотил вокруг трона приверженцев Ланкастера и, доказав таким образом свою способность к управлению государством, вырвал из рук Ричарда Йоркского обязанности регента. Переворот был совершен так быстро и неожиданно, что Ричард совершенно не успел собрать необходимые силы и был вынужден отступить. Но он отнюдь не смирился. Бездействие, во время которого отчаяние еще сменялось надеждой, не долго смущало душу Ричарда Йоркского. Потерпев тяжелое поражение в борьбе интриг, герцог собирал войска, надеясь отомстить на поле боя. Теперь, когда первый приступ яростного гнева прошел, он действовал уверенно, спокойно и очень осмотрительно. Довольно скоро, путем многих выгодных договоров и союзов ему удалось собрать многочисленную грозную армию, готовую к активным действиям.
Но не дремал и наученный горьким опытом Генрих. С помощью своей супруги Маргариты он заключил союз с недавним врагом - Францией, собрал своих сторонников и вассалов и отдал их под начало герцога Сомерсета.
Обе армии были готовы к решительным схваткам, но Ричард выжидал. Он дожидался гонцов от племянника своей жены Цецилии, графа Варвика и Сотсбери, - Ричарда Невилля, который долгое время удерживал нейтралитет.
Один из самых могущественных графов - Ричард Невилль, словно предчувствуя, что ему предстоит сыграть чуть ли не главную роль в эту эпоху, откровенно не торопился с принятием окончательного решения.
Сомерсет и Варвик платили друг другу взаимной неприязнью еще в те времена, когда оба сражались на полях Франции, но не это было причиной, удерживающей графа от вступления в союз с королем. Его осторожность диктовалась попытками выяснить возможности обеих сторон в предстоящей схватке. Обладатель тонкого политического чутья, он хладнокровно взвешивал шансы сторон и, наконец, решился. Присоединение к Ричарду Йоркскому его сильных войск решающим образом усилило партию знака Белой Розы, тем более, что Генрих находился в неведении, и, более того, совершал роковую оплошность, полагая, что Варвик несомненно сохранит нейтралитет, обещанный ранее послам короля.
Ошибка же, которую совершили Генрих и Маргарита, была типичной для того времени, когда решающим и единственным критерием отношений признавалась личная клятва и рыцарское слово. Они давались совершенно искренне, не подлежали сомнению и являлись безоговорочными и потому решающим документом, а, если, кому-либо приходило в голову усомниться в искренности дающего клятву, то это расценивалось как тягчайшее оскорбление, искупить которое может лишь кровь обидчика.
При этом, что совершенно неудивительно или, возможно, кого-либо это и удивит, но любые, самые страшные клятвы всегда преспокойно нарушались, причем обеими сторонами.
Но неожиданность заключалась в том, что Варвик в глазах всей Англии был образцом рыцаря, блюстителем рыцарской чести. Он никогда и нигде не давал повода сомневаться в себе. И вот Ричард Невилль, граф Варвика и Сотсбери, нарушил рыцарское слово в критический момент, в тот момент, который стал решающим в судьбе Англии.
Но, еще не подозревая о сгущавшихся над ним тучах в форме решающей измены, английский монарх беззаботно мчался по дороге, окруженный свитой из придворных дам и блестящих кавалеров и их оруженосцев. В королевском лесу егеря загнали несколько кабанов, и двор во главе с Генрихом спешил предаться не частому развлечению - охоте.
Короля Генриха VI сопровождала его жена Маргарита, в голубом, с золотой отделкой костюме, сидя на черном жеребце, взнузданным под дамским, высоким седлом.
Маргарита могла быть довольна своими успехами. Двадцати пяти лет от роду, показав незаурядные политические способности, она столь же незаурядно была красива. Черные глаза ее, казалось, могут пленить весь мир. Прекрасные губы, черты лица, гибкая стройная фигура - все было настолько ослепительно, что мало кто мог с ней соперничать. Ее лицо, словно выточенное из мрамора резцом неведомого мастера, рукой которого управлял сам Господь, было чуть бледно, и по нему неуловимо скользила легкая улыбка удовольствия от предстоящей охоты. Чуть отставая от Генриха, с левой стороны, на гнедом рослом коне , блистая сталью полированных доспехов, мчался герцог Сомерсет - любимец короля, начальник его войск.
Герцог Сомерсет, ничем не выдавая своих чувств, ехал, глядя прямо перед собой тяжелым взглядом серых глаз. На обветренном лице не шевелился ни один мускул, и вся его высокая, чуть-чуть начинающая грузнеть, но все же статная фигура казалась вросшей в седло, подобно скале. На герцоге был легкий панцирь, надетый на мягкую кожаную рубаху. Шлем его, как и шлем короля везли оруженосцы, вместе с копьями и другим оружием. Богатая, но без лишней роскоши уздечка ярко вспыхивала на солнце.
Пожалуй, единственный в свите короля он совершенно не радовался предстоящей охоте, поскольку совершенно резонно полагал, что не время предаваться забавам и отдыху, когда корона и вместе с ней жизнь находятся под угрозой. Но откровенно противиться воле Генриха и Маргариты он не хотел. Впрочем, в душе и сам надеялся, что это в некотором роде развлечение пойдет и ему на пользу, даст возможность отвлечься от множества дел, занимавших все время от зари до зари.
Однако неприятные мысли не оставляли его ни на мгновение и, надеясь найти отдых на охоте, он ошибся. Даже вопреки собственным желаниям, Сомерсет постоянно погружался в обдумывание самых разных вопросов и искренне жалел, что ему не достает легкомыслия, которым в избытке пользовался Генрих. И он стал еще угрюмее, когда ему сообщили о предстоящей охоте. В общем, настроение последних дней рассеять не удавалось. Погруженный в невеселые думы, он ехал, не обращая внимания ни на что, смирившись с мрачной меланхолией, овладевшей им.
Сзади пестрой толпой мчались королевские рыцари, любезничая с придворными дамами, составляющими свиту королевы.
Среди них наиболее замечательными были: герцог Трумвик, начальник охраны граф Райсберг, герцог Нартумберленский, распорядитель охоты граф Кастор, барон Листон и еще несколько менее знаменитых вассалов Ланкастерского дома. Большая группа оруженосцев, слуг, солдат охраны и даже герольд сопровождали короля. Присутствовал здесь и два духовника, Генриха и Маргариты, один из которых, несмотря на свой почтенный сан и не менее почтенный возраст, никогда не упускал возможность поохотиться, что надо сказать, в последнее время ему почти не удавалось.
Мужчины были в легких латах, а некоторые даже без них. На головах у части свиты красовались шлемы, украшенные развевающимися перьями. Но большинство рыцарей обходилось без головных уборов. Их везли оруженосцы, вместе с копьями, значками и тяжелым вооружением. Все рыцари были вооружены только мечами.
Дамы, находившиеся в кавалькаде, грациозно восседали в высоких седлах, называемых дамскими, уверенно управляя своими скакунами. В этой группе искрами сверкали драгоценные камни, яркими пятнами вспыхивали золотые украшения. Великолепные головные уборы, развевающиеся платья, розовые шарфы, казалось, парили плотным облаком в воздухе.
Некоторые, невзирая на быструю езду, пытались беседовать с кавалерами, но большинство предпочитало объясняться украдкой взглядами и дарить улыбки, совершенно справедливо полагая, что выразительным взглядом порой можно сказать даже больше, чем словами.
Невдалеке от того места, где дорога поворачивала и широкой лентой начинала виться вдоль леса, внезапно густой стеной выросшего прямо перед глазами охотников, их ожидала группа людей, на обязанности которых лежал уход за дичью в королевских лесах.
Дожидались королевскую кавалькаду пятеро. Четверо были накануне присланы распорядителем охоты в помощь лесничему, который и возглавлял всю группу, стоя чуть в стороне, на пригорке.
Лесничему было за пятьдесят, правда, точный его возраст не знал никто. В те времена такой возраст считался уже весьма почтенным, поскольку не многие доживали до этих лет. Тот, о ком мы рассказываем, служил лесником долгие годы, идя по стопам отца и деда. Вчера им, с помощью присланных егерей, был загнан кабан и подготовлено все, что могло понадобиться господам. За исполнительность его любили, но за угрюмый нрав и молчаливость король не сильно жаловал старика, хотя все же дал ему звание старшего лесничего в этом королевском лесу.
Старший лесничий был одет в зеленый кафтан, кожаные штаны и имел обувь, напоминающую сапоги, что было вовсе уж не в согласии с модой того времени. Уже давно было принято носить обувь с удлиненными клювообразными носками, длина которых была столь велика, что требовалось привязывать их к коленям цепочками, чтобы не спотыкаться при ходьбе. Высокородные лорды пользовались серебряными или позолоченными цепочками; более простой народ - тесемками.
Через правое плечо, кроме висевшего лука, наискосок через грудь лесник перекинул широкую кожаную перевязь со старинным охотничьим рогом.
На его голове была водружена шапка неопределенного цвета, напоминающая колпак, сделанная также из кожи, с воткнутым в нее черным гусиным пером. Довершая вооружение, за туго затянутый пояс с большой медной пряжкой, справа был заткнут длинный широкий кинжал и, закинутый за спину, висел колчан со стрелами. Егерь спокойно, без раболепия, дожидался приближения пышной кавалькады. Такое его поведение тоже было совершенно обычным - лесники с незапамятных времен были наиболее привилегированным сословием, как в землях короля, так и вассалов Им позволялось, а зачастую и прощалось многое, чего никогда бы не мог позволить себе никто из других низших сословий. Поэтому совершенно неудивительно, что, пользуясь серьезными привилегиями, лесничие, практически даже не общаясь между собой, все же составляли особое сословие, иначе говоря, касту.
Когда Генрих заметил группу возле леса, он приподнялся в стременах и, видимо, вспомнив что-то, слегка усмехнулся и, подняв руку, остановил несколько растянувшуюся кавалькаду, которая тотчас сгрудилась возле короля.
- Господа, - обратился он к свите, весело блестя глазами, - я узнаю старика Гутара. Насколько я помню, он не очень любит большие и тем более шумные кампании. Не хочу сегодня слушать ворчание старика. Дорогой граф, приблизьтесь, - позвал он распорядителя охоты.
Тот тотчас откликнулся на зов и несколько мгновений спустя пробрался к Генриху из глубины свиты.
- Граф, - обратился к нему король, ласково похлопывая своего коня по холке, - мы не будем сегодня зря метаться по лесу? Не распугана ли дичь в моих лесах?
- О, мой господин, Ваши леса и дичь в них в полном порядке, - ответил граф Кастор, изогнувшись в седле и прижимая к груди руку. Потом выпрямился и, указывая на людей у леса, продолжил: - Ваше величество! Любимый Вами лесничий, я уверен, не принесет сегодня разочарования.
Вполне удовлетворенный его ответом, король еще раз бросил взгляд на группу людей в отдалении, повернулся к графу и промолвил:
- Любезный Кастор, поезжайте и поговорите со своим любимцем, - При этих словах он слегка улыбнулся, - Пусть порадует сегодня чем-нибудь нас, если он еще не настолько стар, что бы разочаровывать своего короля.
Здесь очень ярко проявилась еще одна черта Генриха VI. Граф Кастор абсолютно не разбирался в охотничьих делах, но все же король, по неизвестной никому причине назначив его распорядителем охоты, требовал исполнять все связанные с этой должностью обязанности. И волей-неволей графу пришлось подчиняться, хотя он расценил такое назначение, как знак немилости короля. Ко всему еще граф Кастор имел неосторожность как-то похвалиться своими охотничьими способностями и, даже, когда выяснилась его совершенная некомпетентность, король упорно делал вид, что только граф разбирается в охоте настолько глубоко, что может и должен занимать место распорядителя. Сознавая свое двусмысленное положение, с окружающими граф держался надменно и заносчиво. Это и забавляло Генриха.
Выслушав приказ, граф Кастор снова поклонился Генриху и Маргарите, выехал из толпы придворных и, дав шпоры своему серому, в яблоках, аргамаку, рысью направил того к лесу. По мере удлинения расстояние от графа до свиты и чем ближе был лесник, с лица распорядителя охоты сползала светская улыбка, уступая место ухмылке, в которой ясно читалась ненависть, пока спохватившись, он не придал своему лицу выражение надменности и презрения, поскольку не мог признаться даже самому себе, что простолюдин может вызывать в нем какие бы то ни были эмоции.
Гутар, находясь на пригорке и рассматривая всадников, доспехи и оружие которых ярко блестели при свете солнца, думал, что сегодня эти господа получат истинное наслаждение при загоне кабана.
"Впрочем, наверное, наслаждаться им не придется. Такого большого секача давно не видели в здешних лесах. Как бы при виде обложенного зверя не поразбежались подобно выводку мышей, - мелькнула мысль. Но тут он заметил в группе всадников Сомерсета и подумал: - Нет, этот не побежит, - это настоящий воин, - не чета другим. Он скорее даст себя убить, чем отступит".
Это была высшая похвала, которую Гутар давал в оценке людей. Даже лицо у старика просветлело, когда он увидел Сомерсета. Оглядев дальше всю свиту, лесник еще более помрачнел и про себя презрительно сморщился. "Дам с собой взяли, - возмутился он в душе, - разве с ними может быть хорошая охота? Тьфу, господи!"
Но тут его размышления были прерваны. Он увидел, как из группы, сгрудившейся на дороге, отделился один на серой лошади и поскакал в его сторону. Скоро он узнал направлявшегося к нему всадника.

Продолжение следует...

Обсудить этот текст можно здесь