Этика и мораль

Александр Левинтов



То там, то сям возникают извечные споры о том, вечны ли моральные ценности и устои, абсолютна ли мораль либо она изменчива и преходяща и то, что вчера осуждалось, ныне поощряется и приветствуется.

Чаще всего эти споры – от смешения понятий. Люди просто спорят о разном, не различая этику, мораль и нравственность, нравы и обычаи. Еще Геродот в 5 веке до Рождества Христова писал о том, что каждый город и каждая страна обладают своими особенными нравами и обычаями и что именно эти нравы и обычаи и есть предмет географии.

Отрефлектированные и осознанные, признаваемые не как уникальное, а повторяющееся явление, обычаи приобретают значение законов, которым подчиняется большинство, а неподчиняющиеся осуждаются обществом и государством наказанием. Законы, таким образом, являются социально-культурными нормами поведения, предполагающими, что этих норм придерживаются не все, но большинство. Все люди дышат – и это невозможно возвести в ранг закона, потому что дышат все, а не многие. В Российской империи законодательство было построено на основе никонианского православия, лежащего довольно далеко от христианства, но которого придерживалось
сомнительное большинство населения страны (РПЦ претендует.на главенствующую роль православия, строя в свои ряды как верующих, так и неверующих; ислам поддерживают, по-видимому, неменьшее число жителей страны) Как следствие этого, среди православных-никониан преступность была гораздо ниже, чем среди представителей других христианских конфессий, а также мусульман, буддистов, язычников и атеистов, так как законы были лриентированы именно на никонианскую мораль. Точно так и в СССР преступность среди членов партии была заметно ниже, чем среди беспартийных, а также среди атеистов в сравнении с верующими: партийный фанатизм, например, поощрялся, а религиозный преследовался самым беспощадным образом.

В отличие от законов, были (и есть) обычаи, действующие в данном социальном объединении, но возникшие в других, уже несуществующих культурных парадигмах, с погребенными и уже нерефлектируемыми смыслами. Мы привыкли называть их предрассудками. Мы не здороваемся через порог, но мало кто уже понимает почему: раньше людей хоронили под порогом дома, и души этих умерших, злые духи, оберегали вход в дом от чужих и посторонних на правах и в статусе домовых чертей. Если здоровались через порог, то тем самым пускали их в дом, что делать было нельзя, чтоб не бедокурили. Точно также мы здороваемся за руку, забыв, что это значит и зачем мы так делаем. Мы держим нож лезвием к себе, забыв, что демонстрируем этим свое миролюбие и так далее.

Интересным предрассудком было право первой ночи: когда-то считалось, что пышность хлеба зависит от пышности зада хозяйки, выпекающей этот хлеб. Феодал хотел знать, каким хлебом ему будет платить женящийся крестьянин, поэтому при выборе невесты для крестьянина он отвешивал ей приличного леща. Позже процедура приняла более интимный и затяжной характер. Появление денег в крестьянском быту вытеснило натуральные подати и сделало ритуал предрассудком, от которого пришлось отказаться.

Нравы столь же разнообразны, как и обычаи, но, в отличие от них, всегда имеют некоторую оценочность: чужие обычаи могут показаться нам странными или причудливыми, нравы же всегда – дурные или благие. Примерно в одно и то же время; гомосексуальная любовь вызывала в Иудее гнев Божий (Содом и Гоморра), а в Элладе прославлялась Платоном и Сафо как более возвышенная, в сравнении с обычной, «земной» любовью.

Нравственность, таким образом, имеет четкую ориентацию на различение Добра и зла.


Мораль к тому же еще окрашивает нравственность религиозными или квазирелигиозными мотивами. И мораль и нравственность имеют, таким образом, некоторую социальную составляющую: мораль социо-духовна, нравственность социо-культурна, но именно благодаря этой социальности и то, и другое изменчиво и преходяще не только географически - от места к месту, но и исторически - от эпохи к эпохе.

Социальностью, непредсказуемой и не обладающей кумулятивным эффектом (согласно Альфреду Веберу), объясняется многообразие наших оценок Добра и зла, вплоть до противоположных. Добро и зло всегда ситуативны для нас: жизнь – Добро, пока мы сравниваем ее со злом смерти, но она превращается для нас в зло, когда мы противопоставляем ее Добру бессмертия. Совершенно неважно, что мы в тот или иной момент признаем и считаем Добром или злом – важно лишь, что мы ориентированы всегда на Добро, что в нашем выборе всегда имеется эта асимметрия.

Когда мы абстрагируемся от любой социальности, но продолжаем говорить о Добре и зле, мы переходим к этике. И этот переход на другой уровень абстракции переворачивает многие наши представления и вопросы, саму манеру вопрошания. «Так кто ж ты, наконец? – Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». В этой гетевской фразе принципиально важна идея вечности. Добро и зло – проблема вечная и предвечная, стоящая до, во время и после нашего существования. Поэтому тут нет никакого нашего выбора и спора: вечны или преходящи этические нормативы и константы. Это нас выбрали.

Не то, что антропогенез – космогенез имеет этические основания. Мир устроен этическим образом. С этим, конечно, можно спорить, но только не на уровне словоблудия и примеров из жизни, от которых разит за версту – глупостью, пошлостью и подгоревшей пищей.

Мир, и тут ссылка на В. Лефевра и его «Космического субъекта»необходима;не только этически оправдан – он подчиняется нравственному императиву И. Канта в той же мере, в какой и второму закону термодинамики. Собственно, второй закон термодинамики есть физическая интерпретация нравственного императива И. Канта.

Таких и подобных констант немного. К ним можно добавить также правило Ципфа, Золотое сечение 0.62 и, пожалуй, все. Или еще немногое. Что же касается нашего происхождения... Я уже неприлично много раз писал об этом и потому боюсь очередным повторением лишь опошлить эту мысль, но я убежден, что человек происходит от совести, что это вмененное нам и независимое от нас чувство выделило нас из племени приматов, оно сделало нас, немощных, вымирающих и эволюционно обреченных на исчезновение, теми, кто мы есть: изгоями природы, но царями разума на Земле. Нас избрали и выбрали, ввели в сад и дали вкусить, чтоб впустить затем в перипетии реальности: без клыков и шкур, копыт и когтей, рогов и ядов, но вооруженных и оснащенных совестью, этим беспорочным каналом связи со вселенской гармонией Добра и зла, тем, что противостоит природе и просто отсутствует в ней, но что так важно для существования нефизического мира Вселенной.

Нас допустили – так стоит ли зубоскалить по этому поводу?