-
Пират Федя и корсар Вася! Оба моряка, услышав свои имена, тут же подтянулись.
У них даже взгляд затуманился, а сердца охватила серьезная морская тоска.
-
Тысяча чертей! - воскликнул пират Федя. - Скажи мне секунду назад, что я попаду
на борт этой, страдающей ревматизмом, старой лохани, и я хохотал бы безумно, и
всякий честный пират сделал бы то же самое!
- Это уж точно! - отозвался
корсар Вася. - Где у нее фок-мачта? Где брамсели? И где, я вас спрашиваю, бом-брам-стеньга?
-
Тысяча косых головастиков! - поддержал его пират Федя. - А корма? Где вообще,
с вашего позволения, корма? А нос? Покажите мне нос! А борта? Это борта? Где я,
по-вашему, размещу свои пушки? Тухлая кадушка больше похожа на славный бриг, чем
этот сын гладильной доски на корабль! А где трюм? Где кубрик, я вас спрашиваю,
где капитанский мостик? Это, что ли, мостик? А тут что такое, хромые хромосомы?
Палуба покрыта тюфяком? А это что, подушка? Пресвятая богородица, одеяло?
-
Спокойно, ребята! - раздался голос, и моряки обернулись: перед ними стоял высокий
человек.
- Все, что вы говорили - верно. Это не корабль, а просто кровать.
А вы, хоть и отчаянные моряки, все же сделаны из того, из чего делают кукол. Вы
назначены сюда и будите здесь нести свою вахту, пока малыш будет спать. А
когда ему станет страшно и одиноко, он вас обнимет, положит под щеку и наговорит
вам всяческих слов, а вы его согреете.
Скоро мальчик вырастет, но он вас
никогда не забудет. Не забудет ваших историй, в которых плещется море, пахнет
водорослями и кричат чайки. Вы сделаете его настоящим моряком, и однажды он
раскроет чемодан в корабельной каюте, и достанет вас из него. И тогда вы увидите
море. Оно будет совсем не таким, как в ваших рассказах, но, все-таки, оно будет
близким, понятным, родным. Он поставит вас в изголовье, и вы снова будите его
охранять. Нет для моряка лучше защиты, чем защита далекого детства. Клянусь
огнями Карибского моря, это настоящая жизнь! Ничего не ответили ему моряки.
Они заняли свои места и замерли по обеим сторонам от подушки.
А мальчик
им очень обрадовался. Каждый раз, засыпая, он обнимал их и клал их под щечку,
и шептал им смешные слова.
Солнце
и зайчики
У Солнца много детей. И зовут их - солнечные
зайчики. Их столько, что бедное Солнце не может запомнить всех по именам.
Оно просто зовет: - Зайчики! Идите домой, пора кушать! И все зайчики бегут
к Солнцу, а на земле без них становится темно и сыро даже днем. Солнце спохватывается.
Оно быстро кормит галдящую мелюзгу и отправляет их назад: - Скорей назад, к
людям! Зайчики любят приходить к людям. Особенно по утрам. Они залезают в окна
и поднимают лежебок.
- Эй, лежебока! - садятся они ему на нос. - Там снаружи
вовсю летают стрекозы! Сколько можно спать? Давно же уже утро! Пахнет листьями
и землей. Вставай скорей! Смотри сколько воздуха! Послушай море у скал. Загляни
в небо. Какие там мягкие облака!
А лежебока гонит зайчиков и переворачивается. -
Ну, нет! - говорят ему зайчики. - Мы не отстанем! Ну-ка, держи его за уши, я подергаю
за нос и открою ему глаза - во-от, та-ак! Сказали же, что поднимем! - Как вы
мне надоели! - говорит лежебока и садится на кровати. - Когда же я высплюсь? Я
так мало в жизни спал! Не пойду умываться! Вот! На зайчиков охотится жадная
тяжелая тучка. Когда она их ловит, то, отшлепав, отсылает назад, приговаривая:
-
Беспутная у вас мать! Скоро всех растеряет! Беспризорные дети! Я бы этим людям
ничего не давала! Наоборот! У них нужно все отнять! Они все пачкают! Ломают!
Зайчики
бояться жадную, старую тучку. И бегут на нее жаловаться Солнцу. - Она нас не
пускает на землю! - кричат они издалека. - Она жадная! - Она не жадная, - говорит
им на это Солнце. - Она старенькая и ворчливая. Она ворчит на вас, на меня, на
людей, на весь свет. Подождите, пока она уснет. Тогда все, что она собрала себе,
выскочит у нее из рук и упадет на землю. Туча несет и людям, и букашкам много
добра. Только она никогда это не показывает. Она считает, что нельзя их баловать.
Может, она и права. Она проснется, раскричится, разгремится на весь мир, забросает
его молниями и ливнями, и уйдет, недовольно ворча, так ничего и не оставив для
себя. Я подарю ей радугу. - Зачем ей радуга? - кричали наперебой солнечные
зайчики. - Она ее не любит! Не дари ей ничего! Она плохая! Все равно плохая! -
Даже злюка- зной от радуги становится немного добрее. Радуга красивая, а рядом
с красотой все становится лучше. Смотрите, как мы заболтались. Туча давно ушла.
Вам пора лететь и дарить людям утро! Быстрей малыши! И зайчики снова залезают
в окна и тормошат лежебок: - Эй, лежебока! А ну, вставай! Тучи давно уже нет!
Мы ее прогнали!
Чертенок
На
чертовой кухне не было никакого покоя: летало, визжало, стукалось и разбивалось
вдребезги!
В адском котле густо кипела всякая мерзость, в трубе - гудело,
в углу - шипело, по столам - скакало и квакало!
С уханьем раздувались меха,
и адский пламень плясал по чертовым рожам. Дело в том, что на уроке общей гадости,
который вел сам Сатана, лучший ученик дьявольской школы предложил отныне и навсегда
делать гнусности только руками самих же людей.
- Нужна первая, первейшая
пакость, совсем маленький толчок, - говорил он с лукавой усмешкой, - а уж люди
ею поделятся, и она, множась, поползет по земле. Вот, к примеру, что если подбросить
кому-нибудь чертенка и …. - Гениальная гадость! - воскликнул сам Сатана. -
Спойте ему! И чертята спели ему гимн: "Гадость, гадость - наша радость!"
- а Сатана вручил ему раньше времени копыта и хвост. Осталось только ждать удобного
случая. - Матерь Божья! Пошли мне ребеночка, ангелочка маленького и всего-всего
в розовых складочках. Как я хочу ребеночка. На днях от соседки зашла девочка.
Матерь Божья! Как она меня обнимала и целовала. Мне не хотелось жить. Слышите?
Это молится вдова пономаря. Она стоит в углу на коленях и просит у Бога ребенка.
Нельзя просить слишком громко. Нельзя кричать на весь мир. И еще нельзя вслух
мечтать и радоваться, иначе раньше Бога тебя может услышать лукавый, или судьба-завистница
все перепутает.
Ой! Вон в печке мелькнул чей-то хвост! Нет, показалось. -
Что это? Мне чудится чей-то плач!.. Не чудится, Господи!.. - вдова бросилась за
дверь и вскоре внесла в дом большое лукошко.
Ветер за окнами превратился
в вихрь. Он гнал траву волнами, связывал верхушки деревьев и с хохотом бросал
на землю стволы, а потом поднимал их на воздух и куролесил, куролесил, куролесил,
ломая вокруг все. Только домик вдовы оставался невредим. Казалось, вихрь облетает
его. Внутри мягко горела волшебница свечка, и было очень тепло, может быть потому,
что их стало двое.
В лукошке лежал маленький мальчик. Он так глядел на
вдову, как будто бы все понимал и его черные волосики топорщились, словно рожки.
По
щекам у вдовы текли слезы, но она их совсем не замечала. Она смотрела и не могла
насмотреться, а потом она тихо смеялась и снова, счастливая, плакала. Мальчик
рос, как на дрожжах. Вся улица звала его чертенком. Он носился по ней, как угорелый,
а если и останавливался, так только тогда, когда находил лужу, чтобы в ней до
конца извозиться, или для того, чтобы, скривившись, высунуть свой длиннющий язык
и сказать во все стороны: "Ме-е-е!"
Это он побрил ленивца-кота,
а потом влез на крышу к соседке, богомольной старушке, и опустил его ей в трубу.
Дом
вздрогнул. Старушка чуть не умерла на месте, и тут же совершенно излечилась от
паралича, которым за что-то когда-то давно наградил ее Бог. Она черной птицей
вылетела в окошко и помчалась по улице, а когда остановилась, то всем рассказала,
как во время молитвы ей явился черт. Это он мазал стены домов в свой любимый
сизый цвет и учил собак правильно выть на луну, а если он только попадал на рынок,
земляника сама исчезала с лотков - ягода за ягодой, - и каждое яблоко оказывалось
надкушенным. А в прошлый раз яйца у жадной торговки грохнулись наземь и, пока
она собралась сказать: "Ай!" - там еще кто-то на них сверху попрыгал. Лицо
у торговки сразу стало длинным-длинным, и синим-синим, как слива. Только вдова
в нем души не чаяла.
Она, конечно же, сильно расстраивалась, когда к ней
приходили с жалобой, и даже не раз плакала, но стоило ей только увидеть его лукавую
мордочку, как от слез не оставалось и следа, все ее беды казались такими небедами. Лишь
одно ее очень печалило: мальчик никогда не называл ее матерью и еще никогда не
ласкался.
А вот она снова стоит на коленях, что-то просит у Бога. Нехорошо
подслушивать, но мы же совсем чуточку:
- Нет, Господи, нет! Это соседка
наговорила. Ты ей не больно-то верь. Люди не все добрые. Иные и очень злые. Это
она сказала моему мальчику, что я ему вовсе не мать. От того-то он так и дичится.
Но ты же знаешь, Господи, как все было. Я уже и не ждала совсем, и вдруг - такое
чудо.
Нет, он хороший мальчик. Только немного шалун. Ой! Он спустил ей
в трубу кота. Но я его тут же отшлепала. Ну, и испугалась же она! До смерти! Болтовни,
как ни бывало. И это на целый день.
А ты же знаешь, Господи, какой он
у меня умненький! Ему бы учиться! Я все продам, только бы он был ученый, хороший
человек! А когда он выучится и вырастет, мы уедем отсюда. Он возьмет меня к себе.
Да! Я тогда буду старенькая и не смогу так много работать. И он будет обо мне
заботиться. Он меня никогда не бросит. Что ты, Господи, и думать тут нечего! А
потом у него будут дети. Много детей. И я их всех буду нянчить. Вот счастье-то,
Господи!.. Тут вдова немного поплакала. Ну, совсем, чуточку.
А чертенок
тихо-тихо подобрался к ней - он давно стоял сзади и слушал, - и обнял ее, и прижался
- теплый, мягкий и сладкий комочек. Вдова так и замерла. А потом еще он сидел
у нее на коленях.
Они долго смотрели друг в друга. Прямо в глаза. У
него глаза большие и чистые, и совсем не черные. Вдова прижималась к ним, что-то
шептала. Оставим их. Им сейчас не до нас. Ох, и переполох был на чертовой
кухне!