Валерий Королюк

Два рассказа

Это теперь у нас почти не осталось дизельных подводных лодок, а какие и есть - те только "большие" - пребольшие. И "малые", и "средние" лодки все давно "на иголки" порезаны, либо за кордон проданы, либо ржавеют бесхозно по всему побережью... А вот когда я только начинал еще службу свою в славном советском ВМФ - и тех, и других, и третьих навалом было. Довелось мне послужить и на средней дизелюхе, на "эске". На ней, если кто помнит, торпедные аппараты располагаются и в носу, и в корме. Обычно на стрельбах в дело всегда пускали носовые аппараты - так проще и удобнее, кормовые же по назначению использовались редко, оставались как бы в запасе. Сама лодка - прямая, как труба, кажется, открой все переборочные двери - и из первого отсека последний видать будет...

"Зам" на нашей "эске", не в пример прочим, был дошлый, резвый и прыткий - как и положено лодочному замполиту. Именно это его тогда и подвело.
Вахтенный торпедист матрос Аполлон Семенюк, которого "зам" подловил как раз за полминуты до полного погружения в глубоко не заслуженный сон, выражение лица имел уже вполне задумчивое.

Первая беда нашего Аполлона состояла тогда в том, что ни спать, ни - тем более - задумываться вахтенному никак не положено, а положено ему только одно - бдить. Вторая же, и главная, беда матроса Семенюка была в том, что "засек" его именно "зам"... И один из них стремительно понял, что другой только "политбеседой" не ограничится. Что, захлебываясь "искоренением", дойдет до крайности - до самого командира.

Посему на вполне закономерный "замовский" запрос о причине заторможенного состояния А.Семенюк, моментально выбрав меньшее зло из двух возможных, ответил по-военному коротко и незамысловато:
- Думаю, тэрщ ктан-тр-ранга!
- Интересно бы знать: о чем же?
Спать Аполлону больше не хотелось, требовалось выкручиваться и как можно скорей.
- "Рацуху" вот одну замыслил, - известил он (у нас тогда как раз очередной этап развития рационализаторства и изобретательства заканчивался).
За недолгое время совместной службы наш замполит успел заметить, что матрос А. Семенюк - моряк вполне грамотный, даже эрудированный, одним словом - соображающий.

- Рацпредложение - это хорошо, - живо одобрил "зам" инициативу снизу. - Бери в соавторы, быстренько протолкнем и оформим... А в чем суть?
- Да вот, думаю я: к примеру, во время боевых действий выстреливаем мы весь боезапас из носовых аппаратов, а в кормовых в этот момент - наружные крышки заклинило. Как быть? Очень, думаю, хорошо было бы на этот случай те торпеды, которые у нас в корме еще остались, перетащить по лодке в первый отсек, да и стрелять ими через носовые - по врагу! Боеготовность сразу резко повысилась бы. Да и экономия какая - сами, тэрщ, понимаете...

Воинское преступление вахтенного торпедиста Семенюка - сон на вахте - тут же отлетело куда-то в далекое прошлое, будто его и не было. "Зам" оживился, забурлил, зажегся светлой идеей:
- Ну, боец - молодец! Это ж надо же! Оч-чень полезное предложение, а главное - жутко своевременное, в связи с международной обстановкой. Обязательно оформляй, а я пока к командиру доложу-сбегаю.

И побежал. И, разумеется, доложил:
- Вот, товарищ командир, я тут лично с одним матросом рациональнейшее предложение придумал!!
И поведал, естественно, командиру свежую "свою" военную мысль, чрезвычайно полезную на случай войны и аварии наружных крышек... Реакция нашего старого командира, дослуживавшего последний год до пенсии, оказалась неожиданно молодой и горячей. Но альтернативной замовским ожиданиям:
- Ну, перенесешь ты, допустим, с твоим энтузиазмом все торпеды из кормы в нос. А стрелять-то ими как будешь - задом наперед, что ли?! В лодке ведь их, дурья башка, не раз-вер-ну-уть! "Рацуху" он мне приволок, скотина.

... Дело, конечно, прошлое, однако кормовые торпедные аппараты на нашей "эске" по прямому своему назначению так никогда и не использовались - ни до, ни после этого случая.

СКАЖИ: "ПАПА"

Ксене почти что шесть лет. Насте - столько же месяцев. Когда Ксеня вырастет совсем большой, она станет доктором. Или продавцом в магазине. Или народной артисткой с микрофоном. Или воспитательницей. А может, - по очереди всеми сразу или еще кем-нибудь, - как получится, она еще не решила.

Сейчас Ксенька тренируется на воспитателя.
- Скажи "па-па", - повторяет она Насте на разные лады.
Настя улыбается, вытягивает трубочкой губы, пускает пузыри и мычит. Говорить слово "папа" Настя не хочет. Или не может. В общем - не торопится.
Ксенька хмурится и недовольно, с надрывом в голосе, требует:
- Я кому сказала? Говори: "Па-па"!
- Что это за ребенок?! - возмущается она и дергает Настю за руку. Настя в ответ угукает, но слово "папа" так и не говорит.

Папа у Ксеньки далеко, на самой Камчатке. А у Насти папы пока еще не было, потому что Настя папу ни разу не видела. Может быть, скоро папа прилетит с Камчатки на самолете, и тогда Ксеня покажет его Насте. Конечно, покажет! Но сначала Настя должна научиться узнавать папу и говорить ему "папа". А как научишься узнавать то, чего никогда в жизни не видела?

Вот раньше, когда Насти еще совсем не было и когда Ксеня с мамой еще не летали к папе на Камчатку и не жили там в гостинице, и не плавали на пароходе ни разу, Ксене очень хотелось иметь свою дочку или, в крайнем случае, сестренку - чтобы тоже воспитывать ее, как мама, и с ней играть. Только не такую бестолковую, как эта Настя. Стоило беспокоить папу из-за такого ребенка: даже самого простого слова не может сказать! Бьешься с ней, бьешься...

Ксенька отворачивается от непонятливой сестры и принимается вспоминать, как они летали к папе. Как еще до того они ходили с мамой в цирк. А еще перед этим она хвостом бродила за мамой и ныла:
- Ма-а-ма, ну срости мне лялечку-у!
Мама краснела, взглядывала на облака за окном, замолкала надолго, не слыша Ксенькиного нытья. А потом, будто очнувшись, заявляла:
- Папочку своего попроси.
- Как же я его попрошу? - удивлялась Ксенька маминой недогадливости. - Он же ведь давно - на Камчатке!
- Вот на Камчатке и проси, - нервничала мама.
- Ладно, поехали тогда на Камчатку, - соглашалась быстренько Ксенька. Но мама почему-то ехать не торопилась и покупать билеты не бежала. Непонятная тогда была мама, странная какая-то.

- Мамочка-а, ну поехали скорей на Камчатку-у! - канючила опять Ксенька, и глаза у мамы делались большими и влажными. Потом мама уходила для чего-то на кухню и запиралась там.
А потом, когда глаза у мамы становились опять нормальными, она объясняла Ксене, что Камчатка - далеко, что самолеты туда еще пока не летают, но скоро полетят, и что жить там пока негде, и что вообще папа - в море, на корабле. Кораблей тогда Ксеня еще ни разу не видела, а может, видела, но забыла. А море - видела, но по телевизору, и никак не могла понять: где же там, в море, папа и что он там делает, вместо того, чтобы ростить ей лялечку?

- Срости тогда ты! - требовала она от мамы, но мама не поддавалась. Будто бы без папы даже такого простого дела сделать не могла!
Правда, теперь лялечка у Ксени есть. Но разве она такую просила? Это ведь не лялька, а одно мучение, даже "папа" сказать не может! Только и умеет, что глаза таращить да подгузники мочить, мама уже устала их каждый день стирать.

- Давно пора самой на горшок садиться! - воспитывает Ксенька сестру. - Маму бы пожалела.
И качает головой, совсем как бабушка.
А бабушка у Ксени - молодец. Она и маме помогает, и Ксеню не обижает, и не плачет никогда. А еще она - хороший воспитатель, вон какую внучку вырастила! - Ксенька с удовольствием оглядывает себя в большом зеркале.
- Поискать таких внучек! - добавляет она, уже - для Насти. Но Настя все равно ничего не говорит, а только угукает.

Тогда Ксеня достает из шкафа альбом с папиной фотографией и принимается объяснять Насте, кто там нарисован. На фотографии папа - красивый, молодой, еще с усами и с ножиком на желтом ремне.
- Это - кортик, - показывает пальцем Ксеня сестре, - скажи: "кор-тик".
- У-гу, - говорит Настя.
- Не "угу", а "кортик". Эх ты! Ножик такой, не понимаешь, что ли?
- Ы-гы, - заявляет Настя.

Нет, лучше уж с ней слово "папа" разучивать, а потом - все остальное. Все равно ведь у папы кортика теперь нет, его какие-то "матросы" из железного ящика-сейфа утащили. Ну, взяли без спроса, а ящик - сломали.
Ксеня тоже ломает иногда игрушки, но только свои, а чужие еще почти ничьи не ломала. И без спроса ничего не берет. И всегда все на место кладет после того, как поиграет. А "матросы" папин ножик на место не положили. Наверное, не наигрались еще или забыли... А, все равно он тупой, этот ножик, им даже хлеба не нарежешь, - Ксеня пробовала.

Железный ящик-сейф у папы в каюте стоит, ну, в комнате такой, на корабле. Ксеня там не была ни разу, но папа рассказывал. Они с мамой к папе сначала на самолете летели, даже на двух самолетах, а потом - на пароходе ехали, и маму тогда укачало, а Ксеню - нет. И Настю тоже укачает, потому что она - бестолковая и никого не слушается.

А Ксеня - толковая, и всех почти слушается: и маму, и бабушку, и тетю Таню, и даже папу. Только папу она редко слушается, потому что папа на своей Камчатке, а Ксеня - здесь. Но когда папе дадут там квартиру и они с мамой и Настей, а может, даже с бабушкой, прилетят опять к папе и начнут с ним жить!.. Тогда-то Ксеня обязательно будет слушаться папу чаще.
Она бы и сейчас слушалась бы папу. Конечно, слушалась бы, почему - нет? Папа - добрый, он бы и с Настей помог управиться. Как миленькая у него заговорила бы. Заговорила бы, заговорила бы - Ксеня знает!

А так - приходится этим Ксене заниматься, пока они без папы живут. И сколько еще так жить - даже маме неизвестно. Может, еще год. Или два года. Или еще больше. Может быть, Настя уже вырастет такой, как Ксеня, а Ксеня в школу пойдет, а потом - в институт. Почти что шесть лет, может быть, будет Насте, а она так и не научится без папы говорить!

- Это сколько же ребенок молчать будет! - громко вздыхает Ксеня, совсем как бабушка, и, захлопнув альбом, опять принимается мучить сестру:
- Противная девчонка, скажи быстро: "Па-па".