Владимир Усольцев

Картинки с выставки

Агитатор Шульце.

В дни, когда проходит "Индустримессе", жизнь Ганновера заметно изменяется из-за нашествия гостей со всего света и из всех уголков Германии. В гостиницах места на это время расписаны за много месяцев, но чаще всего места бронируются сразу на год вперед - от ярмарки до ярмарки. Но гостиниц на всех хватить в принципе не может. А в рыночной среде, как известно, нехватка чего-либо тут же восполняется инициативой предприимчивых людей, немедленно предлагающих альтернативу.

Альтернативой гостиницам на время "Индустримессе" стали дома жителей близких и дальних окрестностей, где владельцы понастроили специальные покои для квартирантов. Так возник специфический квазигостиничный промысел. Как гостиница не обойдется без службы резервирования, так и владелец сдаваемых внаем покоев не обойдется без организующей и направляющей силы - менеджера.

Вокруг Ганновера сложилось множество таких менеджерских центров, охватывающих своими каналами управления сотни индивидуальных домов каждый. Возникла четко функционирующая инфраструктура квазигостиничных услуг, которая продолжает функционировать и в периоды между ярмарками: квартирантам условия проживания в близкорасположенной деревне порой представляются более приемлемыми, чем в гостиницах, да и цена играет не последнюю роль.

Вот и мы предпочли индивидуальное жилье в тридцати километрах на северо-восток в деревне Кирххорст. Прежде, чем попасть в свои номера - в выделенный нам дом, мы, как и в обычной гостинице, должны были вначале отметиться в рецепции у менеджера. Мы приехали с нашими умными железками на трудяге-микроавтобусе "Фольксваген" и, быстро найдя менеджера по указанному адресу, остановились перед его хоромами.

Я, как знаток немецкого, направился на переговоры. Навстречу вышел приземистый мужчина лет шестидесяти пяти и не очень радушно спросил, кого мы тут ищем. Я пояснил, что фирма "Морена" бронировала для нас жилье, и мы должны отметиться у господина Шульце по этому адресу. Мужчина как-то странно на меня посмотрел и сказал, что Шульце - это он и что фирма "Морена" в самом деле заказывала у него жилье, но только не для нас. Я опешил и начал злиться и воображать, что я выскажу хозяину "Морены" за этакий прием. Я поспешил спросить, а для кого же заказала то жилье фирма "Морена"?

- Не для Вас, и больше я Вам ничего рассказывать не намерен, мы соблюдаем конфиденциальность в интересах наших гостей.
- Но, послушайте же, мы приперлись черт знает откуда, уже вечер, мы не спали целую ночь, а тут еще и путаница с жильем. Может быть у Вас есть другое жилье?
- Другое жилье в это время, да Вы что, с Луны упали!?
- Ну если и не с Луны, так с другой планеты уж точно, мы же из СССР!

И внешностью, и странным для Ганноверской округи диалектом приземистый мужичок Шульце производил впечатление крестьянина, окончившего не более чем воскресную церковную школу, но обладавшего природной сметкой. На его лице, однако, на мгновение появилось выражение идиотизма, сменившееся тревогой.

- А как называется Ваша фирма?
- "Дух"
- Так как же это так!? Ведь Вы же - немец, да и машина у Вас немецкая...

Тут мне стало все ясно. "Морена" не предупредила, что я в немецком - большой дока, и бедный Шульце ожидал все, что угодно, только не мой добротный и скорострельный язык.
- А Вы посмотрите на наши номерные знаки.

Шульце быстро прошел вперед и воочию увидел непривычный номер.

- Ай-яй-яй! Извиняюсь, извиняюсь... Я жду русских, а тут приезжают на "ФауВэ" и по-немецки говорят лучше меня, ай-яй-яй. Сейчас мы все устроим, давайте я Вас провожу, езжайте за мной.

Шульце быстро выкатил со двора в роскошнейшем новом черном "Мерседесе", который ну никак не соответствовал его простецкому виду. До нашего жилья оказалось не более ста двадцати метров, но Шульце, видимо, хотел обязательно продемонстрировать свой роскошный экипаж, для чего он был готов крутиться на узкой улочке, чтобы развернуться. Он нажал на кнопку звонка у калитки. Калитка открылась, и мы робко прошли в ухоженный дворик с искусно сложенной альпийской горкой...

Короче, мы, наконец-то, устроились, а было нас всего трое. Каждый получил по комнате на втором этаже. После душа мы спустились вниз на ужин. Шульце не уходил, а сидел вместе с хозяевами - пенсионерами-супругами Клуге, еще вполне шустрыми.

Мы оказались первыми советскими людьми, попавшими во владения Шульце. И интерес к нам был необычайно высок. Но мы были измучены дорогой, и нам милостиво было позволено идти спать. Я предчувствовал предстоящие пристрастные допросы любопытных владельцев нашего дома и менеджера. Но это будет потом, а сейчас - скорее в вожделенную койку!

На следующий вечер, вернувшись после упорного труда по оборудованию своего стенда и опробованию наших умных железок в непривычных для них условиях окружающего нас империализма, мы, как и предполагалось, были встречены заинтересованной аудиторией супругов Клуге и супругов Шульце. Был накрыт роскошный стол в соответствии с договором о нашем пищевом довольствии по вечерам. Мы с аппетитом набросились на ужин, урча от удовольствия. Немецкая аудитория удалилась в соседнюю комнату, чтобы нам не мешать. Когда с едой было покончено, на столе водрузились запотевшая бутылка водки "Горбачов" и батарея пивных бутылок "Варштайнер". Это было уже за рамками договора, но мы не возражали против его нарушения в подобной форме.

Началась ... конференция. Я никак не могу подобрать нужное слово к тому, что именно тут началось. Это очень напоминало пресс-конференцию, но прессы, как таковой, тут не было. Поэтому пусть будет это просто конференция без приставки "пресс". Это было время, когда весь мир говорил только об одном человеке на свете, - о Горбачеве. И нам пришлось обстоятельно осветить обстановку на нашей великой Родине в тесной увязке с перестройкой. Конференция протекала гладко, перемежаемая часто повторяемым тостом хозяев за здоровье Горбачева. Эту серию мы с трудом смогли разбавить тостами за здоровье радушных хозяев и их менеджеров.

Постепенно интерес хозяев подошел к насыщению. В наступившей тишине хозяин откупорил вторую бутылку "Горбачова". И тут слово не для вопроса, а для монолога взял менеджер Шульце, не обращая внимания на ощутимый удар кулаком в бок от своей супруги, а была она килограммов на тридцать потяжелее своего мужа, да и выглядела поспортивнее. Оратор сразу взял быка за рога:

- Я скажу Вам без прикрас, Вы, русские - все дураки!

Остальные немцы возмущенно заохали и зашикали на оратора, но он повторил свое мнение в полный голос, добавив, что здесь присутствующих он в виду не имеет и что он сейчас разъяснит, что именно он имеет в виду.

- Вы - дураки, потому что до сих пор не прогнали коммунистов, и сейчас сидите и ждете, когда коммунист Горбачев прогонит остальных коммунистов за вас.

При всей неожиданности затронутой темы, я успел сообразить, что эта точка зрения заслуживает, по крайней мере, внимания, чтобы выслушать ее до конца. Завершение тезиса оказалось гениально кратким и значительным:

- Гнать надо всех коммунистов в шею, и тогда будет и у вас жизнь не хуже нашей!

Оратор закончил и посмотрел на меня с вызовом, что я смогу на это ответить? Мои спутники, дослушав мой перевод, зааплодировали и со смехом стали требовать от меня, чтобы я перевел ему назад весь их восторг глубиной его проникновения в проблемы нашей многострадальной отчизны. Тут я с изумлением увидел и услышал, что менеджер Шульце без моей помощи безошибочно переводит этот восторг своим соплеменникам на немецкий. Роли поменялись: вчера Шульце шалел от моего немецкого, сегодня я ошалел от того, что он правильно перевел русскую речь. Увидев мое остолбенение, Шульце рассмеялся и с явным наслаждением пояснил на ломаном русском:

- Я умим гаварить руски мало-мало. Я карашо умим сербски и хорватски.

Оказалось, что Шульце родом из Сербии, где он, хоть и был немцем, немецкий язык знал много хуже родного сербско-хорватского. После войны он был депортирован в Германию. Он считает, что ему страшно повезло, потому что в Югославии у власти оказались коммунисты, а где коммунисты, там добра не жди.

Мы засыпали словоохотливого менеджера вопросами, и он с удовольствием рассказал о своей жизни, постоянно вплетая вопрос-восклицание, что бы из него стало, если бы он оказался под властью коммунистов!? Шульце смог окончить лишь четыре класса начальной школы и всю жизнь проработал чернорабочим на шинном заводе "Континенталь" в Ганновере. Но, благодаря тому, что здесь нет коммунистов, он и на самой низкооплачиваемой работе зарабатывал такие деньги, какие его дружкам-сербам, приезжавшим в ФРГ на заработки из коммунистической Югославии, и не снились. И от того, что коммунисты в ФРГ себя никак не проявляли, ничто не помешало ему самому проявить себя.

- Посмотрите, как я живу. У меня домина больше, чем у любого вашего члена ЦК, у меня всегда новая машина дорогой марки, в доме все ломится от изобилия, я объездил весь свет, кроме коммунистических стран, куда я не хочу показаться даже и на минуту. И все это от менеджерства, которое ни один дурак мне запретить не сможет. У нас здесь толковый человек, не боящийся работать, всегда будет обеспечен. Я знаю, что у вас все запрещено, а здесь - свобода! Ну что бы было со мной в коммунистической стране!? Нищий пастух, не более. Прогоните коммунистов, и живите, как все!

Прошло всего лишь года полтора, как я ввалился в политические события, возглавив избирательный штаб демократического кандидата в народные депутаты Александра Добромыслова. Мы с огромным успехом победили на выборах. Успех был для меня особенно осязаем: я был изгнан с работы в госфирме и тихо тому радовался - ну что бы было со мной, если бы не то изгнание!? Незамысловатая аргументация менеджера с четырехклассным образованием показалась мне исключительно конструктивной. Я сам не решался высказать вслух то, что легко и естественно произнес менеджер Шульце. "На следующих выборах я буду рассказывать про него и использовать его здравый рецепт улучшения нашего бытия на митингах", - мелькнуло в моей голове.

Мы имели возможность посмотреть на домину Шульце изнутри. Через несколько месяцев после этого я по случаю переночевал на бывшей даче Брежнева в пределах Москвы, лежавшей где-то по Минскому направлению. Дача Брежнева была побольше размерами, и был там большой бассейн. Но убранство ее было просто убогим против того, что я увидел в доме Шульце. Менеджерство приносило очень неплохой доход...

И никто не страдал от того, что Шульце постепенно оказался намного богаче своих соседей. Все считали это в норме вещей. Никто не догадался взяться за организацию быта гостей ярмарки, а он взялся. И совершенно справедливо, что его инициатива была вознаграждена. И не было здесь коммунистических агитаторов, которые бы возбуждали классовую ненависть соседей к разбогатевшему менеджеру Шульце. Наоборот, был он за свою находчивость, которая давала дополнительный доход всей округе, весьма уважаем.

Пенсионеры Клуге.

Наши гостеприимные хозяева показались нам необычайно милыми стариками. Были они невероятно приветливы - ну просто светились от доброты. Для нас это было первое столкновение с западными немецкими пенсионерами, и казалось нам, что мы наткнулись на уникальную семейку, что других таких быть не может. И лишь много позднее, когда избороздил я Западную Германию и Швейцарию вдоль и поперек, понял я, что таких пенсионеров, как Клуге, на свете - большинство, что все люди в своем естестве - добряки. Старики Клуге были на самом деле исключительно радушны и добросердечны, но не были они каким-то чудом природы. Это нам, привыкшим к суровому обращению, нормальное отношение, обычное в целом свете, казалось чудом. И не природа была в этом виновата...

Мне посчастливилось подолгу беседовать с ними по вечерам. Их жизнь казалась мне очень интересной и поучительной, я их с упоением слушал, а они неторопливо рассказывали о себе. Я передаю эту информацию дальше, потому что кажется мне, что должен знать эти незамысловатые истории каждый пожилой сторонник коммунистической идеи, да и не только он, а все, кто будет когда-нибудь пенсионером.

Это была бездетная и, по немецким понятиям, очень бедная семья. Фрау Клуге была верующей лютеранкой и всю жизнь проработала нянечкой в церковном доме для престарелых, попросту - в богадельне. Зарплата ее была, разумеется, самой низкой. И муж ее получал очень скромную зарплату освобожденного кассира профсоюзной организации. Тем не менее, смогли они выкупить в свое владение дом и жить в нем на уровне бытовой обеспеченности, превышающем мечты рядового советского профессора или даже академика. В их доме было все необходимое для комфортного бытия. В гараже стоял скромный "Опель-кадет", получше нашей "Волги". При доме было два садика: один спереди с альпийской горкой, второй - сзади за верандой. В заднем садике был устроен прудок, в котором плавали фантастически красивые разноцветные рыбки. Им и в голову не приходило использовать землю для выращивания овощей или клубники. Вся территория была отдана цветам и уютным дорожкам, мощенным тесаным камнем. Разумеется, их заработки подпитывались квартплатой ярмарочных гостей.

Господин Клуге был любитель-минералог. В его комнате и в центральном зале стояли большие стеллажи с аккуратно разложенными образцами различных камней, порой очень красивых. В стеллажах была искусно устроена подсветка, так что камни на них выглядели как подлинное украшение интерьеров. Скромный пенсионер имел весьма дорогостоящее хобби. Каждые два года он и два его сверстника-приятеля - такие же любители минералогии - предпринимали экспедиции в брошенные испанские штольни на сбор камней для своих коллекций. Они брали напрокат большой "Wohnmobil" - "жилой автомобиль", который действительно был самодвижущимся домом со всеми удобствами, и выезжали в путь, тщательно спланировав весь маршрут.

Было в этих экспедициях что-то от детской романтики, и были эти искатели приключений просто счастливы от того, что они не только мечтали о дальних странствиях и о находках редких минералов, но и в действительности странствовали, ползали на карачках по штольням и находили-таки порой редкие камни. Во время экспедиций велся подробный дневник, куда аккуратно в хронологической последовательности записывались все, даже пустяковые, события. Все три пенсионера нещадно щелкали фотоаппаратами, записывая в специальные журналы номер кадра, время съемки и объект съемки.

Короче, работы было невпроворот. Еще больше работы сваливалось на них по возвращении: сдача фотопленок в печать, сортировка фотографий, классификация минералов и их размещение на почетных местах и так далее. Главным же делом "камеральной обработки результатов полевых работ" было написание отчета в стиле эпического повествования с добрым зарядом шутливой самоиронии. Я видел несколько таких отчетов - это были добротные громадные альбомы с кожаными тиснеными обложками, с множеством фотографий с подробными комментариями и с текстовой частью. Начало и края текста всегда были художественно оформлены узорами, как в детских сказках. Соответствующий был и стиль, примерно такой:

"Ой, Вы гой-еси, бюргеры славные!
Да расскажем мы Вам быль-историю,
Как собралися в путь после Троицы
Три почтенных любителя камушков...".

В следующей экспедиции предполагались съемки на видеокамеру и последующий монтаж большого фильма, не уступающего видеодокументам экспедиций Тура Хейердала или Жака Кусто. Черт меня побери, хотел бы и я когда-нибудь так проводить свои пенсионные годы!

Фрау Клуге была, как и ее муж, без образования. Библия заменила ей все другие науки. Но она не стала навязчивой проповедницей учения Божьего, а носила Бога в себе. К церкви питала она осторожное предубеждение: уж очень часто отклонялись церковные иерархи от правды Божьей. Она в Бога безоглядно верила и без руководящей роли церкви и молча служила ему, исполняя очень непростую работу по уходу за немощными старцами и скрашивая им последние дни своей человеческой теплотой, которую способна была излучать и словом, и взглядом.

Когда ей перевалило за семьдесят, ее насильно отправили на пенсию - она и не помышляла заканчивать свою богоугодную работу. Став пенсионеркой, она продолжала приходить на свое старое место работы по выходным и находила в этой добровольной и бесплатной работе радость. Попав к такой хозяйке, мы чувствовали себя счастливцами...

Господин Клуге был рядовым членом СДПГ и в Бога не верил, а фрау Клуге была беспартийной. На выборах он голосовал, естественно, за СДПГ, а она за ХДС. Они по этому поводу между собой никогда не спорили и не призывали друг друга проголосовать за свою партию. Наоборот, они считали, что так они укрепляют устойчивость внутриполитического положения.

По вечерам супруги Клуге с азартом смотрели по спутниковому телевидению программу "Колесо Фортуны" - прообраз нашего "Поля чудес". Они жили этой передачей, и ничто не могло их от нее отвлечь. Если им удавалось угадать слово или целый текст раньше участников игры в студии, они шумно радовались, как болельщики на стадионе. Нам тоже показалась эта игра занятной - "Поля чудес" еще не было и в помине.

Я в свое время нащелкал тысячи немецких кроссвордов и знал я немецкий действительно здорово, так что я с легкостью начал щелкать и эти загадки намного раньше моих хозяев и тех, кто был в студии. Наши хозяева были в восторге, слух об этом через несколько дней распространился по всему Кирххорсту, населявшемуся, в основном, такими же пенсионерами - любителями этой игры. Мне стали настойчиво советовать записаться в очередь на игру в студии. Предложение было и вправду заманчивым - выигрыши там измерялись пятизначными числами в марках, но, увы, недосуг...

По судьбам стариков Клуге проехался нацизм, правда пострадали они от него несравненно меньше своих сверстников из наших краев, которым пришлось к тому же пережить и строительство самого передового строя. Он был в концентрационном лагере, как молодой социал-демократ, и до сих пор ощущает боль в переломанных ребрах. И она была в концентрационном лагере, как непринимавшая нацизм с подобающим восторгом. Она вышла из лагеря бесплодной... Надо сказать, что такие семьи, где оба супруга имели бы карточки членов организации лиц, преследовавшихся при нацизме, я больше не встречал. Да даже и один супруг с этим статусом - для Германии редкость. Уже эта статистика говорит, что был Гитлер в Германии действительно популярен. Ну, а сегодняшняя действительность Германии говорит, что немцы свой когдатошный позор преодолели.

Я использовал свое знакомство с самородным агитатором Шульце, а также с тихими супругами Клуге в своей агитационной работе при выборах первого белорусского президента, рассказывая на митингах об этих простых людях, которым демократическая система обеспечила сказочное в наших глазах благополучие и счастье и призывая проголосовать за демократию в лице тогдашнего нашего лидера Шушкевича. Мне не верили... Поверили душевнобольному и закомплексованному невежде, насулившему и горы золотые, и уничтожение "всех хапуг-дерьмократов". Но это уже к теме моих воспоминаний не относится...

Синтез искусства и науки.

Рядом с нашим стендом разместилась какая-то немецкая фирма, производящая сложные системы управления для промышленных роботов. Ничего необычного, подобных фирм было на ярмарке - сотни. Но наши соседи сильно отличились. Для демонстрации совершенства своих систем они роботизировали человеческий манекен и показывали его каждый день по пять сеансов согласно вывешенному расписанию. Манекен был одет в настоящую одежду джентльмена - строгий черный костюм, идеально повязанный галстук, сверкающие туфли, платочек над грудным карманчиком. Ни дать ни взять - стройный красавец. Но его неподвижное лицо ненатурального цвета и стекляные глаза, смотревшие без малейшего выражения куда-то в пустоту, а также очень похожие на настоящие, но пластиковые руки вызывали легкое отвращение. Мы быстро разобрались, как функционирует этот робот. Внутренности манекена должны были быть нашпигованы двумя десятками шаговых двигателей, которые управлялись одним процессором по непростой, но вполне посильной программе. Связь манекена с управляющим компьютьером осуществлялась по радио, а энергию манекен получал от спрятанного где-то в груди аккумулятора, требовавшего подзарядки после пятнадцатиминутной демонстрации. Робота выпускали в проход на публику, и он там выпендривался, ведомый шутником с пультом управления в глубине стенда. Излюбленный трюк состоял в преподнесении цветка какой-нибудь симпатичной женщине. Робот скрипел, раскачивался - казалось, сейчас упадет - делал толчкообразные движения отдельными своими конечностями. Шаги он делал, не отрывая подошвы от пола: одна нога скользит вперед, остановка, наклон туловища, подтягивание второй ноги, выпрямление корпуса и так далее. Народ от этого зрелища получал явное наслаждение: высокое сходство робота с человеком его только усиливало; не менее сложные движения умеют делать и другие роботы, но этим уже мало кого удивишь. Мы тоже были восхищены возможностями управляющего процессора, который отслеживал в реальном времени как минимум десяток координат. Наши же привода управлялись одновременно лишь по четырем координатам.

Чтобы заглушить визг и скрип шаговых двигателей робота, на время его демонстрации включался бесконечно зацикленный вальс "На прекрасном голубом Дунае", который в конце концов допек нас до белого каления. Мы в отместку включали свои двигатели, которые тоже визжали и скрипели - будь здоров, ибо были наши шаговые двигатели на два порядка динамичнее обычных, с легкостью развивая ускорения от двух до десяти "g". Козырной наш демонстрационный объект - четырехкоординатный блок, бегающий по плоскому столу (оси Х и У), вытягивающий свою шею вверх и втягивающий ее вниз (ось Z) и бешенно крутящий плоской головой во все стороны (ось "фи"), вообще вел себя, как подвыпивший матрос, чем тоже привлекал массу зевак. Наша техника на воздушной подушке тоже была достойна Ганноверской ярмарки: зрители просто не находили слов, наблюдая, как наш "матрос" (его вращательный привод наверху здорово напоминал бескозырку) скакал по плоскому столу, словно для него законы Ньютона не существовали - это был неуловимый нашему инерционному зрению эффект от нескольких "g". Вот всегда так: стоит мне вспомнить наши привода, как я забываю все на свете. Пора, однако, возвращаться к соседу-роботу.

Робот добросовестно трудился каждый день по пять сеансов до разрядки аккумулятора, уходя каждый раз в глубину стенда на подзарядку. На третий или на четвертый день я возвращался с похода по интересным стендам к себе. Проходя мимо соседнего стенда, я чуть не упал от увиденного через приоткрытую дверь зрелища: робот сидел за столом, пил кофе и не спеша беседовал со своим "управляющим". Это был впервые испытанный мною подлинный шок. Первая мысль была, что это тоже программа, которую устроители пока не рискнули показывать на публике. Но нет, лицо робота ожило, и взгляд его стал нормальным одушевленным взглядом отдыхающего человека. Я потихоньку пришел в себя. Вот это артист! Пятнадцать минут смотреть тупо перед собой, не моргая, фантастически правдоподобно изображать телом типичные роботовские движения и не позволить спровоцировать себя зеваками на какую-нибудь человеческую реакцию! Это невозможно! И была это, тем не менее, правда. Я влетел к себе на стенд и, чуть ли не заикаясь, стал говорить своим сотоварищам, что робот-то живой. Мне не поверили. Тогда я потянул их к соседям. Нам повезло, дверь была еще приоткрыта, и мы увидели "робота", рассказывающего какой-то анекдот. Мы долго не могли успокоиться от увиденного воочию совершенства. Так притворяться железякой может только сверхталант, и мы оказались его соседями!

Тут наш электронщик Володя призадумался: "Дайте-ка мне пару часов, я поработаю над программой, есть у меня одна мысль". Наш молчаливый Володя слов на ветер бросать не будет. Если есть у него одна мысль, то будьте уверены, будет это стоящая мысль. Мы выключили свои игрушки и оставили Володю наедине с его кремниевым мозгом и со стоящей мыслью. Робот провел уже два сеанса, а Володя все сидел над клавиатурой. Когда до наступления очередного и последнего сеанса оставалось минут пять, Володя дал команду механику Валере: "Давай, запускай четырехкоординатный, а остальные пусть стоят". Валера открыл нужный кран с воздухом и выставил "матроса" в исходное положение. Володя прогнал "матроса" по всем координатам, как бы для разминки, и выставил его в центр плоского стола-статора.

Грянул штраусовский вальс, Володя неожиданно начал дирижировать над клавиатурой в такт музыке и на очередной первой доле ткнул средним пальцем на "Enter". И тут свершилось чудо: наш "матрос"... затанцевал, описывая круги по столу, задирая и втягивая шею и покручивая головой словно кавалер в бальном танце. Володя так ловко синхронизовал движения в лад с надоевшим нам бесконечным рефреном "Там-та-та-а-мм..." и зациклил их в замкнутой траектории, растянутой как раз на длину повторяющейся музыкальной фразы, что всякий смотрящий на нашего "матроса" сразу бы увидел, что он не просто крутится, а именно танцует. Мы с Валерой зажмурились от удовольствия, и останавливающаяся у нашего стенда публика, похоже, тоже была восторжена. К сожалению, минуты через три неидеальная синхронизация привела к тому, что наш "матрос" стал крутиться все сильнее невпопад. Пришлось его остановить, поставить в центр и снова заставить кружиться в лад с музыкой. Мы испытывали блаженство. Я подозвал уже знакомого нам за эти дни соседа с того самого стенда с "роботом" и показал ему, как мы использовали их музыкальное сопровождение. Сосед поднял вверх большой палец. Уже перед закрытием павильона весь соседний стенд вместе c "роботом", которого трудно было узнать без толстого слоя грима, пришел к нам специально посмотреть на танец нашего "матроса". Они включили свой вальс, а мы включили своего четырехкоординатного кавалера и через минуту пожали бурные аплодисменты.
Когда-то давным-давно в студенчестве дискутировали мы о несовместимости натур, склонных к искусству и к точным наукам. Я давно забыл эти споры, а в этот момент снова их вспомнил и отчетливо почувствовал: эти натуры не только не несовместимы, а наоборот, в каждом художнике скрывается пытливый ум исследователя, и каждый сухарь от науки, как наш Володя, например, может выдать порой такое, что и Паганини бы позавидовал. "Робот", оказавшийся артистом-мимом, во всяком случае, был просто в детском восторге.

Тараканище.

Оставалось два дня до конца ярмарочного марафона. Мы уже изрядно устали и от гула павильона, и от бесконечных вопросов: "А как это работает?", и просто от глазеющих зевак, таращащихся на нас с утра до вечера - даже сморкануться от души без свидетелей невозможно. Я все чаще уходил со стенда, чтобы самому стать зрителем - и такая работа необходима на ярмарке. И вот в одном из отдаленных павильонов я увидел нечто фантастическое. Это был мужчина, но какой! Безукоризненно строгий наряд делового человека, идущего на важные переговоры; загорелое, несмотря на апрель, лицо ( явно есть свой солярий), большой портфель-сундучок с шифрованным замком; походка упругая, выдающая отличную спортивную форму (явно каждый день играет в теннис); грудь колесом, как у гвардейского майора. И в довершение всего - невероятные усищи, каких и представить-то невозможно. Две остро заточенные пики торчали справа и слева от его верхней губы, образую ровную горизонтальную линию. Кончики усов, казалось, выходили за линии его плеч. В голове колокольчиком зазвенели строчки дедушки Корнея Ивановича "Таракан, таракан, тараканище...". "Тараканище" деловило шел встречным курсом, сопровождаемый изумленными взглядами редкой толпы в коридоре. Я же чуть не упал, утратив при взгляде на эти копья естественную координацию движений. Тараканище промаршировал упругой походкой с невозмутимым видом, который ничего, кроме непоколебимой решимости не выдавал.

Все произошло стремительно; когда я снова пришел в себя и обернулся следом, этого гвардейца я уже не увидел. Видимо, свернул в боковой проход. Я посмотрел вокруг - все оставалось на своих местах, ничего не изменилось, все были заняты своим делом, как будто и не прошло только что мимо нечто, что не уступит и библейским чудесам. "Наверное, это была галлюцинация" - подумал я с тревогой. Никогда я на подобные вещи не жаловался и был где-то в глубине души уверен, что никаких галлюцинаций вообще в природе не бывает; просто находятся врали, которые и дурят легковерную публику. Как проверить, галлюцинирует человек, или просто сочиняет? На всякий случай я заторопился на свой стенд. Уж если нападет на меня приступ какой-нибудь эпилепсии, так уж лучше буду я среди своих.

Я пришел на стенд в явном трансе и осторожно, чтобы не вызвать подозрения во вранье, рассказал эту историю, подчеркнув, что все-таки это был, скорее всего, мираж от усталости. Тут наш механик Валера сказал: "Хэ, да я вчера в туалете видел такого же таракана, только со спины". Значит не померещилось мне.
Этот "Тараканище" подпортил мне конец ярмарки. Я все время думал, что это за чудо такое, что хочет он своими усищами доказать? И никак не мог я найти рациональный ответ. Если бы такой "тараканище" встретился композитору Мусоргскому, то был бы его знаменитый фортепианный цикл, несомненно, на одну часть больше.

Мюнхенер Халле.

Ярмарка - это апогей в деятельности каждого ее участника. А где апогей, там и праздник. А какой же праздник обойдется без шумного застолья? Нет таких праздников. Штаб Ганноверской ярмарки позаботился и об этой стороне ярмарочного бытия и позволил нескольким ресторанам разместиться прямо на территории ярмарки. Среди них особое место занимает ресторан - не ресторан, а что-то необыкновенное, как нельзя лучше подходящее для празднования. Называется ЭТО - "Мюнхенер Халле", что означает мюнхенский зал. Зал этот на самом деле - гигантский деревянный сарай, очень похожий на хозяйские постройки баварских крестьян. Внутри зала стоят крепкие из толстых плах-пятидесяток проолифенные некрашенные столы едоков так на двенадцать. Возле столов с обоих сторон приставлены тяжелые длинные скамьи из таких же плах. Столы стоят в несколько рядов с широкими проходами. Размерами это заведение напоминает спортзал для футбола и вмещает явно больше тысячи человек. Но это еще не все. Есть там и второй ярус по периметру зала, где тоже есть места на пару-другую сотен гостей. В центре обоих ярусов друг против друга размещаются два духовых оркестра по двадцать музыкантов в каждом. Музыканты в альпийских шляпах с перьями отчаянно дудят веселые польки, вальсы и марши, меняя друг друга, так что зажигательная музыка не прекращается ни на минуту. Крыша этого сарая опирается на толстые деревянные столбы-колонны, расставленные в несколько рядов. Сарай не имеет потолка, и снизу просматриваются сложные фермы, удерживающие крышу и килотонны осадков, падающих на ее гектар с гаком. По фермам, провисая вниз, вьются толстые, сплетенные из зеленых еловых веток, гирлянды, опутанные яркими шелковыми лентами. Такими же венками украшены и деревянные колонны. Десятки официантов в традиционных баварских нарядах: мужчины - в кожаных коричневых штанах до колен с гетрами на икрах, в зеленых рубашках с короткими рукавами и в шляпах с перьями; женщины - все могучие мадонны с запредельно гигантскими бюстами - в вышитых рубашках, в клетчатых мидиюбках с белыми передничками и с такими же, как у мужчин, гетрами на икрах, мечутся взад и вперед, демонстрируя искусство переноски десятка здоровенных литровых кружек с пивом одновременно. Для того и нужны широкие проходы между столами.

Этот вертеп - другого слова я не нахожу, и читатель позднее поймет, почему я его употребляю - заполнен до отказа всегда, и о билетах на этот стадион обжорства и пивопития надо побеспокоиться заранее.

Наш патрон - шэф "Морены" - о нас побеспокоился, и мы тоже попали-таки за один из тех столов. Мы вошли туда довольно рано - часов в шесть, едва успев закрыть стенд. Но уже и в это время зал вовсю гудел захмелевшими голосами, создававшими ровный гул как морской прибой во время средней силы шторма. От меди оркестров покалывало в ушах. Безудержное веселье было разлито повсюду толстым ровным слоем, и я, не впервой в подобной, типичной для немцев, обстановке отдохновения душой, мигом набрался эйфории и стал напевать в такт музыке. Мои же попутчики меня несказанно удивили. Они явно чувствовали себя не в своей тарелке и горели желанием немедленно сбежать отсюда. Я быстро сообразил, что это типичная реакция советского человека на веселую оду жизни, обычную здесь и так непривычную там. Я с некоторым усилием уговорил их не убегать, а постараться расслабиться подобно всей этой нагло веселящейся империалистической сволочи. Не забывайте, что это была весна 1990 года, и мы все еще оставались советскими гражданами.

Меню в этом сарае не было слишком большим; скорее оно было на удивление кратким: главным блюдом было свиное колено от задней ноги со шкуркой, запеченное в печи до янтарно-румяного цвета. Одно колено весило не менее килограмма, правда с костями. Было там еще с полдюжины блюд, но посетители, словно сговорившись, заказывали только одно - "швайнхаксе", то есть то самое колено. Гарниром служила сочная, горячая, квашенная капуста, идеально смягчающая неприятные ощущения от естественной свинячей жирности и создающая вкусовую гармонию, достойную здорового крестьянина, отпахавшего на поле и поглядывающего на свою круглотелую жену с определенным интересом, требующим как следует подкрепиться. Мюнхенский "Левенброй" лился потоками. При таком колене заказывать пиво порциями меньше литра - только официантов впустую гонять. Литровая же кружка, именуемая "мас", что одновременно означает меру, и есть минимальная мера напитка, идеально подходящего к свиному колену.

С трудом управившись со своими аппетитными коленками, помогая себе первым масом пива, мы пришли к логическому заключению, что без стакана водки эти коленки залягут в наших животах избыточно тяжким бременем. Мы были не одиноки в таком умозаключении, ибо подносы с запотевшими стопочками летали мимо нас непрерывно, как машины на оживленной улице в час пик. После трех стопарей водочки и второго маса мпериалистическое окружение одолело-таки бдительность моих попутчиков, и они в самом деле расслабились, начав смотреть вокруг не с осуждением, а с интересом. А посмотреть было на что. Одни официанты в их нарядах чего стоили!

Галдеж нарастал. Публика начала буквально распоясываться. То в одном углу, то в другом выстраивались полонезы - так немцы называют веселые хороводы, когда веселящийся народ выстраивается в цепочку, положив руки на плечи впереди стоящему и топая вперед в ритме музыки. Ведущий этой цепи выбирает маршрут, заворачивая между столами, и вся длиннющая цепь забавно изгибается, как змея, следуя за ним. Быть самому в полонезе всегда приятно, особенно, если впереди стоит хорошенькая женщина - здесь каждый имеет право опереться на плечо впереди идущего. Но и со стороны смотреть на извивающуюся горланящую цепь - тоже замечательно. Но не должен мой читатель подумать, что ревущие в полонезе могут создать неприятное впечатление этим самым ревом. Нет, немцы не зря породили почти всех композиторов мирового значения; музыкальный это народ, и подпеть с чувством меры и ритма всегда сумеет. Полонезы возникали и рассыпались с громким хохотом, при этом обязательно кто-то падал на пол, но пострадавших в таких случаях не бывает.

Музыканты творили истинные чудеса, поднимая настроение на бесконечном крещендо и все чаще демонстрируя виртуозные штучки. К моему восторгу бывшего духовика играли для нас лихие профессионалы, способные взять самые высокие ноты и тут же разодрать их в клочья в мельчайшем стаккато. Оркестры менялись каждые десять-пятнадцать минут и вели себя как на конкурсе, явно состязаясь друг с другом в вычурности и в громкости. Где-то в глубине зала возникло периодическое раскачивание. Это было то, чего я ожидал. Сидящие за столом цепляют друг друга за локти и начинают раскачиваться влево и вправо в такт вальсовому ритму. Потом следует подъем на ноги и раскачивание продолжается стоя. Потом следует подъем на скамейки, ну а потом уже и на столы. Эпидемия колбаний распространялась из центра зала очень быстро, и уже через три минуты весь нижний зал и верхний ярус слаженно раскачивались в грохоте оркестра и в собственном вполне слаженном реве. Все стояли и качались на столах. Мои попутчики были на высоте. Сдавшись аморальному империалистическому влиянию, они с восторгом подпевали в такт "Думм-бумм-бумм...", ничуть не хуже японцев, с энтузиазмом топтавших свой стол слева от нас и тоже не знавших немецкого.

При таком пивопитии естественно возникают малые нужды. И в приспособленных для избавления от этих забот помещениях посетитель получал порцию удовольствия: ну где еще увидишь шеренгу в полсотни мужиков, интимно прижавшихся к стене и продолжавших мурлыкать в ритме музыки. Помещение было, как и все вокруг, стерильно чистым и благоухало концентрированными дезодорантами, так что неизбежных в нашем быту малоприятных запахов здесь не возникало.

Веселье между тем продолжало нарастать, приобретая уже совсем гротескные формы. Оркестр слева грянул "Полонез", но не был это ни полонез Огинского, ни какой-нибудь другой польский танец. Это был немецкий полонез, лучше всего подходящий для хоровода с одноименным названием, о чем я уже рассказывал. Те спорадические полонезы выстраивались на произвольные мелодии, а это была, наконец-то, правильная, самая полонезная в немецком смысле слова, мелодия. И полонез получился на славу! Огромнейшая змея, захватившая весь веселящийся контингент снизу и сверху, извивалась между столами, поднималась и опускалась по лестницам, выползла на площадь перед залом, проползла вокруг всего зала и вернулась назад, встретившись со своим хвостом в дверях. Обессилевший оркестр внезапно замолчал, и полонезная змея с гамом рассыпалась по столам, чтобы скорее утолить жажду новым "Масом".

Оркестр справа успокоил немного публику, сыграв чего-то неподходящего для танца, но зато здорово позабавившего слушателей. Это были музыкантские хохмочки. Под кваканье альтов и сытое, извиняюсь, пукание огромной тубы на стул с ногами забрался выскочка-тромбон и начал выделывать виртуозные пассажи на три октавы вверх и вниз. Второй тромбон тоже вскочил на стул и стал издеваться, изображая сочное лошадиное ржание по поводу пассажев первого. Между тромбонами началась музыкальная ругня, от которой у публики готовы были развязаться животы. Дирижер дал команду здоровяку у большого барабана, и тот закончил это тромбонное хулиганство, шмякнув тромбонистов своими огромными латунными тарелками по шляпам, отчего те попадали на пол, успев жалобно взвизгнуть своими инструментами. Альты и тенора вместе с тубой продолжали свое кваканье и пукание, и на этот ритм уселось соло валторны. Поднявшийся тромбонист опять залез на стул и, озираясь на громилу с литаврами, задудел именно ту ноту, которая в данный момент меньше всего подходила к гармонии. Громила приподнял тарелку, и фальшивящий тромбонист быстро слез со стула. Второй тромбонист прополз по краю и высунул свой инструмент в широкую дыру в перилах. Его самого не было видно, только кулиса и раструб торчали наружу. Валторнист играл в это время что-то слащаво-лирическое. И тут распоясавшийся второй тромбонист дунул, как и первый, чудно фальшивую ноту. Дирижер стал вертеть головой, изображая недоумение, откуда это, де, берется и стал грозить первому тромбонисту, изображавшему активное участие в слаженной работе оркестра. Только дирижер нагнулся к своим нотам, как спрятавшийся тромбонист опять смачно подгадил своей громкой фальшью. Дирижер начал дергаться, как паралитик, и оркестр начал рвать ритм в соответствии с телодвижениями дирижера. Но эти смены ритма происходили на изумление слаженно и здорово. Первый тромбонист под шумок сорвал с солирующего валторниста шляпу и воткнул ее в раструб валторны. Когда оркестр восстановил первоначальный ритм, этот тромбонист, как ни в чем не бывало, подхватил мелодию валторны. Дирижер дал, наконец, отмашку, и оркестр смолк, только солирующий с закрытыми от удовольствия глазами тромбонист продолжил ноту и внезапно - с явного перепугу - киксанув, смолк следом. Пауза длилась не более секунды, и другой оркестр заиграл "Ламбаду".

В центре зала царила какая-то большая фирма, занимавшая не менее пяти столов. На один из этих столов влезла ослепительно красивая молодая женщина в фирменной одежде и начала танцевать с потрясающим мастерством, словно была она не сотрудница машиностроительной фирмы, а профессиональная танцовщица. Окончив один цикл, танцовщица приподняла юбку, так что стали видны колени, и продолжила элегантные па. Зал восторженно загудел. Танцовщица была одна на столе, никто больше в зале не решился вылезать наверх, чтобы не портить очарования от ее танца.

Я ждал центрального события вечера. Имея многолетний опыт общения с немцами, я знал, что подобное веселье не может обойтись без царицы всех застольно-танцевальных мелодий - без "Розы Мундэ". Весь мир знает эту мелодию, написанную между двумя мировыми войнами скромным чешским композитором, но царицей над всеми мелодиями она стала только в Германии. Это действительно зажигательная мелодия для безудержного веселья, и организаторы вечера приберегли ее на тот момент, когда появятся первые легкие признаки усталости. Запустив "Розу Мундэ", ресторан прибавил еще минимум десять процентов к своему обороту за вечер, так как эта возбуждающая музыка снимает усталость, как рукой.

Ее грянули после небольшой паузы оба оркестра разом. Восторженный рев был ответом. Все повскакали со своих мест и начали пританцовывать кто где: на полу, на скамейках, на столах. Мои, такие скромные поначалу, попутчики, лихо наяривали вместе со мной какой-то невиданный танец, единственным достоинством которого было то, что топалось в нем в правильном ритме.

После этого экстаза вновь возникла пауза. Гостям была дана возможность отдохнуть. Я с торжеством в голосе спросил своих попутчиков, ну как, здорово? "Во!!!" - было мне ответом, подкрепленным двумя выставленными большими пальцами. И тут я, как всегда невпопад, стал пояснять, что немцы умеют прекрасно веселиться, никогда не напиваясь до свинства: "Посмотрите вокруг - все веселятся, и ни одного упившегося". Через пять минут я был, однако, посрамлен. Перед нами был стол, целиком занятый одной фирмой. От этого стола отделился какой-то шкет лет под пятьдесят, но весом килограммов так сорок. Посмотрев на меня с вызовом, он предложил мне ... подраться. Я просто офонарел. Во-первых, я не драчун, и биться мне приходилось лишь пару раз. Последний раз в Минске я поколотил сразу шестерых. Чтобы читатель не подумал, что я хвастун и трепло, подчеркну, что я был в том неравном бою трезв, а мои оппоненты не вполне твердо стояли на ногах. Во-вторых, такое предложение напрочь перечеркивало мое недавнее заявление об умении немцев разумно веселиться. Ну а в-третьих, я весил в то время лишь чуть поменьше, чем сейчас, - под сто десять килогораммов, так что вызов от этого худощавого карлика был весьма странным. Шкет продолжал приставать и стал замахиваться, чем поверг моих попутчиков в малый столбняк. Я встал во весь рост, наклонился над шкетом, взял его за локти, приподнял сантиметров на сорок, отнес назад и посадил на место, строго приказав: "Сидеть!". Он меня послушался, но ненадолго: через минуты три он рухнул под стол и уснул. И все-таки я не оскандалился полностью. Довольно быстро мы выяснили, что соседний стол занимает датская фирма, а датчане пить не до бесчувствия просто не умеют. Мои немецкие соседи сказали мне со знанием дела, что через полчаса весь датский стол будет лежать вповалку. Так оно и оказалось. Честь немцев же не пострадала.

Апогей веселья был позади, и мы заторопились домой, памятуя о завтрашних буднях.

* * *

В том же составе мы прибыли в Ганновер через год. И еще по пути скромняга- электронщик Володя нетерпеливо спросил: "А в этот раз мы пойдем в Мюнхенер Халле?". "Обязательно!" - был мой ответ. И мы вновь провели чудесный вечер, сидя в этот раз на втором ярусе. Все было, как и год назад, очень даже здорово... И мы вновь поселились у стариков Клуге, и вновь агитатор Шульце обозвал всех русских дураками. Да и было ведь за что, не правда ли?