Владимир Патрышев
Саня

Да, всё бы хорошо, да появился Владимир Иванович, отчим. Владимир Иванович - человек энергичный, ходит по дому в майке, то с гантелями, то отжимается, и Саню все подначивает, мол, рохля, тютя, плохой солдат. Владимир Иванович вышел в отставку в сорок лет капитаном, и теперь искал себе мирное применение, но пока не мог найти. Его в Сане раздражало все, и медлительность, и задумчивость, и даже курчавые светлые волосы, которые Владимир Иванович все приказывал постричь, а то на девчонку, мол, похож. Саню сначала доставал его громкий голос, четкие команды, мудрые советы и постоянные подначки, но постепенно появились и тычки, так, как бы резвяся и играя, то кулаком в плечо, то ладонью по спине. Ревновал он Саню к матери, что ли? Саня молчал, не знал, как реагировать. И мать молчала, или говорила Сане: ты преувеличиваешь.

Так что Саня, окончив девятый класс, предпочитал проводить летние каникулы в библиотеке, сидел почти до закрытия, читал «Мертвые Души», сказки братьев Гримм, и что-то уже совсем незапоминающееся, но откладывающееся спокойным балластом где-то в глубине души.

В конце июля Владимир Иванович как-то вечером долго стал рассказывать, мол, грибы в лесу пошли, полно их, а ехать собирать некогда, нет чтобы Сане с ребятами съездить да набрать, сам же грибной суп по две тарелки съедаешь, когда он есть. И так несколько дней подряд.

Во вторник Саня встал утром, взял денег сколько-то, взял корзину и пошел на станцию. Еды никакой не взял, забыл. И питья не взял. Сел на первый попавшийся поезд - откуда ему знать, куда ехать? - и так доехал за два часа до какой-то там Старой Малуксы. Вышел из поезда, и пошел за несколькими грибниками, налево по дороге.

Шел по песчаной дороге и смотрел, как его тень в фигурной тени деревьев движется не равномерно, а скачками; край тени как будто перепрыгивает от просвета к просвету. Почему вот так?

Время от времени сходил с дороги в лес, но не особо было много грибов. Раз зашел чуть подальше, попал в болото; выбрался назад и решил больше в болото не ходить. Кстати, на болоте никаких грибов и нету.

Дальше дорога обходила кругом какое-то не то озеро, не то карьер; тут уже грибов было побольше, маслята, моховики. А совсем много грибов, белых и подберезовиков, оказалось там, где дорога превратилась в какую-то неясную заросшую травой колею и вдруг закончилась перед небольшой рекой, с быстрым течением и непонятной глубины. Саня реку переходить не стал, прошелся вдоль, пособирал грибов; чуть не налетел на торчащую на берегу из песка мину, такую как раз, как на картинках по НВП, круглую, с пупырышкой сверху. Всего передернуло - ведь никто и костей бы не нашел в этой глуши.

Голод пришлось утолять белыми. Белые ничего на вкус, что-то среднее между ватой и хлебом. Сыроежки попробовал, тьфу, горечь. Еле смыл эту горечь водой из речки. Пил и пил. Вода в речке болотная, буроватая, а другой нету.

Обратная дорога показалась много длиннее, и к платформе вышел где-то часов, наверное, в десять вечера - солнца уже не было видно. Расписания поездов на платформе не было, да и ничего не было вообще, кроме платформы, даже обычной будки из силикатного кирпича не было; и Саня просто уселся на траву ждать электричку. Через час стало понятно, что электрички никакой не будет, и что надо где-то заночевать. И Саня пошел по той же дороге, но в другую сторону, направо, на юг.

Прошел какую-то полузаброшенную деревню, где, однако, был громко облаян собаками. В последнем доме, стоявшем за гребнем, на отшибе, никакие собаки на него не лаяли, и Саня пробрался в сарай, дверь которого лежала отдельно рядом. В сарае было сено; время было теплое, и Саня, куснув еще пару раз гриб, на ощупь похожий на белый, завернул голову в куртку, которую все-таки взял на всякий случай от дождя, и заснул.

Проснулся от птичьих песен и от запаха хлеба. Сначала прислушивался и принюхивался, не шевелясь. Открыл глаза. Перед ним стояли, в одинаковых красных платьях в белый цветочек, две девчонки, лет 6-7, улыбались. У младшей в руке хороший ломоть хлеба, крупно посоленный, она от него отламывает кусочки и ест; у старшей - мутноватый граненый стакан с молоком. Обе молча протягивают свои дары; Саня садится, тоже молча берет, уплетает хлеб, запивает молоком, и улыбается им. Девчонки убегают; снаружи громко кудахчет десяток кур.

Кур, на самом деле, почти три десятка, и один петух. И коза Ленка. И три овцы. И кошка Выдра. Все это хозяйство на руках у шести, непонятно, сироток, или еще нет. Или еще не совсем. Мать доярка вообще-то, на ферме работает. Или работала. Полгода назад, как-то в понедельник, вдруг собралась в город, сказала - «давайте, девки, смотрите тут сами, я в больницу, врач говорит, неделю всю пробуду. Нашли у меня что-то, не знай что.» И всё, уехала на второй электричке, на 7:17. И больше ничего от нее не слышали. Между собой решили, что лучше не идти и не выяснять, а то, если мама умерла, так их в интернат всех заберут, а если мама жива, так и сама вернется. Так и живут, как раньше жили.

А как жили - картошка есть, лук свой, огурцы, куры, молока немножко коза дает, да с фермы, бывает, привезут. Бригадир Игорь Иванович хоть раз в месяц да зайдет; дров уже привез на зиму, и для кур пшена и ячменя по мешку. А сено они и сами накосят. Игорь Иванович про маму тоже ничего не знает.

Старшая сестренка, Вера, как бригадир, с утра раздает задания; да ведь все и так знают, что делать. Конечно, что-то разваливается, дверь у сарая вот, да лестница на чердак сломалась, и крыша подтекает. Разваливалось и раньше, при маме, да при маме как-то чинилось потихоньку. Игорь Иванович забегает ненадолго, у него своя семья есть, и его жена довольно-таки злая тоже, и маму не всегда очень не любила.

Что хорошо - больше никто и не заходит, дом с дороги не виден, а то бы уже их нашел кто-нибудь. А так - никому не надо, да и власти-то нету никакой, а если и есть, так ей не до дояркиных детей. А они сами о себе не напоминают.

И вот стал Саня с ними жить.

Что интересно - дома его не особо чтобы и хватились. Когда выяснилось, что ни с какими ребятами он не пошел (да и не было у Сани никаких таких «ребят», просто обзвонили однокласников, которые в городе оставались), то Владимир Иванович посмеялся и отрезал - «ничего, погуляет, проголодается и придет. Не сейчас, так к осени, когда холодно будет». Мать через две недели только решилась позвонить 02 в милицию - там говорят, приходите, мол, пишите заявление. Еще через две недели мать пришла в милицию писать заявление. Дали ей бланк на розыск. Писала-писала, да так и ушла. Испугалась, что схватят где-нибудь Саню, как разыскиваемого преступника, посадят еще в загородку. Боялась она ментов; да и Владимир Иванович лучше знает, как поступать.

А Владимир Иванович молчал; он ждал, когда пройдет полгода и можно будет Саню выписать из квартиры на законных основаниях, как непроживающего.

Саня свою новую жизнь списывал с мультика про Простоквашино. Занялся хозяйством. Столярное дело у Сани всегда получалось; ну а столяр супротив плотника… вы ж понимаете. Починил дверь сарая, починил лестницу, починил крышу, подпер стенку бани и подправил в ней трубу, так что теперь не страшно стало в баню заходить и топить. Стали баню топить. Сначала Сане было странно мыться со всеми вместе, а потом как-то быстро привык: ему сестренки спинку потрут, он сестренкам спинки потрет, большое дело. Не городские же, выкобениваться.

Сидел теперь Саня на главном месте за столом, и ему все подавали, приносили и уносили. Мужик в доме, как же. Конечно, сестренки в Сане души не чаяли, так что Саня жил как сыр в масле. Вера, Люба, Оля, Лида, Таня и Наташка. Была и Надя, но ее в два года, только выбежала на дорогу, пьяный тракторист задавил.

Выяснилось, что читать умеют только Вера да Люба, и Саня стал всех остальных учить грамоте, чтению, письму, арифметике. В доме отродясь не было ни телевизора, ни приемника. Хоть электричество было, и то. Электричество у всех вообще на местности было бесплатное, как-то его воровали, или колхоз давал бесплатно.

Так осень прожили, и зиму всю прожили. 31-го августа сделали большую вылазку в город, напродавали цветов, белых астр, так что, при экономии, денег должно хватить на весь год, до следующего 31-го августа. А и надо-то только хлеба, соли, да лаврового листа. Чай свой, из зверобоя, другого девчонки и не пробовали никогда. Игорь Иванович капусты в октябре мешок привез, наквасили. Игорь Иванович с Саней как-то нормально, вопросов никаких не было. Да и что ему, если так признаться, до них. Своя семья есть. Что ему до них.

В мае Саня не выдержал и послал матери открытку с днем рождения.

А через неделю, вечером, к ним в дом постучался дедушка. Ну какой-то дедушка, не чей-то. Просто старичок. Пустили, конечно, налили грибного супа. Стал дедушка рассказывать про Христа, про карму, про кундалини, про чудесные исцеления и грядущий конец света. Потом дедушка достал бутылку из кармана, попросил у девчонок стаканы, налил целебной настоечки себе и Сане.

Саня только отхлебнул - все потемнело, лампочка над столом дернулась, рванулась, и зигзагом улетела в неведомую даль. Саня рухнул на пол вместе со стулом. Что там было в бутылке, метиловый, амиловый, изопропиловый спирт - кто их знает, что пьют люди такого сорта, или даже не пьют, а других угощают. Потому что, пока Саню водой отливали, дедушка куда-то ушел, и больше дедушку этого никто и не видел. Ушел дедушка.

А Саня в себя не приходил. Водой поливали, на свежий воздух выносили, пульс трогали, по щекам шлепали, искусственное дыхание делали, нашатырь давали нюхать - не помогает. Побежали к Игорю Ивановичу, и тот взял машину и отвез Саню в райбольницу.

Саня очнулся через две недели, под капельницей, но не от капельницы, а от щекотного ощущения губ на своих губах. Открыв глаза, он увидел, в десяти сантиметрах от себя, глаза Веры, старшей сестренки. Вера просидела с ним в больнице все эти две недели, да заодно тут же и работала в больнице, мыла полы и тарелки.

Пролежал еще неделю, и Саню выписали.

Выписавшись, Саня… да ведь вы и сами знаете конец, что я вам буду пересказывать! Сами все знаете.

Они, кстати, и до сих пор там же живут, в том же домике за гребнем.