«Революция сверху» Н.Я.Эйдельмана: комментарий
из 2002 года
1
Книги
Н.Эйдельмана в высоких оценках не нуждаются – они давно уже стали составной частью
интеллектуального пейзажа, захватывающими ловушками нашего внимания и мысли, расставленными-раскинутыми
на книжных полках.
И как же можно было обойтись без
книг Н.Эйдельмана, начиная серьезно продумывать тему современных реформ в России?
После безумно резких перемен жизнь в стране постепенно наладилась – но понятно,
что в таком «полувосстановленном» состоянии мы протянем лет пять, не больше. Жизненно
необходимы масштабные, системные, хотя и постепенные, преобразования, выводящие
Россию «в новое качество».
Некоторые из исторических
предшественников нынешней высшей власти в свое время сталкивались со столь же
грандиозной задачей. Где и как об этом узнать поподробнее? – конечно, в первую
очередь у Эйдельмана. Книга «'Революция сверху' в России» (1989 г., издательство
«Книга») – то, что надо:
«У нас с 1985 года происходят
преобразования революционного характера, начатые по инициативе высшего руководства
страны, "революция сверху". При этом, конечно, многообразно поощряется,
поддерживается встречное движение снизу, без него ничего не выйдет... Нет ли для
подобных преобразований некоторых общих правил, повторений на разных витках исторической
спирали? ... Мы собираемся представить краткий очерк, разумеется, далеко не всей
российской истории, но тех ее "сюжетов", которые относятся к революциям
сверху и могут помочь разглядеть кое-что новое в сегодняшних и завтрашних обстоятельствах...
Центром повествования станут события прошлого, которые нам представляются особенно
актуальными: реформы конца 1850-х - начала 1860-х годов... мы постараемся как
единое целое представить все нововведения тех лет, затронувшие абсолютно все сферы
российской жизни» (с.23).
2
«Положение
страны, жизнь народа, экономика, политика - все это требовало серьезных перемен
в двух сферах.
Именно в тех сферах, которые ожидали
своего реформатора и позже - в 1953-м, в 1965-м, и сегодня.
Сфера
экономическая: в 1850-х годах это отмена крепостного права. Можно сосредоточиться
на разнице (разумеется, огромной) между тогдашней и сегодняшней экономической
реформой. Но можно сформулировать проблему вполне корректным образом: в 1850-х
требовалась и частично осуществилась коренная перестройка экономических отношений,
переход от внерыночного, волевого, "палочного" механизма к рыночному...
Сфера политическая: здесь в 1850-х годах решалась проблема
демократизации, на пути которой - бюрократия, самодержавие.
...
И если через 100 - 125 лет, совсем в иных условиях, перед страной стояли типологически
сходные задачи, то тут есть над чем серьезно, очень серьезно подумать.» (сс. 27-28)
Действительно,
как много общего между проблемами середины XIX в., и конца XX – начала XXI века!
Области преобразований – те же, противники – аналогичные, методы действия высшей
власти – похожи, проблемы менталитета – один в один. «Перестройка экономических
отношений» – тут, конечно, все не так однозначно, как казалось в 1989 г., но мы
не ищем у Эйдельмана анализа содержания преобразований. Важнее всего то, как было
организовано продвижение масштабных и комплексных реформ, как их делали и как
они были сделаны.
«Обозревая... внешне совершенно несходные
эпохи, мы пытались кратко проанализировать... многочисленные уроки, которые дает
потомкам российское прошлое в связи с избранной нами темой - "революция сверху"...
В России большая доля перемен, как революционного,
так и контрреволюционного характера начиная с XV - XVI веков идет "сверху",
от государства... Первопричина иного нежели в Европе пути - слабость городов,
третьего сословия... Роль народа огромна, как везде, но проявляется в российской
истории иначе, чем в странах товарности и буржуазной демократии: огромная энергия,
но самостоятельности, инициативы куда меньше, чем исполнения воли "верхов"».
(с.169)
Да, похоже на 2002 год, но с одним уточнением: самостоятельность
и инициатива начала гораздо успешнее применяться для неисполнения «воли верхов»,
чем в XIX веке. Однако изворот из-под законов и распоряжений власти происходит
индивидуально, структуры гражданского общества при этом не формируются и сегодня,
и три века назад (полтора века назад что-то начало в этом отношении сдвигаться,
но после 1917 года все было очень успешно разрушено).
«Народ
исторически "ориентирован на царя", надеясь на единство с ним против
правящего слоя, бюрократии.
Ориентировка эта, во многом
ложная, наивная, в то же время отражает... действительно возможную в разных вариантах
блокировку царей с массами против своеволия верхов и аппарата.
Бюрократия,
аппарат - особенно могущественный пласт в условиях многовековой централизации,
отсутствия демократических противовесов и традиций.
Постоянная
в нашей литературе характеристика бюрократии как социально-единой с верховной
властью, противостояние их обоих угнетенным массам - это, разумеется, верно в
общеэкономическом, общеисторическом плане, но недостаточно для конкретного политического
анализа.
При отсутствии или недостатке гласности и
демократии - из дворца часто виднее, в чем состоит широко понятый классовый интерес
правящего меньшинства. Отсюда возникновение узкоэгоистического консерватизма на
"втором сверху" этаже общественного здания: сопротивление аппарата и
"реакционеров-богачей" даже тем реформам, что в конце концов проводятся
во спасение этих недальновидных людей.» (сс. 169-170)
Актуально,
разве нет? И противопоставление «власти» как целого и «народа», очень заметное
сегодня; и иное, чем «на втором сверху этаже» (у ведомств и губернаторов), понимание
интересов страны высшей властью, президентом; и необходимость «блокировки с массами»
– сегодня это любые силы, например бизнес-круги, способные преодолеть ведомственное
и региональное сопротивление преобразованиям.
«Формы бюрократического
сопротивления революционным и реформаторским попыткам верхов многообразны: саботаж,
провокации, запугивание, белый террор, государственный переворот. Нередко делаются
попытки внешне демократического ограничения "инициативы сверху" активным
соучастием среднего звена: скрытая форма консервативной реакции, ибо во время
революции сверху верхи лучше "средних"...» (с.170)
А
мы вспомним шахтерские пикеты у Белого дома, различные региональные «инициативы»
и «программы», из которых следуют невиданные бюджетные преференции, высокотеоретические
рассуждения о «системообразующей роли энергетики (железных дорог, армии, газовой
отрасли и всего остального)», из которых следует, что ничего в них менять нельзя.
«Не
менее разнообразны формы преодоления этого сопротивления: прямые расправы, запугивание
"бюрократов" внутренней и внешней опасностью, известная опора престола
на "чернь", перенос столицы, создание аппарата, параллельного старому...»
(с.170)
«Высшее руководство, начавшее коренные революционные
реформы, - против могучих бюрократических сил, которые в борьбе за существование...
саботируют даже те преобразования, которые им самим и детям их необходимы. Обе
стороны, высшая власть и аппарат, пытаются использовать народную силу и волю в
своих интересах: бюрократ эксплуатирует недостаток демократических традиций, страх,
усталость, разные предрассудки масс; реформаторы-революционеры апеллируют к здравому
смыслу, гордости, свободолюбию народа, его ненависти к лживой, хищной, подлой
бюрократической теории и практике». (Журнальный вариант)
«Предрассудки
масс» - это сегодня социальная инертность, помноженная на воспоминания о стабильной
и дешевой жизни; «гордость и свободолюбие» актуализируются при воспоминаниях о
советской сверхдержаве и при попытках президента переломить приельцинскую внешнеполитическую
вялость. Важнейший принцип создания «параллельного аппарата» проявился при формировании
системы Федеральных округов и в очень интересных примерах организации внешнего
давления (через, например, международные организации) для активизации внутренних
трансформаций.
"Революция сверху" по самой своей
природе соединяет довольно решительную ломку (необходимую, в частности, из-за
отсутствия или недостатка гибких, пластических механизмов),– и сложное маневрирование,
"галсы" вправо и влево, нужные для нормального движения сверху вниз»
(с.170)
«...Едва ли не буквальностью оказывается метафора,
что всякий спуск с горы требует "зигзагов". Преобразования сверху все
время корректируются левыми и правыми движениями - иначе стремительное, катастрофическое
падение...
Иногда ... складывалось своеобразное разделение
труда между правительственными деятелями: один для послаблений, другие - для укрощений.»
(с.128).
Скорее, здесь применима аналогия не слаломного
спуска, а непредсказуемого, хаотичного сопротивления воздуха при приземлении спускаемого
космического аппарата. Проблемные точки, где необходимы коррекции, образуются
постоянно, но предугадать их заранее невозможно. Может быть, важен именно сам
факт сопротивления? Иначе бы сколько дров было бы наломано! (и было-таки – в 2002
году мы это хорошо понимаем).
«В то же время недостаток
теории, исторического опыта заставляет "государство-революцию" пользоваться
методом проб и ошибок, определяя наилучшие формы движения.» (с.170)
Сегодня
теорий, наоборот, переизбыток – но это еще в большей степени вынуждает двигаться
осторожно.
«Обычный довод консервативного лагеря - отсутствие
или недостаток людей - несостоятелен. "Реформаторы" находятся буквально
за несколько лет - из молодежи, части "стариков" и даже сановников -
"оборотней", еще вчера служивших другой системе.» (с.170)
По
количеству «оборотней» мы обойдем все эпохи Петров и Александров, вместе взятые.
С «недостатком людей» хуже – в середине XIX века для успешного продвижения работы
«на местах» нужно было лишь университетское образование, гарантировавшее общую
культурность и интеллигентность. Сегодня нужны профессионалы, которых в начале
перестройки и в помине не было, но и тут за 3-7 лет ситуация резко улучшилась
– а практической гарантией успешности работы в новых сферах стало высшее научно-техническое
образование. Физтех, МИФИ, Бауманка оказались инкубаторами для банкиров, специалистов
по ценным бумагам, топ-менеджмента.
«Наиболее надежная основа
под коренными реформами сверху - их постоянное продолжение, расширение, создание
более или менее надежных систем обратной связи (рынок, гласность, демократия),
позволяющих эффективно координировать политику и жизнь. В этих процессах огромную,
часто недооцениваемую роль играет прогрессивная интеллигенция, чья позиция очень
многое определяет в ходе преобразований, их успехи, исторические границы.» (с.171)
Ну,
«прогрессивная интеллигенция» сегодня – это всякого рода интеллектуалы-эксперты,
пресса, интерпретаторы и комментаторы. Но в отличие от интеллигенции императивом
их деятельности не является народное благо, личная свобода и демократия, и потому
постоянно возникают вопросы, на кого они работают – на страну («эту страну», «нашу
страну»), на иностранный капитал или, например, на олигархов.
«Меж
тем среди преимуществ сегодняшней революции - накопленный за века царизма и десятилетия
Советской власти большой, можно сказать, огромный исторический опыт.» (с.172)
3
А
вот тут и начинаются вопросы. История – да, была; наши отцы и мы пережили огромное,
страшное, славное. Но исторический опыт – есть ли он?
Опыт
позволяет опираться на него для того, чтобы сделать следующий шаг – где такой
исторический опыт хранится? Неужели перечисленные публицистические пункты в жанре
«уроков» и есть то, чем может воспользоваться преобразователь? Была ли сделана
специальная работа по анализу и накоплению опыта «революций сверху», преобразований
в стране?
Возражу себе сам, не дожидаясь критики от
читателя. Исторический опыт не выражается в афористических тезисах. Он погружен
в ткань событий, обстоятельств и дел. Вытаскивать его оттуда – все равно что пытаться
отделить от почвы грибницу белого гриба, врощенную в нее миллионами капилляров
и нитей.
То, что было перечислено выше – не более чем
заключительные пункты изложения: ведь книга должна иметь «логический конец» (особенно
историческая, где никакого «реального конца» нет). Читая сам рассказ Н.Эйдельмана
о временах Ивана Грозного, Петра, Александра Первого и Александра Второго, мы
через массу тонкостей и подробностей «врастаем» в их дела, проблемы, ситуации,
и всем своим существом начинаем понимать, что они могли сделать – а что не могли,
что ими двигало – и кто их двигал. Это именно понимание, а не знание, которое
можно выразить немногими словами.
И тем не менее, тем
не менее... После книги не возникает ощущения «точности попадания». Нет того «расширения
понимания современности», которое непременно возникло бы, если бы Н.Эйдельман
нашел точное сопоставление ситуации сегодня – и ситуаций сто пятьдесят, триста,
четыреста лет назад.
Необходимо с этим разобраться.
Не зря же Натан Яковлевич пропагандировал и практиковал «медленное чтение»! Применим
эти же приемы к его собственной книге.
4
Прежде
всего, надо понять, какое представление о государстве и стране «просвечивает»
сквозь историческое описание Н.Я.Эйдельмана. Что он видит в истории? На что обращает
внимание при анализе преобразований? Иными словами, каким представлен ему
объект преобразований – страна (империя) Россия?
Во-первых,
в ней есть «верхи» и «низы», а также «бюрократы», которые служат буфером между
первыми и вторыми. Есть еще «прогрессивная интеллигенция», расположенная ниже
бюрократов, но выше низов или народа, масс. Эта интеллигенция вместе с массами
составляет «общество». «Верхи» же существуют всегда в единственном числе – это
император, суверен, принимающий окончательное решение, маневрирующий, обладающий
или не обладающий волей. Остальные участвующие в преобразованиях – его сотрудники
и союзники или противники, тормозящие, опасающиеся. Но именно он один представлен
центром, точкой движения или остановки.
Страна представлена
в виде слоистой пирамиды (с одной вершиной).
Во-вторых,
все историческое движение страны, любые преобразования сведены к движению по оси
«больше демократии – меньше демократии». Про хозяйственные изменения говорится
вскользь, как о чем-то хорошо известном, при этом результаты «революций сверху»
Н.Я.Эйдельман все равно в конце концов проецирует на эту ось: реформы Петра уменьшили
демократичность России, а реформы Александра II – увеличили.
Соответственно,
те, кто способствует движению по этой оси в сторону демократии, есть левые, те,
кто препятствует или двигает обратно – правые.
Если
говорить коротко, то реформы «спускаются» сверху, «обтекая» бюрократию (редкие
сторонники отмечаются особо) и в конечном счете «опираются на массы». При этом
избежать «безудержного спуска» (?) можно, лавируя то «вправо», то «влево».
Можно
ли по этой схеме спланировать или спрогнозировать те преобразования, которые должны
быть осуществлены в России сейчас? Понять, что и как нужно делать в первую очередь?
Ответ понятен: нет. Анализ Н.Я.Эйдельмана бесполезен
для этой задачи. Именно такой опыт из истории не извлечен. Вот характерное место
книги:
«В истории мы реформы раскладываем по полочкам -
сначала крестьянская, потом земская, судебная, военная... Теряется важнейшая закономерность
тех, а также последующих российских коренных реформ - их одновременность!
Не
мог крестьянский вопрос двигаться без политических послаблений, потому что само
"освобождение сверху" предполагает, что эти самые верхи, которые прежде
держали и "не пущали", теперь начинают видоизменяться. Чтобы хоть как-то
освободить крестьян, нужно сделаться хоть какими-то освободителями! ...
Реформы
экономические, перемена общественно-экономической структуры в наблюдаемый нами
период - прежде всего освобождение крестьян.
Реформы
политические: преобразование управления (земская и городская реформы), реформа
судебная, военная.
Третья сфера жизни, связанная с
первой и особенно со второй, - образование и культура. Здесь - реформа школы и
университетов, реформа цензурная,
Снова повторим, что
говорим сейчас не о конкретном содержании тогдашних российских перемен, не о результатах...,
а только об общем типе преобразований: в этом смысле мы можем найти много общего
у реформаторов, разделенных веками...: скажем, в Древней Греции, России конца
XIX века и Советском Союзе конца XX.» (с. 110-111)
Начало
приведенной цитаты действительно «попадает в точку»: к счастью или к сожалению,
но именно такая, системная задача стоит перед Россией сейчас. Все нужно делать
одновременно: реформировать жилищно-коммунальное хозяйство и суды, ВПК и образование,
железные дороги и Газпром. Менять само представление о государстве у граждан и
отношение государства к гражданам....
Но, как выясняется
из конца фрагмента, «конкретное содержание» российских перемен Н.Я.Эйдельмана
не интересует; он находит исторические аналогии в «общем типе преобразований».
Тоже неплохо: мы тогда сможем понять, как делаются (закладываются, начинаются,
продвигаются) такие массированные, фронтальные реформы.
И
вот тут-то и выясняется, что такого анализа у автора нет. Простые вопросы – аналогичные
тем, которые задаются теми, кто обсуждает сегодняшние реформы – просто не обсуждаются.
Например.
5
Всем известно,
что одним из «спусковых механизмов» начала реформ 1860-х гг. послужило поражение
России в Крымской войне. Но что именно было понято из этого поражения? Почему
из того, что Российская империя проиграла, последовал вывод о необходимости освобождения
крестьян и введения гласного судопроизводства?
(Примерно
в это же время Япония, силой «вскрытая» канонерками США, извлекала свои уроки
из этого поражения, и тамошние молодые князья-реформаторы посчитали самым важным
реформы государства, промышленности и образования. Совсем другие точки преобразования!
– почему?)
Я.Гордин в свое время писал «Царствование
Николая I закончилось фактически финансовой катастрофой, которая не в последнюю
очередь будет стимулировать реформы». Где у Н.Я.Эйдельмана финансово-хозяйственный
анализ, без которого сегодня никакое обсуждение преобразований не обходится?
И
действительно ли в 50-е годы случилась финансовая катастрофа? Или она произошла
как раз в результате «великого перелома» 1861 г., когда старые, но работающие
формы хозяйствования были разрушены, а новые, товарные, еще не сложились? Где
анализ этого общегосударственного и общехозяйственного упадка, наверняка не уступающего
по масштабам кризису 1989-1998 гг.? Про подъем 1880-х известно, но до подъема
обычно бывает депрессия (или даже Великая Депрессия). Разве тема «цены реформ»
не актуальна сегодня? И как бы понять, что именно делало и сделало правительство
России, чтобы переломить катастрофические тенденции – развивало образование? Железные
дороги? Банки? Армию? И как именно «развивало» - участвовало своими капиталами?
Перекраивало бюджет? Принимало нужные законы?
Абсолютно
не касается Н.Я.Эйдельман вопроса государственной компенсации помещикам при освобождении
крестьян. Конечно, известно о выкупных платежах, рассроченных на 49 лет – но крестьяне-то
становились при этом должниками банков (или банка?), а не своих бывших хозяев.
Что за механизм был разработан? Может быть, самые важные и решающие споры шли
именно по деталям такого механизма (оценка земель, формирование капитала этого
банка и т.д.), и тогда суть борьбы проектов реформы не сводится, как у нашего
автора, к дискуссиям правых и левых, бюрократов и демократов.
Как
знать, может быть непродуманность этого механизма, – в частности, возможность
бесконтрольно выбирать нал в счет будущих выкупных платежей и вывозить его за
границу, – и опоздание при создании инструментов и способов инвестирования капиталов,
оказавшихся вдруг в более-менее свободном распоряжении помещиков – и явились главной
причиной тотального хозяйственного спада 60-70-х гг (и дальнейшего народнического
движения)?
А ведь спустя всего 3-7 лет такие инструменты
инвестирования появились (акции железных дорог и новых промышленных предприятий),
но момент для связывания свободных капиталов был упущен. Может быть, важнейший
урок реформ (который был бы не то что востребован, а с руками оторван сегодня)
состоит в отыскании такого рода необходимых и взаимосвязанных условий, при которых
купируются нежелательные последствия – а вовсе не в рассуждениях про спуск между
правыми и левыми?
6
И ведь
мы задали вопросы только экономико-хозяйственно-финансового толка! За скобками
остался системный анализ происходившего (всякая реформа – это особое сочетание
процессов функционирования государственной машины, развития страны и захоронения
или утилизации старых, мешающих и гниющих структур). Не поставлены вопросы PR-обеспечения
реформ, работы с отдельными группами населения, «политического и мобилизационного
обеспечения» преобразований (предупреждая возражения о недопустимой модернизации,
сошлюсь на недавно вышедшую книгу «Кормя двуглавого орла» А.Зорина, посвященную
именно этим вопросам в истории России 1760-1840 гг.).
Ни
в одной из этих и иных действительностей анализа, необходимых для обсуждения вопросов
масштабного реформирования, Н.Я.Эйдельман не работает. Слоистая пирамида с вершиной-сувереном,
тормоз-бюрократия, поиск опоры в более широких массах и лавирование вправо-влево
(точнее, вперед-назад) – вот то представление о стране, которое встает со страниц
«Революции сверху».
Пишу – а сам поеживаюсь: да неужели
же все это – про выдающегося, блестящего историка-профессионала, почти создателя
нового жанра, умнейшего и достойнейшего человека, доставившего многим и многим
(и мне, конечно) немало счастливых минут?
Что за незаметные
для него самого «очки» были на него надеты, когда они писал о «Революциях сверху»?
7
Н.Я.Эйдельман закончил Исторический
факультет МГУ в 1952-1953 гг. Курсы истории, которые были ему преподаны, строились
в соответствии с принципами исторического материализма...
Но
разве это что-нибудь объясняет? Истмат как теория, утверждающая, что основными
предпосылками преобразований служат несоответствия между уровнем развития производительных
сил и производственных отношений – как раз вполне нормальный инструмент для анализа
крупных реформ. Исторический материализм дает возможность вести анализ в экономико-хозяйственной
действительности; одной из исторических ситуаций, на которых он был отточен Марксом,
как раз и была ситуация преобразований в России середины XIX в. В его рамках анализируются
финансовые, социальные и общехозяйственные кризисы, приводящие то к народным волнениям,
то к революциям, то к реформам сверху.
Но ведь такого
анализа в «Революциях сверху» как раз и нет – вот что удивительно! Значит, дело
не в истмате. Более того, всякий, кто знаком с творчеством Н.Я.Эйдельмана, понимает,
что марксистские схемы анализа он из своих книг тщательно изгонял, демонстрируя
(скорее даже – впервые после 50-60 летнего перерыва восстанавливая) совсем другие
действительности исторического анализа. «Грань веков», «Твой 18 век», «Последний
летописец» показывают, насколько богат и интересен может быть социокультурный
исторический анализ, насколько плодотворно для историка прослеживать «филиацию
идей».
Но здесь, в «Революции сверху», как видим, «материалистический
анализ» был бы очень уместен. Но Н.Я.Эйдельман пользуется другими представлениями.
Откуда они взялись?
Да, наверное, все оттуда же – из
Университета. Но только корни их надо искать уже не в марксизме, а в ленинизме:
в теории революций.
Что видели в истории профессиональные
революционеры? – рост или уменьшение предпосылок и условий для массовых выступлений,
силу или слабость властей, расширение или сужение классовой базы революции и демократических
тенденций. Анализировали ли они хозяйство страны? – только для того, чтобы понять,
что «объективные условия» революции созрели («Развитие капитализма в России»)
и браться за дело. Противником их было государство, и именно анализом государства,
его болевых или слабых точек, они занимались постоянно и профессионально. А вот
марксов (или любой иной) хозяйственно-экономический-финансовый анализ проводился
постольку-поскольку.
Взяв и отстояв власть в России,
а в 20-е годы еще и готовясь экспортировать революцию за рубежи СССР, ВКП(б) устами
своих членов-преподавателей истории много лет транслировало свое, ленинское, революционное
понимание истории страны. Была отработана схема анализа исторического процесса,
сочетающая в себе черты марксистского (хозяйственно-материалистического) и ленинского,
профессионально-революционного, подходов. И если истмат-анализ был лучшими советскими
историками преодолен, то те «схемы анализа готовности к революции», в соответствии
с которыми они видели происходящее, оставались и остались незамеченными. Но почему?
С моей точки зрения, причиной явился тот период в истории
СССР, когда происходило становление Н.Я.Эйдельмана как историка (описано это в
предисловии Н.Н.Покровского к «Революции сверху».) Та «миниреволюция», та острая
борьба за власть, тот «необъявленный дворцовый переворот», который происходил
после смерти Сталина (а теперь уже пишут, что он начался еще до марта 1953 г.)
естественно вызвал у студентов истфака и молодых историков необычайный интерес.
Наверное, не будет преувеличением сказать, что событиями 1953-1956-1964 гг. они
жили.
А эти события как раз вполне вписывались в ленинскую
схему анализа борьбы за власть, укладывались в логику «поиска союзников на нижних
этажах аппарата», «лавирования вправо-влево» и т.п. Эти события приучали обращать
первоочередное внимание на перемены во власти и в государстве, а не в стране и
в хозяйстве. Эти события являлись наглядным подтверждением убеждений Ленина последних
лет его жизни в том, что главным врагом рожденного революцией и постоянно обновляемого
государства является бюрократия, ведомственно разделенный аппарат.
Так
и получилось, что не признавая, отбрасывая истмат как плоское, грубое учение,
– а в 60-80-е гг. исторические исследования стали безусловно богаче, чем в 30-50-е
гг. – советские историки, в том числе и самые лучшие из них, незаметно для себя
были взяты в плен революционными теориями взятия и удержания власти.
8
Неутешительный
вывод! Выходит, что исторический анализ, который был бы нужен сейчас для формирования
концепций и проектов реформирования хозяйственной системы России, взять неоткуда?
Кто из историков, обучавшихся в советских вузах – а других нет! – мог бы сделать
нужный анализ? Такое исследование может возникнуть только случайно – например,
при изучении реформ Столыпина (140 лет которому исполнилось на днях, как нам напомнили).
Ведь Столыпин действовал иначе, чем «революционеры сверху», его шаги были взаимно-обусловлены,
ему удалось запустить и поддерживать нужные ему процессы (не все, конечно, – судя
по всему, именно невнимание к административно-властной стороне преобразований
и вызвало его «плавную отставку» с трагическим финалом).
Но
и исследование его реформ не сможет стать актуальным, востребованным, если не
будет преодолена «государственно-революционная» схема анализа. В чем она явно
непригодна сегодня?
В этом анализе государству противостоит
общество – а сейчас это противопоставление бессмысленно: в России люди, до революции
составлявшие общество, сейчас «принадлежат» ведомствам и предприятиям, хозяйственным
анклавам и организмам, деятельностным машинам. Государству противостоят ТЭК, ВПК,
Газпром, ЖКХ, а не общественность.
В этом анализе пирамида
власти обладает четким «пиком», вершиной, от которой исходили ускоряющие или тормозящие
преобразования инициативы – а сейчас в России много центров власти: те же «естественные
монополии», губернаторы, олигархи, службы... «Схема с сувереном» неадекватна задачам
анализа и программирования реформ.
В этом анализе государство
является «последней инстанцией» всего, что происходит в стране, стержнем, скелетом
– а сейчас страна уже включена и продолжает активно включаться в надгосударственные
структуры: ВТО, СНГ, Совет НАТО, «антитеррористическую коалицию», Киотский протокол
и т.п. Удерживает страну как целое теперь не государство, а различные структуры
социокультурной идентичности. Какие – пока не очень понятно, но считать их единственным
«представителем» государство – тоже уже невозможно.
Ситуация!
Для анализа нынешних реформ исторические исследования, описывающие преобразования
по схемам «революций сверху», неприменимы. Об экономическом «макроанализе» говорить
вообще не приходится.
Что же за взгляд нужно сформировать,
чтобы обсуждать и анализировать реформы?
