Фаина Петрова.
Его 20–ый век
(по страницам книги П.А.Александрова   «Академик А.П.Александров. Прямая речь»)

…Он вскочил с кровати, на которой прикорнул после обеда, и недоумённо таращился на нас, не в силах понять, куда попал и кто мы такие. Лицо было перекошено ужасом, в глазах стояли слёзы. «Приснилось что-то», - сочувственно заметила жена.  

Который раз преследовал его один и тот же жуткий сон: на своей деревянной «уточке» он пытается уйти от преследующих его «мессершмитов», но понимает, что на сей раз ничто уж не поможет: слишком не равны мощности моторов! 

…Это картина остро врезалась мне в память: мой шестидесятилетний свёкор не может освободиться от видений прошлого. «Сколько лет минуло с тех пор – не менее 25, - подумала я, – а его всё ещё преследуют те же страхи и ужасы!»  И это человек, который известен личным мужеством, грудь которого так увешена орденами и медалями, что не хватает места для новых, что выдают в военкомате к разным юбилеям…  

…Наверное, у каждого человека есть свои демоны - свои страхи. Обычно они приходят во сне. Что помню я о моих? Вот прячусь в подвалах или чердаках каких-то домов от немцев (результат бесчисленных фильмов о войне) или прихожу на соревнованиях по плаванию последней (однажды это действительно было, когда меня, начинающую, поставили на тренировке вместе с перворазрядниками и мастерами спорта.  

Я знала, что должна прийти позже всех, но всё равно было так мучительно стыдно, что я вновь и вновь во сне переживала свой  «позор».) 

Проснувшись, я облегчённо вздыхала и тотчас же забывала о неприятном: мои демоны не были очень страшными – я сама « их из головы выдумала», и они не имели к настоящей жизни ровно никакого отношения.  

А если у страхов есть более реальные основания? Если человек боится, что станет известно нечто, что может отразиться не только на его жизни, но и на жизни его близких? Тогда от этого, наверное, не так легко отмахнуться.  

Какие страхи могли быть у человека, которого все живущие в 80-90–хх годах в Советском Союзе запомнили как Президента АН СССР? Он родился в 1903 году и умер в 1994. Весь этот бурный век политических, научных, технических и других преобразований – это его век. Очень часто он бывал активным участником главных событий страны, иногда - внимательным и заинтересованным свидетелем их.  

Чего мог бояться этот человек, проживший такую долгую и, думаю, счастливую жизнь, пользовавшийся огромным авторитетом и в государственных структурах страны, и в научном сообществе и среди военных, особенно моряков-подводников? 

Я узнала об этом из рассказов его близких.  Один из его страхов был связан с тем, что из-за жизненных обстоятельств он не получил законченного высшего образования. 

…Не хватало учителей, и он, семнадцатилетний мальчишка, только что вернувшийся с Гражданской войны, не имеющий никакого педагогического образования, был приглашён на работу в школу, и, что интересно, судя по всему, успешно справлялся с делом. 

Потом он поступил в Киевский Университет, но последний курс не закончил, так как преподавание в школе, где ему не было замены, и работа в физическом кружке, а потом и в Рентгеновском институте, которые определили его будущее, не оставляли ему практически никакого времени, и он был отчислен с 5 курса за непосещение… 

В 30 –м году в Киев приехал Игорь Васильевич Курчатов из Ленинградского Физико-Технического института. Он познакомился с молодыми энтузиастами из Рентгеновского и посоветовал им поехать в Одессу на Всесоюзный съезд физиков.  

Чтобы заработать деньги на эту поездку, молодой учитель два месяца чинил лифты и делал другую электромонтажную работу. 

В Одессе ребят с интересом выслушал Абрам Фёдорович Иоффе и пригласил работать в свой институт. Осенью несколько киевлян, в том числе и Толя Александров, перебрались в Ленинград. Было ему тогда 27 лет, и его университетский диплом в то время никого не интересовал.  

Во всяком случае через11 лет он уже доктор наук, а ещё через 5 лет, в 1946 году, Сталин и Берия назначают А.П. Александрова директором института физпроблем вместо создателя этого института П.Л.Капицы, который впал тогда в немилость. 

С тех пор судьба вела его всё время по восходящей линии и, казалось бы, отсутствие диплома могло бы его не волновать: по его книгам учились (и до сих пор учатся) многочисленные студенты. Они – необходимые пособия для тех, кто занимается физикой полимеров, основы которой он вместе с другими сотрудниками Физтеха создавал.  

За фундаментальные исследования в этой области в дальнейшем он получил премию имени Иоффе.  

Его заслуги никто не подвергает сомнению и не оспаривает их. Академик Фролов так отзывается о нём как об учёном: «Научные труды А.П.Александрова во все периоды его жизни отличались, как мне представляется, особой ясностью и фундаментальностью, то есть они становились классическими.»  Вряд ли в истории советской науки найдётся второй такой же человек, у которого было бы столько всевозможных правительственных наград – одних только орденов Ленина целых 9 штук! (Помню, как на его поминках в ИАЭ имени Курчатова какой-то важный чин рассказывал, как, обмывая очередной орден, АП со словами: «Чтобы не последний!» - окунул его в рюмку водки, чем вызвал чуть ли не шок окружающих…) 

Всё так, но… каждый новый начальник отдела кадров начинает с того, что интересуется, куда запропастился его диплом. Это очень нервировало Анатолия Петровича, он чувствовал в этом месте какую-то свою уязвимость - что-то вроде комплекса неполноценности.  

Второй страх, также преследовавший его всю сознательную жизнь, был связан с тем, что он шестнадцатилетним мальчишкой попав на фронт, воевал на стороне белых и так там отличился и прославился, что за год удостоился трёх Георгиевских крестов. Об этом рассказывает дочь АП – Маша и его племянник Евгений.  

Толя и его товарищ - их обоих сагитировал пойти воевать встреченный ими знакомый офицер - дошли с белыми войсками до Крыма. Перед ними на пирсе стоял корабль, уходящий в Турцию. Но они решили остаться.  

Удалой воин к этому времени уже вполне сознавал, что с такими наградами в новой России долго не проживёшь и поэтому закопал свои кресты где-то на берегу Днепра, под мостом.  

Вскоре мальчишки попали в облаву и были приговорены к расстрелу. Приговоры приводились в исполнение немедленно: то и дело слышались выстрелы.   Допрашивала их женщина-комиссар в кожаной тужурке. Она спасла парнишек - дала им какие-то поддельные документы и молча указала на чёрный ход наружу, которым они тут же и воспользовались.  

Эти два обстоятельства своей жизни Анатолий Петрович ощущал, по словам Евгения, как висящий над ним «домоклов меч.» Меч, к счастью, так и не пал на его голову, но составлял неизменный фон жизни. Убедить его, что спустя столько лет и в его положении особенно, оба эти обстоятельства не имеют никакого значения, было невозможно: он, по-видимому, всё время с тревогой ожидал «разоблачения».  

Усугубляло ситуацию и то, что министр среднего машиностроения Е.П.Славский, с которым Александров был близок и дружен, в прошлом сражался на другой стороне - был лихим будённовцем.  

Годы, в которые начинал свою научную жизнь молодой учёный, были очень и очень нелёгкими. Люди, не знавшие за собой никакой вины, не могли быть спокойными и уверенными за себя и своих близких. Что же должны были чувствовать те, кто считал себя виновными в тех или иных преступлениях или хотя бы проступках? 

Помню, как Анатолий Петрович несколько раз при мне рассказывал одни и те же истории, связанные с Берией: видно, они так же запали ему в душу, как «мессершмиты» моему свёкру. 

Одна история была связана с тем, как Берия, по предположению Александрова и Курчатова, хотел стать «хозяином» водородной бомбы. Берия очень торопил тех, кто занимался разработкой её, Курчатов должен был по два раза в день отчитываться о ходе работ, и вдруг всё резко изменилось: все куда-то исчезли, а группа учёных-разработчиков сидит и ждёт, когда за ними прийдут, чтобы везти их, как обычно, на объект, но .. никто почему-то не является.  

Они сидят час, два… Никто не произносит ни слова, только молча переглядываются. (Вот это молчаливое недоумённое переглядывание особенно хорошо передавало обстановку того времени.) Потом, наконец, кто-то появляется и говорит, что их миссия закончена, и они все должны отправиться в Москву.  Как позже выяснилось, Берия в тот день был арестован. 

Другой эпизод, тоже, видно, не дававший покоя и не раз рассказанный, был о том, как на заседании Спецкомитета, которым руководил Берия, академик Александров представлял свой проект завода по получению тяжёлой воды.  

Берия сидел за отдельным столом, а перпендикулярно к этому столу располагался большой стол, за которым сидели учёные – академики Курчатов, Алиханов, Кикоин и другие, а также разные военные. По правую руку от Берии сидел руководитель атомного проекта генерал Махнев, по левую – академик Александров. Махнев докладывает. Берия берёт в руки бумаги, подготовленные АП, и, не глядя на него, обращается к генералу:

 -«А товарищ Александров знает, что взорвалась установка в Дзержинске?» Махнев говорит: «Знает.»  -«Он свою подпись не снимает?» Тот говорит: «Нет, не снимает.» - «А знает товарищ Александров, что, если завод взорвётся, он поедет, где Макар телята гоняет?» АП говорит: «Да, я себе представляю.»  -«И не снимаете свою подпись?» - «Нет, не снимаю».  Берия пишет резолюцию: «Строить завод. За. ЛБ.» 

«Да, впервые в мире был водородный холод здесь реализован, - с гордостью вспоминал потом Анатолий Петрович, - и добавлял: «Конечно, перед тем, как дашь такую подпись и скажешь, что не снимаешь её… подрожишь порядочно.»  Когда Берии не стало, возникло другое обстоятельство, которое могло иметь серьёзные последствия для Александрова. Во время празднования 70-летия Н.С. Хрущёва АП поднял за него тост и сказал: «Вы нас избавили от страха.» «Соратники» Хрущёва в дальнейшем не раз напоминали ему об этом…  

Но к гораздо более серьёзным неприятностям мог привести другой его поступок. Это было уже во времена Брежнева. После свержения Хрущёва в верхах начала готовиться реабилитация памяти Сталина. Об этом стало известно в обществе, которое попыталось оказать сопротивление в виде кампании «подписантов» – творческая интеллигенция стала слать протестные письма в ЦК и правительство. Кампания была жестоко пресечена – изгнание из партии, снятие с должностей…  

«Тогда в предверии 24 съезда КПСС, который должен был узаконить очередной извив генеральной линии партии,- пишет Е.Б.Александров, - три могущественных академика – Александров, Семёнов и Харитон, под чьим техническим контролем была вся военная мощь страны (ядерное и химическое оружие), написали коллективное письмо в ЦК с призывом не восстанавливать культ Сталина.»  

Письмо было написано в единственном экземпляре, чтобы не было утечки на Запад, и передано помощнику Брежнева. Они считали, что только в этих условиях могут рассчитывать на успех мероприятия и на снисходительность властей. 

Тем не менее все трое понимали рискованность такого шага, а Александров полагал, что ненавидевшие Хрущёва преемники могли припомнить и не запланированный, т.е. не заказанный ему, тост, и считал вполне вероятным, что в ближайшее время его арестуют. 

По его словам, «никакой внешней реакции на письмо не последовало». Но он был уверен, что именно оно изменило намерения вождей режима, которые не стали публично пересматривать решения 20 и 22 съезда партии относительно роли Сталина. И, надо сказать, откровенно гордился этим.  По-видимому, «страшные» тайны Анатолия Петровича не могли не отразиться на его поведении: как правило, он старался не лезть на рожон, не идти в лобовую атаку. Но когда дело касалось чего-то принципиального, крайне важного для него, он забывал о своих страхах и уязвимости и бросался в бой. И такое случалось неоднократно.  По словам В.Я. Френкеля из ленинградского Физтеха, именно выступление Алесандрова на институтском собрании, где обсуждалась статья в центральной прессе, в которой академик Иоффе был представлен чуть ли не врагом народа, спасло последнего от возможных репрессий. 

С какой теплотой и признательностью вспоминал и в конце жизни АП своего учителя и его детище – ленинградский Физтех! «Мне всё было страшно интересно, - рассказывал он. – А главное сам институт на меня произвёл необычайно сильное впечатление какой-то необыкновенной доброжелательностью, очень сильным духом взаимопомощи. В любую лабораторию ты мог прийти – тебе всё показывали, рассказывали, обучали, если какая-то у них была новая методика. В общем, это, конечно, было просто поразительное учреждение, которое как-то необыкновенно творчески втягивало человека в работу.» 

Первое же самостоятельное дело, порученное молодому учёному директором института, могло бы испортить их отношения на всю жизнь, если бы на месте старшего оказался кто-то другой, а не такая крупная личность, как академик Иоффе. Дело в том, что работа молодого сводила на нет многолетнюю работу старого учёного. «Но, - с благодарностью вспоминал АП, - никогда он не дал мне почувствовать неудовольствие по этому поводу. Он действительно интересы науки ставил впереди всего.»  

«Впереди всего» ставил интересы науки и сам автор этих слов. Когда шла борьба с «лженауками» – генетикой и кибернетикой – его позиция была не менее мужественной и принципиальной. Об этом рассказывала покойная невестка АП, биолог Эза Каляева. 

После известного доклада Т.Д.Лысенко «О положении в биологической науке» на не менее известной сессии ВАСХНИЛ в августе 1948 года его сторонники заняли руководящее положение практически во всех биологических учреждениях. Однако на учёных других специальностей гонения до такой степени не распространялись, и они пытались оказывать противодействие идеям Лысенко.  

Сохранилась стенограмма одного из выступлений академика Александрова (это было 28 декабря 1956 года) на обсуждении доклада А.Н.Несмеянова (тогда президента АН) об основных направлениях деятельности Академии наук, в котором АП, говоря о положении, создавшемся в генетике, называет его чрезвычайно серьёзным. Он считает, что стыдно это замалчивать, что необходимо доложить правительству и ЦК о создавшейся аварийной ситуации в этом направлении и напоминает об ответственности Академии и её Президента перед государством .  

Среди тех, кто активно выступал против лысенковских идей в Академии наук, были академики Тамм и Арцимович. Однажды после собрания Академии, на котором выступили Арцимович и Александров, последний, удивлённый тем, что биологи совершенно не реагируют на их слова и не поддерживают их, спросил у академика Энгельгардта: «Как же так, вот мы за вас воюем, а вы даже не поддерживаете наши выступления?» Тот ответил: «Это потому, что мы хорошо знаем, что поднявший меч от меча и погибнет.»  

Тогда Александров решил действовать иначе. Он поговорил с Курчатовым, потом они привлекли к этому делу Тамма, и уже втроём пришли к выводу о необходимости организовать биологический отдел в своём институте. Славский, министр среднего машиностроения, не возражал – он не хотел только, чтобы это их сильно отвлекало.  

Маленькая деталь, отражающая реалии того времени: подготовленный проект приказа о создании нового отдела Александров подписал за 5 минут до отправления поезда, в котором Славский, у которого был свой вагон, куда-то уезжал…  

С самого начала эти трое – Курчатов, Александров и Тамм - договорились, что, не будут «противопоставляться Лысенко, насколько это возможно, чтобы дело не вылезло на политическую арену. Иначе сразу начнётся война против нас, и в этой войне мы проиграем наверняка: Курчатов попробовал было поговорить с Хрущёвым о возрождении биологической науки, но тот ответил, что очень уважает Игоря Васильевича как физика, но в «этом деле» разбирается лучше и просит не лезть.»  

Основное внимание в отделе было уделено возрождению генетики, обучению молодых кадров и развитию направлений, соответствующих мировому уровню работ.  

В дальнейшем из этого биологического отдела выделилось два самостоятельных института – генетики и селекции промышленных микроорганизмов, а также - молекулярной генетики.  

Так удалось победить лысенковщину в одном, отдельно взятом институте, точнее в одной, отдельно взятой отрасли.  

Но, как рассказывал Александров, « в то время, как затевалась вся эта лысенковская история, к которой мы, конечно относились с отвращением, потому что ясно было, что всё это антинаучный переворот, некоторые  деятели из физиков, а главным образом из философов, начали разводить такие идеи, что, мол, квантовая механика – это чепуха, теория относительности – это чепуха, что физики вообще не тем занимаются.  Руководство страны эти вопросы очень волновали, и они стали посылать разных видных учёных туда, где велась разработка оружия, и спрашивать каждого в отдельности, всё ли правильно там делается.» Для этого были привлечены, помимо Александрова, Лаврентьев, Келдыш, Блохинцев, Боголюбов и другие академики. Александров сказал, что всё делается правильно. Блохинцев был другого мнения. На вопрос об его впечатлении маститый учёный ответил, по словам АП, «такой гнусной фразой»: «Да что говорить – два жида в три ряда.»  

Как-то Александрова вызвали в ЦК для разговора на эту тему. Это было где-то в 48 году – «после Лысенки уже, но до взрыва бомбы». Там были университетские физики, довольно большая группа. Вот как вспоминает об этом сам АП: « Я им прямо сказал, если Вы хотите, чтобы было создано оружие, не надо сейчас никаких ревизий в основных направлениях заводить, потому что именно отсюда и расчёты мощности оружия, и вообще вся идеология этого оружия. Других подходов сейчас нет. Из классической физики – до квантовой теории и до теории относительности - нельзя было сделать никаких идей относительно возможности формирования ядерного оружия.» 

«И после этого, - продолжал он, - ко мне не приставали. Результат был такой, что никто никого не трогал. В существе спора и выступлений против квантовой механики и против теории относительности начальство ничего не понимало. Но, во всяком случае, они считали, что надо повременить и дать нам довести до конца то, что мы делаем. А если бы уже не вышло, вот тогда бы это показало, что мы все не правы, и что всё, значит, худо.» 

В этом случае ярко проявилось умение АП общаться с начальством на доступном для того уровне, противодействовать разного рода нелепостям и опасностям, исходящим, от этих, как правило, плохо образованных людей, и конструктивно решать многие важные проблемы, то и дело возникающие у него, как у всякого крупного руководителя, особенно в то время.  

Большие трудности были у Александрова и Курчатова в деле привлечения нужных кадров для работы. Часто случалось, что видные сотрудники, работавшие в биологии, имели, с точки зрения кадровиков, то есть ГБ, плохие анкеты. Некоторые, как, например, С.И.Алиханян, Р.Б.Хесин-Лурье и Н.И. Шапиро были уволены с кафедры генетики МГУ за антилысенковскую позицию. У других были ещё какие-то «провинности.»  

Всем известна история замечательного учёного Тимофеева –Рессовского, о котором рассказал Даниил Гранин в своей книге «Зубр.» (Кстати, у Зубра были трудности, связанные с отсутствием официальных бумаг об образовании. Подобная ситуация была, как говорили, и у Зельдовича.)  Многих, в том числе и названных, удалось отстоять. В подходе к решению такого рода задач у И.В. Курчатова и А.П.Александрова разногласий не возникало.  

Органы неоднократно пытались и впрямую вмешиваться в административную работу их обоих, но они умели отбиваться. Когда АП был ещё директором Института физпроблем (где-то в конце 40-х - начале 50-х ), ему стали настоятельно рекомендовать уволить научных сотрудников еврейской национальности.  Поскольку давление было очень сильным, он решил обратиться непосредственно к Берии, курировавшему их работы. Анатолий Петрович говорил, что обращаться всегда следует только к тому,  кто может принять решение.  Он долго думал, как ему следует разговаривать с этим всесильным человеком, и, учитывая происхождение Берии, сказал ему примерно следующее: поскольку ему предлагают уволить хороших сотрудников, не приводя серьёзных причин, а руководствуясь только их национальностью, он не может это сделать. Дело в том, что его отец, бывший мировым судьёй ещё в царское время, внушил ему, что пренебрежительное отношение к инородцам – позорная черта великодержавного шовинизма. Он чтит память отца и не хочет пренебрегать его наставлениями. Если же к сотрудникам есть конкретные претензии, которые нельзя объяснить директору, то их можно уволить и без его согласия.  

Берия ответил, что таких претензий у него нет, и к Анатолию Петровичу больше никогда не приставали с национальным вопросом.  

Этот пример Анатолий Петрович любил приводить как доказательство того, что вовсе не обязательно тушеваться перед властью, и спокойная твёрдая позиция может привести к тому, что тебя оставят в покое.  

Когда разумные доводы не помогали, искались обходные пути. В частности, чтобы не пропустить сторонников Лысенко или просто партийных функционеров в Академию, разработали ряд приёмов. Если, например, кого-то хвалили, но при этом не называли конкретных работ, это означало, что голосовать надо против. Конечно, договаривались об этом с наиболее надёжными, близкими по духу людьми. Но, в целом, тут у академиков наблюдалось поразительное единомыслие: был даже курьёзный случай, когда все выступили в поддержку кандидата, предложенного сверху, а при вскрытии урны не оказалось ни одного «за».  

Был и такой случай. После долгих переживаний, что замечательного физика Илью Лившица из-за анкетных данных никак не выбирают в Академию, придумали такой ход. Академики А.П.Александров и Л.А.Арцимович пришли к Келдышу, бывшему тогда Президентом, и сказали, что вот, мол, в последний раз в Академию не выбрали ни одного еврея и теперь везде будут говорить, что они все антисемиты. Келдыш забеспокоился и стал прикидывать, какую выбрать кандидатуру, чтобы академики её не прокатили. Как бы невзначай они назвали И.Лившица и пообещали «позондировать» почву.  

Убедившись в поддержке отделения, Келдыш выделил специальную единицу – нельзя же рисковать международной репутацией Академии! В успешном же голосовании «заговорщики» не сомневались – Илью Лившица все уважали, а настоящих антисемитов в Академии, говорил АП, было всего 17 – таково было наименьшее число голосов против любой кандидатуры – еврея.  Рассказывала Эза и о том, что слышала от одного из участников событий о собрании АН, на котором выступил академик Понтрягин с сообщением о национальном составе отделения математики, содержавшем явные антисемитские высказывания. Возмущённые академики стали требовать слова. Однако А.П.Александров, который вёл заседание, заявил, что, судя по реакции зала, видно, что «многие из нас не согласны с докладчиком, но как он не сумел убедить нас в своей правоте, так и мы не убедим его.» После чего предложил не тратить время зря, а пойти обедать. Зал ответил ему аплодисментами.  

С академиком М.А.Леонтовичем Анатолий Петрович был знаком и дружен с детства. Когда над первым в шестидесятые годы сгустились тучи – с ним готовилась расправа, потому что он осмелился подписать одно из протестных писем в правительство, Александров объявил близким, что возникла очень сложная ситуация, которая может коснуться их всех, потому что за Леонтовича, он, мол, пойдёт «вплоть до самого конца.»  

К счастью, пожар удалось потушить. Александров сумел предотвратить готовящуюся для Леонтовича встречу с рабочими завода им. Лихачёва, которые должны были объяснить ему, кто он такой. Александров серьёзно опасался, что, если такая встреча состоится, горячий Леонтович «может договориться до расстрела.»  

Будучи в это время директором института имени Курчатова, он пообещал начальству, что сам «разберётся» с провинившимся, и в конце концов разобрался у себя дома за рюмкой водки.  Это история показывает, что, стремясь не допустить до прямого столкновения, а, если уж оно случилось, выйти из него с наименьшими потерями, АП в то же время вовсе не готов был поступаться своими принципами. Считая Леонтовича, как он выразился, « нашей совестью», он действительно поставил на карту свой авторитет, но не отдал его на расправу.  

К сожалению, с другим человеком, олицетворяющим для многих людей в Советском Союзе во времена Горбачёва то же понятие – «наша совесть» - отношения не были столь просты и ясны.  

С А.Д.Сахаровым А.П.Александров знаком близко не был, а то, что знал о нём, не располагало его почему-то к восторгу.  Об отношениях, сложившихся между этими двумя личностями, сделавших так много для своей страны, что оба вошли в её историю, я слышала с двух сторон - от людей, которые хорошо и близко знали или одного, или другого из них.  

Поскольку точка зрения тех, кто отражал мнение Сахарова или, по крайней мере, Елены Боннэр, широко известна (последняя утверждает, что А.П.Александров ничего не сделал, чтобы помочь члену Академии, Президентом которой являлся, и что никто не покушался на звание академика Сахарова), то я остановлюсь на том, что знаю об этой ситуации с другой стороны - от родственников Анатолия Петровича. 

По их словам, АП непосредственно оружием занимался мало и поэтому прямых контактов с Сахаровым не имел. Но поначалу он был о нём высокого мнения из-за его большого вклада в науку и вследствие хороших отзывов о нём людей, которых Александров хорошо знал и ценил – Ю.Б.Харитона, И.Е.Тамма и Я.Б.Зельдовича.  
Первое отрицательное отношение к идеям Сахарова у Александрова возникло, когда его назначили научным руководителем программы атомных подводных лодок.  В своих воспоминаниях Александров говорит о том, как был поражён идеей Сахарова вооружить подводные лодки оружием совершенно необычайной ядерной мощности для наиболее «эффективного» применения его против Америки. Проект состоял в инициировании синхронизированными подводными взрывами гигантской приливной волны, которая должна была прокатиться через весь североамериканский континент, смыв всё живое.   «То есть, - говорит АП, - речь шла не о войне против армии, флота или каких-то военных объектов, а именно о тотальном уничтожении людей. Меня тогда поразило, что такая идея может быть у человека, потому что я всегда считал, что хотя и ядерная война, но после неё человечество должно остаться, а после такого рода вещей оно не должно было остаться.»  Евгений Борисович Александров так комментирует эти воспоминания: «Когда я услышал эту историю от АП, то решил, что он что-то утрирует, уж больно это было непохоже на того Сахарова, о котором я был наслышан. Но лет десять спустя я прочёл это в мемуарах Сахарова, где уже сам автор выражает аналогичное недоумение в свой адрес!» 

Александров, по словам близких, называл этот проект Сахарова людоедским и не хотел верить, что человек может так измениться. Недоверие к искренности Сахарова со стороны Александрова усугублялось обращением первого за помощью к американским властям, от которых последний ничего хорошего по отношению к России никогда не ожидал.  

«Очень резко, - рассказывает Пётр Александров, - высказался АП в адрес Сахарова, когда тот нашёл моральное оправдание угонщикам самолёта после убийства стюардессы Надежды Курченко. Сахаров считал, что борьба против запрета на свободный выезд из СССР оправдывает захват самолёта и убийство, тогда как, по мнению АП, никакие политические догмы не могут оправдать убийства людей, не причастных к этой борьбе.»   Мотивы голодовки Сахарова он также не принимал: «Я не верю человеку, - говорил он, - который бросил своих детей от первой жены и голодает из-за того, что не выпускают за границу невесту сына его новой жены.»  Но именно он пошёл к Брежневу и убедил последнего принять правильное решение, после чего Сахаров голодовку прекратил.  

Многие академики, как пишет Е. Б. Александров, особенно старшего поколения были настроены против Сахарова, так как их пугала перспектива репрессий. Кроме того, «фронда» Сахарова выставляла их в неприглядном виде, потому что их вынудили публично отмежеваться от Сахарова, хотя его правота мало у кого вызывала сомнение: «Он ходит героем-мучеником, а мы все в дерьме», - говорили они.  Александров тоже считал известные письма Сахарова по сути правильными и активно поддерживал усилия последнего по прекращению испытания ядерного оружия и заключению Московского договора по запрещению испытаний в атмосфере, в космосе и под водой. В ИАЭ даже были поставлены опыты по обнаружению радиоактивных осколков в теле человека, появляющихся после испытаний.  

«Как человек незаурядного ума, глубоко демократичный и, к тому же, особо информированный, АП не мог не понимать глубоких пороков системы и, тем самым, не мог не признавать справедливости критики со стороны нелегальной оппозиции, - пишет Евгений Александров. - Вместе с тем, в силу этих же качеств, он не мог не видеть и слабости этой оппозиции, её наивности. В частности, он полагал, что наивно ожидать, что письма Сахарова вызовут у начальства что-либо, кроме активной неприязни.  

К этому примешивалось чувство лояльности государственного человека и глубокая уверенность во всемогуществе репрессивного аппарата. Об ужасах репрессий он, в отличие от Сахарова, знал не понаслышке. Хорошо - также в отличие от академика–диссидента - он знал и партийный Олимп и видел нереальность попыток последнего внушить им мысль о каких-либо переменах.»  Против Сахарова настраивало Александрова и то, что ему, в силу занимаемого положения, приходилось давать объяснения на эту тему в правительстве, отвечать на вопросы журналистов и иностранных коллег, улаживать скандалы.   Но это не значило, что он готов был способствовать репрессиям против опального академика. Напротив, он всячески стремился удерживать власть предержащих от решительных действий. И это ему удавалось. 

О своём дипломатическом успехе в переговорах с Политбюро академик Александров, не называя имён, поведал своему племяннику Евгению сразу же после состоявшегося разговора.  Вот как, по словам самого триумфатора, это происходило:  

- Меня спрашивают, есть ли в уставе Академии процедура лишения звания академика? - Я отвечаю: «Есть. С формулировкой: «За действия, порочащие…».  - Мне говорят: «Так за чем же дело стало?»  - Я отвечаю: «Видите ли, по уставу Академии все персональные вопросы решаются тайным голосованием на общем собрании, и я не уверен, что 2/3 академиков проголосуют за исключение Сахарова. Может получиться громкий политический скандал.»  - Меня спрашивают: «А нельзя ли организовать открытое голосование? Ведь трудно поверить, что в этом случае заметное число академиков пошло бы против линии партии.»  - Я отвечаю: «Можно. Но для этого надо изменить устав Академии.»  - Мне говорят: «Так за чем же дело стало?»  - Я отвечаю: «Видите ли, по уставу Академии любые изменения устава утверждаются тайным голосованием на общем собрании, и я не могу гарантировать, что 2/3 академиков проголосуют за такие изменения.»  - «И тут они от меня отстали, - закончил он, очень довольный собой.  

Несмотря на этот успех, Александров не смог воспрепятствовать ссылке Сахарова в Горький, о чём переживал, хотя утешал себя мыслью, что, может, это и к лучшему: могли ведь устроить и что-то вроде того, что было с Михоэлсом, а позже с Машеровым, - обыкновенную автомобильную аварию.   Мне кажется, главное в этой истории то, что Академия в лице Александрова, невзирая на его расхождения с Сахаровым по указанным ранее мотивам, не сдала своего члена (тут Евгений Борисович Александров прямо заявляет о своём несогласии с высказываниями Елены Боннэр), что грозило бы Сахарову лишением неофициального иммунитета, даваемого званием и многократно усиленного тремя звездами Героя Социалистического труда. Звёзды Сахарова были в руках партийных вождей, и они со своей частью проблем легко справились, лишив Сахарова наград. Со званием академика сделать это не удалось.  Представим себе, что Александров, отбросив все личные моменты и несогласия, на основании частичного совпадения во взглядах всецело бы встал на позицию Сахарова. Что бы мы имели тогда? Вместо одного оппозиционера, стало бы два, что само по себе, может быть, было бы и не плохо, так как позиция одного была бы подкреплена авторитетом второго.  

Но тогда уже оба они были бы репрессированы, а некто пришёл бы на место Александрова и вёл себя, думаю, совсем не так, как последний: тот, кто согласился бы возглавить Академию в такой момент, должен был быть готов возглавить и борьбу с ослушниками… 

Наверное, любому народу нужны герои, каким стал Сахаров, когда вместе с закалённым борцом против системы – своей женой - стал заниматься правозащитной деятельностью. Но не менее нужны и просто порядочные люди. Герои быстро погибают, а зло очень живуче, и нужны длительные усилия, чтобы его победить. И тут лично порядочные люди очень важны. Особенно, если они наделены властью и от них многое зависит.  

Именно таким человеком, как мне представляется, и был академик Анатолий Петрович Александров. Ни власть, ни признание его многочисленных заслуг перед государством не испортили и не изменили его. До конца своих дней он оставался внимательным, доброжелательным человеком, любящим жизнь и людей, живо интересующимся всем, что происходило в науке и в стране в целом.   В его долгой и яркой жизни, как в зеркале, отразился весь очень не простой двадцатый век - со всем, что было в нём и хорошего, и трудного.