Александр Левинтов
(Монтерей)

Кикимора


Как ее занесло сюда, даже она понять не смогла. Жила себе тихо на Егорьевском болоте, воспитывала молодую поросль гадюшника, выращивала по кочкам клюкву и рассаживала свои любимые поганки, украшение леса. А тут вдруг, нате вам: открыли секретный полигон на ее владениях и стали испытывать новые средства. Ну, она и угодила нечаянно под какой-то леший луч, мгновенно перебросивший ее в национальный парк Лассен, штат Калифорния, аккурат между вечно закрытой из-за гололедов 89-ой дорогой и 44-ой, которую лучше бы и не открывали, будь она неладна, в нехоженный и непроходимый хаотический распадок.

Ну, занесло и занесло. Зато теперь стало тихо.

И она принялась изучать окружающую ее среду: индейских духов, случайно запутавшиеся сюда английские и ирландские привидения католического и протестантского толка, всепроникающие китайские мифологемы, превращающие любые духовные дебри в чайнатаун, полупришельцев, сбежавших с голливудских съемочных площадок.

Как девушка сугубо и почти европейская, она с трудом переносила эту мешанину и кросскультурную символику, потерявшую всякое значение и ценностную ориентацию.

Тишина здесь стояла кромешная. Только изредка сюда доходили ультразвуковые отголоски тихоокеанского прибоя и редкое шевеление мысли не то в Беркли, не то в Силиконовой Долине, не то вообще в занесенном сугробами и безденежьем сибирском Академгородке.

Лишь однажды, когда она уговаривала горную клюкву хоть немного покраснеть, со стороны вулкана Бютте послышались полные уверенности и спокойствия за дорогу шаги героя.

«Суженый» -- подумала она и вышла навстречу. Тот вскинул свою оптическую, но было поздно. Ствол сам собой изогнулся в нелепую кривую третьего порядка, от выстрела его разнесло вместе со стрелком, обладавшим слишком автоматической реакцией.

Из местной версии разрыв-травы она стала варить себе запойный дурман, к которому быстро и легко пристрастилась от одиночества и тоски по егорьевским гаденышам, как-то они там, небось, уже выросли, родимые. Ночами, наглотавшись зелья, какимора стала петь отчаянные песни собственного сочинения. Поначалу рейнджеры решили, что в лесу потерялся ребенок, но ведь, догадался самый старший рейнджер, дети ночью спят, а плачут в остальное время.

На изучение источника звуков денег в бюджете парка не оказалось, но кто-то сообразил записать кикимору. Си-ди «Ночная песнь леса» стала вдруг приносить приличный доход парку: врачи обнаружили, что эти мелодии помогают при невралгии, мигренях, мотоциклетных травмах, а также от рака простаты и в качестве снотворного – самых распространенных ныне болезнях и недугах. У детей от «Песен» сходили бородавки и цыпки, а также прекращался понос. Вообще, штука оказалась очень полезной и безопасной. Ресурс же был бесконечен, и торговля уже давно перешла на «Ночные песни» целыми блоками си-ди со специализацией по болезням и карманам потребителей.

В буферной зоне национального парка быстренько понастроили исправительных тюрем и домов престарелых для безнадежных старух (старики до такой степени немощи и безнадежности обычно не доживают). Шустрые риэлторы и строительные фирмы в кулисах между исправиловками и догадельнями понаставили коттеждей и мотелей, пришлось сооружать новую дорогу, чтобы справиться с безумным потоком машин выходных дней.

А кикимора ничего этого не знала. Окружающая среда постепенно привыкла к ее голосу и даже одно, правда, очень потасканное привидение, стало строить ей куры и зазывать в cвое логово попить свежей коллекционной кровушки из личных (сильно, между нами, заплесневелых) подвалов и запасов, побесноваться, покуролесить и вообще, тряхнуть стариной или хотя бы ее остатками, но кикимора с омерзением отвергла домогательства ветоши.

Своей оголенной контрастностью и кроткой неприкрытостью она заставляла светиться старые пни; мхи и лишайники слегка зеленели, их свисающие с ветвей плети завивались игривыми косичками и кудрявыми клубами при ней.

Ей понравилась свобода и одинокие творчества, тихие сумрачные дни, цепляющиеся рваными облаками за вершины елей ее распадка. Как должное, но необязательное, она воспринимала одобрительный гул и писк окружающей среды и не знала, что изнеженный ею мир стал немного меняться.

И там, где раньше лили скучные дожди, семенили тягучие мороси и шастали промозглые туманы, теперь лежали роскошно белые снега, настолько ослепительные, что от них солнце становилось ясней и радужней. С неба навсегда исчезла ущербная злодейская луна, и теперь над ночным миром вечно стояло томное и уютное полнолуние, утишающее шторма и волны и делающее любовь таинственной сказкой на двоих.

Иногда она скучала по оставленным ею местам. И тогда там наступала оттепель, звенела и лилась благодатным дождем с отряхивающихся к весне деревьев капель, или, если было лето, вставала радуга – в совершенно чистом, из льняной бязи, небе.

Время шло, но не для нее. И потому она совсем отстала от жизни, даже от окружающих ее и загнанных в тупики и дебри мрачных и темных следов и последствий жизни, лишь людям казавшихся бессмертными и неистребимыми. И потому никто из людей никогда так и не увидел ее, кроме, пожалуй, читателя этого рассказа. А жаль.


Обсудить этот текст можно здесь

Подписаться на рассылку альманаха "Порт-фолио"




| Редакция | Авторы | Гостевая книга | Текущий номер | Архив |
Russian America Top Russian Network USA Rambler's Top100