Надя Деннис

В поисках святого Грааля:
Заметки о Великобритании

Наскоро скисшим и поспешно стемневшим ноябрьским днем 1992 г. стояли мы, меся слякоть, в очень длинной очереди на улице, что примыкает к одной из московских набережных, и с реки дуло мокротой, отхарканной нашей больной столицей, а время тянулось в смутных размышлениях - чтение в очереди было невозможно. Это была очередь за визой в британское консульство. Немолодая женщина низенького роста, которая стояла впереди меня, вдруг обернулась ко мне и спросила: "Вы поедете туда в первый раз?" - "Да, если еще поедем". - "А у меня там друзья, я там каждый год бываю. Поверьте мне: однажды увидев эту страну, вы будете туда возвращаться вновь и вновь".

Почему именно меня затянула именно эта страна? Предсказание сбылось. Ехали мы тогда в Англию в первый, но не в последний раз.

Первые минуты после прибытия, когда в аэропорту Heathrow мы побежали к контролю паспортов по движущейся ленте пола, обгоняя степенно стоявших людей (о, от волнения мы побежали!), да и все последующие часы и дни, до самой прощальной минуты, принесли нам то состояние, которое испытываешь на собственной свадьбе, так и не веря себе, или когда впервые держишь в руках своего новорожденного, или, наверное, когда умираешь: нет, это не я, это не со мной, не может быть... И так же понимаешь, хотя и не до конца, что, какая бы рутина потом ни засосала или ни была оставлена позади, ты уже - не прежний человек... Что это - все.

Нечто подобное, хотя не так явно и сильно, происходит со мной, когда я выхожу из нью-йоркского метро и иду по улицам Бруклина, дивясь на азиатских или каких-то еще немыслимых продавцов газет (кто знает, что за люди и что у них на уме...), на открытые прилавки с овощами и фруктами, на совершенно советских тетенек с их базарными полурусскими разговорами, с вечными сумками-тележками, не виданными мною уж множество лет (что и хорошо, иначе неинтересно), с тех пор как они больно били меня по ногам на бесконечных подъемах и спусках станции "Киевская"... Что для одного человека заурядно и обыденно, то для другого - непонятное чудо.

Паспортный британский чиновник, помнится, любезно сказал: "Что, прибыли на каникулы?" - на каникулы, каникулы, охо-хо, здравствуйте-пожалуйте, прилетели прям в Красный День календаря, как раз 7 ноября, как хорошо его отмечать в лондонском аэропорту - таким образом, впервые в жизни праздник этот, до сей поры вечно неуничтожимый, уничтожен наконец... Да.

У каждого из нас, наверное, есть место или места, куда мы возвращаемся или мечтаем возвратиться. К роману Сомерсета Моэма "Луна и грош" приделан эпизод - рассказ о каком-то докторе медицины (параллель и прелюдия к рассказу о судьбе художника Стрикленда, прототипом которого, как всем известно, был Поль Гоген, уехавший на Таити). Доктор таинственно исчез из благополучного, респектабельного (Tea-time, Sir!) английского общества и лишь годы спустя был случайно встречен рассказчиком в шумном квартале Александрии, где пропавший прижился среди местной бедноты, отяготился семьей, наплодив детей-арапчат от местной женщины, и был, неумытый и небритый зубодер и врачеватель, весел и счастлив. Англия его не привлекала - Египет был его бесспорно "истинной" родиной. Там-то он и был на месте.

Что ж, а мое "место", наверное, - на родине доктора. Там я весела и счастлива. Дайте мне tea-time.

Я люблю британский чай. Для англичан a nice cup of tea - святое дело. Для меня тоже. В любой английской забегаловке или закусочной при супермаркете американского образца есть угол, где можно поесть "фиш-н-чипс", немыслимый в американской жизни, - это жареная треска с картошкой - и выпить чашку-другую-третью истинно английского (т.е. лучшего индийского) чая. Кофе вообще здесь не в почете, и он не массов. Я человек чая, а не кофе, так что проблем нет, но я - почитатель котов, а не - по-английски - собак. На кофе же в Америке я давно поставила крест, и хорошего горячего чая в Америке тоже не дождешься. По крайней мере, не в кафетерии супермаркета. Тут же - тут же надо быть осторожными: если не вмешаешься, тотчас вольют в ваш чай порцию молока - это само собой разумеется. Но и чай с молоком хорош.

Кофе хорош в другой обстановке.

...Годы спустя после первой нашей поездки уверенно выхожу я на станции лондонского трубы-метро Temple, поднимаюсь по лестнице, ведущей в город от набережной, и слева вижу итальянское кафе. Итальянское! - вспыхнула в душе первая живая, добританская любовь - ибо моя настоящая любовь к Британии была не "девственной", но от того она еще более сильна... Не хитрое дело - восхищаться Италией и "полюбить" ее (для того чтобы полюбить, однако, нужно действительно знать). Италия - как первый шикарный выход с кавалером, Англия же - серьезное испытание чувств на прочность.

Здесь, в Лондоне, итальянское кафе должно быть настоящим, а не упрощенной американской имитацией! Запах кофе обволакивает толпу... Вспомним "Солярис" Лема, где появляется давно умершая, столь любимая жена героя, а он даже не может расшнуровать ее платья... Он не знает, какая же она на самом деле... Так и в Америке - все есть, но... не расшнуровать... не постичь...

В этом небольшом кафе между столиками носится с тряпкой владелец и громко выкрикивает на родном языке всякие, в общем-то, бессмысленные фразы, и я хорошо его понимаю - просто создает истинно итальянскую атмосферу. Она, эта атмосфера, по-родному прекрасна; меня, естественно, тут же прошибает слеза.

Я заказываю огромную чашку café latte и спрашиваю хозяина, отчего он так шумит. "Sei italiana?" - радостно кричит тот - ясно, из Калабрии родом. - "No, non sono italiana," - отвечаю я вполне по-милански. - "Ma parli italiano! Chi sei, di che paese?" - "No lo so, no lo so. Credo que d'America…" Откуда я знаю, кто я, из какой я страны!... Кажется, из Америки... Хозяин не отстает и все выспрашивает: он рад покричать на своем языке - теперь по поводу и со смыслом - и, в конце концов, разряжается сердечным итальянским хохотом: "Русская, из Америки, в Лондоне - и говорит по-итальянски!!! Какая путаница! Какая ерунда!" Он дарит мне итальянское пирожное - изделие их кухни. Жизнь, жизнь, как хороша ты...

С обретением свободы передвижения приходит возможность посетить все, чего душа пожелает и что карман позволит, и, наверное, это не очень умно - ездить только в одну и ту же страну, когда жизнь так коротка. Но моя детская мечта о кругосветном путешествии теперь потеряла свою ценность. Меня не интересуют Таити, Сингапур, Карибы, Лазурный Берег и прочее, включая Лос-Анджелес и Лас-Вегас. Именно потому, что жизнь коротка, я хочу быть там, где мне никогда по-настоящему не жарко и не холодно, где мне психологически и физически комфортно, и где я хочу слышать это мягчайшее "l" - love как "лёв", и видеть ту непередаваемо зеленую траву на холмах, и синие цветочки у края полей, и старые дубы вокруг деревенских церквей, и ехать и ехать, слегка пугаясь встречных машин, по левой стороне непонятно зачем столь узких сельских дорог, обрамленных стеной, без обочин - так что шарахнуться и съехать, если что, некуда...

Мне нравится там все, даже самое непривлекательное. Меня поражает непонятность диалектов и языков: "Ю муснт люк aт ёр" - You mustn't look at her…Впервые - и всегда потом - познание Великобритании было и будет не пресловутым, но радостным deja vu. Конечно, это иллюзия - полагать, что мы знаем кого-либо и что-то, но ведь мы интуицией мгновенно распознаем то, что в будущем навсегда войдет в нашу жизнь, реально или только в памяти, и последнее для меня лично практически так же реально...

Я люблю эту страну и ее не всегда совершенно мытую посуду. Командировочный из Бостона жалуется: в лондонском аэропорту Хитроу пил кофе, чашка недомыта. Зараза, наверное, всякая - тотчас на губе болячка вскочит. Не хотят бумажных стаканчиков - не понимают или жадничают. - В Великобритании все дорого, и болячек не счесть.
В чем же секрет привлекательности этой страны? - спрашивает себя и меня то же лицо. "Грязноватенькие они, - отвечаю я намеренно провокационно. - На самом деле, в самой-самой глубине души человек любит все нестерильное, несовершенное - как выдрать с грядки и схрупать немытую морковку или попить из ведра только что надоенного у коровы молока - не сравнить с упакованным в супермаркете. Не каждые признает это, но каждый чувствует". Американец задумался и думает до сих пор...

А задуматься есть над чем. Так, впервые увидели мы, что вагоны лондонского метро - круглые в разрезе (понятно название The Tube). Поехали мы на метро к Тауэру, и, обмениваясь впечатлениями о станциях (давняя привычка: всякий едущий в московском метро любит поглазеть на его станции), я забыла ухватиться за поручень, когда поезд тронулся, - и совершенно позорно обрушилась на какого-то розоволицего (лондонские туманы пользительны для кожи) джентельмена в черном пальто и шляпе типа "котелок" - явно деловая фигура из Сити или Уайтхолла. Я, естественно, рассыпалась в извинениях, а он по-джентльменски и несколько чопорно пресек их. Выйдя к Тауэру, мы увидели, как он же, сокращая себе путь и идя напрямки, перелезает через забор - точнее, через остаток римской стены, все еще торчащий кое-где в Лондоне... То есть не так все просто...

Я, казалось бы, выросла на английском языке и английской литературе и знала о стране немало, но все вышло неточно и абстрактно: увидеть и почувствовать - совсем другое. Во времена советской безнадежности любовь к английскому медленно - но стойко и систематически - перерастала в отвращение, чего, по-видимому, от нас и добивались. Совдепия не любила Англию - колыбель царизма. Америка - то был враг явный, а Британия - ползучий и куда более коварный...

В школе повезло с учительницей, которая, конечно, никогда не бывала за границей, все выученное давно позабыла и неспособна была даже произнести английское слово по-настоящему, т.е. по словарной транскрипции в квадратных скобочках. Но была она скромной и доброй, открытой душой, не притворялась авторитетом и не стеснялась спросить то или это у учеников, которые знали язык лучше нее (потом я узнала, что муж ее пил и дрался, а дочка стала проституткой - какой уж тут английский...) - она не привила отвращение к предмету, и я всегда тепло ее вспоминаю.

А вузы ужаснули возведенными в абсолют топорным произношением, деревянным синтаксисом и грамматическими ошибками надменных инъязовок и мгимошниц, текстами типа "Lenin - the Founder of the CPSU", "The Fulfillment of the 25th Five-Year Plan" и т.п...

Уроки ничего не давали, были пыткой. Сколько ни молила я деканат перевести меня на немецкий или испанский - и/или дать возможность сдать English экстерном - ничего не помогало, и чугунные эти цепи так и тянулись со мной в отдаленное будущее, в котором было темно, куда было боязно двигаться... Что ж говорить, когда мои сокурсники читали: "Тхере аре" (there are) и "вар" (war), а преподаватель поправляла это на "зера" и "уво", словно мы сами говорили на разных диалектах, а объединяющего литературного языка как бы и не было в природе. И понятно, что от нас требовалось не знание языка, а знание тех самых текстов, как будто долбежки их на русском было недостаточно. О "Механическом апелъсине" имели смутное понятие; правда, "Черным принцем" Айрис Мердок зачитывались - это уж что нам "Иностранка" предложит, с позволения... Британский инглиш не выходил, не воссоздавался, не приживался, не существовал, американскому же инглишу вовсе не учили. Учили какому-то дикому пиджину.

Тут позволю себе замечание. Если кто-то спросит меня, знакомую с множеством пособий и учебников, как же все-таки научиться английскому языку, как продраться через толщу природной неспособности и недоступности условий натурального изучения языка, то порекомендую лишь один стоящий труд - авт. Наталии Бонк и др. Это - до сих пор и пока что - единственная книга, которая на самом деле учит, и самая ценная ее часть - это раздел фонетики и интонации (тексты для чтения так себе, но не это важно). В британском английском (и во многих отношениях в канадском его варианте) сверхважны правильные интонация и произношение. Это надо изучить и отработать, иначе толку не будет. А вот в США этот аспект не имеет большого значения. Названный учебник - в принципе не для изучения американского инглиша, который нужно осваивать, полагаю, по другим источникам.

Секреты британского интонации и произношения в свое время я постигала с большим вниманием, и на вступительном экзамене в МГУ по английскому языку доцент Егоров поставил мне мощную пятерку с плюсом. Он, Егоров, сам преподавал английскую фонетику. Ничего себе!...

Чтобы окончательно расхвастаться, добавлю: в прошлом году, сидя с пивом на центральном Бродвее, я вступила в беседу с какими-то людьми, которые, поговорив о том-сем, спросили меня: "Are you British?" - сами они были из г.Лидса - и мой ответ: "Нет, я русская из Алабамы" - просто убил их, британских снобов... Ошиблись, за свою приняли. Русская из Алабамы на Бродвее говорит по-британски. Бред какой-то. Британцу это просто оскорбительно.

Но это, опять-таки, лишь попытка ответа на вопрос - кто же мы такие сами?... Не знаю.

В Англии мне привелось разговаривать с очень многими и очень разными людьми. Но самая-самая первая фигура, с которой разговорились тогда, 7 ноября 1992 года, был молодой всклокоченный человек, отъехавший вместе с нами в поезде от Хитроу. Он внимательно прислушался к нашему разговору по-русски и спросил: "Russians?" - Да, рашенс. О! - обрадовался он, я как раз прилетел из Москвы (значит, был с нами в одном самолете); очень интересно! И с праздником вас! - А что вы там в Москве видели? - Да почти ничего: в аэропорту ждал пересадки, но все равно здорово. - А откуда летели? - Из Калькутты, путешествую - свободного времени много.

На вопрос, чем он занимается, он ответил, что безработный, работать не собирается и живет хорошо... Потом об этом явлении пришлось узнать гораздо больше. Молодой человек все приглашал нас на какую-то дискотеку, но сын мой был для того слишком молод, а я, наверное... Просто дискотек мне уже было достаточно...

Мне повезло, что в первый свой визит в Британию мы, тогда все еще советские люди с неотрезанной молоткасто-серпастой пуповиной, совершили, когда русские там были чрезвычайно редки и потому им интересны, и везде встречали нас с теплотой и энтузиазмом. Мы были русские, русские - и больше никто тогда, и это было понятно, и нам льстило внимание, которое, впрочем, потом стало тяготить. В ресторане шикарного отеля Бирмингема мы обедали как-то в компании веселых и внимательных американцев, которые все расспрашивали нас о том и о сем и, казалось, не верили, что мы ничего, мы -живы, мы - в порядке. Как так, ведь мы из СНГ!... То, что мы оба говорили на их языке, почему-то их вовсе не удивляло. Удивляло, что мы живые и вроде нормальные люди.

А на одной из наших остановок, в отеле, один хмурый толстяк из Новой Зеландии спросил: "Как так, ваш английский не так хорош, как мой?" - На это пришлось ответить: "Как так, ваш русский совсем не хорош, даже никаков?"...

Моего сына, помню, очень заботило вот что: сумеет ли он не опозориться, - правильно ли сможет воспользоваться множеством столовых приборов... На фоне неунывающих, рубивших рыбу ножами для ростбифа чикагцев, перед всеми этими тарелками и рюмками, он смотрелся чуть ли маленьким лордом Фаунтлероем - вот уж кого не любил он, кстати, так эту фигуру...

В дальнейшем же было, наоборот, легче, так как ничем явно выраженным мы больше не были, никому до нас и дела не было, и все это упрощает жизнь, - да и сама я не знаю, кто мы теперь такие.

Тогда, по прибытии в Лондон, а затем в каждый другой город Британии, мой девятилетний сын упорно стоял на своем: мы заходили в каждую пиццерию - и питались этими пиццами. Чтобы было понятно, что это такое, забудьте о Pizza Hut и Domino's - и обо всем прочем подобном, потому что те пиццы ничего общего, кроме названия, с данными не имели. Это были пиццы - поверьте мне. Не хуже римских.

И вот однажды сидели мы с сынком в лондонском ресторанчике (из окна виднелись на сугубо сером, асфальтном фоне - красная телефонная будка и красный же двухэтажный автобус... не знаю, понимаете ли вы меня...И девушка прошла в ярко-изумрудном жакете... Нет, вы меня не понимаете...); так вот - сидели мы перед только что принесенной шипящей на сковородке красавицей и радостно комментировали ее качества на родном русском языке, и вдруг я заметила, что какая-то пара, сидящая за соседним столом, уставленным яствами и бутылками вина, подозрительно и неприязненно на нас оборачивается и даже уставляется, а ведь говорили мы не громко и вели себя прилично.

Мне, как советскому человеку, тут же померещились и Ким Филби, и болгарский диссидент, убитый уколом кагэбистского зонтика... Пара вдруг вскочила со своим мест - и... бросилась к выходу, выбежала на улицу - и мгновенно растворилась в толпе. Мы с сынком переглянулись и пожали плечами, сочтя себя то ли агентами, то ли контрагентами, но, так ничего и не поняв, взялись за свое любимое британское пицца-дело.

Тут из кухни выбежала официантка, бросилась, причитая, к столу, только что покинутому теми людьми, - все было выпито и съедено целиком или наполовину - и из ее крика на кокни я в конце концов поняла, что клиенты удрали, не заплатив по огромному счету... Так вот почему они на нас уставлялись - мы были - или не были - свидетелями... Ах, нам-то что. На крылатого Амура у Пиккадилли и на весь наш мир моросил дождик, и мы знали, что жизнь изменилась.

К лучшему, к лучшему, как бы и что бы то ни было. Мы протащились через Кембридж, Бирмингем и Ливерпуль (да, да, Ливерпуль, грязный уездный городишко, если вам угодно, где говорят на чем-то нечленораздельном - и пускай, благослови их Бог) на север, на север - и остановились в Гретна-Грин. Это шотландский форпост, куда издавна убегали английские пары, чтобы срочно обвенчаться без разрешения властей (Бог весть, почему им не разрешали) - старинная кузница была их домом бракосочетаний, и брачную клятву произносили у огромной наковальни. По традиции, у этой наковальни надо сняться с любимым человеком, но мы были лишь вдвоем, мать и сын, так и снялись - теперь пропорции изменились, и, я, наоборот, уже могу спрятаться у него под мышкой, да и что за пара - мать и сын, не то - но выбора не было, не было его тогда, а мы двигались в том измерении, которое было доступно, и в том мире, в котором родились бы и жили б, если б выбирали... Если б выбирали...

Мы проехали через города Йорк и Лидс - и через Шервудский лес, откуда, к счастью, никто не выскочил, никакой Робин Гуд, хотя с некоторым прищуром и плохим зрением нас можно было запросто принять за сытых и благополучных американцев и хорошо пограбить. В Англии карманы всегда топырятся от монет - так много их накапливается, а стоимость их невелика, а обыкновенные музыкальные пластинки до сих пор не вышли из обихода, их можно купить или обменять; поразительно, но в витринах магазинов выставлены традиционные электропроигрыватели - новейших моделей...

Ах, быть эмоциональными и сентиментальными вознаградимо - при обилии и напоре внутренних чувств человек никогда не соскучится, не скиснет и не скурвится, даже наедине с собой...

Как в давней постановке Олега Анофриева по сказке "Кот в сапогах", король, которого везут через владения "маркиза Карабаса", не может удержаться от слез, когда видит овечек и слышит протяжную песенку: "Ове-е-ечки на лугу", - так и я всегда готова расчувствоваться без пределов при виде пасущихся английских и шотландских овечек и коровок... Нет, я не забываю обо всех этих эпидемиях Mad cow - и Foot-and-mouth disease - ну ничего, ведь то - другое измерение. Помню, мы остановились на краю луга в северной Англии, вышли из машины, чтобы размять ноги, - трава, говорю вам, изумрудная, просто изумрудная, и все - и обнаружили, что она потому , наверное, так изумрудна и обильна, что удобрена натуральными веществами: никуда нельзя ступить, чтобы не вляпаться и не приклеиться... Потом попробуй очиститься! Круговорот жизни... И никаких романтических иллюзий: эта жизнь прекрасна сама по себе.

Мы посетили тогда знаменитое место - фабрику, где изготовляют керамику Wedgwood, она в цивилизованном мире очень дорога и престижна для того, чтобы иметь ее в доме, - и очень collectible, как говорят американцы, которые собирают все: комиксы, зажигалки, машины, игрушечные машинки - и кто знает, что еще, миллионы тонн барахла, junk'а... Веджвуд - тонкие сосуды из цветной, чаще всего бежевой, розовой или голубой фарфористой массы с белыми плоскорельефными сценками, сделанными в классическом или романтическом стиле. Технология такова: сценки выдавливают шаблоном на тонко раскатанной белой массе - очень похоже на то, как мы выдавливаем на тесте фигурки печенья или кружки для пельменей; затем эти сценки и фигурки (кавалер, дама, скамеечка, дерево) наклеиваются на сосуды. Лучше знать, чем не знать. Тем более что подали чай.

По тому, как погода становилась все мрачнее и холоднее (ведь был ноябрь), можно было определить, насколько мы продвинулись в сторону Шотландии. Сначала показался Глазго - город не для слабых. В то время я лишь поверхностно с ним ознакомилась, но то был, ох, не последний раз. Куда сильнее впечатлил Эдинбург. Падал крупными и сухими лохмотьями снег, а на улице Принцессы стояли волынщики в юбочках, в чулках по колено, и все играли и играли свое одно и то же - пища, без которой шотландец просто не проживет, не будет шотландцем - а такого не может быть. За спиной у волынщика, на другом берегу, высился Эдинбургский замок, а в нескольгих шагах от него - и от нас - черный готический монумент имени сэра Вальтера Скотта. Все как и положено.

Никогда в моей жизни сердце так не билось, как в Эдинбурге, - и в первый раз, и потом, и всегда так, наверное, будет.

В позапрошлом году уселась я на скамейку у сэр-вальтер-скоттовского монумента, развернула огромный бутерброд с сыром, сделанный мне в дорогу другом Питером (жену он когда-то привез из Америки, жил с ней очень счастливо, а потом ее разбил паралич, и теперь он таскает ее на руках, возит везде и разговаривает с ней так, словно ничего не произошло...), - так вот, кстати, и с большой банкой эля, и, откусив изрядную порцию бутерброда, я вдруг чуть было не поперхнулась, даже эль пролился: мне вспомнился наш первый визит этого монумента. И пока что последний - по крайней мере, мне на его вершину сейчас лезть незачем. С этим подождем.

А девять лет назад... Входной билет, помню, был дорогой - два с половиной фунта стерлингов (пять долларов) с человека. Мы заплатили и стали подниматься по наружной винтовой лестнице. Музейные комнаты помещаются в центре, и тогда они все были неприятно закрыты, так что оставалось приклеиваться физиономиями к окнам - выходит, мы Вальтер-Скотту элементарно переплатили... Погода была очень холодной и ветреной, а мы сильно потели и пыхтели, поднимаясь, и все надеялись увидеть что-то выдающееся.

И мы увидели - в конце концов вышли на башенку у шпиля - перед нами раскинулся Эдинбург, и замок придвинулся к глазам, но ушел вниз... И тогда-то я поняла, что если не умру, то вернусь... Тут ребенку моему понадобился туалет. Где ж его взять на шпиле над Эдинбургом?... В тот ноябрьский день заснеженный шотландский город Эдинбург окропился легким дождичком. Если жизнь прекрасна, то из-за таких моментов.

Жизнь прекрасна. Она прекрасна для того, кто ценит творения Бога в виде Гранд-Каньона и Золотых Ворот - а также Вазувия, Геркулесовых столпов Гибралтара и прочего, но еще прекрасней она для того, кто любит сотворенное человеком. Конечно, сделанное с одобрения Творца. Как, например, эдинбургский Монумент Нельсона. И туда поднялись мы, пыхтя и потея, и оттуда увидели...что? То, что хотели видеть. Вокруг же было мемориальное кладбище, где покоились выдающиеся шотландцы: философ Хьюм, например.

В Эдинбург я возвращалась и еще вернусь, вернусь - надеюсь...

Продолжение следует