Александр Левинтов
(Монтерей)

ЖРАТВА
социально-поваренная книга
(из серии «Небольшая Советская Энциклопедия»)
(Продолжение)

Ливер

Это большевистские штучки - называть ливер субпродуктами. Сами они субпродукты культуры и человечества.

А ливер! М-м-м - язык... У кого повернется назвать язык субпродуктом, особенно, если он копченый? И вот эта шершавинка на языке - самое вкусное место. А печень! Знаете, как печенку надо жарить? Берешь сковородку, бросаешь туда масло, печень, обвалянную в соленой муке (на ложку соли три ложки муки) и лук. Жарить надо буквально пять минут, чтоб она была парной. Конечно, желательно, чтобы куски были плоскими, но можно и тяп-ляп, если у вас достаточно большой запас водочки. А пирожки с печенкой? Когда-то они стоили, как пирожки с повидлом, всего-навсего пять копеечек.

Вот с почками можно поступать по-разному. Ну, конечно, в рассольнике почки - это само собой, если этот рассольник по санктъ-петербургски, а не по-ленинградски. Почки можно жарить в томате с луком, и это будет одно, довольно неплохое блюдо, но обязательно надо не забывать туда морковку кругляшами, от этого почки становятся мягче.

А можно делать сметанный соус - смесь муки со сметаной, и тогда получается... по-моему, это называется "почки сотэ", хотя я не уверен в этом. Здесь надо не жалеть масла. Можно жарить почки в мадере, если происхождение позволяет.

Что еще? Некоторые чудаки прежде,чем жарить почки, их отваривают, по-видимому боясь, что почки будут пахнуть мочевиной. Мочевиной они пахнут не от того, что их отварили или не отварили, а от того, насколько они старые или не старые. Нормальные здоровые почки работают, как полупроводник: пропускают мочу только в одну сторону. Поэтому старые дряблые почки вари - не вари, все равно будут пахнуть.

Легкое

Торговать легким торговал. Чего с ним делать, не понимаю, хотя знаю, что ел гуляш, вспоминается, из легкого, довольно резиновое блюдо. Но резиной отдавали не только легкие, но и те макароны, с которыми они были в смеси.

Но вот хвосты, рульки, ножки, путовый сустав и прочее, конечно же, можно отнести к ливеру, но это специфический ливер для холодцов, так же, как и кишки. Это тоже очень специфический ливер, употребляемый для производства сосисок, сарделек и колбас.

Я помню то старинное, допотопное время, когда я впервые познакомился с внешнеторговой статистикой СССР и был крайне удивлен, что мы в Германию гоним в огромных количествах эти самые кишки, толстые и тонкие, а мы тогда гордились только что введенным целлофаном на сосиски. И я подумал: "Какие же немцы все-таки консерваторы. Вот весь мир и все передовое человечество во главе с Советским Союзом уже перешел на целлофановую обертку, а им все подавай кишки." У нас теперь и целлофана нет... А немцы продолжают есть свои сосиски, сардельки и колбасы в натуральных кишках. Где они их берут теперь, я не знаю. Ясно, что не у нас.

Требуха

Когда уезжает жена, куда мы бежим? - Кто к боевой и заждавшейся подруге, неважно, сколько вы уже знакомы и знакомы ли вообще (есть женщины, ждущие нас любых, в любое время - у них даже профессия такая), кто - с друзьями в кабак, баню или бар (вариант - к себе домой, на мальчишник как старт предстоящих приключений), кто - собирает по потайным углам удочки и червей (или охотничьи причандалы) - и айда в одиночество. А я к этому добавляю рубцы. Люблю я их, но они - пованивают при варке. А жена не терпит этого легкого пованивания.

Готовятся рубцы не очень сложно - кладешь в кастрюлю побольше эти самых рубцов, ставишь на огонь, солишь покруче, а через час ешь. Кажется, вот и весь рецепт. Конечно, можно и перец, и лаврушку - я принципиально ничего этого не делаю.
Есть можно в горячем виде, а лучше - холодными. Хороши к рубцам хрен (особенно по-еврейски - со свеклой) или горчица. Я к рубцам добавляю водку - грамм 500-800, не более.
Вот и сегодня.

-Уже готовы. Ну, что, поехали по первой? Поговорим?

Вообще-то это всегда называлось требухой - самое дешевое мясо, очищенный коровий желудок, несмываемо пахнущий предстоящим навозом. Требуха была доступна своей дешевизной всем, но едома не только голью перекатной - и баре едали. Я ж требуху люблю не только за этот постный вкус и простую белизну. Я ее трансцедентально уважаю. Познакомился я с ней, когда еще с первой женой гулял, после третьего курса, на практике. В Самаре. Вот где голод никогда не кончался. В столовых - и в городских и в студенческих второе называлось "гуляш": ложка ядовито-желтой ячки, три брусочка отварного вымени или требухи и все это залито фирменной подливкой из томатной пасты, машинного масла и соляной кислоты. В единственном табачном магазинчике продавали самые поганые и паршивые сигареты - очередь всегда стояла на два-три квартала. А водка самарская сильно отдавала прелым луком - народ травил с нее от одного запаха. И жара невыносимая. Вот на такой диете - два месяца. С тех пор и полюбил требуху.

Но она пропала. Как вобла и осетрина. Превратилась в дефицит.
Объяснить это невозможно: куда пропала на тридцать лет требуха? Ведь коровы-то водились в стране? И оборонного значения рубцы не имели, хотя - может их замораживали и вывозили в тундру, в вечную мерзлоту, чтобы, в случае войны, народ кормить?

В системе Госплана (и, наверняка, других подобного рода заведений) рубцы изредка возникали по буфетам и заказам на правах изысканного деликатеса, за ними сразу становилась очередь - лестно иметь в доме к праздничноу столу рубцы. Был еще знаменитый магазинчик "Субпродукты" на Дорогомиловском старом рынке, где очень редко, но торговали рубцами. Вот и все проявления жизни.

Требуха - понятие трансцедентальное. Требуху, как Россию, понимать надо не умом, а самой требухой, животом, пузом.

Ближайшее к требухе понятие - потребность. Та самая презренная животная потребность, без которой нельзя жить и которой нас все-таки с тобой лишали. Это только Марксу, бухгалтеру и экономисту, казалось в пылу несуществующей полемики с возвышенными немецкими философами, что самые жизненные потребности человека материальны. Самая животная треба человека, как, впрочем. и любой живой твари - свобода. Мы пузом чувствуем, когда наступают на нашу свободу и - либо понуро грызем свою цепь, либо - рвемся и мечемся с этой цепи.

В Якутии я был на одной звероферме. Где выращивают песцов и черно-бурых лис. Меру своей свободы я осознал у этих клеток, где зверь не может даже встать в полный рост. Он, рожденный свободным и для бега, лежит, уткнув голодную морду в ненужные ему лапы, в невыносимой вони никогда не убираемого застенка. Недобрый взгляд полон равнодушного презрения к человеку. Его кормят потерявшим всякую надежду на продажу хеком серебристым, отбирая из этого скудного рациона вороватому персоналу. Он, рожденный для свободы и страсти, для охоты и игр, наконец, не выдерживает и начинает, юля и визжа, сходя с ума от боли и тоски, жрать свой хвост и тoщий зад. Эта психическая болезнь называется "самогрыз".

Знаешь, сколько дохло и выбраковывалось на той ферме зверей, чтобы сдать одну шкурку в Иркутск? - Сто. А из этих ста только десять доходили до Ленинградского пушного аукциона. А на том аукционе продавалась только одна из десяти шкурок. 9999 бессмысленных и мучительных смертей - ради одной десятидолларовой шкурки, которую ни одна уважающая себя и животный мир европейская женщина никогда не наденет.

Ты думаешь, в нашей стране было 300 миллионов человек? - Ошибаешься. Давай прикинем, очень грубо, конечно, сколько душ было в нашей стране и в той же Америке за весь 20 век:

Расчет очень грубый, но кто-то ведь ведет этот список. И я даже знаю, Кто.

По России пронеслось печальным вихрем полтора миллиарда душ. Сколько из них умерло, так и не став покойниками? Не упокоившись? Не отмщенные и невинные жертвы. Сейчас коммунисты говорят: покаяние - интимный процесс. А где они были во время Нюрнбергского процесса и принудительного покаяния немецкого народа? - Не фашистов, а всего народа, когда Карл Ясперс сказал всем немцам: хватит тыкать пальцем в фашистов, русских, американцев, евреев и других - пора загнуть палец на себя! Неотпетые, неоплаканные, неприкаянные души витают над Российской империей зла, заунывно скребут души живых и жаждут, жаждут их покаяния и суда. Среди этих привидений - и запоротые и расстрелянные Тухачевским тамбовские мужики, и тихие солдаты второй мировой, и лагерные миллионы, и загубленные в болотах на строительстве дворцов и каналов еще Петром - никто из злодеев России не проклят и никто из них не покаялся сам в содеянном. Они лежат, сидят, стоят в своем неподвижном теперь величии, а их жертвы - сотни миллионов жертв! - все не обретают покой восстановленной справедливости. Неужели так и не будет второго Нюрнберга и придется ждать Второго пришествия?

От той вонючей клетки я отошел шатаясь - я хотел выгнать всех этих зверюг на свободу и сесть за них всех. Пусть самогрыз, пусть встать нельзя - но их-то за что? И сколько звериных душ зависло в воздухе над этим проклятым местом?

Ну, что - по следующей? Кстати: анекдот на эту тему. Штирлиц склонился над картой СССР - его рвало на родину.

Слово требуха произошло от глагола "теребить" - очищать и вычищать негодное и ненужное.

Ты никогда не видел, как в деревне забивают коров? - да, нет, не буду я тебе этого рассказывать - слишком уж это…Я только глаз их забыть не могу. И последнего мычания. О пощаде. Я в колхозах в общей сложности года четыре провел. Как Бродский в ссылке. И пастухом был, и кормачом, и скотником, а более всего - вакцинацией телят занимался, роды принимал и осеменителем. Да ты не смейся - надеваешь резиновую рукавицу по плечо, сначала возбудитель вкалываешь, потом по самое плечо, а потом девчонка-зоотехник из шланга пускает в корову порционную струйку. Я за день до 300 коров осеменял. Они меня всегда любили. А вот, как забивают коров - только пару раз видел и - довольно!

Меж двух столбов - перекладина, к задним ногам привязана веревка и с ее помощью свежеубитую вздымают головой вниз, вспарывают - сколько всего вываливается из туши! И шкуру сдирают, как со святого Варфоломея.

Ливер в деревнях раньше ели, а в советских колхозах - не знали, что с ним делать и выбрасывали собакам. Свиньям. В канаву. И среди всей этой убоинки - требушинка, которую ведь оттеребить надо, очистить как можно быстрей и тщательней.
Ты помнишь, как нас врачи проверяли перед отъездом, как теребили нас по ОВИРам, на работе и по первым отделам. Это ведь мы с тобой тогда были требухой советского народа, моральной рваниной, нам все делалось так. чтоб мы уезжали умытые слезами и очищенные гневом, унижением и оскорблением. "ПМЖ? - подождешь, падла, никуда не денешься и жаловаться не посмеешь, ненаш человек."

А еще "теребить" означает - "кастрировать". И мы с тобой - кастраты, брат. Мы - ни то, ни се. И не американцы и не русские. Там нас обзывали евреями, а здесь не принимают за евреев. Хотя русский иммигрант в США в среднем - еврей, здесь ты не в состоянии быть им. И ты теряешь уже привычную дозу страха и пыха антисемитов. Тебе стыдно, что там, под покровительством действительно демократической страны Америки, разворачиваются новые погромы и в самом центре Москвы, на всех фасадах и заборах чья-то коричневая рука хватает робкие души: "Берегитесь! Завтра! Мы знаем вас, жиды, поименно! Это будет последний ваш день, последний наш бой!!".

То, что происходит в России, еще Аристотелем называлось охлократией - властью толпы, выдвигающей в лидеры подонков, тиранов и дурафлейтеров.

Но мы с тобой, брат, кастраты, хотя все еще смотрим программу "Время", не замечая, что это - дурь, не имеющая никакого отношения к происходящему, все еще хватаемся за "Известия" и приехавших вчера. И как кастрированные коты, мы здесь быстро набираем вес, ты заметил?

По следуюшей? Знаешь, что такое "ни то, ни се"? - четвертинка на троих. Нам это, с тобой не грозит.

А еще требухой называли жадин. Выходит, мы с тобой еще и жадины. Не знаю, как ты, а я действительно - жадина и последняя требуха. Мне все мало. Глаза не насытятся видеть этот мир, эту красоту, я не могу насмотреться, например, на красивых женщин. Еще один анекдот:

-Доктор, от чего это - кругом столько красивых, умных, интересных молодых людей, а меня все на баб тянет? Доктор, наверно, я - лесбиян?

Мы - жадины и по этой причине эмигрировали из России, чтобы прожить еще одну жизнь, заново родиться. Строго говоря, мы могли бы и не уезжать, как то смириться с той жизнью, ну, в самом крайнем случае, пересидеть несколько лет в зоне, сам не знаю, за что. В нас - жажда жизни и жадность к ней. Мы и старую жизнь не бросаем - жалко, жадность одолела.

Я теперь так думаю, что мы, эмигранты, и есть требуха. Кстати, мы здесь себя величаем иммигрантами, а там-то - проходим как эмигранты. Чего в нас больше? И кто мы по сути? Вот к иммигрантам "требуха" не подходит. Только к эмигрантам. Требуха - это скорбный гимн эмигрантов и легкая грусть иммиграции.

И пусть се. что я сказал о требухе и нас - правда, но есть и еще одна правда. Слово "требуха" сородственно латинскому "strebula" - мясо жертвенных животных. Знаю я этих жрецов - вызывали и нас на партбюро. Они, думаешь, Богу возжигали лучшие куски? - Как же. Они лучшие куски сами сжирали, а Богу - чего попроще, калятинки, рубцов наложат. Требуха, она, конечно, не филейная часть, а, выходит, что именно она и есть Божественная пища. И мы с тобой, брат, - Божественная пища, потому что Он питается нашими мыслями и молитвами. Ну, что, не слетать ли нам за следующей в магазин? Что тут из ближайшего ночью открыто?

ИНТЕРМЕДИЯ
Обед (Памяти Лужина, Набокова, Ганева и Со)

Кушать подали. От брекфаста еще оставалось голубоватое ощущение чистой дистилированной сытости, недоступной подневольному служащему или подслеповатому в своем рабстве пролетарию всех стран.

Свобода, если только ты не рожден в ней, никогда не переходит в привычку, как и эта сытость. Однако вскоре - по дребезжащим десятеричным блеском бокалам (и сразу вспомнился трамвай на бульварах у Чистых прудов, уходящая в пыльную даль вереница не то по Солдатской, не то по Госпитальной, и керосиново-броуновский хаос звонков на кипучей Таганке), по зауженным горлышкам чуждых бутылочных форм, пробежала запотевшая судорога стрекающаяся agua mineral, повидимому, отчего-то полезной, что несомненно доказывалось свежайшим сероводородным душком - будто домашняя кура в соломенной трухе под домом опять снесла с утра еще теплое тухленькое яйцо в шероховатой матовой скорлупе - хозяйка перекармливала свою любимицу битыми ракушками. Где они теперь: хозяйка? кура со своим яйцом?

Я еще раз пробежал утренние газеты, дополаскивая их содержание кристальной aqua mineral. Из далекого небытия - очередная псевдоновость, кооператив братьев Бармы Постника и Карнеги Люмьер организовали совместное советско-царское предприятие: открыт видеосалон порнофильмов в Храме ХII века. Забыв о взаимной анафеме, попы и большевики с надеждой и уверенностью уставились в свое светлое будущее. Тьфу ты, пропасть.

Без предисловий и закусок появилось первое. Из-под гжелеобразной крышки супницы показался похожий на крыло махаона, весь в павлиньих глазах и пятнах борщ из отборной говядины - радостный привет неуставшего жить молодого мяса, еще так недавно обильно удобрявшего собственный пастбищный стол, еще несозревшего для сексуальных игр и сохранявшего девственность телячьей эротики до самой смерти. Ложка кипрского йогурта, заменяющего сметану - и "вновь я посетил тот уголок земли". Как хорошо, что даже такие встречи с родиной не ежедневны.

В качестве второго выступил неизменный дуэт: молодой картофель, жареный в русском масле (я употребил весь арсенал средств и умений, дабы научить свою вестиндскую madam Ульчестер делать из коровьего масла русское - она никак не могла взять в толк, зачем бы все это? Бедняга не так давно вообще узнала о существовании у коров масла). Молодость картофеля в феврале, парадность его мундира, и, главное, раскаленность тарелки были невыносимы и казались профанаций национальной кухни. Гипюровая пенка масла мелко шипела на обожженном до блеска фарфоре. В длинной селедочнице витиевато расположилась спутница картофеля, прикрытая луковой вуалеткой и нарезанная до полупрозрачности. Это немного утешало.

На третье - клюквенный кисель из настоящих ягод и некукурузного крахмала, в молочных кружках, чуть тепловатый, с желейной, глубоко эшелонированной пенкой.

Раз в две недели, шестого и двадцать первого, я с английской бессмысленной методичностью съедал свой обед, нарушая привычный ход английского быта - между lunch и dinner.

III. НИ РЫБА, НИ МЯСО

Супы

Фантазии моей дочери хватит на пару-тройку супов. Я умею готовить не более двадцати-тридцати. Чего вытворяла моя мама в голодные 50-60 годы, не удерживает моя память...

Щи

Со свининой - лучше постной и обрезанным, отдельно плавающим салом. Заправляют свежей капустой крупной нарезки. Свежесть щей подчеркивается тонким кружевом сметаны. Это - сытные щи, но не объедальные. Объедаться надо щами с головизной. Она дешевая и потому ее много. Запашок головизны делает эти щи не столь благородными и изысканными, их едят крепкие работники и управкие хозяйки.

Пустые щи - перед зарплатой и в дни поста. Они - олицетворение скорби и нищеты. Если я и попаду когда-нибудь на блаженные острова коммунизма, то попрошу плошку пустых щей, пустных щей, пустующих щей...

Летние (зеленые) щи - из щавеля, шпината, скороспелой капусты, холодные, с половинками крутых яиц, убеленные молоком или сметаной, напоминают мне скорее лекарство, чем пищу. Их не варят, а лишь слегка трогают варкой, нежно оберегая витамины. Ну, почему не лежит у меня душа к хранителям собственного здоровья? Все мне кажется, что оно нам дано не для этого.

Кислые щи - их хватает на неделю. Раз сварил и только разогревай. Люди городские, занятые, предпочитают кислые щи, подбрасывая перед употреблением щепотку смешанного с солью укропа, сельдерюшки или петрушки, или всего этого вместе взятого. В начале мая, в первый выход за город, на природу, мы рвем крапиву и варим самые любимые в семье крапивные щи, заправляемые ничем - вздохами да слезами воспоминаний о маме и послевоенной голодовке, когда молодая мохнатая крапива воспринималась как дар Божий, спасенье приближающегося лета, как костыль нашей чахлой жизни. Вода, картошка, крапива. И забелить молочком. Тризна по детству. Э, да что вам в этом понятного. И как бы я хотел оставаться непонятным всем последующим. Буду старым седым-седым дедом, размягченным и слезливым. Укромно сварю кастрюльку крапивных щей и в уголке проглочу с ложкой наперевес свою чуть теплую плошку, а любимый внучок или правнучек будет гладить мои сморщенные щеки и опустившиеся плечи и приговаривать:
- Ну, что ты, дедушка, ну, не плачь. Хочешь, я принесу тебе бройлерного гуманоида? Или покроши в свою плошку авокадо - их вчера выбросили из их магазина в наш.
- Ничего, ничего, внучек. Только больно. Умереть бы поскорей. О крапивных щах и крапиве - отдельный разговор.

О крапиве

Кому Россия - березки, а мне - иван-чай да крапива.

Идешь лесом-полем, места - песни пой, а кругом - безлюдье.
И на каждом шагу, за поворотом ли, у излучины ли, на выбеге из леса березового колка - всюду густые заросли крапивы и иван-чая. Напоминания о земле обитованной людьми, невесть куда и как пропавшими, вымершими, съехавшими и свезенными в какую-нибудь удаленную сволочь и там сошедшими на нет.

Иван-чай - цветок памяти, высокий, нежный, налитый целебным соком. Он растет на пепелищах и брошенных местах, буйным цветом напоминая нам об ушедшей отсюда жизни. Иван-чай заваривают для снадобий и отваров - не болит более голова от нахлынувшего и вспомянутого, от несмахиваемой слезы.

Зеленая и мохнатая, надежно хранит подходы к пепелищу и разору кусучая крапива. Колкой стеной колышется она вкруг заповедного, заклятого судьбой места. Крапива - цветок совести. Ничего не исправишь и не попишешь. Сказано-сделано и назад пути нет, а есть пронзительный крапивный ожог совести. Крапивой не лечат - правят, выправляют.

Уж сколько бед и напастей пережили люди. И чего только не натерпелись в своей истории. И научились выживать и восставать из самых тяжелых испытаний и уронов.
Вот уж и есть нечего и одеть нечего. И нет ничего, хоть шаром покати и не предвидится.
И милосердная природа и история дали нам поддержку.

У многих народов иван-чай и особенно крапива - в хозяйственном ходу и заводе. Крапива - волокнистое растение, из стеблей которого мастерили самую необходимую одежду, простую, не очень прочную, до будущего поворота в добрую сторону. Из крапивы умудрялись делать даже лепешки, жидкие, скорее хлебово, чем едово.

Но самое лучшее из крапивы - щи. Горячие и холодные, они пахнут свежим огурцом и, слегка забеленные, необычайно вкусны и полны тем, что на современном языке называется витаминами. Колкая трава милостиво дает жизненные силы людям - жертвам стихий и других людей.

Рецепт этих щей необычайно прост: вода, картошка, соль и, уже без огня, на пару - крапива под плотной крышкой. Можно туда потом положить резанное крутое яйцо, можно варить с щавелем. Можно забеливать молоком или сметаной…Нам было не до того.

Мое первое детство прошло в Питере, потерявшем в те сороковые годы лицо и лежавшем черепом. Глазницы разбитых домов, трещины непролазных и непроезжих проспектов и улиц. Так выглядит сейчас Грозный. Таким застыл в руинах Шлиссельбург . Все это детство я, как и прочие, провел между жизнью и смертью, в спазмах голода и сонного любопытства.

В застиранные дождями белесые майские дни готовила нам бедная наша мама крапивные щи - и не было ничего вкуснее их.
Шли годы и жизни. Давно умерли мои родители и много других хороших людей перемерло. Много народилось нового, до боли любимого и несносного.
Но каждую весну в каждом доме моих братьев и сестер готовят крапивные щи. Вкусные, полезные - нет спору - но главное, - не дающие нам забыть пепелища и брошенное на коротком пути в небытие.

Когда поля освободятся от снегов
и ветры шалые с пустых небес повеют,
я тихо за город, из зарослей домов
уйду и вдруг, на время, подобрею.

Когда еще - ни птиц, ни соловьев,
и только лед сошел в холодных струях,
я оторвусь от суеты и снов,
по перелескам солнечным кочуя.

Нарву крапивы, колкой и мохнатой,
она земною горечью полна,
и щи сварю, как матушка когда-то:
картошка, соль, крапива и вода.

Пусть детство ленинградское вернется,
рахит, цинга, бесплатный рыбий жир;
и боль в висках так трепетно сожмется,
и просветлеет под слезою мир.

И я в слезах тоски по мертвым милым
забудусь и запутаюсь, как в сеть;
и за оградою расчищенной могилы
крапива памяти все будет зеленеть.

Родители мои умерли рано, так, собственно, и не отдохнув от дел и жизни: мама в пятьдесят восемь лет, папа - вообще в пятьдесят пять. И мы, три сестры и два брата, менее чем за два года осиротели. Ходим на могилку, дважды в год собираемся и поминаем, все как положено и все как у людей. Но вот уже прошло более двадцати лет, а я все не перестаю переживать свои вины и проказы, все те огорчения, отчаяния и горести, что я доставил им собой, всю несправедливость, которую теперь и не восполнишь, которая лишь взыскует...

На острове Самос жил за двести лет до Платона великий и загадочный философ. Его звали Анаксимандр и вот что он нам оставил, среди прочих своих коротеньких фрагментов и мыслей (ниже приводится этот фрагмент в переводах трех современных философов, каждый из которых увидел что-то свое):

Ницше - откуда вещи берут свое происхождение, туда же должны они сойти по необходимости; ибо должны они платить пени и быть осуждены за свою несправедливость сообразно порядку времени.

Дильтей - из чего же вещи берут происхождение, туда и гибель их идет по необходимости; ибо они платят друг другу взыскание и пени за свое бесчинство после установленного срока.

Хайдеггер - из чего же происхождение (есть у вещей), туда также происходит их пропадание по необходимому; а именно, они выдают друг другу право и пени за несправедливость по порядку времени.

Надо заметить, что в те времена еще не было даже первого проблеска гуманизма, Сократ еще не спел первую песнь человеку, и потому человек тогда рассматривался исключительно как вещь и игрушка богов и судьбы. Поэтому странная фраза Анаксимандра в полной мере относится и к человеку - вещи богов и мере всех вещей (мера-то он мера, да вот меряет не он, человек, он вроде как универсальный эквивалент для тех, кто меряет всякие вещи, нечто вроде денег для богов).

Творящий и вещий вечен, бессмертен и не нуждается во времени, тварное и вещное - временно и подчиняется неумолимому времени, но, предупреждает Анаксимандр, при обилии вещей и их смене возникает несправедливость.
Что же это за бесчинства и несправедливости? что это за порядок времен, который нарушается вещами и человеками?
Для начала надо понять, что такое справедливость, затем - а в чем она нарушается - вот тогда хоть что-нибудь да прояснится.
Лучше всех, кажется, о справедливости рассказал Платон в одном из своих диалогов, в "Протагоре" - скорей всего.
Когда Эпиметей обделил любимую игрушку и вещь богов - человека разными приспособлениями для жизни - не дал ни крыльев, ни когтей, ни даже шкуры и шерсти, Прометей вынужден был хоть как-то скрасить эту беззащитность и украл для них у Гефеста и Афины, пока те занимались инцестом (богам это не запрещено), огонь и ремесла.
Зевс, как вы помните, обозвал Прометея диссидентом, лишил гражданства и сослал на Кавказ, в Чечню, вроде бы, причем надолго, пока Геракл не вернул бедолагу в Фивы. Гнев же громовержца был вызван тем, что разделение труда, придуманное Прометеем и описанное позже Марксом, не позволяло людям ужиться друг с другом. Вечно они грызлись и воевали и никак не могли усоседиться в городах, все их раскатывало по клочкам хозяйств и были они беззащитны не перед природой, а перед самими собой.

Позвал Зевс на совет Гермеса, который мало, что знал, зато хорошо понимал и соображал. И по совету того Гермеса роздал Зевс людям то, что позволяло сделать людьми навсегда равными друг другу, при любом возрасте, поле, социальном положении, национальности, профессии, занимаемой должности и прочим пунктам личного дела каждого. Дал он нам всем справедливость и смогли мы после этого жить вместе, равные в своих естественных правах и понимании справедливости. Конечно, мир не стал справедлив, но чувство справедливости, данное всем и каждому, позволило все-таки людям жить вместе и не уничтожать друг друга до конца.
Менялись профессии и занятия, менялись знания, культуры и образования, менялись самые разные формы и средства несправедливости, но некоторые оставались неизменными, например, несправедливость между поколениями и возрастами.

Вы обратили внимание на то что, у всех народов и во все времена в легендах, мифах и сказках имеется один такой любопытный сюжет: какой-нибудь старикашка (Змей Горыныч, Кащей Бессмертный, царь Додон, царь из "Конька-Горбунка", просто змей, дракон, стоглазый Аргус и так далее) умыкает либо охраняет девиц или девицу (Василису Прекрасную, Василису Премудрую, Марью-Красу, Гесперид, Андромеду и множество безымянных девиц и девушек), а затем находится какой-нибудь молодец (Иванушка-дурачок, Иван-Царевич, Геракл, Персей, Георгий и множество других), который спасает девицу либо девиц и потом женится на ней. И ведь трудно представить себе, чтобы сказочно-мифический герой и красавец взял себе в жены женщину, уже побывавшую в деле, лишенную невинности.

Невинность невесты - непременное условие удачного брака. В ней - кровавая жертва как залог благополучной жизни и хозяйства. За преждевременное, до свадьбы, лишение невинности в некоторых полинезийских культурах можно и жизни лишиться. Невинность обладает необыкновенной силой - ее аромат усмиряет неукротимого единорога и делает еще массу чудес. В том числе и со старичками. Она дарит им бессмертие и долголетие. Медицински факт проверенный и мусульманскими ханами, державшими в своих гаремах обязательно хоть одну девственницу и нашими партай-геноссами, продлевавшими свои рулевые функции у девственниц, занимаясь в своих сверхзакрытых поликлиниках и санаториях куинилингом с ними.

Не надо думать, что таким образом можно было продлить жизнь только стариков. Старухи занимались, повидимому, тем же. Тут достаточно вспомнить Кассиопею, мать Андромеды. Кассиопея, пользуясь услугами своей дочери, судя по всему вынужденными, отличалась неувядающей красотой, чем и кичилась, за что и была наказана - боги отняли у нее ее кровное лекарство и отдали какому-то змею, которого сразил отважный Персей, получивший непорочную Андромеду в жены как награду за подвиг.

Выходит, что бессмертие покупалось задержкой во вступлении в брак самых отборных, элитных невест и не только ограничением во времени их срока деторождения, но и ограничением числа родившихся. Старики заживались сами и не давали появляться новым жизням.
А это нехорошо и несправедливо.
С другой стороны, правда, тоже не все прекрасно.
Знаете ли вы, почему не принято у нас здороваться через порог и вообще делать через порог дела?
Страна у нас обширная, но жили мы всегда скученно. И хоронили своих покойников буквально под порогом.
С одной стороны - умерший предок и его дух: оберег. Он хранит дом от внешних вторжений и напастей. С другой - это злой дух, который лучше в дом не пускать.

Пока предок был в силе - он всем в доие распоряжался, мог и высечь и ложкой в лоб заехать, это был настоящий домостроевский тиран. Но потом, в старости, он, привыкший к строгости и свирепости, отправлялся от общего стола за печку или на печку, где мог брюзжать и злиться, сколько влезет, до самой смерти, сохраняя в семье имидж злого духа. Еще при жизни становясь домовым, тайно помогающим по дому и также тайно шаля и проказничая, мстя за непорядок.

Если старшие сыновья наследовали часть хозяйства родителя для разворачивания своего, то последний либо признавался дурачком, чтоб ни на что не претендовал, либо, что чаще, наследовал хозяйство отца (потому-то у нас все эти Иванушки-дурачки становились потом владельцами пол-царства, в отличие от Ивана-не помнящего родства, последнему претендовать не на что). А уж прибрав родителево хозяйство вместе с одряхлевшим и немощным родителем (сын-то - последний, рожденный из последних сил чресел и материнской укромины), Иван-Дурак, истомившись по хозяйству и от подзатыльников, быстро загоняет грозного папеньку в угол и не выпускает оттуда до тех пор, пока не вынесет за-под порог тощее тело и грозный дух.

Это вовсе не национальнная традиция.

В фильме Иоселиани "И настал свет" воспроизводится матриархальное африканское племя, где рождение нового человека означает добровольный и ритуальный исход из жизни старого человека с тем же именем.

У зауральских народов дух и имя умершего передается сначала кукле-истукану, а затем, ритуально же присваивается вновь родившемуся (а почитаемого истукана безжалостно выбрасывают).
Древние народы, если верить их наскальной живописи, изображали мужчину как ловца, стреляющего в женщину: он таким образом одним актом и лишает ее невинности и убивает злого духа предка и зачинает новую жизнь.

Спартанцы, по законам Ликурга, сбрасывали немощных и престарелых со скал в море: экономили патроны и другие средства жизнеобеспечения.

Таким образом, на бесчинство стремящихся к бессмертию стариков молодое поколение отвечает несправедливым отношением к старикам.

Когда государство строится как империя зла, а мы живем именно в таком, оно берет у людей худшее и это возводит в норму.

Наша система государственного пенсионного обеспечения только что не сбрасывает стариков в море, но делает все возможное и невозможное, чтоб "проходили и не задерживались", помирали скорее, то есть. Тут и очевидное отставание индексации пенсий относительно инфляции, и задержки в выплатах, и собесовское трамвайное хамство, и практика перевода работающих пенсионеров в разряд инвалидов по возрасту, а также огромное число всяких разных бесчинств и несправедливостей - не мне вам рассказывать, как плохо быть у нас пенсионером.

Люди всегда стремятся к справедливости, неважно,есть она или нет.
Справедливость - как и свобода - наша извечная и вековечная мечта и вожделение.

Потому люди и придумали пенсии, те самые пени ( о которых так внятно говорил Анаксимандр), чтобы восстановить справедливость между поколениями, сделать эти отношения справедливыми и нормальными, ведь экономика - это нормализация отношений между хозяйствующими субъектами, в данном случае между возрастами. И хорошо, что эти пени анонимны и формальны - нам не надо привмешивать в них любовь и личную вину, личные обиды и сожаления.

Мы будем раскаиваться перед Богом и своими родителями за содеянное и несделанное на могиле или ночью в подушку - интимно и украдкой, но мы будем откладывать из своих доходов и заработков малую толику и дань якобы на свою, а реально - на их пенсию.

Так возникает идея солидарности поколений.