Надя Деннис

Неудачная эмиграция печоринца Освальда

Статью на эту тему когда-то (сразу по выходе ниженазванной книги) я уже писала, но тем здорово шокировала некоторые русскоязычные издания, которые тут же перехватили эту тему (случается нередко) и напечатали что-то совершенно иное. Я тогда отступилась. Но вот вспомнилось мне, и я решила к разговору вернуться...

К 1995 г. известный писатель Норман Мейлер (Norman Mailer) выпустил свою 28 книгу - о Ли Харви Освальде (Oswald's Tale: An American Mystery. - NY: Random House, 1995). Я тогда с нетерпением ожидала ее выхода. Многое написано на эту тему. Тайна великой американской трагедии так и остается тайной, хотя догадки и вымыслы множатся, иногда становясь фантастикой (напр., физическая подмена настоящего Освальда советским агентом и т.д.). Кто стрелял - Освальд или кто-то еще? Был ли он типичный дурак (а также гомосексуалист, фанатик, коммунист, советский или кубинской агент и т.п.) - или нет? Но ничего пока из этого не выходит. Да и не стоит мучиться: придет время - и все раскроется. Тот, кто знает ответы, помалкивает. Кто это сделал, угадать невозможно, и Мейлер тоже не пытался. Не будем и мы.

Мейлер вообще вопросом "убил - не убил" не задавался. Незасекреченные документы изучены, засекреченные пока недоступны. Когда заскрипели и приоткрылись железные ворота бывшего СССР и его органов, и иные советских товарищей как пошли говорить... Мейлер воспользовался этим, естественно. Тема Освальда уже тогда была стара, и подать ее можно было только под новым соусом. Уже были протоколы комиссии Уоррена, были различные труды. Мейлер сам когда-то писал предисловие к книге писательницы Джин Дэвидсон "Игра Освальда" (Jean Davidson. Oswald's Game. - NY-London: W.W. Norton & Co, 1983). Даже названия перекликаются: Oswald's Game - Oswald's Tale. А потом, наверное, позавидовал и взялся за тему сам.

Тогда и подался автор за сбором материалов в СНГ (конкретно, в Минск и Москву). Там он со многими увиделся и побеседовал. Книга его толстая (почти 800 страниц), и для меня, например, самое ценное в ней - вовсе не такая личность, как Освальд. Подумаешь! Освальд, судя по личному дневнику (причем последний существует как минимум в двух версиях - официальная и неофициальная), и сам не знал толком, кто он такой. Личность, судя по этим документам, крайне неинтересная и жалкая - разве что редкая птица.

Но меня всегда интересовало вот что: как подается то общество, куда так отчаянно стремился Освальд, где провел два с половиной жалких года своей жалкой и недолгой, ставшей знаменитою жизни?

Работа Мейлера представляет интерес лишь благодаря попытке осветить советское общество тех времен и место Освальда в нем. Мейлера допустили в архивы КГБ покопаться. Правда, в те беспокойные времена "гласности" многие товарищи всех рангов ревниво соревновались как могли, - даже скучно становилось. Кроме того, наспех рассказанное и показанное - всегда ли правда?... Беседуя с компетентным человеком, можно задаться вопросом; а зачем ему, собственно, откровенничать, да еще с американцем, который только того и ждет, чтобы на этом доллары сделать (что совершенно естественно)? Зачем им рассказывать правду Норману Мейлеру? С какой стати?... Ради Истории? М-да. Ради Правды? Бывает... Ради денег? Наверняка. Но правда в книге есть - она в самой сути расказанного, и проверить ее можно собственным чувством и опытом.

Может, я бы вообще не стала тогда вникать, если бы не анонсовая публикация отрывков из книги в журнале The New Yorker (April 10, 1995). Там была иллюстрация: "Дом, в котором КГБ прослушивало Освальда" - а прослушивали его в его квартире - и адрес: Минск, ул.Калинина, дом 4 , кв. 24. На фото же - угол Ленинского проспекта и ул. Коммунистической, и даже избушка хорошо видна (по преданиям, место Первого съезда РСДРП), и набережная реки Свислочь, и телебашня старой студии. Больше ничего примечательного, чем этот музейчик и жутковатых Дворца профсоюзов за цирка, в Минске тогда не было. Все, кто наезжал в Минск, так и знали: в Минске есть Ленинский проспект - и все. Так это будет и для Освальда. Он приехал в 1959 году. Монумент Сталину уже взорвали. Наступило хрущевское время. Ул. Коммунистическая, ул. Калинина - в общем, понятно и по названьицам... А, кстати, попробуйте написать по-английски "улица Коммунистическая"... Ужас просто.

В таких мелочах теряется интерес к преступлениям века. Опять тянет поговорить о Родине, о Партии... Казалось бы: "Уж сколько раз твердили миру..." Что Освальд? Сражен пулей... А Родину, Атлантиду неласковую, у нас не отнимешь.

Итак, Ли Харви Освальд, очумевший и полуграмотный (проблемы с чтением и письмом - дислексия) молодой и человек, боящийся жизни на своей родине и не желающий свою страну-империалистку больше видеть, приезжает туристом в октябре 1959 г. в Москву, вложив в это люкс-путешествие все свои сбережения. Правильно ли он поступил? Конечно. Сколько миллионов или миллиардов (рублей? Долларов?) ухлопали на пропаганду: в СССР люди ни в чем не нуждаются, беззаботны и счастливы... Ли рассчитал наверняка, пошел ва-банк , остался без копейки денег и своего добился: потом приютили. Хотя - не так, как мечталось, вовсе нет.

Интересно в книге Мейлера многое именно из того, что не имеет прямого отношения к преступлению Например, такое: встревоженные наши товарищи задаются вопросом: почему это перебежчики, вроде какой-то параноидальной старушки или того же Освальда, апеллируют именно к "Интуристу"? Что это за непредвиденная тенденция? Оказывается, вот что. Те идут с посьбой забрать к себе сначала в советское посольство в Вашингтоне, а там им говорят: нет, езжайте в Москву, "Интурист" вам поможет. Или хитрят дипломаты - ленятся, или ответственности на себя брать не хотят, или же, наоборот: предельно ясны: что тебе "Интурист", что посольство, что "отцы" - одно ведомство, но соблюдай субординацию.

Но вернемся к сюжету. По прибытии в Москву сразу встретила Освальда переводчица "Интуриста", правильная девушка с принципами. Даже не целовались (она сильно подозревала, что он хотел, - так и рассказала). Он бегает по инстанциям с просьбой о советском гражданстве, ему отказывают, от швыряет свой паспорт американцам в родном посольстве в Москве, затем подает апелляцию Советам, беседует, режет вену - психбольница и книга "Идиот" от хорошей девушки - подарок на день рожденья...

Впоследствии, напуганная на многие годы, она все же рассказала: подарила Освальду книгу - "Идиот". Помогла составить прошение в Президиум Верховного Совета. Беседовала с соседями по палате - пациентами психиатрической больницы, тепло принявшими его в свою компанию, они так и отозвались: Освальд хороший. Хороших людей на своем пути сам Освальд повстречает немало. Мелочь: в психиатрическом отделении Боткинской больницы питание скудное и плохое, а в общем, куда потом переводят Освальда, - сносное.

В больницу Освальд попал из-за слабой попытки окончить жизнь самоубийством (порез вены) - ему в виде на жительство сначала катгорически отказали (типичная черта также; первое слово там у всех всегда - "нет"). Такой еще штрих: любого, попытавшегося убить себя, даже несерьезно, всегда ставили на учет. Освальда не поставили (наверное, из-за отсутствия прописки). И тут оперативник-психолог задался вопросом: нормален ли Освальд, раз приехал в СССР? Все ли у него дома?

В приемном отделении Боткинской больницы, куда на "скорой" привезли обмякшего и подавленного Освальда, записали: длина пореза - 3 см. Норман Мейлер потом увидит в этом особое лукавство, т.к. порез, по его версии, был длиной в 1,25 дюйма. Подсчитайте - увидите разницу...

Вскоре Освальда, обалдевшего от наплыва событий и перемены обстановки, переправляют в Минск. Выбор Минска очень точен: город не большой и не маленький, и затеряться, кому надо, можно, и наблюдаемый всегда на виду - все равно на Ленинский проспект выйдет. Больше, как уже сказано, некуда. Это не по кустам на Ленинских горах лазить, штаны рвать. В Москве возни с ним было бы больше.

Хорошая интуристка Римма (коренная москвичка, зачем-то упорно твердит она - не о прописке ли намек, кто знает!) утешает расстроенного американца; в Минске люди даже получше, чем в Москве, все устроится. Потом она долго и мучительно раздумывает: а не хотел ли Освальд жениться на ней? А у нее, по инструкции, жених есть - хороший парень, инженер, и целуется она с ним строго один раз в неделю. Годы спустя она сама говорит Мейлеру о книге Чернышевского "Что делать?": умри... но не давай поцелуя без любви. Не верите? Читайте книгу Мейлера сами! ..

Сотни, тысячи малообразованных, потребительски настроенных иностранцев (оговоримся: не американцев, однако, и не иммигрантов, а приезжавших по студенческим и прочим, лучше не знать каким визам) пользовались всяческими льготами из "политических" соображений в советских вузах и уезжали восвояси или на Запад с дипломами, не стоившими им ни копейки, и проклинали СССР и коммунизм (поделом - натерпелись)!

Освальд был одним из наиболее ранних - и наивных. Возможно, его привлек размах международного фестиваля и "Гимн демократической молодежи". Возможно, бесплатная медицина. Не так уж много получил он в результате от советской власти - правда, квартирку в центре города. И пробыл в СССР он не так долго. Многих, многих же было не выпереть, и не боялись ни морозов, ни жутких вахтеров, ни легионов "пап и дядь". А уезжая, наконец, забирали с собой своих Светлан и Марин. Все, как один, под опекой "отцов". Освальд, между прочим, не стал учиться, хотя мог бы и подумывал об этом. Зря. От "отцов" все равно не уйти, и все приспосабливались. Посидел бы Освальд в СССР подольше, так, может, и трагедии бы не случилось.

Тут возникает фигура хорошего человека Александра - начальника ОВИРа, бывшего аспиранта-филолога (вместо надоевшего "искусствовед в штатском", можно сказать иначе - языковед в мундире). Алекс, не зная, что со всем этим делать, отсылает Освальда подальше от себя. Попутно размышляет как филолог и овировец: что за национальность? Ли - вроде китаец, Освальд - вроде испанец, Освальдо; а Харви - неважно. Алексу звонят всякие Геннадии Петровичи без фамилий и дают ему инструкции, как поступать.

В советских вузах, например, каждый студент-иностранец должен был спросить разрешения на любую поездку. Вот некий нигериец Джонсон хочет поехать в Харьков на три дня. Зачем это? - спрашивает начальник. - К девушке. - Имя, фамилия, адрес? Где работает, учится? - Гуля Королева, там-то и там-то. - А девушка хорошая? - Очень хорошая. - Зайди через две недели.

И тут же звонит начальник, скажем, Ермолаю Богдановичу с этим вопросом. - Откажи, говорит тот. Нечего по девкам ездить, пусть с ними тут якшается, на виду. И все - три минуты. Через две недели приходит тоскующий Джонсон: Ну что? - Не положено: я узнавал, оцнки твои смотрел. На тебя, брат, преподаватели жалуются, что учишься без старания, так что иди, учись.... Конечно, ездил Джонсон, куда и когда ему надо, в Харьков и куда угодно, и попадался иногда. Беседовали тогда с ним с глазу на глаз, а о чем - не знаю.

Так и Освальд, потом уже освоившись в Минске, просится поехать в Москву с коллективом на автобусную экскурсию от предприятия "Горизонт". Нет уж, сиди тут, шпионюга. Агент империализма; акцию, небось, затеял. То есть, ничего этого ему не сказали, но не пустили. Позже, гонимый тоской по далекой родине, поедет нелегально Освальд из Минска в Москву подавать своим прошение о возврате в США, и его не тронут: знают, дело под контролем.

Лично мне в книге более всего понравилось многократное упоминание сотрудниками КГБ Женевской конвенции. Павел Головачев, бывший друг Освальда, узнав о его (кто знает?) преступлении и гибели, посылает через обычную почту Марине в Америку письмо, где выражает сочувствие, - попала же она в переделку. Его тут же вызывают в контору. Он, оказавшись там, не уверен, что когда-либо выйдет. Там его по-отцовски журят: выражать сочувствие молодой вдове преступника (опять-таки, ?), оказавшейся в чужой стране с двумя детьми, он не уполномочен. Для этого есть ЛЮДИ. А он, Павел, дурак - или утратил политическую бдительность (так записано в протоколе и перенесено в книгу) - он что, в лагеря захотел? А может, он спал с Мариной, а? Спал или не спал? Это их волнует. Затем они везут Павла на главпочтамт, где он заполняет особую форму, чтобы забрать свое письмо назад. Потому что никто другой не имеет права. Женевская конвенция. Хрущевская оттепель.

Писать за границу, как мы знаем, в принципе писать было МОЖНО, но письма возвращались (марка проштампована), если конверт был не безукоризнен, т.к. поврежденный, он мог вызвать подозрения у зарубежных хулителей: неладно в СССР с выполнением решений Женевской конвенции. И наших же блюстителей обвинили бы. Письма же оттуда, если вообще доходили, да еще не ограбленными (открыточки там, фото исчезали), выглядели вовсе не девственно. Сами они там, на Западе, хороши - Конвенцию не чтят.

В целом, по моему мнению, Павел Головачев - наиболее интересная фигура в этой отчасти занимательной, отчасти тоскливой книжище. Не имея полномочий, я все-таки выражаю ему свое страшно запоздалое, политически некорректное сочувствие. В 1963 г. что я могла понять! И в дальнейшем моим родителям, в отличие четы Головачевых, для диалога со мной не приходилось прибегать к участию и посредничеству "отцов". Помню как-то их тихий разговор - мне жаль Президента и ненавистен убийца.
- Кто? - кричу я. - Освальд? Жил в Минске? Как же его "наши" за это не поймали?

О детская вера в "их" могущество. "У нас" обязательно поймают...

Павел - более того - в письме за рубеж упомянул роман "Доктор Живаго". На допросе ему терпеливо объясняют (протоколы цитируются Мейлером): книга - ненужная, вредная, написана плохо - доказано виднейшими советскими литературоведами. Павел же плохо себя ведет; грубит маме (мама тут же и подтверждает), пропускает назначенные встречи. Родители решили урезать ему финансовую помощь, потому что так советские патриоты не поступают. О дружбе с американцем надо докладывать регулярно.

А как же. Господи, прости. Вспомнился мне один неглупый и симпатичный человек лет двадцати пяти, тоже Павел, но из Чехии, большой любитель пива. Как и "наш" друг его, писавший в 1988 г. рапорты: "На вопрос, как он относится к вторжению Советской Армии в Чехословакию в 1968 г., П. Ответил, что осуждает..." А уж сколько с тех событий прошло, о Перестройка!...

Может, я несерьезно обо всем этом говорю? Книга-то - о том, что предшествовало трагедии... Верно. Но дело в том, что относиться серьезно к этому прошлому - идти к психическому нездоровью, а кроме того - как убог и примитивен стиль-то!... Не только стиль той жизни вообще, но и стиль повествования, да и содержание - рассказы интервьюируемых, персонажей-свидетелей-информаторов, стиль протоколов - все под влиянием местных филологов в мундирах. Автор толчет все это в ступе на сотнях страниц - рассказы тети Вали, простой девушки Кати, дяди Степы-оперативного работника, старого мальчика пьяницы Юры - сынка важных родителей, которыми он хвастается и которых ненавидит, - все набежали к Мейлеру, чтобы о себе заявить и в Историю попасть - и все их голоса сливаются в хор, поющий одну заунывную песнь: не сложилась жизнь, не сложилась, и забудут нас... Милые, с кого спрос?... Да теперь не забудут!

И вот новые люди окружают Освальда в Минске. И он, как Печорин, камнем заброшен в болото (не поправляйте меня!), и пошли круги... Освальд, как и Печорин, ведет свой "журнал", где тоже говорится о любви и о разочаровании, и даже... "растут персики и абрикосы" (запись в дневнике Освальда, октябрь 1960 г.) - хотя он не на Кавказе... Но при "таких людях" и саду цвесть...

Все персонажи книги показаны плоско, однопланово. А может, они такими и были?... Люди-схемы, граждане эти тужатся перед Мейлером расцветить себя, и он пытается помочь им - но... Вот девушка-студентка иняза по имени Татьяна, случайно знакомится с Освальдом в надежде обогатить свои познания в английском языке и американской литературе - последнее тщетно: посетив сама его холостяцкое жилище в доме у избушки Первого съезда РСДРП, она не находит там "запрещенных книг, а лишь пару томиков В.И.Ленина на английском языке. Это вам не Татьяна, прости Господи, у Онегина.

"Случайно" Татьянин папа оказывается большим начальником в МВД. Освальд в гостях, папы нет дома, а мама умоляет дочь увести гостя из квартиры поскорей. Мама, просит студентка, мы только недолго побудем внизу, в гостиной, музыку послушаем. Квартира с гостиной на первом этаже. И у всех других простых, хороших ребят папы - работники КГБ, МВД или хотя бы заслуженные ученые республики. От обилия начальства в первом и втором поколении, окружающего недоучку Освальда, голова кругом идет. Даже у бедной сироты Марины, оказывается, дядя - большой человек в органах.

Был случай в Минске в 1967 году: выставка достижений американского хозяйства. Крепкие сынки начальников влезли на столб и стянули с его верхушки американский флаг - вот пример нам, нынешним и тутошним, как там тогда ценился такой флаг. Из озорства ли, на память - ведь как Америку любили! Вычислили ребят, похмурили брови, замяли - дети-то своих же. Проехался как-то Фидель Кастро по городу в открытой машине - кура не кудахнула. Под каждым деревом каменел незаметный человек в сером костюме - комар носа не подточил.

Хотелось бы к этому странному аспекту прицепиться, но тут стало понятно: там, в Минске, в отличие от Москвы, слои населения особо не разделялись. Как правило, все начальники - выходцы из села и районных центров, с которыми они связи и культурного диалога не прекращалив и могли запросто осмолить кабана или засадить огород картошкой. А вообще - процент начальников в Белоруссии по отношению к народу всегда был огромен; собственно, начальники и были народом. Для них и Ленинский проспект выстроили. А по проспекту удобно было похаживать и поглядывать. Минск же в то время едва ли насчитывал население в триста тысяч. При всей скученности и серости жизни - действительно, могли рядом сидеть за партой, фифти-фифти, и дочка начальника, и сын уборщицы, и мезальянсы случались, так как различия большого не было - разница в происхождении сводилась в основном к дереню и району, откуда были родом. В гнездо этой советской шляхты и засунули кукушонка Освальда. И он не избавится от вечной минской болезни - желания жить не там, где приходится. Ибо тот не настоящий минчанин, кто не стремится жить в Москве...

Еда, кстати, в те годы была. Что ели люди в Минске в те времена? - задается вопросом Мейлер. Ну, там сало, картошку, соленые огурцы; телятину, баранину, гуся - перечисляет писатель, - в, общем, выбор невелик. А Освальд хронически недоедает. После того, как все случилось, его мать и брат будут свидетельствовать перед комиссией Уоррена: Роберт Ли вернулся неузнаваемым - похудевшим, облысевшим (что навело на подозрения о подмене) - в 24 года всего.

Освальду хотелось кукурузы, но ни он, ни жена его купить ее не могли (она есть, объясняла Освальду жена, но только для скота). Это в наикукурузнейшие времена истории нашей Родины. Хлебнул Освальд горького до слез. Записанные на пленку КГБ ссоры его с женой - отражение тягот той "сытой" жизни. Но причины их объясняются плохими характерами "проблемных" супругов. "Я устала на работе! - закатывается в истерике Марина. - Не знаю, что у нас сегодня на ужин!" Освальд потом уехал. А мы остались.

Интересны в книге Мейлера и репатрианты из Аргентины - семьи, с которыми общается Освальд и которые тоже ведут подобное существование. С одним из таких людей познакомился в Риге мой отец. Тот изготовил специальные приспособления для радиоприемника моего отца (ну, вы поймете), и они подружились. Родившийся за океаном, человек этот поддался совершенно далеким от реальности уговорам родителей и поехал на их историческую родину - был он наполовину поляком, наполовину литовцем, но какое это имело значение!... Он не был советским человеком и страшно сожалел о своем шаге. На родине он работал в компании "Дженерал электрик".

В Белоруссии жило тогда немало аргентинцев. Моя старшая подруга знает куда больше, чем я. Она рассказала: "В1959-1960 годах яработала в сборочном цехе Минского радиозавода, который еще не носил гордого имени "Горизонт" - это точно. В то время все выпускники школ должны были отработать перед поступлением в вуз. А в восьмом и девятом классе мы проходили там практику по слесарному делу. В этом возрасте все врезается в память, один год - как десять, и оценки чаще всего верны... Тогда в Минске было очень много белорусов из Аргентины, когда-то эмигрировавших и вернувшихся. Многие работали на радиозаводе. Это были образованные и культурные люди, интеллигентные и обособленные от основной массы. Мы уже тогда понимали, что все они были "под колпаком". Одна портниха из Аргентины шила мне платья, и по ней я могла судить, как они все были несчастны". [Это и последующее рассказано в 1995 году - рассказчица множество лет не живет в Минске].

Судьба показанной в книге четы Зингер, прибывшей в СССР с большим багажом и еще большими надеждами, растерявшей и то и другое, втиснутой в однокомнатную квартирку с двумя взрослыми дочерьми - типичный пример того, что случилось с людьми, обманутыми советской пропагандой, как и Освальд, и осознавшими, что на скудном "всем готовом", что давал им "потеплевший", подобревший советский режим, не то что счастья - и нормальной жизни не построишь. И что там материальные потери - под гнетом и надзором прошли годы жизни... Возможно, из-за аргентинцев и сунули на радиозавод Освальда. Собранных в кучу людей было легче наблюдать.

"Минск, - вспоминает моя подруга, - в те годы был мощным оплотом КГБ. Как, впрочем, и всегда. Никогда не поверю, что кто-то случайно попадав в это осиное гнездо. Завод был небольшой: два копруса и клуб. Все друг друга знали, особенно молодежь. Каждую субботу в клубе были вечера, на которые стремился весь город, потому что там играл джаз Льва Миллера. Моя знакомая пела в этом джазе. Сейчас она ветеран КГБ, муж - полковник КГБ".

Освальду пишут характеристику на работе: политический и профессиональный уровень не повышает, идейно не принципиален, работник не старательный. Авторитетом в коллективе не пользуется. (Еще бы! Научился говорить: "Русская свинья!)

Ни в чем себя не проявил. Хоть бы пошпионил, что ли. Неумеха. Балласт, одним словом. Отвлекает только людей от поставленных великих задач. Правда, заметит потом его личный "опекун', дело было несложное и расходы на него небольшие. "Когда прогремело известие об убийстве Кеннеди, - вспоминает моя подруга, - многие его вспомнили. До этого на него не обращали внимания - личность бесцветная. У него тогда было другое имя". И вправду - называли его Алик, Алеша. Но вот вспомнили - и тут же забыли. Таков был приказ. Словно и не было Освальда в Минске. На радиозаводе...

Освальд, то ли простак, то ли очень темная лошадка, быстро охладел к своей новой жизни. Теперь он видит, отмечает он с своем дневнике, что это за общество: подневольный труд, принудительные политинформации, рабство в колхозе. "Спасения" Освальд ищет в вине: так трогательно читать о его прстрастии к "бормотухе" - и в...любви.

Ведь он молод - двадцать один год исполнился ему в день, когда получил в Москве в подарок от Риммы книгу "Идиот". К доблестному труду на заводе он не готов, ни именно там находит свою пассию, хорошую девушку Эллу, и об этом романе пишет в своем дневнике.

Девушка-девственница, она невинно кокетничает в своем интервью Норману Мейлеру. Ни поцелуя без любви! Студентка-заочница, заводская труженица, хохотушка - khokhotushka. (этим словом, как и другими, писатель отчаянно щеголяет, дает без перевода в английском тексте: zhlob, razbitoye koryto…Выглядят они ничуть не менее элегантно, чем пресловутая "улица Коммунистическая").

Элла говорит Освальду, что она использует мужчин...в своих целях (ничего не выдумано - так в книге!). То есть то в ресторан сходить, то чертеж сделать. Освальд тоже сгодится - для изучения английского языка. Ухажеров у Эллы - пропасть, роковая девушка! Она видит, что одинокий, одичавший Освальд готов зрелым плодом упасть к ее ногам.

Описание этого романа - предел скудости и жалкости. Как у автора книги, так и у самих участников полностью отсутствует фантазия. Да какая фантазия в той обстановке!... То Освальд хочет, но не смеет поцеловать Эллу, то она плетет ему туманные объяснения о том, что родилась в Польше и поэтому из-за романа может угодить в лагерь, и потому - не целуется с ним, хотя они вроде наедине; то вспоминает всех претендентов на свои руку и сердце, и среди них есть даже капитан дальнего плавания - последний почти такой же предел мечтаний многих девушек, как жених-американец, и почти такая же редкость в сухопутном городе Минске...

Но напомним о харакерной "печоринской роли" Освальда. Он тоже, как "герой нашего времени", - топор, занесенный над головой окружающих, и если дословно не всегда играет роль палача в судьбах людей, то, по крайней мере, для многих - причина страха. Дикого, неконтролируемого страха, который может быть лишь у гражданина тоталитарного общества.

Первый большой роман Освальда на советской почве заканчивается еще бездарнее, чем начинается: хорошая девушка не выдерживает напряжения и поспешно, "с треском" бросает его, унося ноги. - КГБ никогда не допрашивало ее, никогда, никогда - твердит она годы спустя, - просто Освальд ей не подошел... Страх гонит ее, и она мгновенно выходит замуж за подвернувшегосяпростого рабочего с того же завода (врага и ненавистника Освальда, между прочим, ту самую "русскую свинью"). Освальд даже попрощаться толком с ней не мог. Другому отдана. Навек. Ручку пожать? А вдруг муж увидит!...

Ну, не допрашивало - пусть. Других затаскали, а ее - нет. Ну и ладно. Самый страшный страх - у невиновного.

В этой истории отразилась "отцова" мораль родного нашего общества. В ней столько же жестокости, лицемерия и чепухи, сколько было ее в нашей жизни в целом, сколько ее во всем учении идеологов КПСС, на практике ревностно охраняемом оперативниками всех уровней и рангов.

На этом фоне судьба и поведение Марины, неразрывно связанные причины и следствия его, выглядят действительным отклонением от "нормы". Но - только выглядят. Потому что безопасность и репутация женщины, и не только сироты, как она, а и той, что при папе и маме и муже, никем не уважается и ничем не защищена. Более того - может быть разрушена в любой момент. Даже такой думающий человек, как Павел Головачев, отзывается о Марине как о "подстилке" для Освальда.

Всякие девушки и женщины мелькают на страницах книги - и все они типичны и узнаваемы: "общественная" Магда на заводе, студентка Инна (Неля, Таня - какая разница) - все равны, все могли быть притянуты к "отцам" на унизительный "разговор" и опозорены, вне зависимости от степени "вины". И то, о чем не следует говорить никому, все еще обсасывается и приобретает особый смысл, хотя прошли десятилетия. А Норман Мейлер, конечно, все записывает и передает: скабрезные побасенки спившегося старого мальчика Юры, невразумительные намеки на отчима Марины, обстоятельства потери ею невинности - и прочие материалы для протокола и подшивки в дело... Хлынуло наше привычное советское свинство, и заныл тридцать лет назад вырванный зуб...

Как будто Джону Кеннеди это чем-то поможет!... Тут писателю вообще не до Кеннеди - тут дай Бог в тети-Валиной родне разобраться (тетя Валя - замена матери для Марины)... С чьей стороны дядьки на свадьбе Марины набили дриг другу морды? А что думают Катя, Инесса, Люба, Галя, Люда, Муся, Миша, Соня и Янина, Галина, Альбина - и Стеллина (да!)? Кошмар какой-то. Можно себе представить, что делается с "ненастоящим" американцем, когда он попадает в такую среду, если даже "настоящий" впадает в такой тон и погрязает в таких разговорах!...

О пошлость! Ты - сила неодолимая, и нет тебе ни границ, ни преград, и всяк тебе свояк: и соседская домработница, и маститый описатель...

Тут уж, сколь ни огорашивает нас такими подробностями Мейлер, вконец задуренный информантами-любителями, образ честного профессионала-труженика органов Степана Григорьева сияет во всем этом мусоре своей кристальной чистотой и цельностью. Чем-то потрафил он рассказчику. Степан присутствует всегда и во всем "Хороший сын, хороший человек". Для Степана характерны высокие моральные и профессиональные качества. Помогал товарищам в работе и быту. Мечтал быть учителем, да Родина позвала - тперь работа тоже учительская, да и родительская. В быту скромен. Политически грамотен. Дурных привучек (пить, курить) не имеет. Любит свою работу, ей - все внимание. Содержали с женой детей в круглосуточном детском саду. Там дети получили хорошее, правильное воспитание. Брали их домой на выходные - но какие выходные в отганах и в комсомоле... Теперь сын идет что-то не по стопам, но ничего, поправим... Любит культуру: много раз смотрел фильмы "Донские казаки", "Свинарка и пастух". Тяжелые картины не любит: переживает слишком. Самокритика: надо внимательнее слушать людей. Личный принцип: "Надо творить добро, делать приятное окружающим людям - сотрудникам по работе и семье".

Думаете, я издеваюсь? Увы! Именно так в книге. Ни иронии, ни самоиронии, ни даже юмора. Все именно так - можете проверить. А уж о такте говорить не приходится.

На этом фоне семья Освальда и Марины курам на смех. У Мужа никакого авторитета, у Марины - карты крапленые. Не девственница (первая брачная ночь описана по записям КГБ в подробностях). Не умеет стирать, убирать, готовить, смотреть за ребенком. От мужа ей пахнет нехорошо, а мужа мутит от запаха пеленок, он даже плачет от него. Оба какие-то издерганные, зачуханные (об этом и тридцать лет спустя со смаком рассказывают родственники, а писатель все передает). Тетя Валя - добрая душа - ядовито замечает Марине: где ж, милая моя, маникюрчик твой обычный? Истёрси, поди?

Конечно, все завертелось для Марины: собрание с осуждением, исключение из комсомола (тоже, как и Освальд, - балласт), беседы в органах, пустые разговоры, злоба и зависть окружающих (тетя Валя, самый родной человек, даже не придет провожать, помочь с грудным ребенком). Один из рассказчиков так и говорит: есть не только классовая борьба, есть просто зависть... Ничего не простили.

Нет, не зря интересовались "отцы", спал ли Головачев с Мариной. Тема интересная, познавательная, и - мощный инструмент в идеологической борьбе. Свои-то супруги у "отцов" образцовые, с ними проводить работу незачем. А тут - непочатый край...

Знала я одну девушку, которая собрала друзей теплым вечером, лето за окном, Олимпиада в разгаре, а у нее день рождения... Выпила компания, закурила, стала анекдоты травить. Дело на первом этаже происходило. Занавески не уберегли - на следующее же утро звонок на работу, беседа у нее на дому назначена. И уж укатал-изъездил ее "отец". Пугул - и все. Может, это Степан был. С гнильцой-то вкуснее.

Как я ненавижу грязную пословицу: "Сучка не захочет - кобель не вскочит". Ой, да вскочит, коль он пожелает! И пожелает - у него власти побольше. Постаревшая Марина рассказывает автору; "Откуда мы могли знать, как жить - и об оргазме женщине никто не рассказывал".

Не рассказывал!... Ну так и узнать неоткуда.

А у ответника МВД, марининого дяди Ильи, после его смерти нашли в бумагах фотографии голых женщин. Ничто человеческое...

И только молодой человек Саша, обожатель Марины, мечтает жениться на ней и ничего не хочет знать о ее "прошлом" (прошлом восемнадцатилетней девушки!...), ничего не слушает, несмотря на попытки благодетельницы тети Вали и самой "Магдалины" раскрыть ему глаза. Он даже и через тридцать лет слова худого не сказал. Уникум.

Друзья-оборотни все более разочаровываются в Освальде: ни в чем не замечен. Мямля, слабак, слизняк. Любовь его, какая ни была, растоптана, но он быстро усвоил, чем козырять, - отдельной квартирой. Знаем, знаем... Красавица Марина отдает себе отчет в характере своей популярности... Двое одиноких, никому не нужных, потерянных людей соединяются, пока смерть не разъединит их...

Записи семейных диалогов-скандалов, сделанных в квартире на улице Калинина-Коммунистической, до того типичны и абсурдны своим натурализмом, что аж мороз по коже... Стирка, мытье посуды, мытье пола, готовка, стирка, споры ни о чем... Крики, поцелуи... Все сохранено для истории... Для какой?

Подслушивали их из соседней квартиры (притворились квартирантами). Чисто практический интерес представляет способ, которым Марина и Освальд обнаружили это. Отключили все электричество в кватрире, с фонариком обследовали счетчик - крутится!...

Был и у меня такое со счетчиком - крутится, и все. Заявила в энергонадзор - отсылают подальше: это вам мерещится, уважаемая, не мешайте работать! Не ухожу. Скандалю. Ну, говорят, проверим - тогда дорого заплатите, женщина. Проверили. Крутился, перестал. Ни копейки не взяли. Вот и думаю. Муж-то был - американец.

Для чего была написана эта книга? Читаешь - только расстраиваешься... Мейлер работал не один, ему помогали - он этого и не скрывает. Вытащены такие кучи грязного белья, что что одному ему было не справиться.

Ну, тогда и я добавлю в эту кучу. Минск-Москва, Москва -Минск - вот она, прямая дорога по повышению и понижению. Поезда так и шастали, а в них "отцы" и "дети". Одна простая девушка их минских низов (рабочие Камвольного) поставила задачу и решила ее, заехала в московские верхи. Папа молодого курировал космические дела. Молодожен сырой, мороженой курой назавтра отлупил ее по лицу. Выдержала, куда деваться. Не на Камвольный же ехать.

Перед тем, как выпустить из СССР и впустить в Америку, молодую пару истрепали, как тряпку с обеих сторон. И кого от кого уберегли? Что предотвратили? Чего добились?...

Чушками мурзатыми, в конце концов, после всех мытарств со всеми бюрократиями, прибывает эта семья в Америку. Марина рассказала: люди смотрели на них с удивлением - до того странно вся троица выглядела в советской одежде и с советскими лицами. Надо действительно "выглядеть", чтобы американцы уставлялись. Привезли с собой счастье в коробочке. Приехали - жить и работать? Плодиться и размножаться? Убивать и умирать? Это уж за пределами моих интересов. Ну их совсем, ей-Богу...

После убийства президента Кеннеди, доведенная до отчаяния расспросами и протоколами Комиссии Уоррена (видно, судьба такая - беседовать, показания давать), на вопрос о мужских качествах Освальда Марина отвечает; "А почему я должна отвечать? Почему никто не спрашивает миссис Кеннеди, каким был ее муж в постели?" Так количество перешло-таки в качество...

Для чего эта книга? Для чего все?...


.



Обсудить этот текст можно здесь

Подписаться на рассылку альманаха "Порт-фолио"




| Редакция | Авторы | Гостевая книга | Текущий номер | Архив |
Russian America Top Russian Network USA Rambler's Top100