Алексей
Курганов
Эволюционный
атавизм
или
Зловещая
загадка
макаронного
склада
(иронически-детективный
рассказ)
Эпиграфы:
--… А
слониха,
вся дрожа,
так и
села на
ежа.--
( Корней
Чуковский,
«Тараканище»)
-- Ваша
девочка
находится
у лесника
Фролова! –
(
душераздирающая
сцена из
фильма
«Любить
по-русски»)
Расследования,
которые
проводил
мой
замечательный
друг
гениальный
сыщик Иван
Израилевич
Ебулкин, не
всегда
состояли
из
головокружительных
погонь,
рискованных
перестрелок
и яростных
рукопашных
схваток.
Бывали и
такие,
которые не
требовали
ни первого,
ни второго,
ни
третьего.
Наоборот,
для их
расследования
нужны
были
спокойная
обстановка
нашей
квартиры
на улице
Бонч-Бруевича,
стакан
кефира с
булочкой и
привычное
ворчание
нашей
милой
квартирной
хозяйки.
Вот про
одно такое
дело я и
собираюсь
вам
сегодня
рассказать…
Стояло
обычное
июльское
утро.
Ничего, как
говорится,
не
предвещало.
Я и Иван
Израилевич
откушали
по кружке
кефира,
побаловали
себя
свежими
пончиками
и только
собирались
перекинуться
в нашу
любимую
игру
«очко», как
в дверях
появилась
Прасковья
Ильинична
Резинкина,
наша
достопочтенная
хозяйка,
грубая,
сварливая,
недалёкая
старуха,
периодически
грозившаяся
выгнать
нас с
квартиры.
Хотя мы
ничего
предосудительного
не
совершали
и платили
ей
регулярно,
день в
день.
-- Опять
какой-то.., -- и
она
произнесла
привычное
для неё
грубое
слово на
букву «м»…
вам письмо
принёс! – и
швырнув
конверт на
стол,
удалилась
в свою
каморку,
отчётливо
бормоча. –
Все люди
как люди, а
эти два
дармоеда…
Ебулкин
вскрыл
конверт и
впился в
письмо
внимательным
взглядом.
--
Забавненькое
дельце,
Вротсон! –
сказал он,
заметно
оживляясь.
– Это пишет
мой
давниший
знакомец,
заведующий
складом
номер
восемь
макаронной
фабрики
имени
Клары
Цеткин и
Розы
Люксембург
Епифан
Федосеевич
Уев, – и
прочитал:
«Достопочтенный
Иван
Израилевич!
Сегодня у
нас на
складе
произошла
кража – и
ладно бы
только
кража!
Спёрли
восемь
мешков
макарон,
три –
вермишели
и двадцать
пять пачек
дрожжей. Но
я, Иван
Израилевич,
не стал бы
из-за таких,
в общем-то,
пустяков
вас
беспокоить
(бывало, и
больше
воровали),
но за
стеллажами,
с которых
всё выше
перечисленное
и было
украдено,
обнаружились
три трупа:
моего
сменщика,
Спиридона
Бонифатьевича
Селёдкина-
Мормышкина,
девицы
негритянского
происхождения,
в которой
водитель
складского
электропогрузчика,
большой
любитель и
пропагандист
случайных
половых
связей,
товарищ
Сифилиди
опознал
известную
городскую
проститутку
по кличке
Мартышка, и
неизвестного
гражданина
в форме
прапорщика
бронетанковых
войск.
Прибывший
на место
следователь
Никифоров
строго
предупредил
всех при
этом
присутствовавших,
чтобы
никто из
них даже и
подумать
не посмел,
чтобы
сообщить
об этом
трагическом
происшествии
(цитирую
его слова
дословно)
«этому
вонючему
пройдохе
Ебулкину» -
вот
поэтому я
вам, Иван
Израилевич,
немедленно
и сообщаю.
Если
сможете –
приезжайте,
а то сами
знаете, что
за
специалист
в сыскном
деле этот
Никифоров.
С
дружеским
приветом.
Епифан
Федосеевич
Уев.
Посткриптум.
Баня, как
всегда, в
субботу, в
восемнадцать
часов. С
дефками я
уже
договорился.».
-- Да,
интересное
намечается
дельце! –
повторил
знаменитый
сыщик,
вкусно
раскуривая
свою
знаменитую
трубку.
-- А
откуда вы
знаете
этого Уева?
– спросил
я.
-- Нас
познакомил
Васька
Берриморов,
управляющий
поместьем
Генри
Баскервильева,
-- пояснил
Ебулкин. –
Это
произошло
лет пять
назад, с тех
пор, когда
Васька
начал
покупать у
них на
складу
макароны
мешками,
потому что
Генря
перестал
жрать
овсянку, от
которой у
него
участились
приступы
безудержной
рвоты.
Иногда
даже с
кровью,
слизью и
желчью. Вот
он и
переключился
на мучные
изделия. От
них его
пока не
рвёт. Пока
только
тошнит,
икается и
чешется.
-- И что же
он? Хорошо
собой? –
спросил я,
ощутив в
душе укол
зависти и
ревности.
-- Кто?
-- Уев.
-- А, этот! –
и лицо
знаменитого
сыщика
расплылось
в
сардонической
улыбке. –
Редкостный
экземпляр!
Образец
макаронного
кладовщика!
И пройдоха,
каких
поискать.
Восемнадцать
лет висит
на
фабричной
Доске
Почёта, а уж
сколько у
него
Почётных
грамот.., -- и
Иван
Израилевич
махнул
рукой.
-- Он ими у
себя дома
уже
уборную
начал
обклеивать,
которая у
него в
палисаднике.
Потому что
все стены
обклеил и
даже
потолок.
-- То есть,
по
криминальным
делам вы с
ним не
встречались?
– спросил
я.
-- Как же,
как же! –
горячо
возразил
Ебулкин. – А
совершенно
поначалу
непонятное
дело о
порче
мешков с
готовой
продукцией?
Да! Было это,
как сейчас
помню, в.., -- и
он
пошевелил
пальцами, --
… в тысяча
девятьсот
каком-то
году. У них
на складе
кто- то
ночами,
когда в
помещении
не было
людей,
начал
рвать
мешки с
макаронами
и
обгрызать
макаронные
концы.
Причём
такие
безобразные
выходки
сразу же
приобрели
огромные
масштабы.
Испорченные
мешки (и,
соответственно,
продукция)
исчислялись
десятками,
а то и
сотнями.
Следователь
Никифоров,
этот
высокомерный
раздудуй,
конечно же,
ничего не
нашедши,
начал
обвинять
во всём
складских
рабочих и
самого
Уева. Что,
дескать,
они сами не
запирают
складские
ворота,
поэтому
окрестные
хулиганы
(их в то
время
много
водилось
на
окружающих
склады
свалках и
помойках)
без труда
проникают
на
подведомственную
территорию,
оттуда – в
складское
помещение,
где и
безобразничают.
Помню, на
Уева тогда
было
наложено
взыскание
и даже снят
портрет с
Доски
Почёта. Для
него это
был
настоящий
удар, в
результате
чего он
оказался в
клинике
нервных
болезней, и
сам
профессор
Либерзон
пользовал
его две
недели в
качестве
успокаивающего
лечения
мощными
разрядами
электрического
тока и
трёхведёрными
клизмами.
Едва
выписавшись
из клиники
(у меня есть
подозрение,
что он
оттуда
просто
сбежал), Уев
тут же
позвонил
мне и
попросил
помощи. Я,
конечно же,
немедленно
приехал.
Пять ночей
сидел в
засаде – и
поймал-таки
негодяйского
диверсанта!
Им
оказался
никакой не
окрестный
хулиган, а
обыкновенный
кот
средней
пушистости!
То есть, не
совсем
обыкновенный,
а
здоровенный
котяра по
кличке
Мурзик,
отожравшийся
на
макаронах,
которые к
тому же
были
высококалорийны
и
невероятно
витаминизированы.
Этот
котяра
прокрадывался
в
складское
помещение
по
вентиляционной
трубе, но в
тот момент,
когда я
сидел в
засаде,
труба не
выдержала
веса его
невероятно
разжиревшего
тела и
рухнула на
пол вместе
с этим
самым
Мурзиком.
Который
тут же был
мною
схвачен и
обездвижен
приёмами
джиу-джитсу
которыми я
владею в
совершенстве.
В
благодарность
за поимку и
восстановление
его
честного
имени Уев
потом
целый год
снабжал
меня
совершенно
бесплатно
складской
продукцией,
которую
сам и
разворовывал
в
невиданных
количествах.
Но это уже
его личные
проблемы,
меня
совершенно
не
касающиеся.
Как
говорится,
не пойман –
не вор, а
хитрец -
молодец!
-- И вот
теперь
новое дело,
-- продолжил
он. – На этот
раз с
кровопролитием.
Едем,
Вротсон!
Будет
интересно!
Обещаю!
Первое,
что мы
увидели,
прибыв на
место, были
женские
трусы, в
просторечии
именуемые
портками.
Здоровенные
до
неприличности,
они, будучи
пришпилены
прищепками
к бельевой
верёвке,
гордо
развевались
на ветру,
заслоняя
собою пол-
неба.
-- Портки
сатиновые,
развратно-кровавого
цвета –
задумчиво
произнёс
Ебулкин,
разглядывая
сей
предмет
галантереи
в лупу. – С
кружавчиками.
Артикул
номер
восемьсот-ха
триста
двадцать
пять.
-- Это мои,
--
застенчиво
прошептала
неизвестно
откуда
взявшаяся
здоровенная
девка и
залилась
стыдливым
румянцем.
Румянец её
шёл.
Девкины
щёки стали
похожи на
здоровенные,
начинающие
прокисать
помидоры.
-- Кто
такая? –
ласково
поинтересовался
Ебулкин.
--
Кукошкина
Дуся, --
ответила
девка ещё
тише и
стыдливо
опустила
голову. Она
была
чертовски
мила.
-- Здесь
приёмщицей
работаю.
При
Епифане
Федосеевиче.
И вообще.
--
Красавица, --
приговорил
её Ебулкин,
шутливо
потрепал
по
раскрасневшейся
щеке и
дурашливо
пропел –
«Ах,
красотка
Дуся, я с
тобой
люблюся!».
-- У меня
муж есть, --
на всякий
случай
предупредила
Дуся. – На
крану
работает.
На
автодорожном.
--
Передавай
ему
пламенный, --
галантно
встретил
новость
знаменитый
сыщик. – А
сейчас -- к
делу, -- и
голос его
моментально
построжал.
– Вы в курсе,
Дусьена,
что здесь
случилось
накануне?
-- А то! – не
стала
лукавить
красотка. –
Троих
зарезали. И
головы им
отрезали. И
яйцы.
-- Насчёт
яиц и бошк –
лишнее, –
сердито
сказал
вынырнувший
из
подсобки
Уев. –
Головы на
месте.
Коккендроны
тоже. Не
говори,
чего не
знаешь.
Товарищи
могут
неправильно
понять. А
ещё
считаешься
ударницей
капиталистического
труда!
-- А я и
говорю:
троих
оприходовали,
-- перешла
наша милая
собеседница
на более
привычную
ей
терминологию.
-- И вы,
Дусьена,
конечно, не
догадываетесь,
кто бы это
мог? – задал
Ебулкин
очередной,
вроде бы
совершенно
невинный, а
на самом
деле –
принципиальнейший
вопрос.
Дуся
вызывающе
тряхнула
своими
роскошными
золотистыми
кудрями.
-- Почему
не знаю!
Конечно,
знаю!
Чупачупса
коварная!
-- Кто? --
вытянулось
у
знаменитого
сыщика
лицо.
Следом оно
вытянулось
у меня. У
Уева
ничего не
вытянулось.
Он был
настолько
жирным, что,
похоже,
вообще не
растягивался.
--
Чупачупса, --
повторила
Дуся,
снимая с
верёвки
своё
интимное
исподнее и
зачем-то их
обнюхивая.
– Зверина
такая
страшенная.
У ей в том
угле, где
этих троих
нашли,
гнездо.
-- А
теперь
поподробнее!
– попросил
её Иван
Израилевич
и,
демонстрируя,
что
относится
к
сообщению
со всеми
серьёзностью
и
ответственностью,
широким
жестом
пригласил
её
присесть. –
И не
нервничайте,
Дусьена!
Здесь все
свои! И
перестаньте
нюхать,
наконец,
свои
портки!
Чего вы в
них хотите
унюхать?
--
«Тайдом»
стирала, --
застенчиво
призналась
Дуся. –
Который по
телевизору.
Вот и нюхаю:
отстиралось
ли?
-- От
чего?
-- От кала,
-- опять
призналась
она. Похоже,
признания
были её
любимым
занятием.
-- Меня
ваш кал не
интересует,
-- душевным
тоном
прояснил
свою
принципиальную
жизненную
позицию
Иван
Израилевич.
– Вы мне про
чупачупсу
расскажите.
Рассказ
девушки
(хотя какая
она
девушка,
если
замужем?)
Дуси
Кукошкиной
про
загадочное
существо
по
названию
«чупачупса»
Это два
года назад
было. Я
только-только
родила и на
работу
вышла. Я
всегда на
работу
первая
прихожу,
потому что
очень
ответственная.
Это меня
ещё мой
покойный
папаня
приучил.
Приходи,
говорил,
Дуня
всегда
первой.
Будь
ответственной
и другим не
допускай. А
ещё…
-- Про
папаню – в
следующий
раз, --
совершенно
бесцеремонно
перебил её
Ебулкин и
был, к
сожалению,
прав: время
поджимало,
а мы, как
говорится,
ещё ни в
одном
глазу и ни в
Красную
Армию
(шутка).
-- Да! –
встрепенулась
наша
очаровательная
собеседница.
– И вот,
значит,
отпираю я
дверь,
захожу в
помещение,
а он сидит
на
подоконнике,
рядом со
стеллажом
скобяных
изделий, и
ласково
так
смотрит на
меня
своими
васильковыми
глазками.
-- Кто
«он»? –
спросил
Ебулкин.
--
Чупачупса
эта. Только
я сперва не
знала, что
он –
чупачупса.
Подумала
что
воробей.
Или
соловей.
Потому что
маленький
такой,
зелёного
цвета,
тельце всё
в
пупырышках,
носик
востренький,
пузцо
шариком и в
волосьЯх
(она так и
сказала – «
в
волосьЯх»,
с
ударением
на «я»).
Головка
лысенькая,
тыковкой,
покрытая
беленьким
пушком. В
общем,
натуральная
игрушка.
Меня
увидел,
обрадовался,
с
подоконника
соскочил и,
ко мне
подбежал…
Вижу: на
руки
просится.
Ну, взяла,
лысинку
ему
почесала.
Он
замурлыкал,
к грудям
прижался…
Прям
ребёньчик!
Я, конечно,
растрогалась,
от
бутерброда,
который
поесть с
собой из
дома взяла,
отломила, в
клювик ему
засунула…
Смешной! В
Интернете
написано,
что его
везде по-
разному
называют. В
Южной
Америке,
например,
чупакабра
противная,
в
английских
Уэльсе и
Суссексе –
баскервильский
хохотун, в
деревне
Блюдово
Задрищенской
губернии –
вислоухий
поползень,
В учёных
сообществах
–
эволюционный
атавизьм
или
феномен
палеогенеза.
-- Какие
вы слова
учёные
знаете! –
восхитился
Иван
Израилевич.
– Ровно
академик! А
сначала и
не
подумаешь!
Сначала
подумаешь
что!
Действительно,
подумал я.
На первый
взгляд,
кулёма
кулёмой. А
оказывается,
не совсем
чтобы
кулёма.
Иногда
проявляет
проблески
своего
просветлённого
девичьего
сознания.
-- Это
меня
сыночек
просветил,
Васятка, --
застенчиво
пояснила
Дуся. – Он у
меня
головастый.
Башка
пятьдесят
восьмого
размера.
Начал
курить.
--
Извините,
мы опять
отвлеклись,
-- вернул её
к
первоначальной
теме
Ебулкин.
Возможно,
он даже
внутренне
оскорбился,
потому что
у него
головной
размер был
пятьдесят
третий – и
то шапка на
уши
сползала.
-- Да! –
встрепенулась
наша
эрудированная
собеседница.
-- Вот так и
жили.
--
Погодите, --
опять
прервал её
мой друг и
даже
поморщился.
– Так это вы
ему здесь
гнездо
устроили?
-- Я, -
призналась
Дуся. – А
чего? Пусть,
думаю,
живёт. Он же
безобидный.
Опять же от
воров и
мышей
охрана.
-- От
воров у нас
сигнализация
есть,
--вмешался в
разговор
товарищ
Уев и
почему-то
опасливо
посмотрел
на
Ебулкина. –
А мышей
здесь
отродясь
не
водилось.
Ты,
Кукошкина,
ври да не
завирайся.
-- Ы-ы-ы-ы-ы!
– издала
гортанный
звук Дуся. –
И где,
Епифан
Федосеевич,
ваша
сигнализация!
Вы же сами
её и
пропили в
позапрошлом
годе на
Первое мая
с
пожарником
Куякиным. А
мышей
здесь нет,
это вы
правы. Их
всех крысы
пожрали.
-- Вы всё
очень
интересно
рассказываете,
Дусьена! –
сказал
Ебулкин,
потирая
вспотевшие
ладони. –
Образно и с
вероятными
выводами, --
и
уничижающе
посмотрел
на
помертвевшего
Уева. --
Такой
вопрос: а
размножаться
он не
пытался?
-- Я –
женщина
порядочная!
– начала
багроветь
Дуся. -- У
меня мужик
по
восемьдесят
тысяч на
своём
крану
зарабатывает!
Нам это ни к
чему! Ни к
какой нам
это
надобности!
-- Вам-то,
может, и ни к
чему…, --
задумчиво
произнёс
Ебулкин
(заливай
заливай,
прочитал я
в его
глазах. «Ни
к чему ей…».
Вон какая
жо!) и тут же
встрепенулся.
– Ну- ну!
Продолжайте!
-- Ну, вот
значит, рос
он, рос, и…
-- … а про
размножение
ты как раз и
запамятовала!
–
неожиданно
и опять
бесцеремонно
влез в
разговор
товарищ
Уев. Ему
явно
хотелось
реабилитироваться
перед
Ебулкиным
за
пропитую
сигнализацию.
Восстановить,
так
сказать,
подмочившееся
реноме.
– А
Груньку
Поросёнкову
ты забыла?
Которая с
бараков!
-- Так я к
этому и
веду! – не
смутилась
славная
женщина
Дуся, мать
скольких-то
там детей. –
Рос он и рос,
и тут у него
начали
появляться
эти… как
их…
вторичные
половичные
признаки,
вот! И на
меня уже
начал
посматривать
так игриво.
Дескать, а,
Дусь? Но я же
вам уже ж
говорила: у
меня мужик
на крану, и
сам как
кран!
Зацепит –
хрен
вырвешься!
Так что
куда мне! И
вот тут-то и
появилась
эта
крашеная
сучка
Поросёнкова!
Она как
чуяла, что
чупачупсе
баба
требуется!
И он как
увидал её,
прям
затрясся
весь! А и
затрясёшься!
У ей же во
какие! – и
Дуся щедро
распахнула
вперёд
руки,
показывая
размеры
грудей
неведомой
нам
гражданки
Поросёнковой.
-- Но
только
недолго он
с ей
баловался, --
с
непонятным
сожалением
продолжила
она. –
Потому что
на складу
появился
этот
прапор с
полигонной
части. Как
его…
-- Я
фамилии не
знаю, --
быстро
ответил
так и не
уходивший
никуда по
своим
делам Уев. –
Я с ним
вообще
никогда
дело не
имел. И
вообще
совершенно
не при чём.
-- Ну, как
же, Епифан
Федосеевич!
– опять не
согласилась
с таким
очевидным
консенсусом
Дуся. – А кто
с ним водку
в подсобке
трескал,
свининой
закусывал,
артикул
номер
тридцать
пять-икс
восемьдесят
две?
Пушкин?
-- Держи
себя в
руках,
Кукошкина!
– рявкнул
Уев. – Это
другой
прапор был.
С винного
завода
имени
Джорданы
Бруны, -- и
пояснил
Ебулкину. –
Ихняя
часть
подрядилась
на винном
заводе
склады
охранять.
За
умеренно-отдельную
плату. Вот
мы и
скорешились.
А этого, про
которого
эта.., -- и
кивнул на
нашу
собеседницу,
-- … здеся
бормочет, я
не знал, не
знаю и
знать не
желаю!
Дуся
фыркнула.
Фырк
означал
презрение.
-- … и
опять же я
не знаю,
какие они
вели
разговоры.
Но только
этот самый
прапорщик
начал
чупачупсе
баб
водить, --
продолжила
она свой
захватывающий
рассказ,
принципиально
не глядя на
эту
пакостную
мерзость,
товарища
Уева. – И
каких
только не
водил,
мамочки! И
сисястых, и
жопастых, и
усастых.
Одна была
вообще с
одним ухом!
А
последнее
время
начал
знаете
кого
водить?
Негру! То
есть,
негритянской
национальности!
Я сначала
со страху
чуть опять
не
забеременела!
И
забеременеешь!
Вся чёрная,
прям
масляная,
глазищи
горят,
зубищи
сахерные и
пупок в
темноте
светится!
Ужас!
-- Она
сначала
кондукторшей
работала в
трамвайном
депе, на
улице
Галилео
Галилее
которое. А
потом в
проститутки
подалась. В
проститутках
плотют
больше (Это
опять Уев
сказал,
неугомонный
гражданин
и даже не
товарищ.
Вот же
привязался!
Чисто
репей!).
-- Так это
и была
пресловутая
Мартышка? –
сощурился
Ебулкин, и я
ахнул, не в
силах
противостоять
его
сыщицкой
гениальной
догадливости.
Надо же, как
завернул!
Какие
сделал
сногосшибательские
выводы! Ай,
да, Иван
Израилевич!
Вот голова!
Да, к такой
голове не
всякая
шляпа
подойдёт! И
не всякий
треух
пятьдесят
третьего
размера!
-- Так
точно, Иван
Израилевич,
-- с
готовностью
подтвердил
лукавый
кладовщик.
– Она
самая.
-- А
скажите-ка
мне,
уважаемый
товарищ
Уев, а
лично вы в
сей
развратный
пионерский
уголок баб
тягали? –
спросил
Ебулкин.
Тон его был
почти что
участливым,
но ни сам
Уев, ни тем
более
Кукошкина
по причине
своих
примитивных
умственных
способностей
даже и не
догадывались,
какое
поистине
иезуитское
значение
Иван
Израилевич
вложил в
эту,
казалось
бы, не
представлявшую
ничего
необычного
фразу. Но
я-то
понимал,
что
Ебулкин,
редчайший
стратег и
тончайший
тактик, не
то что
слову –
даже
интонации,
с которой
слово было
произнесено,
придаёт
обязательный
глубинный
смысл! А
именно: он
назвал
заведующего
складом не
по
имени-отчеству,
и уж тем
более не
запанибратски
Епифашей, а
именно
уважаемым
товарищем
Уевым, что с
одной
стороны
тут же
обозначило
между ними
дистанцию,
с другой –
приглашало
к
доверительности.
Слово
«пионерский»
было
произнесено
для
придания
разговору
этакой
интуитивно-легкомысленной
несерьёзности
( а значит
для
усыпления
бдительности
собеседника),
а глагол
«приводили»
был
заменён
простонародным
«тягали»,
чтобы
подчеркнуть
свою
персональную
ебулкинскую
приближённость
к так
называемым
широким
народным
массам. В
данном
конкретном
случае, к
Дусе
Кукошкиной
и
«уважаемому
товарищу
Уеву»,
старому
опытному
развратнику
и
расхитителю.
-- Это
у вас
первые
роды были? –
спросил
Ебулкин
Кукошкину.
-- Чего? –
не поняла
та и
отчего-то
всполошилась.
-- Вы сами
только что
сказали,
что пришли
на склад
сразу
после
родов.
-- Да! –
вспомнила
прелестница.
– Какие
первые…
Пятые!
-- А
абортов
сколько?
-- Восемь, -
призналась
Дуся и,
бросив
мимолётный
взгляд на
Уева, мило
покраснела.
--
Молодец! –
похвалил
её
знаменитый
сыщик то ли
за роды, то
ли за
аборты, то
ли за то, что
не
загнулась
после
стольких
суровых
испытаний.
-- Значит,
это была не
послеродовая
горячка..., --
задумчиво
подытожил
он. – И не
послеабортный
психоз..¸ -- и
поднялся
со
скамейки….
-- Итак,
Иван
Израилевич,
что же мы
имеем, как
говорится,
в сухом
остатке? –
спросил я,
когда мы
вернулись
в нашу
милую
квартирку
на
Бонч-Бруевича.
– Стыдно
признать,
ничего!
-- Почему
же ничего? –
спокойно
возразил
мой
знаменитый
друг, -- Я,
например,
теперь
знаю, где
искать
пропавшую
чупачупсу.
Он
произнёс
эти слова
таким
невозмутимым
тоном и с
таким
невозмутимым
видом, что,
казалось,
от этой
абсолютной
невозмутимости
обязательно
должны
треснуть
земля и
расколоться
небо.
-- И
где же? –
моментально
пересохшими
губами
(надо
провериться
на диабет)
прошептал
я.
-- В
совхозе
имени
Патриса
Лумумбы,
--
Как?
-- Совхоз
имени
Патриса
Лумумбы, --
повторил
Ебулкин
смачно. – Вы,
Вротсон,
никогда не
слышали об
этом
замечательном
совхозе? И
про этого
выдающегося
африканского
деятеля,
зверски
погибшего
в неравной
схватке с
мировым
империализмом?
-- Я,
Иван
Израилевич,
конечно,
слышал и о
совхозе, и
о мировом
империализме.
И вообще,
находясь в
вашем
благородном
обществе, я
уже ничему
не
удивляюсь.
Но, чёрт
возьми…Как?
-- И
опять всё
до
скучности
просто, --
знакомо-добро
улыбнулся
знаменитый
сыщик. –
Дело у том,
что
Кукошкина
и Уев
считают,
что
преподнесли
мне
новость
своими
рассказами
о
чупачупсе.
Они
ошибаются.
Я узнал об
этом
загадочном
и в то же
время
интереснейшем
существе
ещё три
года назад,
от своей
сестры.
-- От
сестры? –
удивился я.
– У вас есть
сестра?
-- Есть. А
почему её у
меня не
может быть?
-- с
убийственной
логикой и
присущей
только ему
элегантностью
парировал
Ебулкин. –
Да, сестра.
Капитолина
Израилевна
Ебулкина –
Огребённая.
По-домашнему
– Капа. Она
старше
меня по
возрасту,
поэтому
сейчас уже
на пенсии, а
до этого
всю жизнь
проработала
птичницей-
гусятницей
именно в
этом
лумумбовом
совхозе.
Между
прочим,
годами
висела на
совхозной
Доске
Почёта, а
Почётных
лумумбовых
грамот у
неё
столько,
что её
супруг
Прохор, как
и товарищ
Уев,
обклеил
ими все
стены в их
добротном
пятистенном
доме, а
сейчас
обклеивает
уборную.
Она у них
тоже в
палисаднике.
Как и у
Уева.
-- Да,
Капитолина
– весьма
деятельная
натура, –
продолжил
он. –
Казалось
бы, сейчас,
на пенсии,
отдыхай в
своё
удовольствие!
Нянчи
внуков (их у
неё пять,
старший
уже
получил
повестку
из
народного
суда по
привлечению
к
уголовной
ответственности),
вари им
кисели с
кашами и
смотри по
телевизору
свои
любимые
передачи -
«Давай
поженимся»
и
«Петровка,
тридцать
восемь».
Так нет же!
Сейчас
Капитолина
–
председатель
добровольной
народной
совхозной
дружины и,
одновременно,
внештатный
помощник
участкового
полицейского
уполномоченного,
капитана
Забубённого.
-- Всё это,
конечно,
интересно,
но какое
отношение
ваша
сестра
имеет к
чупачупсе?
– вернул я
его к
прежней
теме.
-- Самое
непосредственное!
Именно она
первая
увидела
его в их
совхозном
гусятнике
во время
кормления
своих
(пардон не
своих, а
совхозных)
водоплавающих
птиц. Он,
этот самый
чупачупса,
появился
там вроде
бы из
ниоткуда и
с
жадностью
кинулся
пожирать
вместе с
гусями их
сытный
гусячий
корм. Вид
его был
настолько
несчастен
и жалок,
что
Капитолина,
добрая
душа,
пожалела
беднягу,
накормила
до отвала и
оставила
жить в
гусятнике
со строгим
условием:
гусей не
драть!
-- То есть,
как это «с
условием»?
– не понял я.
– Он что же,
ещё и
человеческую
речь
понимает?
--
Ласковое
слово и
кошке
понятно, --
напомнил
мне
старинную
народную
мудрость
Ебулкин. –
А строгое,
и кошке и
собаке, и
чупачупсе.
-- Понял.
Приютила. И
что же
дальше?
-- А
дальше всё
пошло
своим
ходом,
своим
закономерным
чередом:
чупачупса
отожрался
там, на
гусиной
ферме,
пасся
вместе с
гусями и
даже
плавал с
ними
наперегонки
в тамошнем
пруде.
-- В таком
случае, как
он
оказался
на
макаронном
складе?
-- По
очень
простой
причине: в
совхоз
должна
была
приехать
партхозкомиссия,
которая
обязательно
заглянула
бы и на
гусиную
ферму.
Поэтому
чупачупсе
нужно было
срочно
оттуда
скрыться,
чтобы не
вызвать
бюрократический
начальственный
гнев и,
соответственно,
не навлечь
беду на
Капитолину.
Что он и
сделал,
скрывшись
как раз на
макаронном
складе.
Склад же
расположен
рядом с
совхозом.
-- Ничего
себе рядом!
–
усмехнулся
я.
-- А вот
это вы,
Вротсон,
зря! –
упёрся
Ебюулкин. –
Чего между
ними-то?
Танковый
полигон,
два
водопада и
реликтовая
роща. Всё!
Расстояние
в каких-то
тридцать
восемь
километров!
Для
чупачупсы
– тьфу! – и
он быстро
поднялся –
Так что у
нас,
дорогой
друг,
выбора нет.
Едем к
Капе!
Но
далеко
уехать не
удалось: на
выезде из
города нас
поджидал
следователь
Никифоров.
Около его
ног лежала
собака
чудовищных
размеров и
лениво
зевала,
обнажая
при этом
убийственные
клыки.
Трезор,
узнал я пса.
Самый
беспощадный
в местном
кинологическом
милицейском
подразделении
пёс.
Натаскан
на
задержание
исключительно
самых
опасных
преступников.
Во мы
попали! Во
мы влетели!
Во нам
попёрло! Во
нам
свезло!
Никифоров
увидел нас
первым, и
торжествующая
ухмылка
исказила
его
язвительное
лицо.
-- Ага! –
сказал он
громко,
злорадно и
нахально. –
Вы куда?
-- Тащить
верблюдА! –
в тон ему
ответил
Ебулкин.
-- А
конкретнее?
-- По
бабам!
-- По
каким?
-- По
таким!
-- Тогда и
я с вами! –
совершенно
безапелляционно
заявил
этот
нахал.
-- По
замужним, --
уточнил
Иван
Израилевич.
– А в таких
случаях,
как вы сами
понимаете,
посторонним
вход
строго
воспрещён.
Во
избежание
совершенно
ненужных
процессуальных
эксцессов.
-- Ничего, --
попытался
успокоить
его
Никифоров.
– Я в
сторонке
посижу. И
Трезорка
тоже.
Кстати,
поупражняю
его в
силовом
задержании
сексуальных
маньяков.
-- Вам
чего
вообще от
нас надо? –
поняв, что
этот…
(неприличное
слово)… от
нас так
просто не
отвяжется,
но в то же
время
проявляя
изумительную
выдержку и
вежливый
холод в
тоне,
спросил
знаменитый
сыщик. – Мы
никому не
мешаем,
никого не
трогаем,
починяем
примуса.
-- Ва в
Лумумбу
едете! –
торжествующе
объявил
Никифоров
и так же
торжествующе
захохотал. --
Не надо
считать на
с Трезором
теми, кем вы
нас
действительно
считаете!
Мы тоже
кое-чего
могЁм и
даже
мОгем!
-- А хотя
бы и в
Лумумбу, --
ни один
мускул не
дрогнул
на
мужественном
лице моего
друга. – У
меня там
сестра
замужем.
Живёт на
центральной
усадьбе, в
собственном
дому, Мы к
ней в гости
едем.
Самогонку
жрать. И
пряники
медовые.
Ещё
вопросы?
-- К вам –
нет, --
неожиданно
согласился
Никифоров.
– А вот к
вашей, как
вы
утверждаете,
самогонной
сестре –
миллион и
маленькая
тележка.
Так что
можете не
упираться.
Мы едем с
вами – и
точка!
Ну, что с
ним
поделаешь!
Нахал – он и
в Африке
нахал, и в
Лумумбе, и
на большой
дороге! А
Трезора
куда?
Только в
багажник!
Или пусть
за машиной
бежит! У
него же не
ноги, а лапы!
И не две –
четыре!
Совхоз
встретил
нас
огромным
стадом
коров,
которые
так могуче
изгадили
проезжую
часть, что
колёса
нашего
автомобиля
проворачивались
в коровьем
дерьме как
в масле. А
салон
моментально
заполнился
резким
запахом
кислятины.
-- Чем они
этих
парнокопытных
кормят! –
ругался
Никифоров.
– Это ж с ума
сойти! Вот
уж
действительно,
«немудрёный
сельский
быт»!
-- А
молочко
пить – не
сойти? –
отметился
очередным
сарказмом
Иван
Израилевич
и изрёк
очередную
сермяжную
правду,
пришедшую
к нам из
глубины
веков. –
Хочешь
молочко
пить и
творожок
кушать –
будь добр и
навоз
понюхать!
-- Я.., -
вякнул
было
Никифоров,
но машина в
очередной
раз пошла
юзом и он
воткнулся
подбородком
с спинку
сиденья.
-- Доннер
ветер но
пасаран! –
разразился
он
очередным
элегантным
проклятьем,
и в ответ
ему могуче
завыл
запертый в
багажнике
его
четвероногий
друг…
Сестра
была дома.
Она сидела
на
терраске и
пила чай
(пока чай!) с
пряниками.
Увидев
всех нас,
совершенно
не
удивилась,
но пряники
спрятала.
Это было
предусмотрительное
решение
домовитой
крестьянки.
-- Капа, --
после
здравствования
сказал
Ебулкин
мягко, но
жёстко, --
Давай
договоримся
сразу: без
песен!
Договорились?
Где
чупачупса?
-- Без
песен так
без песен, --
не стала
петь песни
эта
немудрёная
и
прекрасная
в своей
немудрёности
женщина,
настоящая
сельская
труженица
на пенсии. --
Тогда
коротко, по-
военному:
сбёг.
-- Что
значит
«сбёг»? --
бесцеремонно
влез в
разговор
Никифоров.
– Как это
«сбёг»? Вы
давайте
без этих.., -- и
он
повертел в
воздухе
пальцами.
Пальцы
были
похожи на
сардельки.
Только не
домашние, а
столовские.
То есть
обезжиренные
и
обезкаллорийненные.
-- Без
этих …
простонародных
объяснений!
У меня
приказ, -- и
он достал
из-за
пазухи
листок. - -
Взять его
под стражу.
И я его
возьму! Без
всяких без
ваших без
«сбёг»!
-- … в
Южную
Америку, –
спокойно
продолжила
бывшая
ударница-гусятница,
не считая
нужным
реагировать
на
никифоровские
грозные и
грязные
объяснения.
--
Ближний
свет, --
хмыкнул
Ебулкин, я
раскрыл от
изумления
рот, а
Никифоров
взвился
как
ужаленный
в
определённое
место, не
будем
говорить
ротом
вслух
какое.
-- Куда?!
-- В Южную
Америку, -
спокойно
повторила
Капитолина,
и в этот
момент
этим своим
ледяным
спокойствием
стала
удивительно
похожа на
своего
знаменитого
брата. – А
что такого?
Оформили
ему
паспорт на
имя
Рыжикова
Себастьяна
Перейровича,
купили
билет на
авиарейс
«Москва-
Буэнос-Айрес»
-- и вперед, и
с песней!
Делов-то!
-- Вы
мне тут
опять же не
юлите! –
наступательный
напор
Никифорова,
казалось,
никогда не
иссякнет и
не
потускнеет.
– Что
значит
«оформили»?
Что значит
«купили»?
Кто
конкретно?
- Мы, -
совершенно
бесхитростно
ответила
Капитолина.
–
Зоологический
кружок
любителей
дикой
природы
при нашем
местном
Доме
пионеров
имени
Миклухо-Маклая.
--
Каких ещё
пионеров! –
буквально
взвился
Никифоров.
– Пионеров
нет уже
тысячу лет!
Вместе с их
пионерской
организацией
имени
Ленина и
товарища
Сталина!
Что вы мне
здесь
сказки
баснями
кормите!
Капитолина
вдруг
сделал у
нему
резкий
рывок и
чуть ли не
воткнулась
своим
носом в его
нос. У Капы
нос был
розовый. У
Никифорова
– сизый и с
прожилками.
Сизость
навевала
на мысли, а
прожилки –
на
нехорошие.
--
Это у вас в
городе
ничего нет,
--
прошептала
она
зловеще. –
Ни
пионеров,
ни стыда и
ни совести.
А у нас в
совхозе
всё есть.
Следователь
побледнел
и
отшатнулся.
В этих
словах ему
почудилось
покушение
на устои
государства
и даже на
террористический
акт.
-- А
почему
именно
Южная
Америка? –
спросил
Иван
Израилевич.
Его в
отличие от
следователя,
зоологическое
пионерство
совершенно
не
удивило.
-- Так мне
Дуська
Кукошкина
говорила! –
впервые за
весь
разговор
улыбнулась
Капитолина.
– Что у него
там
родственники
то ли по
отцовской,
то ли по
матерной
линии.
Чупакабры
называются.
--
Которые
вонючие? –
вспомнил
разговор
с
Кукошкиной
Иван
Израилевич.
--
Которые
противные, --
поправила
его сестра.
– А недавно
про них и в
газете
сообщилось.
Вот так всё
и
сложилося.
Да и то: чего
ему здесь
одному-то?
Здесь
каждый
обидеть
может. А там,
в джунглях,
привольно
и
раздольно.
Опять же
спокойно.
Единственное,
что какой-
нибудь
ягуар
может
сожрать, но
здесь уж
как
говорится,
на всё воля
Божья, -- и
Капитолина
размашисто
перекрестилась
на красный
угол.
Никифоров
начал
хватать
ртом
воздух. На
него было
жалко
смотреть.
-- Вы.., --
начал
заикаться
он, --… Вы,
Капитолина
Израилевна…
вы мне
ответите
за это… Я
лишаю вас
права
называться
внештатным
помощником
участкового
Забубённого.
Вы
дискредитировали
это
почётное
звание,
как!
-- Да тьфу
мне на эти
ваши
должности
со всеми
этими
вашими
званиями, --
услышал он
в ответ
беспощадное.
– Никогда
за ними не
гналась.
Мне за
Державу
обидно. И за
обижаемых
ею диких
животных.
Они же
такие
беззащитные!
Они же в
Красной
книге!
И она
потрясла в
воздухе
какой-то
книгой в
действительно
красной
обложке. Я
поначалу
подумал,
что это и
есть
знаменитая
Красная. Но
оказалось,
что
ошибался:
это было
пособие по
варке
варений
(отсюда и
цвет
обложки), а
также
изготовлению
самодельных
алкогольных
напитков
повышенной
крепости в
домашних
условиях. В
том числе, и
экстремальных.
Например, в
лесу. Или
пустыне.
Или
джунглях.
(
Забегая
вперёд,
могу
сообщить,
что через
неделю
следователь
Никифоров
вылетел в
командировку
в Южную
Америку.
Приказал
задержать
чупачукпсу
ему никто
не отменял.
Трезор
вылетел с
ним. В
полёте его
вырвало
прямо на
бортпроводницу.
Судьба
отважного
следователя
оказалась
то ли
загадочной,
то ли
трагичной:
он исчез в
бескрайних
южноамериканских
просторах.
Слухи были
разные. По
одним, он
был
безжалостно
растоптан
бешеным
аргентинским
быком в
тамошних
южноамериканских
пампасах.
По другим,
его
укусила
очковая
змея, и
Никифоров
скончался
в страшных
муках
прямо
рядом со
змеёй. По
третьим и
тоже
имеющим
право на
существование,
он не был
растоптан
или укушен,
а стал
владельцем
тамошнего
публичного
дома и
сейчас
проживает
в добром
здравии,
множа свой
капиталистический
проституточный
капитал и
совершенно
опустившись
и
опустошившись
морально и
нравственно.
То же
самое
совершенно
неконкретное
можно
сказать и о
Трезоре.
Сначала
утверждали,
что его
сожрал
амазонский
крокодил,
но этот
слух был
моментально
отвергнут,
потому что
этот
собачий
гигант сам
был и
здоровее, и
зубастее, и
яростнее
любого
крокодила.
Поэтому
полагать
этот слух
за
достоверность
было бы
просто
смешно.
Гораздо
правдоподобнее
звучит
версия, что
он скрылся
и до сих пор
скрывается
в
непроходимых
амазонских
джунглях,
совершенно
одичал, от
этого
одичания
ещё более
взматерел
и теперь
пугает
тамошних
окрестных
пастухов и
племена
каннибалов
жутким
воем, за что
получил
название
«Собака
Амазонов»
по
аналогии с
известным
литературным
произведением
сэра
Артура
Конан
Дойля
«Собака
Баскервилей».).
-- Вы
не
находите,
Иван
Израилевич,
что вся эта
история
зашла в
какой-то
непролазный
тупик? --
сказал я
моему
другу,
когда
после
посещения
совхоза, мы
вернулись
в город
сходили в
баню, зашли
в пивную…
После чего
вернулись
в нашу
уютную
квартиру
на Бонч-
Бруевича,
пару часов
поспали и,
наконец,
уютно
расположились
около
пылавшей
жаром
печки со
стаканами
в руках.
--
Это вы о
чупачупсе?
– спросил
Ебулкин,
встрепенувшись
от
разморившего
его
печного
жара.
-- И о
нём тоже. Я
понимаю –
родственники.
А с другой
стороны,
при чём тут
родственники?
Ещё
неизвестно,
как они его
там, в
амазонских
джунглях,
приняли. И
приняли
ли.
--
Это уже
сугубо их
чупачупсовые
южноамериканские
страсти, --
успокоил
меня Иван
Израилевич.
– Главное,
что мы с
криминалом
разобрались.
Хотя какой
тут
криминал…
--
Погодите,
погодите, --
пробормотал
я, потому
что, как
всегда, не
успевал за
стремительным
ходом
мыслей
Ивана
Израилевича.
– То есть, вы
хотите
сказать,
что
никакого
убийства…
-- Именно, --
кивнул он. –
Что кстати,
подтверждается
и
экспертизой.
На телах не
обнаружено
никаких
признаков
насилия
или борьбы
за
выживание.
-- Так от
чего же они
умерли? –
вскричал я,
теперь уже
совершенно
ничего не
понимающий.
-- От
полового
перенапряжения,
--
последовал
спокойный
ответ. --
Если
говорить
простонародным
языком, то
эта самая
Мартышка
зае…( и он
произнёс
слово
глагольной
формы
которое
ныне
запрещено
употреблять
средствам
массовой
информации.
А равно и
прочим
печатным
изданиям) и
уевского
сменщика, и
того
самого
прапора
буквально
до смерти.
Буквально!
Но и сама не
рассчитала
своих
физических
возможностей.
Слишком уж
увлекалась
своим,
прошу
прощения
за
тавтологию,
увлекательным
занятием.
-- Значит,
Кукошкина
здесь
совершенно
не при чём?
-- Как
сказать.., --
задумчиво
произнёс
Ебулкин. – К
убийствам
– да, она не
имеет
никакого
отношения.
А вот к
краже
макарон,
вермишели
и дрожжей…
Их вывез её
муж
Василий на
своём
автодорожном
кране. Я это
установил
по
отпечатку
протекторов
на
складской
дороге. Вот
таково, мой
уважаемый
Вротсон,
совершенно
прозаическое
окончание
этой,
казалось
бы,
невероятно
запутанной
истории, -- и
он
неожиданно
улыбнулся. --
А не
перекинуться
ли нам в
картишки?