Пёс пустоты

Рассказ

1.

Ледяной сгусток размеренно и беззвучно пульсировал в центре бескрайней равнодушности Вселенной, выплескивая пустоту. Миновав нагромождения созвездий, продырявленная искрами проносящихся комет, пылинками астероидов и хороводов планет, иссушенная колодцами черных дыр, она неспешно растекалась по миру. Один из потоков,  пробившись сквозь решето Млечного пути, наткнулся на раскаленный шар и, уколовшись о ершистые протуберанцы, устремился  к голубоватой планете. Просочившись сквозь клокастую вату облаков и исцарапавшись о нити дождя, он рассыпался по поверхности Земли миллиардами капилляров. Заполняя собой пространство, пустота проникала в глубокие ущелья и мелкие трещинки, скатывалась с зубастых пиков, взбиралась на холмы, растекалась по безбрежной степи, ледяным просторам и норовистым океанам. После бесконечно долгого пути она, достигнув цели, наконец-то успокоилась. Изредка ее сгоняли с обжитых мест неизбежные Великие потопы, меняющиеся очертания блуждающих материков, внезапные извержения вулканов, землетрясения и слегка тревожило неугомонное зверье. Лишившись одного дома, пустота тут же находила другой, равнодушно паковала чемоданы и перетаскивала призрачные пожитки. Казалось, что так будет продолжаться всегда и ничто не сможет вывести ее из равновесия. Безмятежность и леность внезапно нарушил легкий дискомфорт. Уверенная в своей неуязвимости, пустота поначалу не обратила на него внимания, думая, что разыгрались очередные природные катаклизмы. Но ощущение беспокойства не проходило, а, напротив, усиливалось, перерастая в тревогу. Причина нашлась быстро: человечество, принятое за обычные стада животных, разрослось до неимоверных размеров. Занимая и отвоевывая пространство, оно стискивало его высотными зданиями и чадящими заводами, разрезало океанскими судами, раскраивало витавшими в воздухе грохочущими машинами. Загнанное в искусственное, захламленное людьми русло, растревоженное Ничто заметалось, забурлило, пытаясь вырваться из теснины. Оно вбрызгивалось в окна небоскребов, растекалось по улицам и площадям мегаполисов, заползало в вагоны и салоны машин. Но этого было мало. И тогда ледяное сердце Космоса ёкнуло, выплескивая в закупоренный тромбом человечества сосуд порцию антител.

2.

Окропленное белесыми точками сито черноты дремало на зрачках, укрытых одеялом век. Крапинки света пульсировали, становясь то больше, то меньше, сливались каплями в лужицы и тут же испарялись, возникая в другом месте. Иногда они срывались и проносились росчерком комет или сцеплялись в странные фигуры, оставляя блеклый, постепенно тающий след. Хазе отрешенно наблюдал за их перемещениями, пытаясь ни о чем не думать, чтобы поскорее заснуть. Но мысли, которые он так старательно отгонял, притаивались в извилинах мозга, а затем, когда он терял бдительность, внезапно врывались в сознание. Хазе обрывал их на полпути, но остатки прорвавшихся метались и сливались с другими в несуразные, лишенные всякого смысла фразы. Клубок из слов крутился в голове, заставляя подергиваться тонкую нить губ и беззвучно проговаривать бессмыслицу. Почему мозг выбирал из всего набора тот или иной фрагмент мысли и как он умудрялся соединить несовместимое, Хазе, как ни силился, понять не мог. Словно мантру, в сотый или в тысячный раз повторял он ничего не значащие звуки, пока они сами собой не затихали и не уступали место не менее бессмысленной фразе.

- Да как-то знаешь брон, да как-то знаешь брон, да как-то знаешь брон, брон, брон… - механически подергивался язык и, зацепившись за последнее слово, внезапно переходил к следующей безумице:

- Брон, брон, бронь крепка значит мы…  

И в глубине черепной коробки начинался новый круговорот слов.

Вконец измучившись и поняв, что все равно не заснет, Хазе оголил зрачки. В полумраке комнаты крутились и вертелись такие же светлые крапинки, как и под пеленой век. Сквозь безумный хоровод угадывались призрачные, словно в детской раскраске, по которой еще не прошлись кистью, очертания мебели. Напротив дивана бурчало брюхо пустого холодильника, изредка потрескивали, словно бросая отрывистые фразы, ветхий шкаф,  телевизор на тумбе и круглый стол посреди комнаты. По карнизу заунывно и монотонно долбили капли осеннего дождя, заглушаемые жужжанием проезжающих редких машин. К звукам прислушивались безмолвные картины, беспорядочно разбросанные по всей комнате, выдавая себя во тьме остывающими запахами красок. Хазе отрешенно вглядывался в пустоту и, казалось, о чем-то напряжено думал. Но, растолкай его кто-нибудь в данный момент, он подскочил бы и долго приходил в себя, вспоминая, кто он такой и где находится. И уж, конечно, не смог бы сообразить, какие мысли витали у него в голове секундой ранее и были ли они вообще. Смутные ощущения подсказали бы ему, что о чем-то он вроде бы думал, но сомнения развеяли бы его робкие догадки. В конце концов, чтобы только к нему не приставали с расспросами и оставили в покое, Хазе коротко ответил бы, что ни о чем не думал и просто задремал. Состояние, когда он  выпадал из времени и пространства, напоминающее короткий сон без сновидений, случалось довольно часто. Но из-за своей мнимой быстротечности и неспособности удержаться в памяти, оно выскальзывало из сознания, а оставшееся после этого чувство пустоты спустя некоторое время заполнялось внешними впечатлениями. Будучи один, Хазе мог часами сидеть неподвижно, вглядываясь в Ничто, на людях же приходилось себя контролировать. Но и посреди шумной компании, рассказывая какой-либо смешной случай, он внезапно замолкал и уходил в себя. Окружающие недоуменно переглядывались, отпускали шуточки, возвращая в реальность смехом и вопросом: «Ну, а дальше-то что»? Забыв, о чем рассказывал, тот неизменно отвечал: «А х…его знает», за что и получил прозвище Хазе.

Из-за странной особенности некоторые считали Хазе придурковатым парнем «себе на уме», другие же списывали ее на чванливость и высокомерие, третьи же восхищались, усматривая в ней признаки гениальности. Слухи поначалу смешили и злили Хазе, но затем он махнул на них рукой, выработав к подобному отношению свой принцип. 

- Если люди считают меня плохим, то из-за этого я не стану хуже, чем я есть на самом деле. Если считают хорошим, то не стану лучше, чем я есть, - решил он. – А если так, то и внимания не стоит обращать, а уж тем более переживать. Пусть говорят, что хотят.    

К тридцати семи годам Хазе вообще практически перестало волновать чужое мнение и пересуды. Лишь иногда вдруг ни с того ни с сего в нем просыпалось любопытство, касающееся взглядов на его персону. Он узнавал о себе различные слухи и, как всякий человек, радовался лести, огорчался клевете и наветам. Насытившись эмоциями, он внутренне усмехался собственной слабости. «Не суди да не судим будешь» - вспоминалась  ему в тот момент потрепанная истина. Хазе стыдил самого себя и вновь отгораживался от внешнего мира. Лежа на диване и вглядываясь в темноту, он анализировал свой поступок и в очередной раз приходил к грибоедовскому «а судьи кто?»

- Люди сами не могут устроить свою жизнь, но зато непременно и наверняка знают, как должны жить другие, - размышлял Хазе, закинув руки за голову. – Горячатся, спорят, с пеной у рта доказывая свою правоту. Советов надают кучу и маленькую тележку. Но, предположим, произошла у них, скажем, трагедия, катастрофа или просто неприятная ситуация, из которой нужно найти выход. И все – в полной растерянности! И куда только все рецепты, которые они давали другим, деваются. При этом их знакомые точно знают, как поступить. А коснись их в свою очередь такая же беда, враз все свои советы позабудут. Другие советчики отыщутся. Какой-то круговорот идей в природе! Да и я ничем не лучше. Точно такой же, как они. Может, даже чуть похуже, ну, или чуть получше. В темноте до кухни дойти не могу, чтобы куда-нибудь не врезаться, хотя этой дорогой миллион раз ходил. Что уж о жизненном пути говорить, если в собственной квартире шишки набиваю. А жизнь - она позаковыристее будет. На ее тропинках не только ноги, но и шею сломаешь.  

Вынырнув из пустоты раздумий, Хазе прошлепал на кухню, по пути споткнувшись о рамы для картин и ударившись о косяк. Чашка приветственно звякнула графину, угрюмо булькнувшего в ответ. Окно, слезясь уличными огнями, холодно кивнуло форточкой и на миг ослепло от вспыхнувшей спички. Прикуренная сигарета радостно пыхнула, затмевая дымом караван фонарей. От неожиданности они мигнули и разом погасли. В вырвавшейся на волю кромешной тьме взвыли дворовые бездомные собаки, полоснув по сердцу смертной тоской. Хазе стало не по себе. Каждый раз, слыша надрывные звуки, ему вспоминалась услышанная еще в детстве примета. Он не помнил точно, кто ему рассказал, что собака воет к покойнику. Но это было и неважно. Ужасало то, что предсказание всегда сбывалось. Мальчишкой, укутавшись в одеяло, он прислушивался к душераздирающим звукам и гадал, в чей дом придет беда.

- Только не к нам, только не к нам! – шептал малец и просил Бога отвести беду, обещая взамен все, что угодно.

Наутро он вскакивал и бежал узнавать, чью душу провожала собака. Смешанное чувство из радости, что все его родные живы, и печали за усопшего охватывало его. Он стыдился своего счастья, понимая, что радоваться грех, когда у других беда, и искренне недоумевал, как две противоположные эмоции он может испытывать одновременно. Но радость брала верх, и мальчик, каясь, искренне благодарил Всевышнего.

Но тогда обычно выла одна или две собаки, и еще ни разу Хазе не слышал целого хора. Вглядываясь во мрак, он представил ораву псов, задравших морды вверх. Контуры фигур, поначалу четкие, расползались, становясь самой темнотой и обволакивая его со всех сторон. Еще мгновение - и кухня исчезла, растворилась, превратившись в пустоту. Лишь окно, выросшее до неимоверных размеров, холодно блестело линзой микроскопа, в которую его рассматривало Ничто. Никаких мыслей, никаких эмоций, ничего. Время остановилось, подвывая псам...

Сигарета обожгла пальцы, вышвырнув Хазе в реальность.

- Да заткнитесь вы, суки! – рявкнул он собакам за окном, пугаясь собственного голоса.

Как по команде, те, тявкнув вразнобой пару раз, замолкли. Окурок, извиваясь червем, ткнулся в пепельницу.

- Привидится же, - успокоившись, усмехнулся Хазе. – Выспаться надо хорошенько, а то мозги скоро набекрень съедут.

Пнув порог и тихо матерясь, он нащупал диван. Плюхнувшись на взвывшие пружины, он, немного поворочавшись, заснул. В ту ночь ему не снилось ничего.

3.

- Что за дурацкая привычка – плевать в пепельницу, - ругал самого себя Хазе, выискивая в ней сухой окурок. – Сколько раз зарекался. Теперь надо в магазин топать. Не хочется, а придется.

Тяжело вздохнув, он оделся и вышел на улицу. Порывы холодного ветра подгоняли, заставляя быстрее шагать по асфальтированной дорожке, тянувшейся вдоль покосившихся деревянных сараев. Раньше в середине минувшего века в них хранили дрова, которыми жители топили дома. С вводом же центрального отопления вырыли погреба для овощей и солений, а некоторые завели в сараях кур, кроликов и даже поросят. В советские времена нормой считалось вести домашнее хозяйство, если была такая возможность. Тем более, на окраине города, где власти не слишком утруждали себя надзором и стремлением навести порядок. Теперь ветхие строения с кое-где обвалившимися крышами, по большей части, пустовали. Хазе они напоминали старушек, рядком сидящих на лавке и неспешно беседующих о том-о сем. Опираясь морщинистыми руками на клюшки, бабки скрипуче обмывали косточки нынешнему поколению, жаловались на дряхлость, вспоминая, как раньше было хорошо. Ветер слезил впавшие глаза, выбивая из-под побитых молью времени косынок поседевшие лохмы замшелого рубероида. Беззубые рты шамкали открывающимися и закрывающимися дверьми. Вороны приблудными кошками щурились на завалинках коленей, прислушиваясь к разговорам и надеясь поживиться. Но, так и не дождавшись угощения, лениво потягивались и с независимым видом отправлялись по своим делам. При виде Хазе старушки, как по команде, замолчали.

- День добрый,  - машинально поздоровался Хазе, кивнул и пошел дальше. Сделав несколько шагов, он встал, как вкопанный, обернулся. Ошарашенно поглазев на ряд сараев, он потряс головой и пошел дальше.

- Я действительно с ними поздоровался или мне показалось? - размышлял он, испытывая давно знакомое ему чувство неуверенности и тревожности, возникавшее каждый раз, когда, задумывавшись, он делал что-либо автоматически. Уже находясь вне дома, в общественном транспорте, Хазе вдруг начинал вспоминать, запер ли входную дверь, выключил ли газ и не забыл ли закрыть воду. При этом он точно помнил даже ощущения от выполненного действия, но все возрастающие сомнения в их реальности заставляли возвращался обратно. Убедившись, что все в порядке, он отчитывал себя за свой склероз, удивляясь, как можно быть таким безмозглым.  

Анализирую произошедшую ситуацию, Хазе не заметил, как дошел до магазина и очнулся только от безмолвно вопрошающего взгляда продавщицы.

- Сигареты, - коротко бросил он и полез в карман за деньгами.

Пусто. Облазив все возможные места, куда мог засунуть мелочь, и ничего не обнаружив, Хазе сконфуженно пожал плечами:

- Забыл…

Выйдя на крыльцо, он принялся вспоминать свои действия до того, как вышел из дома.

- Сначала я оделся… Потом пошел в комнату… Потом взял деньги. Их держал в руках... Потом стал обуваться. Точно! Положил на холодильник, потому что обуваться было неудобно.

Для верности Хазе еще раз ощупал себя и напоследок залез в задний карман джинсов. Рука наткнулась на мятую бумажку, оказавшуюся сотенной купюрой.

- А это как сюда попало? Ничего не понимаю! Наверное, заныкал когда-то давно и забыл.    

Вот, - протянул он деньги продавщице, когда вернулся в магазин. - Нашел.

Пожилая, лет пятидесяти пяти, женщина, давно знавшая Хазе, усмехнулась:  

- Бывает. Я вот тоже однажды вышла из дома… Но я тогда еще не здесь работала, а в другом месте, недалеко от дома. Мне там удобнее было, потому что от дома два шага и идти недолго. Потому что когда далеко от дома работаешь, то добираться далеко и вставать раньше и потом еще в автобусах трястись. А когда от дома недалеко, тратиться на проезд не надо и на проезде сэкономишь. А он сейчас дорогой, проезд-то. Говорят, скоро опять подорожает, еще дороже будет. Куда уж еще дороже - и так скоро все пешком ходить будем! Потому что денег не напасешься на проезд-то. Дома все будут сидеть безвылазно. Пенсионерам еще ничего. У них проезд льготный. Ездят сколько хотят. Вот мой тесть бывший туда-сюда по всему городу свищет. Чего ему не кататься, если проездной льготный? А когда льгот нет, то не наездишься, потому что...

- Тёть Оль, мне не легкую, а суперлегкую «Яву», - вздохнув, перебил Хазе.

- Нету. Не завезли. Бери такую. Завтра только завезут. Так я не досказала… Когда я на прежней работе работала, на той, что недалеко от дома, то пошла в магазин. Ну, такой, большой – самообслуживания, где сам набираешь продукты и на тележке возишь. Ну, ты знаешь. Их сейчас полно по всему городу. На каждом углу стоят, а тогда они только-только появляться стали. Это их сейчас много, а тогда мало было. И вот набрала я, значит, продуктов, подхожу к кассе. Мне продавщица говорит: «С вас триста пятьдесят рублей». Ну, там не триста пятьдесят было, а с копейками. Я сейчас не помню точно сколько. Где-то триста пятьдесят шесть или триста пятьдесят семь рублей. А нет, нет! Триста пятьдесят девять рублей, потому что тогда как раз сахар подорожал. Он до этого стоил 36, а через день уже 40. И я за кошельком полезла. А я его всегда в сумке ношу…Сумка такая старая, я с ней всегда в магазин хожу. Мне еще ее на восьмое марта подарили. Очень удобная, вмещается много. Я в ней кармашек такой сделала на молнии, чтобы кошелек не вытащили. Потому что сейчас ужас что творится. Не успеешь оглянуться, как обворуют. Со мной как-то женщина в автобусе ехала. Я рядом с ней стояла, вдруг вижу: чья-то рука к ней в сумку лезет. Сумка у нее расстегнутая была, и эта рука уже почти кошелек вытаскивает. Я заорала. А теснота была, не рассмотрела, чья рука. Ладно, вовремя заметила, а то кошелек бы точно вытащили. Женщина меня потом благодарила, а у нее там вся зарплата лежала. Как бы она потом жила бы без денег, чем бы семью кормила. И так гроши платят, да еще деньги таскают… Так вот у нее сумка такая же почти была. Только у нее коричневая, а у меня черная, на молнию закрывается, а у нее на застежку. А так один в один. И вот я за кошельком лезу, а его нет. Туда-сюда - совсем нету. А точно помню, как сейчас, что вроде бы клала. Стыдоба! Сзади меня люди стоят, торопятся. Дела потому что у всех, а я в сумке роюсь и кошелек никак найти не могу. Хорошо, продавщица знакомая, видит, что я кошелек никак не найду, сказала, мол, потом принесешь. А так пришлось бы все выгружать и домой ни с чем возвращаться. Хорошо, что я тогда от дома недалеко жила, идти недалеко было. И продавщица в этот день знакомая работала. Она видит: лицо знакомое. Я уж там примелькалась, потому что часто заходила, потому что жила недалеко. А так бы не знай, как сложилось. Вот как в жизни бывает. 

Хазе сгреб мелочь, попрощался и, не дожидаясь, когда продавщица вспомнит еще один случай из жизни, выскочил на улицу.

Перила, скрипнув, слегка пошатнулись от тяжести  тела. Урна поймала обертку от сигаретной пачки, но не сумела удержать, и та выскочила и, шурша, покатилась по выбоинам асфальта. Хазе с наслаждением затянулся, разглядывая вызубренные им наизусть окрестности. Пожухлая трава, окончательно смирившаяся с неизбежностью зимы, ничком  распласталась по одеревенелой земле. Среди нее под порывами ветра сиротливо копошились оборванные листья, стараясь спрятаться от надвигающихся холодов. Высохшие почерневшие стебли полыни безмолвно покачивались безутешными вдовами. Впавшие в спячку высоченные деревья слегка ворочались в тревожном забытье. С обочины дорожки тщетно старались вылезти полузарытые старые автомобильные покрышки. Когда-то они резво колесили, весело наматывая километры, но износились и оказались выброшенными на помойку. Люди приспособили их под ограждение, покрыв новенькой голубой краской. Но она уже давно стерлась, затаившись лишь среди морщин протекторов. Со стороны казалось, что все вместе - это огромная змея, ныряющая и выползающая на поверхность. Среди разрыва череды сараев пускали мусорную слюну переполненные контейнеры. Брезгливо поджимали колеса несколько новеньких иномарок, издевательски ухмылявшихся в фасады желтых трехэтажных зданий.

Вздохнув, Хазе собрался уже было уходить, как его окрикнули. Обернувшись, он увидел соседа Витю, жившего над его квартирой. Тот радостно шел навстречу, заранее протянув руку для приветствия.

- А я гляжу: ты или не ты? - заговорил Виктор, стиснув ладонь. – Со спины же не видно. Вот если бы ты передом стоял, тогда бы другое дело. А так ты спиной стоял, я и не пойму. Вроде ты, а вроде и не ты. Пригляделся получше – ты! Да?

- Пиздец, попался. Сейчас начнется, - подумал про себя Хазе. – Вот что ему сказать? И не придумав ничего оригинальнее, промямлил: «Да… Я…».   

- Да я сразу понял, что ты. Хотя сначала немного сомневался. Потом гляжу: и одежда твоя, и волосы длинные – точно ты. Хотя сейчас многие так одеваются. С работы что ли возвращаешься?

- Нет, месяца два как из издательства уволился. Сейчас дома работаю. В магазин за сигаретами ходил.

- Да ты что?! А чего уволился? Платили мало? Сейчас везде платят мало. Это раньше платили нормально и хватало на все. А сейчас мало. Но работать все равно надо. Надо на что-то жить. Это я могу дома сидеть, потому что отработал свое. Пенсия, конечно, маленькая. Но кому сейчас легко? А ты еще молодой, тебе трудиться надо. Работать. Потому что без работы никуда. Труд из обезьяны человека сделал…

- А еще Волга впадает в Каспийское море, - подумал про себя Хазе, начиная злиться. – Чего им всем от меня надо?

- Работать надо, - продолжал тем временем Виктор. – Цены-то сейчас растут. Они и раньше росли, а сейчас тем более растут. Вот сколько сейчас сигареты стоят? Сам-то я не курю. Курил когда-то в молодости, а потом бросил. И ты бросай, потому что курить вредно - капля никотина убивает лошадь. Денег на сигарет опять же не напасешься. Цены на них растут каждый месяц. Вот, скажем, вчера они 30 рублей стоили, а сегодня уже 32. Дааа, растут цены. А с чего им расти-то, никто и не знает. Но сейчас все дорожает, и не только сигареты. Но в разных магазинах по-разному. Где на рубль, а где и на два. В некоторых вообще на пять рублей. А ты, значит, за сигаретами ходил? Я почему-то подумал, что ты с работы возвращаешься. А ты, оказывается, за сигаретами... Вон оно что значит. Хотя я тебя не сразу узнал, ты же ко мне спиной стоял. Но когда разглядел, подумал, что ты с работы идешь. А ты, оказывается, в магазин ходил…

- О, Господи! - взмолился Хазе. – Сколько можно? Да когда же это кончится?!

Хазе терпеть не мог, когда собеседники говорили об одном и том же, зачастую используя одинаковые слова. Поначалу он вежливо поддакивал, делая вид, что внимательно слушает, а затем начинал злиться. После того как ему в пятый или шестой раз принимались втолковывать ту же самую мысль, он впадал в бешенство и, брызгая слюной и уже не соображая, что делает, орал как резанный. Окружающие пугались внезапной, как им казалось, перемены настроения и, искренне недоумевая, обижались. Хазе понимал, что поступает отвратительно и что люди, по большому счету, не виноваты в своем пустословии. Не слыша себя со стороны, не анализируя сказанное, они попросту не замечают повторов. Тем более, были глубоко убеждены, что в компании нужно обязательно о чем-либо рассказывать, даже если сказать нечего. В противном случае их запросто могли заподозрить в высокомерии, в непочтении или в элементарной неучтивости. Молчание в обществе воспринимается чуть ли не оскорблением, тогда как редко кого смущает отсутствие смысла в речах. Хазе все прекрасно и отчетливо осознавал, но ничего не мог с собой поделать. Сколько раз, остыв после вспышки ярости, он мысленно корил себя, обещая, что подобного больше не повторится. Чувство вины и стыда за содеянное гнали его мириться и извиняться перед обиженными. Хазе прощали, ведь, по общему мнению, он был нормальным парнем, но со своими странностями. А у кого их нет? Взаимоотношения быстро налаживались, но – очередная порция пустословия, и все начиналось заново.

- А я вот прогуляться решил. Дома сидеть надоело. Дай, думаю, прогуляюсь, свежим воздухом подышу, заодно и собачкам косточки отдам. Ты же знаешь, я их всегда подкармливаю. Потом вижу: ты стоишь, спиной ко мне. Непонятно, ты или не ты…

- Слушай, - перебил Хазе, - ты слышал, собаки ночью выли?

- Ночью? Нет, не слышал. Я ночью сплю, потому что ночью все нормальные люди спят. Днем все работают, а ночью спят - сил набираются. Потому что если спать не будешь, то какой из тебя работник днем?  Нет, ночью спать надо, иначе…

- Извини, Вить. Я побегу, а то оделся легко. Замерз. Потом поболтаем. Пока.

 Поежившись, словно действительно продрог, Хазе быстрым шагом рванул домой. Собаки, грызшие возле сараев кости, насторожились, когда тот пробегал мимо. Если бы Хазе даже внимательнее к ним присмотрелся, то все равно не заметил бы, как от одной из них отделилась чуть видимая тень и заскользила вслед. Она едва успела проскочить внутрь подъезда перед тем, как захлопнулась дверь.

4.

Хазе, лёжа на полу квартиры, рассматривал эскизы картин. Перебирая и поправляя их, он кривился, словно от зубной боли, и откладывал в сторону. Каждые пять минут художник  раздраженно вскакивал и бежал на кухню курить. В конце концов, ему надоело ходить туда-сюда, и пепельница перекочевала в комнату, которая тотчас же наполнилась сизым дымом. Хазе перевернулся на спину и уставился в потолок. Ему ничего не нравилось из написанного за последнее время.

Он вообще редко когда был доволен своими работами. Всякий раз ему казалось, что  нарисована полная ерунда, недостойная внимания. Поэтому и не воспринимал всерьез восторженные отзывы, полагая, что ему просто льстят и не хотят обидеть. Требовательный к себе, он был строг и к произведениям других художников. Прекрасно видя и замечая недостатки, а подчас и откровенную халтуру, Хазе, тем не менее, никогда не критиковал, предпочитая помалкивать. Только в узком кругу, когда его допекали витиеватой напыщенной похвалой гениальности того или иного автора, он вдруг взрывался и бросал пару-тройку ёмких и подчас непечатных слов. Авторитетов в живописи для него не существовало. Он был абсолютно уверен, что при желании напишет ничуть не хуже, но то, что делали другие, казалось ему слишком примитивным и откровенно скучным. Искренне же и неподдельно восхищался Хазе, когда понимал, что никогда и ни при каких условиях не сможет написать так же или лучше.

Резкий звук завибрировавшего мобильника подбросил Хазе. Опрокинутый стакан покатился по полу, теряя карандаши. Вырвавшись на простор, они, перебирая гранями, разбежались, прячась под мебелью. Зеленая трубка утонула, высвобождая запертый звук. Звонил давнишний приятель Санька Ивлев, с которым художник раньше учился в институте. В отличие от Хазе, он сразу понял, что больших денег в искусстве не заработаешь, поэтому подался в рекламное агентство. Начав с простого менеджера, Ивлев через пару лет стал заместителем главного. Пользуясь положением и памятуя о друге, он подбрасывал ему работенку. Хазе, скрепя сердце, вынужден был браться за нее, ведь жить  на что-то надо.  

После привычного: «Как дела? Нормально. Нормально», Ивлев поведал суть заказа. Открывающемуся мебельному магазину требовался рекламный буклет.

- К концу недели набросаешь эскизы? – спросил Санька.

- Постараюсь. Слушай, тебя еще не тошнит от всех этих салонов?

- Не то слово! Блевать хочется! Но не могу же я как ты: все бросить, отовсюду поувольняться и заниматься, чем душа пожелает.

- Почему?

- Потому! Ты же сам сказал как-то: либо деньги, либо свобода. Третьего не дано. Я выбрал деньги, надеясь разбогатеть, а потом спокойно заняться искусством в свое удовольствие. Теперь соскакивать поздно. Ладно, каждому свое, как ты любишь говорить. Да и не телефонный это разговор. Давай я к тебе в конце недели заеду, коньячку выпьем, поболтаем, вспомним годы молодые. Давно уже не виделись.

- Ну, давай – заглядывай. Буду ждать… До связи.

Трубка замолчала и улеглась на пол. Диван, подпирая спину, терпеливо ждал, когда ему позволят расправить затекшие пружины сиденья. Взгляд блуждал по комнате, скользя по предметам и не видя их. Край глаз уловил неясную тень, метнувшуюся из-под стола за шкаф. Хазе вздрогнул и уставился на него. Почудилось... Вздохнув, он стал искать  рассыпавшиеся карандаши. Один из них далеко закатился под шкаф, и художник, сопя, долго пытался до него дотянуться. Когда беглец был уже почти схвачен, в палец словно вонзили иголку, и Хазе, заорав, выдернул руку. Капля крови выступила на указательном пальце. Взбесившись, Хазе схватил швабру и выгреб наружу карандаш, а заодно и кучу мусора, среди которой оказались несколько канцелярских кнопок. Как они там оказались, он не помнил.

Не теряя времени, Хазе принялся за работу над рекламным буклетом. Набрасывая эскизы, ему все время чудилось, что по комнате, от предмета к предмету, бесшумно и стремительно перемещается какое-то существо и  разглядывает его. Похожее чувство Хазе испытывал в далеком детстве, ночуя в деревне у бабушки. Наслушавшись страшных историй про крыс, отгрызающих людям уши и носы, он долго боялся уснуть, вздрагивая от шорохов. Мальчику казалось, что из темноты за ним наблюдают голодные противные пищащие животные и ждут, когда он задремлет, чтобы сразу же наброситься. Мимо дома, притулившегося возле дороги, проезжали редкие машины, на краткий миг озаряя комнату светом фар. Приподнимаясь на локте, подросток старался разглядеть кровожадных врагов, готовящихся к нападению. Никаких крыс не было, хотя Хазе точно знал: они есть и просто притаились.

- Надо бы кошку завести, - подумалось Хазе. – Может, мыши завелись?

Делая вид, что полностью погрузился  работу и ничего не замечает вокруг, он исподлобья наблюдал за комнатой, напрягая все свои чувства. Нечто похожее на тень выползло из-под холодильника и тут же очутилось за тумбой с телевизором. Побыв там некоторое время, оно, полагая, что за ним не наблюдают, неспешно просочилось под стол и замерло. Стараясь не шуметь, Хазе приподнялся не дыша, резко бросился вперед и опешил. В сумраке чернело нечто, одновременно напоминающее бездонную воронку и око без зрачка. Миг – и оно исчезло в никуда.

Художник медленно вылез наружу, растерянно озираясь вокруг и потирая озябшие пальцы. Нервная дрожь колотила по мембранам души. В лабиринтах мозга аукали заблудившиеся обрывки мыслей. Настигаемые и пожираемые минотавром сознания, они вопили и метались в поисках выхода. Уцелевшие, вырвавшись на свободу, слились в группы «что это было?» и «почудилось?».

- Видел бы меня кто со стороны. Наверняка, решил бы, что я рехнулся. Может, так оно и есть? -  мелькнуло в голове у Хазе, но он тут же забыл об этом. Все его мысли обратились к увиденному или привидевшемуся. Что из них являлось правдой, он так и не решил, оставив выяснение на потом. Да это было уже и не столь важно. Возник грандиозный  замысел - перенести Ничто на холст. Еще ни одному художнику в мире не удавалось написать Истинную Пустоту. Отныне это станет главным делом всей его жизни. А все нарисованное им прежде - совершенная чепуха, место которой на помойке. Быстрее, быстрее, быстрее…Судорожно схватив карандаш, Хазе, старясь не расплескать чашу вдохновения, коснулся им листа. И едва это произошло, как он вдруг остановился, непонимающе глядя перед собой. Ничего. Совсем ничего. Словно в короткий миг  пылесосом выкачали мысли, желания, эмоции и самое ценное - то ясное осознание задуманного, которое еще совсем недавно будто стояло перед глазами. Опустошение, и ничего более.  

Хазе беспомощно опустился на диван, погружаясь всем своим существом в небытие. Щелкнул выключатель, впуская в квартиру ночную тьму. Перед глазами плясали все те же белесые, вперемешку с черными, точки, живущие по собственным законам. Перемещаясь с места на место, они сливались в линии и образовывали всевозможные, бешено вращающиеся, непонятные фигуры. Замерев на мгновение, они вытянулись в круг линзы, уходящей и теряющейся где-то в вышине тубы микроскопа. Лежа на препаратном стеклышке дивана, Хазе тщетно всматривался в нее. Ничего не чувствуя и не в силах пошевелиться, он знал, что огромный скальпель расчленяет его плоть, копошась во внутренностях.

- И совсем не больно, - подумал он, и его тело стремительно закрутилось, всасываемое в кромешную тьму трубы микроскопа. Прошла вечность, прежде чем в непостижимом далеко засветилось расширяющееся белое пятно. Приближаясь к нему, Хазе закрылся рукой, чтобы не ослепнуть в круговороте обступающего со всех сторон яркого света. Попривыкнув, веки обнажили зрачки. Из окна било нестерпимой белизной. Тело хрустнуло, разминая затекшие суставы. Воспоминания истончались и блекли, оставляя в памяти едва заметные следы. Но вот и они занесены стучащими в окно хлопьями яви. Снег. Первый снег преобразил застекольное пространство, прикрыв уродливую агонию природы новым чистым холстом, по которому еще только предстояло пройтись кистью событий.

Как же разительно отличается утреннее, наполненное внезапным лучезарным светом чувство от того щемящего и угрюмого, казавшимся таким безнадежным, Вчера! Ни малейшей нотки заунывной мелодии, сводившей с ума, ни тени сомнений призрачных картин прошлого, ни трагического предрешения финала романа жизни! Ничего. Жизнь будто начинается заново с чистого листа. И хочется веселиться неизвестно чему, совершать, пусть глупые, но оттого не менее важные поступки, шуметь, суетиться, не оглядываясь назад, и не задумываться, к чему это приведет и чем все закончится.

Хазе выскочил во двор. Чистый морозный воздух наполнил легкие, заставляя дышать глубоко и спокойно. Хлопья снега, падавшие неведомо с каких высот на подставленные ладони, таяли, орошая засохшие русла судьбы, собирались каплями озер. Синицы звонко звали Зин, прыгая и заглядывая в окна. Старушки-сараи помолодели, приодевшись в оренбургские платки и разгладив морщины снежным кремом. Хорошо! Но холодно. Хазе поежился.

- Надо одеться и пойти прогуляться, - решил он, вернувшись в квартиру.

Наскоро позавтракав, он вновь вышел на улицу, едва не прищемив дверью увязавшуюся за ним тень.

5.

Усыпанный лепестками снежных роз, скатывающихся и скрипевших под ногами, Хазе торжественно отмерял пространство. Растрепанные вороны со всех сторон орали поздравления. Машины хлопали шампанским, брызгая пеной с сизым дымком. Останавливаясь, вильнул задом поскользнувшийся на мокром асфальте упитанный троллейбус. Дернулись электровожжи, и он нехотя тронулся в путь, увозя Хазе. Бросившаяся было за ним остановка быстро отстала, печально блестя вслед.

За окном мелькали привычные здания с бродившими возле них незнакомыми людьми. Бездомные собаки носились и игрались, радуясь свежевыпавшему снегу.  

- Что-то многовато их нынче, - зевнул Хазе. – Проголодались, наверное. Вышли поохотиться.

Троллейбус встал, втягивая новую порцию пассажиров. Черная псина, сидящая на остановке, пристально глянула на Хазе и приветливо кивнула хвостом. Подошла кондукторша, и Хазе отвлекся, отсчитывая мелочь. Покрутив в руках билет, художник  задумался и, очнувшись минут через десять, посмотрел в окно. На остановке сидела собака, весьма похожая на предыдущую. Хазе удивился, но не придал этому значения, полагая, что это разные животные. Когда троллейбус вновь притормозил, его уже опять встречала черная псина. Оторопевший художник проводил ее взглядом и принялся ждать следующей остановки. Еще издалека он увидел знакомый черный силуэт.

- Ерунда какая-то, - пробормотал Хазе, морщась и потирая лоб. – Их просто много, и они почти одинаковые. Дворняжки все похожи друг на друга. Троллейбус стоит недолго, поэтому рассмотреть их как следует не удается. 

Найдя разумное объяснение, Хазе постарался успокоиться, но всякий раз глядя исподтишка на бродяг, сам не желая того, сравнивал их между собой. Это оказалось нелегко, так как животные меняли позы, да и время было ограничено. В конце концов, Хазе надоело, и он попытался выбросить из головы странные совпадения и переключить внимание на другое.

Снег за окном начал таять, сопливясь слякотью и туманя окрестности. Прохожие, хмурясь мелкой взвеси, поднимали воротники и шагали, выбирая среди грязного месива место посуше. Лохматясь мокрыми боками и спинами, среди терок ног сновали собаки. Некоторых вели на поводках. На короткий миг Хазе вдруг показалось, что не люди выгуливают собак, а, наоборот, собаки - своих хозяев. Зажмурив глаза и помотав головой, он отбросил неправдоподобные видения, но шальная мысль уже засела в мозгах. Обманывая самого себя, что не хочет ее проверять, Хазе решил выйти просто прогуляться. Двери буркнули за спиной: «Пока», и он с удивлением огляделся вокруг. Он стоял на той же самой остановке, откуда уезжал.

- А! Ну все понятно! – сообразил Хазе через минуту размышлений. – Троллейбус на конечной развернулся, потом на другой и обратно привез. Я круг сделал. Только что-то я этого не помню. Да и кондуктор почему-то не потребовал еще раз билет купить. Наверное, я задумался, а кондуктор меня не заметил. Все просто. И никакой мистики. Айда домой. Нагулялся.

Не желая встречаться ни с кем из знакомых, Хазе пошел кружным путем. И следуя непреложному закону подлости, у подъезда напоролся на Витьку, кормившего дворового пса. Шарик, наскоро проглотив кость и едва не подавившись, ощерил зубы и с лаем бросился было к  художнику, но тут же поджал хвост и рванул в обратную сторону.       

- Чего это с ним? – удивился Хазе, обращаясь к Виктору.

Тот пожал плечами:

- А я почем знаю. Кто их разберет. Собаки - они такие собаки. Сейчас из рук кормишь, а только успей отвернуться, хвать тебя за ногу. Ноги-то не промочил? Сыро. С работы что ли идешь? А, ну да… Ты же говорил, что не работаешь. Зря, что не работаешь. Работать надо, деньги зарабатывать. Жить-то на что-то надо. Сейчас все работают. Я бы тоже работал, да мне пенсии хватает. Гулять, значит, ходил. А я подумал: с работы. А потом вспомнил, что ты не работаешь…

- Спокойствие. Только спокойствие. Дышите глубже, - успокаивал сам себя Хазе. – Не злись. Войди в его положение. Он дома сидит, никого не видит. Скучно ему, поговорить хочется, выговорится… Нет, ну я все понимаю! Но сколько можно из пустого в порожнее переливать?! Он сам вообще понимает, что ерунду мелет?!

- Я сначала и не понял, что ты идешь. Думал: ты или не ты. Потом пригляделся – вроде ты. А вроде не ты. Потом гляжу – ты…

- Как он мог меня видеть, если ко мне спиной стоял? Третий глаз у него на затылке что ли? – подумал Хазе. - Ой, ладно, Вить, побегу. Дел полно.

Избавившись от назойливого старика, он заскочил в дом.        

За окном быстро стемнело. Завьюжило снежным крошевом с изморосью. Иногда с улицы доносился отрывистый собачий лай, а сверху от соседей – скрип половиц. Хазе размышлял, бродя по квартире и смоля сигаретой. Вчерашняя задумка нарисовать пустоту вновь разбередила его душу. Идея хорошая, но как ее воплотить? Как написать то, чего нельзя увидеть, потрогать? Какого цвета Ничто? Черного? А почему черного, а не белого, оранжевого или какого другого? Если черного, то квадрат Малевича вполне подходит. Но это не то. Совсем не то. Пустота - не какой-то определенный объект, изображение которого можно перенести на холст. Пустота – Всё в Ничто и Ничто - во Всё. Ее можно лишь почувствовать. Узреть незримое, сделав незримое зримым…         

Изредка Хазе нащупывал слабое подобие тени озарения и принимался что-то быстро-быстро рисовать. Но, внезапно остановившись, сминал листок, и тот катился по полу.

Эфирный сгусток, не желая быть замеченным, перемещался по комнате из предмета в предмет. Наблюдая за творческими мучениями, минуя атомы и молекулы стены, он просочился в шкаф. Лапы опустились в ножки, за сетчаткой стекла блеснули фужеры  зрачков, шерсть вздыбилась корешками книг. Постояв неподвижно, пес потянулся, скрипнув суставами старой мебели. Позабывшись, он помахивал хвостом, сметая пыль за задней стенкой шкафа. Шорох привлек внимание Хазе, и хвост тут же уложился стопой белья. Художник принялся за работу, а скучающая пустота, выгнувшись экраном телевизора, вытянулась подоконником и улеглась диваном. Тишина, прерываемая мерными шагами, убаюкивала, погружая в Никуда.

Удар в бок плюхнувшегося на диван Хазе выдернул из дремы. Взвизгнув пружинами, пес  распластался по полу и вскочил лапами стола. Придя в себя, он свернулся клубком столешницы, обиженно поглядывая пепельницей с дымящимся зрачком сигареты.

Пес подождал, пока художник уснет, и высунул морду в окно. Лакая время из миски ночи, он оборачивался, когда Хазе ворочался с бока на бок. Насытившись, пес втянулся в диван и лизнул художника языком подушки.

- Неужели уже утро? Вроде только-только задремал, - очнулся Хазе.

В окно синицей требовательно стучала дневная белизна. Комната сонно хмурилась сквозь занавеси век.       

Усевшись, художник почувствовал першение в носу и, не удержавшись громко чихнул.   

- Вот тебе и прогулялся. Простыл. Надеюсь, температуры нет.

Зашелестела аптечка, и градусник зарылся ртутной макушкой в подмышку. Хазе, ожидая результата, прислушивался к своему самочувствию. Во всем теле слабость. Воздух словно загустел и тяжело проходит в легкие. В голове туман. Хотя его можно списать на недосып, и есть надежда, что со временем он рассеется. Но все признаки начинающейся болезни на лицо. Градусник ухмыльнулся, показывая 37 и 7.

Пошатываясь, Хазе пошел на кухню. Продираясь сквозь пустоту, он схватился за косяк, и тот, будто резиновый, едва заметно спружинил под пальцами. Пес метнулся следом, перепрыгнув через стену и оборачиваясь раковиной с вытянутым языком крана. Зажурчала вода, исчезая в утробе чайника, который вскоре запыхтел паром. Художник съел пару бутербродов и вернулся обратно, сопровождаемый невидимым спутником. Лежа на диване, Хазе рассматривал завитушки сигаретного дыма, ввинчивающиеся в потолок штопором. Чудилось, что если за него потянуть, то можно выдернуть пробку, и тогда сверху, словно из открытой бутылки, хлынет поток неба вперемешку с планетами и звездами. Еще один сюжет для картины. И не самый плохой. Впрочем, у художника их накопилось более чем предостаточно. Оставалось лишь воплотить замыслы. Но именно с их реализацией у Хазе были большие проблемы. Когда он работал в издательствах, то жаловался на нехватку времени и усталость, втайне осознавая, что просто ищет повод не заниматься творчеством вплотную. Хазе успокаивал себя тем, что жизнь длинная, и все еще успеется. Ложь постепенно накапливалась, приводя в отчаяние. Оглядываясь на ушедшие годы, художник впадал в панику и, бросив все дела, начинал судорожно писать.  Закончив картину, он избавлялся от чувства неудовлетворенности, опять погружаясь в сиюминутную суетность. И все начиналось сначала. Так продолжалось до тех пор, пока Хазе прямо не признался себе, что он лгун и лентяй. Тогда он уволился, твердо решив заниматься только искусством. Но оно не приносило никакого дохода, и поэтому художник обреченно ожидал неизбежного финала, когда он будет вынужден вновь устроиться на работу.

Окурок ткнулся в пепельницу, обламывая спираль штопора, уходившего в потолок.

6.

Дни перетекали в ночи, оставляя в памяти смутное чувство безвозвратного ухода. Суматоха действительности, поначалу назойливо барабанившая в дверь, отступила, осознав бесполезность попыток. Разбившись о скалу неприступного непонимания, она обтекла островок мастерской и покатилась дальше, закручивая встречных в водоворот бытия. Отрешившись от реальности, Хазе создавал свою, колдуя над мольбертом, словно чародей над кипящим котлом волшебного зелья. Работа близилась к завершению, но каждый штрих давался все труднее и труднее. Подолгу художник замирал перед картиной пустоты и не понимал, чего в ней не хватает и что, собственно, нужно добавить. Сделав мазок-другой, он останавливался, осознавая, что сотворил не то, что этого здесь быть не должно, что это - полная ерунда и ахинея. Вернув картину в исходное состояние, Хазе молча пялился на полотно, как баран на новые ворота. Злость охватывала все его существо. Он вскакивал и судорожно метался по квартире. Закуривал и, сделав пару затяжек, тушил сигарету. Возвращался к картине, тупо сидел подле нее и вновь вскакивал. Смесь из отчаяния и ненависти к творчеству, к собственной неумелости и ограниченности пропитала его насквозь. Несколько раз он порывался бросить работу, разорвать картину на мелкие кусочки, чтобы забыть и больше не вспоминать о ней. Но уничтожить ее он уже не мог. Стоило к ней прикоснуться, как та расплывалась и выгибалась, словно мягкая ткань, но стоило ее оставить в покое - возвращала прежнюю форму. Точно таким же образом вели себя и окружающие Хазе предметы. Стены вдавливались и растягивались подобно легко натянутой мембране, диван вминался под его тяжестью, пол засасывал ступни, как болотная тина. Даже любимая кисть, до последнего сопротивлявшаяся всеобщим изменениям, предательски извиваясь червем в руке.

Воздух, занимавший свободное пространство между предметами, напротив, стал плотнее и материальнее. Хазе приходилось пробираться сквозь него, как через густой лес.

Слабость и кажущееся изменение реальности художник списывал на высокую температуру, которая не спадала, несмотря на лекарства. Он осознавал, что иногда бредит и видит галлюцинации. Иначе нельзя было объяснить ни его состояние, ни внезапное и ничем не объяснимое появление в квартире черного пса.

Однажды, когда казалось, что за ним наблюдают дольше и пристальнее обычного, Хазе обернулся и увидел его сзади в углу комнаты. Довольно странно, но художник нисколько не удивился и не испугался, приняв это как само собой разумеющееся. Напротив, он даже чуточку обрадовался: нашлось объяснение ощущению, что он не один.

- Иди сюда, - позвал Хазе.

Пес, нисколько не смутившись, поднялся на лапы и не спеша ушел в стену. С той поры он часто показывался в квартире. Ни есть, ни пить он не просил, даже когда предлагали. Стараясь не тревожить художника, он тихо наблюдал за его работой, а когда надоедало, неожиданно исчезал. Хазе привык, что тот всегда рядом, и перестал вздрагивать, когда из шкафа или из-за спинки дивана внезапно выныривала его морда.

Отчаявшись сделать что-либо стоящее, Хазе взбесился и швырнул кисти в картину. Спружинив от разрисованной поверхности, они разлетелись по комнате, перепачкав ее краской. Необходимо было успокоиться, а лучше всего оставить работу на время, чтобы привести мысли в порядок. Хазе использовал этот прием в самом крайнем случае, когда не оставалось другого выхода. Отдохнув, он быстро и без особого усилия заканчивал начатое. Найденные решения казались простыми и столь очевидными, что было удивительно, как раньше они не пришли в голову. Но в этом способе таилась опасность никогда не закончить работу. Картина, прорисованная до мельчайших деталей в уме, становилась художнику неинтересной. Он уже создал ее в своем воображении. Да, ее нельзя было потрогать или увидеть посторонним, но это было неважно. Для Хазе она уже существовала. Делать же материальную копию ему было скучно. Тем более появлялись иные, более захватывающие замыслы. Но художник без картин - все равно что писатель без книги, поэтому, отбросив свое нежелание, он садился за мольберт. 

Хазе, провалившись в диван и намереваясь отрешиться от всего, включил телевизор. Расплющивая кнопки пульта, он отчужденно вглядывался в перископ действительности.

Сразу же бросилось в глаза, что стаи разномастных собак сновали повсюду. Они заполонили студии популярных ток-шоу, влезали в новостийные передачи, наравне с важными персонами присутствовали на встречах на высшем уровне, на заседаниях Госдумы, на международных конференциях политиков, на митингах и демонстрациях.

По команде выдрессированные люди шли туда, куда их тянули за поводок, говорили и делали то, что им прикажут. Не замечая псов, они кичились своей независимостью, расхваливали свободу или жаловались на ее недостаточность.

- У каждого свой пес пустоты, - пожал плечами Хазе и выключил телевизор. - Нужно как следует выспаться и выздороветь, а то голова раскалывается. Того гляди, лопнет. На ноги встанем – там видно будет.  Посмотрим, что дальше делать. Палец еще болит…

Художник тронул уколотый указательный палец, рассматривая загноившуюся ранку. Задрожал холодильник и неожиданно во всем доме погас свет.

- Очень хорошо, - подумалось художнику. – Не нужно вставать и выключать. Все. Спать, спать, спать…

Черно-белая рябь замельтешила, вытягиваясь в беспорядочно суетившиеся линии. Внезапно остановившись, они принялись переплетаться между собой, превращаясь в нависшую призрачную ткань. Хазе уперся в нее ладонями, стараясь приподнять над собой. Полотно прогнулось, но едва натиск ослаб, вернулась в прежнее положение. Ощупывая пространство, художник силился понять, где он очутился. Над головой, слева и в ногах находились точно такие же преграды, что и над ним. Зато слева было свободно. Хазе перекатился туда и наткнулся на препятствие, напоминающее тонкую натянутую пленку. Под напором она лопнула, и художник вывалился в отвесно уходящую пропасть, чудом успев ухватиться за край. Удивительно, но висеть было совсем не тяжело. Казалось, что вес тела значительно уменьшился. Хазе отпустил одну руку, проверяя, насколько ослабла сила гравитации. Пальцы, не напрягая мышцы, свободно держали тело.

Глаза постепенно привыкли к темноте, превращая ее в сумрак. Зрачки выхватили возвышающуюся глухую стену над нишей. Сзади - точно такая же картина. С одной стороны - уходящее в темноту ущелье, а с другой виднелось окончание коридора. Хазе, перебирая руками, направился к нему, свернул за угол и, легко подтянувшись, вполз в проем. Он оказался между двух плоскостей, в прямоугольном пространстве, ограниченном со всех сторон рвами провалов.

- Блин, принц Персии какой-то! – подумал Хазе, вспоминая одну из своих любимых компьютерных бродилок. - Ну, теперь понятно, почему такой странный сон снится: воспоминания об игре наложились на подсознание. А это еще что такое?

Неподалеку от него шевелился темный клубок. Неожиданно сгусток стал разбухать, увеличиваясь в размерах и меняя форму. Мгновение - и он превратился в черного пса, дружелюбно посматривающего на Хазе.

- Псина! Ты?! Иди сюда!

Собака подползла к нему и, ласкаясь, завиляла хвостом.

- Ах ты, псина эдакая, - потрепал по загривку Хазе. – И ты в моем сне.

Сумерки рассеялись, и плоскость над художником посветлела, становясь прозрачной, как стекло. Сквозь него виднелась основа дивана, выемка тумбы и шкафа.

- Так вот я где! В полу своей квартиры! – догадался Хазе. Прорвав тонкую пленку, он просунул руку в ножку стола. – Здорово!

Перекатившись, он сел в тумбу, просунув голову в телевизор, а затем встал в полный рост в шкафу.

- Какой классный сон! Я в нем смогу путешествовать, куда захочу. Не будем терять времени, а то вдруг проснусь. Пес, пошли гулять! – окрикнул Хазе неизвестно куда запропастившуюся собаку. Та примчалась на призыв, волоча в зубах недописанную картину, бумагу и краски.

- Ух ты, какой молодец! Правильно, будем рисовать все, что увидим, а то, когда проснусь, все позабуду.

Хазе вылез в проём и хотел было карабкаться вверх, но увидел, что пес отрицательно качает головой. Подпрыгнув, он завис в пространстве, помахивая ушами, как крыльями, показывая, что нужно делать. 

- Извини, но у меня уши не такие подвижные, как у тебя. Хотя…

Он решительно оторвался от стены и замахал руками. Тело послушно поплыло ввысь, пока не коснулось окончания крыши. Переходя из одного дома в другой, путешественники добрались до верха небоскреба и остановились, ожидая неизвестно чего. Пес выхватил из пространства подходящее облако и нырнул в него. Хазе последовал его примеру, и приятели поплыли над землей, взбираясь все выше и выше. Облачный лифт остановился, и они вскочили в пролетающий мимо астероид, который понес их к ледяному сгустку, мерцающему в самом центре Вселенной. 

7.

- Ну чего, я ломаю дверь? - спасатель вопросительно глянул на участкового.

- Ломай, ломай! – вместо него ответил Санька Ивлев, который и поднял тревогу. – На звонки не отвечает, дверь не открывает. Приступай!

Собравшиеся возле квартиры Хазе соседи одобрительно зашумели.

- Конечно, ломай, - выступил вперед Витька. – Вдруг, человеку плохо, и он на помощь позвать не может?.. Давление там или сердце прихватило. Я его когда последний раз видел, на нем лица не было. Я его даже сначала не узнал. Думал, он или не он. Гляжу, вроде бы он, а с другой стороны, вроде не он. Потом присмотрелся – нет, ну точно он! Я бы его сразу бы узнал, уж сколько лет знакомы, но на нем лица не было, поэтому и не узнал. А будь он в порядке, то тогда, конечно, сразу бы узнал, что это он. И сомнений бы не было, что это не он. А тут гляжу, что это как бы он, но с другой стороны и не он. И не узнать, а…

- Ломай, - махнул рукой участковый.

Пила завизжала, вгрызаясь в стальную дверь и заглушая Витьку, продолжавшего говорить. Лестничная площадка заполнилась запахом гари. Через десять минут вход освободился и любопытная толпа, теснясь и толкаясь, рванула внутрь. В квартире пусто. В беспорядке валялись на полу бумага, карандаши и краска. На столе топорщилась давно затухшими окурками пепельница.

- Странно, все вещи на месте. Верхняя одежда и ботинки тоже, - осмотрелся вокруг Ивлев. Не мог же он раздетым уйти?!

- Не мог, - подтвердил спасатель. – Дверь изнутри была закрыта. Разве если только в окно выскочил.

Проверили окна, но они оказались закрытыми. Люди разбрелись, заглядывая во все закутки. Витька даже залез на антресоль, проверяя, не спрятался ли там Хазе. Пусто.

- Да нет его в квартире! Куда можно деться в этой конуре?! – решил участковый. – Ладно, давайте все на выход. Буду оперативную группу вызывать, пусть разбираются.

Люди побрели к выходу, строя догадки и судача о странном исчезновении и нечистой силе. Ивлев задержался в комнате. Взгляд упал на рисунки, лежащие возле мольберта.

- Ерунда какая-то! - повертел он наброски в руках. – Ничего не понятно. А вот то, что нужно! Начальник, я заберу пару рисунков, а то мои клиенты уже волнуются? Если понадобятся, то потом отдам.

- Вообще-то не положено, - потирая шею возле кадыка, нерешительно ответил участковый.

Ивлев правильно поняв его жест, вложил в карман кителя купюру:

- Очень надо.     

- Ладно, забирай. Я ничего не видел. Пошли.

Струны поводков выволокли их наружу.