Хуан АБУРТО (Никарагуа, 1918-1988)

Матушка-игуменья

                           Перевела с испанского Маргарита Жердиновская

Познакомились они случайно и сразу понравились друг другу. Она была послушницей в монастыре, он – служащим. Оба ещё молодые, тридцатилетние.  Спустя какое-то время они решили пожениться, он давно настаивал, чтобы она попросила разрешения на брак и ушла из монастыря. Ей было неудобно отказаться от послушничества, но, наконец, она решилась.

Встреча с игуменьей, к счастью, закончилась удачно. Сначала, правда, матушка страшно удивилась и даже ужаснулась. Может быть, случилось что-то, что заставляет ускорить этот невиданный до сих пор брак? Нет. Никогда. Они встречались не часто, разговаривали второпях, обменивались письмами, которые передавали из рук в руки. Матушка-игуменья вначале плакала, советовала подумать, но, в конце концов, согласилась и сердечно обняла послушницу.

Вскоре сыграли свадьбу, такую, какая обычно бывает у людей со средним достатком, и новость о послушнице, которая отреклась от обета и вышла замуж, постепенно стала забываться.

Как-то игуменья решила навестить свою бывшую подопечную и появилась в их недавно построенном гнёздышке. Снова были слёзы, горячие и в то же время сдержанные объятия. Поговорив, молодожёны и матушка пришли к выводу, что и в браке можно служить Богу…

Новобрачные начали показывать свой дом. Вот кухня, вот ещё совсем новая, не бывшая в употреблении посуда, полный всякой еды холодильник. В патио[1] начинают цвести недавно купленные растения: маленькое лимонное дерево, цветы в горшках.

Снова вернулись в дом, прошли по коридору, вот блестящий белый туалет, ванная комната, полная лосьонов, дезодорантов и духов, пластиковая шапочка, чтобы не мочить волосы, новые полотенца, всё душистое, только что купленное. Раскрывались шкафы, демонстрируя красивые наряды для жены, которая долгое время могла одеваться только в тяжёлую чёрную одежду послушницы. Матушка-игуменья молча рассматривала всё. Заходя в комнаты, где стояла новая мебель, довольно улыбалась.

Дошли до спальни. Широкая низкая кровать, две подушки рядом, вышитое покрывало, люстра, туалетный столик с большим количеством косметики, необычной для женщины, которая жила в монастыре; свадебные фотографии на стенах, комод со многими ящиками, которые выдвигались и снова задвигались перед удивлённой и любопытной гостьей. В спальне они задержались дольше, чем в других комнатах. Кажется, матушке всё  понравилось. Муж терпеливо стоял в одном углу комнаты, а женщины о чём-то беседовали в другом.

Неожиданно игуменья положила руки на плечи жены и как-то смущённо, тихо зашептала что-то ей на ухо. Жена тоже смутилась и с сомнением посмотрела на мужа, который видел всё это и ничего не понимал. Монахиня смотрит в пол, жена тоже опускает глаза, какое-то время колеблется, посматривая на мужа. Он заинтригован.

Наконец, жена выскальзывает из-под рук игуменьи и подходит к мужу. Нервно заламывая пальцы, она начинает говорить очень тихо. Да, матушка очень довольна, говорит, что даже по-доброму немного завидует их счастью. Но есть что-то, чего она не понимает. Она не знает, что такое любовь и ей хотелось бы её увидеть. Она хочет использовать этот визит для того, чтобы посмотреть на любовь, какая она, и если это возможно, смиренно и покорно просит их об этом…

 -Чтооо?

 -Да, - продолжала жена, - ну что нам стоит сделать ей такую приятность. Бедненькая матушка игуменья. Ей пятьдесят лет, из которых тридцать пять она провела в монастыре. Никогда не знала, что такое любовь, было бы даже  гуманно удовлетворить её просьбу.

Жена продолжала говорить, а муж, не помня себя от удивления и негодования, зло поглядывал на монахиню, которая в противоположном углу комнаты, как будто не понимая, о чём идёт речь, разглядывала всё вокруг.

-За кого ты меня принимаешь? Что я, животное, чтобы заниматься этим в присутствии людей?

-А что нам стоит? – настаивала жена. – Только один раз, тихонько, чтобы удовлетворить её любопытство. Матушка-игуменья очень хорошо относилась ко мне в монастыре, как к дочери, я многим ей обязана, пусть это будет как акт милосердия.

Жена заламывала пальцы, умоляла. Муж нервничал, почёсывал затылок и, наконец, сдался. Жена побежала к игуменье, прошептала ей что-то на ухо, и  монахиня, довольная, усмехнулась. Они поставили широкое мягкое кресло в нескольких метрах от постели, принесли стульчик для ног, маленький столик, накрытый салфеткой, и стакан апельсинового сока. Жена посадила монахиню в кресло, та поправила очки и скрестила руки на огромном животе.

Женщина начала раздеваться перед постелью: ни на кого не глядя, она быстро сбрасывала одежду. Мать-игуменья удивлённо смотрела на неё, никогда она не видела столько красивых вещей и форм, которые скрывает одежда. Муж, наоборот, раздевался медленно, неохотно, бросая злые взгляды на кресло, где сидела толстая игуменья.

-Вот что значит жениться на послушнице! – буркнул он.

Куча одежды осталась лежать на полу. Быстро сбросив туфли, жена спокойно расположилась на постели. Матушка смотрела теперь на мужа, впервые в жизни она увидела раздетого мужчину, и её рука непроизвольно поднялась, чтобы закрыть глаза.

Муж быстро лёг рядом с женой, обнял её, поцеловал, и жена ответила на ласку, искоса посмотрев на игуменью. Но вскоре они забыли обо всём. Перед глазами матери-игуменьи разворачивалась битва двух  голых блестящих тел, которые извивались, змеились и стискивали друг друга в неистовых объятиях. Казалось, что мужчина вот-вот раздавит женщину. Слышался скрежет зубов, прерывистый стон, возгласы страсти и наслаждения. Белая льняная простыня волнами вздымалась вверх. Из этих волн выныривали и бессильно опускались то рука, то колено, то ягодица, то ещё какая-нибудь часть вспотевшего тела. Мужчина и женщина отчаянно барахтались и задыхались, как будто были жертвами кораблекрушения среди белой пены из подушек, одеял и простыней. Мать-игуменья крутила головой, стараясь из своего кресла не пропустить ни единой детали поединка. Апельсиновый сок так и остался недопитым. Но вдруг всё успокоилось. Они лежали спокойные, обессиленные. Муж поправил растрёпанные волосы жены, потом они встали, оделись, подошли к монахине.

-Деточки мои, - нежно пробормотала игуменья.

Посмотрев на настенные часы, она сказала, что ей пора уходить. Они провели её до калитки. Матушка-игуменья тяжело спустилась по ступенькам на улицу, обернулась, помахала им рукой, как будто благословляла. Муж и жена закрыли калитку и, обнявшись, вернулись в дом.