Последние дни Ованеса Туманяна

     (К 90-летию смерти поэта)

Он не жил – горел. К тридцати годам он уже совсем поседел, выглядел ранним стариком. Огромным костром полыхала эпоха, судьбоносные события стремительно сменяли друг друга, мелькали, словно фигуры калейдоскопа. Испытаний, лишений и трудностей, выпавших на долю Туманяна, с лихвой хватило бы на несколько человеческих жизней. В его творческой биографии преломилась, отразилась вся история армянского народа первых десятилетий двадцатого века. Через сердце поэта прошли три революции, мировая война, геноцид армян, граждансткая война, лишения и разруха... Первая русская революция откликнулась в Восточной Армении межэтническими столкновениями. Кавказские татары, которых позднее назовут турками-азерами, устроили погромы и резню армян в Баку, Гандзаке, Шуше, Казахе... Огонь межнациональной войны распространялся, охватывал новые территории и перекинулся в Лори, Тифлис... Растерянному народу нужен был предводитель, патриарх, мудрый старейшина. И тяжелую ношу этой важнейшей миссии взвалил на свои хрупкие плечи тридцатишестилетний Ованес Туманян. Время выбрало его, потому что он оказался именно тем человеком, который мыслил масштабно, общенациональными категориями, и пользовался непререкаемым авторитетом не только среди армян, но и татар. К тому времени он уже имел серьезные проблемы со здровьем, у него были слабые легкие, его терзала жестокая хроническая бессонница. 

За упомянутыми событиями 1905-1906 гг. последовали арест, пребывание в Метехской тюрьме, изнуряющие бесконечные допросы, длительный судебный процесс в Петербурге (так называемое «дашнакское дело»). А сколько нервов, бесценного времени и столь же бесценной жизненной энергии отняли у поэта совершенно бессмысленные публичные дискуссии с Лео, Аветисом Агароняном, Рубеном Дрампяном, Потуряном, Амбарцумом Аракеляном, которые, прекрасно сознавая значение и величие Туманяна, выступали с ядовитыми и тенденциозными пасквилями, третируя поэта, обвиняя его в совершенно немыслимых проступках. Добавим к этому колоссальную нагрузку, связанную с многолетним руководством различными общественными организациями, в том числе Кавказским обществом армянских писателей, а позднее – Комитетом Помощи Армении.

Болезни сопровождали Туманяна на протяжении всей его жизни. Первый предупредительный «звонок» прозвучал летом 1888-го года, когда он, горя решимостью поехать в Западную Армению и присоединиться к национально-освободительному движению армянского народа, продал свое пальто и купил на вырученные деньги пистолет. Однако провидение позаботилось о том, чтобы пистолет этот в то время так и остался невостребованным, не выстрелил. Воплощению этого дерзкого и непродуманного (это чтобы не сказать опрометчивого) замысла помешала очередная горячка, высокая температура, на долгое время приковавшая поэта к постели.  Его друг и единомышленник, горячий патриот Александр Голошян, вместе с которым поэт собирался воевать против янычаров, был убит по дороге в Ван весной 1889-го года.

Конечно, все перечисленные испытания и удары судьбы по своей пагубности не могут сравниться с разрушительной Первой мировой войной и Геноцидом армян в Османской империи, с потерей двух братьев и, особенно, сына Артика в 1918-м году...

В роковом и трагическом 1915 году Туманян принимал самое деятельное участие по организации помощи чудом уцелевшим беженцам и детям-сиротам. Сергей Городецкий пишет о своей первой встрече с Туманяном: “В толпе собравшихся хлопотал худощавый высокий человек, принимавший активное участие в создании условий для отъезжающих в Ван на помощь беженцам”. Чего это стоило, как это отразилось на здоровье поэта, мы узнаем из его письма, написанного в марте 1916-го года: «И я особенно физически сильно ослабел. Почти два года я вращаюсь в этом кошмаре, а летом вместо лечебницы попал в ад Эчмиадзина, а после этого проболел более трех месяцев».

В конце 1921 года здоровье Туманяна резко ухудшилось. Врачи заподозрили желтуху, но затем пришли к заключению, что необходимо сделать операцию в области печени и желчного пузыря. Врач Тер-Нерсисян настаивал на незамедлительной отправки больного в Берлин, однако созванный 26 февраля 1922 года расширенный консилиум врачей решил оперировать поэта в Тифлисе. Операция, проведенная 9-го марта 1922 г., выявила доброкачественную опухоль, препятствующую протоку желчи из желчного пузыря в двенадцатиперстную кишку. Хирурги сочли опухоль неоперабельной и сделали анастамоз, позволявший желчи беспрепятственно циркулировать в организме. На некоторое, к сожаленью, довольно непродолжительное время, самочувствие поэта улучшилось.

Летом 1922 г. состояние Туманяна вновь стало быстро ухудшаться. Вновь обрела актуальность идея отправки поэта в Берлин (через Москву) для рентгенотерапии и, по необходимости, для операции. Нвард обратилась за содействием к комиссару народного просвещения Армении Погосу Макинцяну, но получила отказ с оскорбительной мотивацией: «Он и без того нам слишком дорого обходится». «Слишком дорого обходился» человек, всего лишь полгода назад организовавший международную финансовую и гуманитарную помощь Армении и поехавший с этой миссией в Константинополь. В помощи отказали человеку, который, находясь в крайне бедственном материальном положении, продал авторские права на свои произведения и полученные 30.000 рублей передал армянским сиротам, горийцам, пострадавшим от землетрясения, и голодающим россиянам...

Между тем состояние больного продолжало ухудшаться. Во второй половине ноября 1922 г. был созван очередной консилиум врачей. Девять врачей настоятельно предлагали грязевые ванны. Против этого был только Мкртич Меликян. Он же  первым высказал предположение, что доброкачественная опухоль, как это нередко бывает, трансформировалась в злокачественную. Как выяснилось впоследствии, он был прав. Подтвердить или исключить этот диагноз можно было только с помощью рентгена, но в те годы в Тифлисе соответствующего оборудования не было.

Горячие грязевые ванны еще более усугубили и без того тяжелое состояние больного, пагубно отразились на его сердце.

23-го декабря 1922 г. Туманян вместе с сыном Арегом и дочерьми Ашхен и Нвард отправился в поезде в Москву – с тем, чтобы немного укрепить здоровье для дальнейшей поездки в Берлин. В эти дни, отмечает в своих воспоминаниях Нвард Туманян, поэт воспрянул духом, к нему вернулась надежда на выздоровление.

В Москву поезд прибыл в 11 часов утра 29-го декабря. Поэта на машине скорой помощи переправили в клинику профессора Спижарно. Исследовав больного, профессор нашел его состояние очень тяжелым, а предстоящую поездку в Берлин счел ненужной.

1-го января 1923 года Туманяна перевезли в больницу имени Остроумова, где ему была назначена рентгенотерапия. Там же был окончательно подтвержден диагноз неизлечимой болезни. И вновь – в который раз – после длительного обсуждения принимается решение переправить поэта в Берлин. Это было трудное решение, поскольку изнуренное сердце поэта могло просто не выдержать нового пятидневного путешествия, к тому же в Германии повсеместно проходили забастовки, не говоря уже о том, что возвращение из Берлина в Тифлис было сопряжено с определенными проблемами. Перспектива поездки в Берлин обрадовала Туманяна. Он сказал: «На Пасху, наверно, я буду дома, буду здоров, с детьми, все вместе усядемся за стол». Увы, ни поездки в Берлин, ни вожделенного выздоровления так и не суждено было осуществиться.

Литературовед Лусик Карапетян, написавшая пространную статью о болезни и смерти Туманяна («Гарун», №7, 1994), отмечает, что в середине марта 1923-го года поэт окончательно отчаялся, потерял последнюю надежду на выздоровление. До этого он не переставал надеяться на благополучный исход, напрямую и всецело связывал свое исцеление с поездкой в Берлин, где применялась рентгенотерапия. Но он был настолько слаб, что московские врачи наотрез отказывались дать добро на эту поездку. В глубине души с ними был согласен и сам поэт: «Как я могу поехать в Берлин в таком состоянии? Я умру в дороге, на руках у сына», - сказал он дочери Ашхен. Говоря это, он имел в виду Арега, который в то время поехал из Парижа в Берлин и с нетерпением ожидал прибытия отца.

Между тем боли все усиливались, становились нестерпимыми, и ему каждые шесть часов делали болеутоляющие инъекции с применением сильных наркотических препаратов.

17-го марта Туманян поделился с неотлучно дежурившими у его больничной койки дочерями Ашхен и Нвард горьким признанием, что его стали покидать последние силы, а на следующий день то и дело вспоминал беззаботные и счастливые дни своего детства. «Как было хорошо, как было замечательно!...», - вздыхал он печально. В это же время поэта охватила острая тоска по родному дому. «Я так соскучился по дому! Не знаю почему, но мое сердце рвется в Ереван, в нашу страну», - эту ставшую навязчивой мысль он повторял неоднократно и в разных вариациях. Туманян снова и снова повторял: «Не знаю, эти последние два дня моя вера в выздоровление исчезла». В глазах Ашхен он увидел страх смерти, и вспомнил строки своего четверостишия: «Я знаю: в мире смертны все, придет и мой черед, И смерти страх в груди моей, в моем печальном сердце» («Ø³ÑÇ ³Ñ ϳ ÇÙ ëñïáõÙ»).

18-го марта выдался погожий солнечный день. Туманян с утра вспоминал отца, свое детство, родное Лорийское ущелье, горы и леса. Он обратился к Ашхен с неожиданным вопросом: «Как ты думаешь, что тяжелее: потеря отца или сына?». И, выслушав невнятный ответ дочери, сказал: «Я очень любил отца, очень... Его смерти причинила мне очень большое горе, но смерть Артика была еще большей утратой...».

В тот же самый день, 18 марта, был созван экстренный консилиум врачей, которые были единодушны в своем заключении: ситуация совершенно безнадежная, истощенный, ослабленный болезнью организм не выдержит хирургического вмешательства, не говоря уже о том, что опухоль практически не операбельна... Дальнейшее пребывание поэта в клинике  представлялось нецелесообразным, потеряло всякий смысл, и они посоветовали ему вернуться на родину. Эту горькую пилюлю они попытались подсластить беспомощной и неуклюжей «ложью во благо»: дескать, дома, в кругу семьи и при неусыпном и заботливом уходе домочадцев здороье больного быстро пойдет на поправку...

Так уж устроен человек, что цепляется за самую иллюзорную надежду до самого последнего мгновенья. Туманян в этом отношении не был исключением. Он искренне пытался уверить себя, что живительный воздух родного края, лорийского ущелья, Дсеха и Тифлиса, станет панацеей, принесет ему выздоровленье, исцеленье... Весна прогоняла прочь мысли о смерти. «Сейчас наши лорийские ущелья пробуждаются, оживают – нет чтобы и мне послать этого воздуха... чтобы я тоже ожил...», - говорил он. Точно так же его литературный герой Гикор, умирая, все не мог утолить жажду и просил дать ему испить воды из родника его родного села....

            Поэт ощущал и сознавал близость смерти, понимал, что счет уже пошел не на месяцы и даже не на недели, а на дни. Он обратился к Ашхен и Нвард со словами: «Я так скучаю по вам, хотя вы рядом, и я очень скучаю по тем, кто далеко...». И когда Нвард попыталась обнадежить, подбодрить его, сказав, что скоро они вернутся в родной Тифлисский дом и вновь соберутся все вместе, большой и дружной семьей, он с неизбывной грустью сказал: «Да, поедем... соединимся...». Сказал - и отвернулся.

            Он считал, что сделал для своего народа недостаточно много, во всяком случае, неизмеримо меньше того, что мог бы и обязан был сделать. Он был озабочен тем, что оставались незавершенне дела, недописанные произведения, неосуществленные планы...
            Жестокая болезнь не сделала Туманяна капризным и эгоистичным. Он не замыкался на себе, на своих физических страданиях. Все время думал о дальнейшей судьбе своих детей, хотя только младшие – Седа и Тамар – были несовершеннолетними. Тем не менее, он считал себя обязанным защищать их в этом суровом, жестоком и несправедливом мире.

            Утром 21-го марта Туманян попросил перенести кровать в середину комнаты, чтобы можно было видеть небо. Его пульс был учащенный, неровный. А вечером сказал: «Это последняя ночь... До конца марта не дотяну...».

            Последней оказалась не эта, а следующая ночь. 23-го марта с шести утра пошел снег. Последний снег в его жизни. Казалось, московская зима вернулась, чтобы проститься с поэтом. Арег приехал в половине первого и едва застал отца в сознании. Он привел к отцу народного целителя, знахаря, который, как утверждали, вылечил с десяток безнадежных раковых больных. Туманян разговорился с ним и спросил: «Да что такое человек?». Знахарь, желая угадать ожидаемый ответ, сказал: «Ничто». Но Туманян поправил его: «Человек – это все...». Это сказал умирающий поэт, в упор смотревший в глаза смерти, находившийся в шаге от бездны небытия. В час пополудни поэт попрощался со всеми, поцеловал детей. Последними словами Туманяна было обращение к детям: «Крепитесь» («Ôáã³Õ ϳó»°ù¦). Затем он потерял дар речи и впал в забытье. Началась предсмертная агония. Сердце перестало биться, но дыхание еще не покинуло его.

            Смерть настигла поэта в девять часов десять минут вечера. На календаре было 23-е марта 1923 г.

            Это был последний день земной жизни великого писателя. Впереди была вечность, категория, ставшая единственным мерилом его творческой биографии, впереди было бессмертие его произведений, его литературных героев, богатого и гениального художественного наследия.

            Для того, чтобы заполучить вагон для отправки тела поэта в его родной Тифлис, потребовалась целая неделя. Траурный поезд выехал из Москвы в последний день марта. По пути его следования чуть ли не на каждой станции по требованию местного армянского населения делались остановки и устраивались панихиды. Особенно длительные остановки состоялись в Харькове, Ростове, Армавире, Дербенте, Баку. Поезд прибыл в Тифлис 7-го апреля. Похороны поэта состоялись 15-го апреля на кладбище Ходживанка.