От переводчика. В этом диалоге беседуют два поэта со Скалигером – одним из хронологически первых литературных критиков в Европе. Можно сказать именно Скалигер (Гай Юлий Цезарь – их было целое семейство) породил тип и саму профессию современного критика. До этого литература обходилось без них. В диалоге хорошо показаны самоуверенность и самомнение людей подобного сорта, как и тогдашних, так и нынешних и их последователей – критиков музыкальных, театральных, телевизионных. А также редакторов, которые полагают, что это именно они создают литературу, а вовсе не писатели. Кстати, Скалигер был также и одним из первых европейских редакторов. Именно ему мы обязаны множеством современных латинских и греческих текстов. Именно он и представители его семьи начали разбивать эти тексты на абзацы, предложения, расставили знаки препринания (в средневековых пергаментах тексты латинских авторов шли подряд: не только без знаков препинания, но даже и без пробелов между словами), так что их (первых редакторов) заслуги перед культурой громадны, чего не скажешь об их современных последователях

Вергилий. Мой дорогой Гораций! Твоя компания -- это мое самое большое удовольствие даже здесь, на Елисейских полях. Ничего удивительного, ведь мы так дружили в Риме. Ни один человек не обладал таким мягким, веселым и простым умом и таким доброжелательным настроем, делавшим тебя столь приятным в общении. И эти честность, верность, щедрость -- они, кажется, укоренены в самой твоей натуре! Твоя душа свободна от всяческой зависти, благожелательна, искренняя, отходчивая от любого гнева. Твои аффектации никогда не были преувеличены или непостоянны.

Ты был необходим Меценату так же, как для Августа. Беседы августейшего с тобой служили ему стопроцентной релаксацией от государственных забот; твоя веселость всегда поднимала ему настроение; а твои советы помогали ему, когда он в них нуждался. Ведь ты был способен давать советы даже государственным мужам. Твои мудрость, умеренность, способность хранить тайну, твое здравое суждение во всех делах, располагали доверять тебе не только Мецената, но и самого Августа. Всем этим ты не раз пользовался, чтобы помогать своим старым друзьям-республиканцам и укреплять как министра, так и принцепса в использовании мягких и умеренных форм правления. И при том ты мог быть суровым, чтобы удержать их от распущенности и своеволия, главных опасностей для общества при любой форме правления.

Гораций. Когда тебя так хвалят, это все равно что помещают в Элизиум, если бы я еще не был здесь. Но я уверен твоя скромность не позволит, чтобы в ответ на твои панегирики я распространялся о твоем характере. Даже если они совершенны, как и твои стихи, они все равно нуждаются, как и последние, в известной корректировке.

Вергилий. Не говори о моей скромности. Насколько она уступает твоей, когда ты отклонил от себя прозвище поэта. Это ты-то, чьи оды так благородны, гармоничны, так совершенны!

Гораций. Ну-ну. Это слишком. Я чувствую себя недостойным звания поэта.

Вергилий. Я думаю ты поступил так по примеру Августа, который отклонил принять королевский титул, хотя и обладал всей той полнотой власти, которую этот титул дает. Даже в своих "Посланиях" и "Сатирах", где поэт должен быть спрятан, насколько это возможно, ты подобен переодетому президенту или скорее похож на него в те часы, которые он проводит в кругу своих близких друзей: пышность и великолепие отложены, но величие остается.

Гораций. Ладно, я не буду тебе противоречить, ибо, по правде говоря, я не смог бы это сделать с чистой совестью. В некоторых из своих од я не очень-то напирал на свою поэтическую скромность в отличие от Посланий. Но чтобы подтвердить мое мнение о твоем преимуществе над всеми латинскими поэтами, сошлюсь хотя бы на Квинтилиана, лучшего из римских критиков, который точно указал, какую позицию ты должен занять среди них.

Вергилий. Боюсь, его суждение обо мне было инспирировано тобою.. Но что это за тень, которую тащит за собой Меркурий? Я никогда не видел человека, набитого так до краев гордостью и с таким нелепым снобизмом в каждом взгляде.

Гораций. Вот они и здесь. Привет, Меркурий! Кого это ты к нам привел на новенького?

Меркурий. Его имя Юлий Цезарь. Скалигер. И он числится по разряду критиков.

Гораций. Юлий Цезарь? Пусть и Скалигер. Думаю, он что-то навроде диктатора в литературном мире.

Меркурий. Да, и он распространяет свою власть и над прошлыми поэтами, в частности, над вами обоими.

Гораций. Я не собираюсь ему противоречить. Я уже достаточно натерпелся от Брута при Филиппах.

Меркурий. Поговори с ним немного. Он позабавит тебя. Я специально притащил его сюда.

Гораций. Вергилий, поприставай к нему. Я не могу делать это с надлежащей серьезностью. Я просто рассмеюсь ему в лицо.

Вергилий. Сэр, осмелюсь спросить: что за причина, что вы смотрите на нас, меня и Горация, этак сверху вниз? Я не могу припомнить, чтобы даже божественный Август когда смотрел на нас, имел такой вид превосходства, когда мы еще состояли по статусу живых в его подданстве?

Скалигер. Он был всего лишь повелителем над вашей телесной оболочкой и мог вас казнить и миловать. Я же по праву, данному Природой, имею абсолютную власть над душами всех авторов, которые так же подданны мне, как величайшие из критиков и гиперкритиков.

Вергилий. Ваша юрисдикция, великий сэр, распространяется на очень широкий ареал. И какое же суждение вам было угодно вынести по нам?

Скалигер. Возможно ли, чтобы вы не знали о них? Я поместил вас, Вергилий, выше Гомера, который, как я показал..

Вергилий. Ein Moment, сэр. Не слишком ли вы суровы к моему учителю?

Гораций. А что вы скажете обо мне?

Скалигер. Я сказал, что я предпочел бы написать маленький диалог между вами и Лидией, чем быть королем Арагона.

Гораций. Если бы мы были в том мире, который мы оставили в силу естественных причин, вы, возможно, и одарили бы меня и одой и леди в придачу. Но всегда ли ваши суждения так благоприятны к нам?

Скалигер. Пошлите за моими работами и прочтите их. Меркурий пришлет их вам с первым образованным духом, когда тот прибудет из Европы. Там вы найдете все необходимые сведения о вашем творчестве. Я же обращу внимание на некоторые ваши недостатки. Но упоминаемая мною ода -- это мой пунктик, а я никогда ничего не делаю наполовину. Когда я хвалю, я хвалю изо всех сил. Так я проявляю свою королевскую щедрость. Но чащу я выискиваю недостатки, чтобы показать силу своего критического темперамента и держать писателей в черном теле. Они этого заслуживают.

Гораций. Вы, похоже, не ограничиваете свою мощь на поэтах; вы упражняете свой бич и на другой литературной братии.

Скалигер. Я и поэт, и философ, и государственный деятель, и оратор, и историк. Я -- божество, которое не занято монотонным трудом, как прочие перечисленные мною профессионалы, а только указываю им, что и как нужно делать. В этом и есть преимущество моего гения над ихним.

Гораций. Вот короткий путь к универсальной славе! И надо думать вы весьма категоричны в своих суждениях?

Скалигер. Категоричен? Пожалуй. Если кто-нибудь осмеливается противоречить моему мнению, я называю его глупцом, негодяем, и запугиваю его до потери пульса.

Вергилий. Но что говорят другие насчет такого метода ведения диспутов?

Скалигер. Обычно они верят мне из-за доверия к моим утверждениям и думают, что я не мог бы быть так нагл и так зол, если бы я не был абсолютно уверен в своем праве. Кроме того, в своих выпадах я получаю большую помощь от языка, на котором я пишу. Ибо я могу бранить и раздавать клички с большей грацией по латыни, чем на французском или любом блеющем современном европейском языке.

Гораций. Я вроде слышал, будто вы претендуете ваше происхождение от веронских государей?

Скалигер. Претендую? Вы что, собираетесь это успорять?

Гораций. Только не я. В генеалогии я не сведущ. Даже если вы будете утверждать, что по прямой линии происходите от царя Мидаса, я с этим не стану спорить.

Вергилий. Я удивляюсь, Скалигер, на какую низкую ступень вы поставили ваши амбиции. Не более ли высокая честь править всем Парнасом, чем каким-то маленьким государством в Италии?

Скалигер. Хорошо сказано. Но я слишком податлив к предубеждениям быдла. Тупая масса полагает, что государь более великий человек, чем критик. Именно их глупость заставляет меня напоминать им о моем происхождении от веронских Скаласов.

Гораций. Прошу прощения, Меркурий. Как вы собираетесь поступить с этой августейшей персоной? Не думаете же вы, что ей место среди нас. Ее нужно отправить к полубогам. Ему, то есть этой персоне, самое место на Олимпе.

Меркурий. Не бойтесь. Он не будет вас более обременять своим присутствием. Я доставил его сюда, чтобы развлечь вас и себя диковинным животным, которое вы вряд ли когда видели. Но он предтеча всех современных критиков, и самый известный главарь этой многочисленной и ужасной банды. Чего бы вы не думали о нем, я могу серьезно вас уверить, что прежде чем он помешался на собственном величии, он много учился и сыграл значительную роль в истории культуры.

И какова причина тех абсурдностей, в которые он вляпался, я понять не в состоянии. Его мозги сформировались наподобие линз, которые либо уменьшают либо увеличивают все объекты, на которые их направляют. Но более всего он преувеличивает значимость собственной персоны. Это наполняет его таким тщеславием, что он у него начинают ехать мозги. Я решил взяться за этого молодца из спортивного интереса, как пр Хиггинс за уличную цветочницу. Я думаю, я совершил бы благое дело, если бы вправил ему мозги на должный уровень или одарил его тем, в чем натура ему отказала -- в здравом суждении.

Иди же сюда, Скалигер. Касанием своего жезла я дам тебе силу видеть вещи такими, каковы они есть, и прежде всего, себя самого. Смотрите, древнеримские джентльмены, как его поведение сдулось в момент! Послушайте, что он говорит. А говорит он сам с собой.

Скалигер. Е-мое, с кем же это я только что дискутировал? С Вергилием и Горацием! Как я посмел разинуть свое хайло в их присутствии? Добрый Меркурий, прошу тебя, забери меня из этой компании, где мне не место. Позволь мне спрятаться в самых темных углах вон той рощи, которую я вижу в этой долине. Когда я отмотаю там положенный срок, я приползу на коленях к этим знаменитым теням, припаду к их стопам и попрошу их поприсутствовать на торжественном предании моих нахальных книг огненным валам Флагетона.

Меркурий. Это другое дело. После этого эти двое вполне будут к тебе благосклонны. Это твое самоужасание перед лицом истинного знания -- вполне достаточное искупление за твои прошлые предрассудки.