|
Убирайтесь,мысли,вон-
я не звал вас этой ночью.
Тихий шёлковый трезвон
раздирает сердце в клочья.
Разбегаюсь и лечу,
простыней уже не мну я,
потому что не хочу
тяжесть чувствовать земную.
Перед входом высоты
открывает сердце двери,
изживая все потери
и сжигая все мосты.
***
Стучат в окно листы,
горячих дней остатки.
Кромешной темноты
туп подбородок гладкий.
Как будто бы века
взошли и отсияли
с тех пор как здесь рука
лежит на одеяле.
И синих вен как рек
загадочно сплетенье.
Не знает человек,
чьё он изобретенье.
Бессмысленный вопрос:
что - полночь,два,четыре?
И стая жёлтых грёз
летает по квартире.
Напрасно хочет суть
поймать свою изнанку,
и горечь спозаранку
не распирает грудь.
***
Вы здесь останетесь лежать,
где кладбище на лес похоже,
и мой народ уже не может
ни умирать,и ни рожать.
Моя безликая родня,
не обронившая ни звука,
в последний раз перед разлукой
сейчас приветствует меня.
Диаспоры посмертный сон:
портные,лекари,поэты...
Лишь чёрно-белые портреты
разбитые-со всех сторон.
Покуда не пришёл черёд,
и дико тракторы не взвыли,
лежи-могила на могиле-
мой богом избранный народ.
***
Я тащу за собой мертвеца,
чую стужу его ледяную,
и сквозь темень глухую ночную
вижу тусклую бледность лица.
Тяжело от стеклянных зрачков,
от руки,что повисла безвольно.
Но не крикну я:хватит,довольно! -
этим ямам запавших висков.
Просто память - закушенный рот,
все друзья и семья,и родные...
В тёмной речке,где мечутся сны,я
никогда не нащупаю брод.
***
Вот мы - бездумные как рыбы -
всё к чёрту,быть бы на плаву.
Ну что же и на том спасибо
стране,в которой я живу.
Там,где прошёл назареянин,
беспечно чудеса творя,
я жаром солнечным изранен,
припомнил вдруг концлагеря.
Стал братский гнёт бесповоротным
как режущий восточный зной.
И дух затравленным животным
прибился к нации родной.
***
Не дать себя подмять...
Но жарких дней мороку,
пронзительную блажь
вовеки не пресечь.
И тень моей судьбы
уже ложится сбоку,
как будто чёрный плащ
соскальзывая с плеч.
Мучительная ложь,
тебе" реальность" кличка.
Ты вытравив мечту,
раскалываешь плоть.
Сжижаются часы,
и день горит как спичка,
не в силах пустоту
свою перемолоть.
***
Я ощутил родство между собой
и кладбищем еврейским в Кишинёве,
как будто пробудился голос крови
и взвыл Иерихонскою трубой.
И Театральный переулок мой
забыть навечно не хватает силы:
кружат над ним знакомые могилы,
как ласточки - и летом и зимой.
Из эмигрантской дали грозовой
спускаюсь вниз - по снам,как по ступеням,
в осенний сад,к таинственным растеньям,
где не поймёшь,кто мёртвый,кто живой.
***
Нас всех смело,и лишь проплешины
в траве за окнами черны.
Сквозняк плутает как помешанный
в кругу вселенской тишины.
Мы так исчезли незамеченно,
как в полночь угнанный "Москвич"
невдалеке от Пересечина
и от посёлка Гидигич.
***
Я поколение настиг
в бензиновом чаду.
Нёс заплетавшийся язык
всё ту же ерунду.
Был жар как в доменной печи,
и я не знаю как,
но водку с привкусом мочи
здесь пили натощак.
Кто всё оставил за бортом
и всё пустил ко дну:
аптеку,кладбище,ротдом
и бывшую страну.
А те тенистые дворы,
где я гулял весной,
теперь далёкие миры
в Галактике иной.
***
Решили раз изгои всех племён
построить рай в одной дыре проклятой,
и двинулась колонна без имён -
кто в пиджаке,а кто в дохе с заплатой.
Тот книгу нёс,а тот - волок ведро,
на всех углах расплёскивая воду.
И выглядела дико и пестро
народа тьма без признака народа.
Как будто древний Вавилон воскрес,
на сотне языков бубнили глухо,
и был похож тот человечий лес
на образец расколотого духа.
Был воздух обжигающим на вкус,
в прорехах вся чумная ширь лежала,
и содрогнулся тот,кто не был трус,
когда судьба друг к другу их прижала.
Молчал тоскливо узкоплечий вождь,
прямой потомок поколений сивых,
пока на сердце проливался дождь
воспоминаний страшных,но счастливых.
|
