Гурген Баренц
 
Уродец
 
Кинороман
 

 

В основу сюжета положена реальная история, произошедшая в одном из подмосковных городов, в самом сердце России, и широко освещенная в средствах массовой информации. Имена главных персонажей и подробности изменены.

                                                                                                                                                Автор

 

                                    Глава первая. “А наручники-то зачем?..”

                  

          - Вы уверены, что не ошибаетесь? Вы точно уверены, что это именно серебристый внедорожник “Тойота Ленд Крузер Прадо”? – спросил капитан полиции Павел Ковальчук, дежуривший в Отделении внутренних дел небольшого подмосковного городка, у потерпевшей Лены Степановой, пришедшей в отделение в сопровождении родителей и продолжавшей всхлипывать и теребить в руках насквозь мокрый от слез и изрядно помятый платок.

Лена уверенно кивнула головой, продолжая всхлипывать и не поднимая глаз. Она запомнила не только цвет и марку внедорожника, но и ее номерные знаки, так что ни о какой ошибке и ни о каких сомнениях не могло быть и речи.

В другое время капитан Ковальчук, страшно не любивший, когда в этом в общем-то спокойном городке, практически примыкающем к Москве, где все были либо родственниками, либо соседями, либо знакомыми, да еще во время его дежурства, происходили какие-то чрезвычайные события, и он наверняка стал бы рассматривать поступившую жалобу с большой долей сомнения и скепсиса и не поспешил бы с принятием решительных мер по задержанию владельца хорошо знакомого ему серебристого внедорожника “Тойота Ленд Крузер Прадо”, подозреваемого в насильственных действиях сексуального характера в отношении шестнадцатилетней девушки, но на столе у него уже лежало два других заявления аналогичного содержания.

Заявление Лены Степановой было третьим по счету. Три заявления в течение одного дня, пусть даже в течение двух дней, – это уже перебор, это уже очень серьезно. Тем более для этого в общем-то довольно спокойного, живущего своей размеренной идиллической жизнью небольшого городка.

- Ребята, по-моему, в нашем городе объявился сексуальный маньяк, - сказал капитан Ковальчук своим сослуживцам, стоявшим чуть поодаль и внимательно слушавшим несколько сбивчивый рассказ Лены.

 

Первое заявление в районное отделение внутренних дел принесла 19-летняя студентка Марина Спиридонова. Она рассказала, как днем раньше какой-то “толстый бугай” медленно проехал на большом светло-сером джипе мимо нее, затем дал задний ход, поравнялся с ней, выскочил из машины, подбежал к ней и силой затолкал ее на переднее сиденье, даже не дав ей опомниться.

- Я была так ошарашена, я так перепугалась и растерялась, что даже не закричала и не позвала на помощь, а только и успела сказать: “Что вы делаете? Кто вы такой? Что вам от меня нужно?” – рассказывала она обступившим ее сотрудникам полиции.

Все произошло внезапно и очень быстро, в течение считаных секунд, причем средь бела дня и на глазах десятков прохожих и очевидцев. Все произошло настолько мгновенно, все было сделано настолько стремительно и дерзко, что никому и в голову не пришло, что это могло быть похищением. Со стороны это скорее было похоже на семейную сцену: мужчина по какой-то причине был зол на женщину, при этом куда-то страшно спешил, ну вот и засадил ее в машину против ее воли. Да и женщина вроде не особенно сопротивлялась, не кричала и не вырывалась: значит, знала, кто он такой. Так людей не похищают. В общем, никто ничего плохого, а тем более, чрезвычайного не заподозрил. Единственное, что успели заприметить очевидцы, это то, что машина была внедорожником больших размеров, цвет у нее был светло-серый, скорее серебристый, и что мужчина был крупный, одутловатый, и был одет в светлый бежевый костюм. И еще на нем были черные солнечные очки.

 

Затолкав девушку в машину, похититель резко рванул машину с места и помчался на большой скорости.

- Что вы делаете? Кто вы такой? Что вам от меня нужно? – скорее причитала, чем кричала Марина.

- Молчи, сука! Будешь кричать – прибью. Сиди смирно и не вякай. У меня в бардачке пистолет. Настоящий. Так что не доводи меня и не вынуждай идти на крайности. Но если не будешь меня злить, все будет в порядке.

- Выпустите меня! Что вам от меня нужно? – продолжала плакать и причитать Марина. Страх сковал ее движения, она вся тряслась от охватившего ее животного ужаса и не могла ни кричать, ни сопротивляться. Не потому, что это было бессмысленно, а потому, что силы и голос покинули ее.

- Скоро узнаешь, что мне от тебя нужно. Потерпи немного. Расслабься. Мы с тобой едем на пикник. Ты не бойся, я не собираюсь тебя обижать. И убивать тебя тоже не собираюсь. Просто не серди меня, вот и все, что от тебя требуется. Когда меня сердят, я начинаю психовать, и тогда уже берегись.

- Отпустите меня, не хочу я никуда с вами ехать, - продолжала всхлипывать и причитать насмерть перепуганная Марина.

- Отпущу, когда придет время. Только не заставляй меня применять силу. Да ты не бойся, я ведь не волк и не людоед. Бояться нужно волков и людоедов, а меня бояться не нужно. Скоро доедем, это близко.

Ехали они минут двадцать. По обе стороны дороги были заболоченные пруды, островки лесных массивов и дачные поселки. У одной из самых больших загородных дач машина остановилась.

            - Не убивайте меня, пожалуйста, - продолжала всхлипывать Марина.

            - Да не собираюсь я тебя убивать, дура! Делать мне больше нечего. Ты просто не нарывайся и не серди меня, и все будет в порядке.

Похититель выскочил из машины, открыл ее дверцу, схватил девушку крепко за руку и повел за собой к воротам дачи. Там он отпустил ее руку, будучи уверенным наверняка, что она даже не предпримет бесполезной попытки убежать, затем достал из кармана пиджака связку ключей, отобрал нужный ключ, открыл замок, снова ухватил плачущую и хнычущую Марину за руку и повел ее за собой. Другим ключом из связки он открыл входную дверь дома, грубо втолкнул Марину внутрь и сразу же полез к ней с объятиями и поцелуями.

Марина продолжала плакать и причитать, продолжала умолять своего похитителя отпустить ее, но тот был неумолим, не обращал на ее мольбы никакого внимания и только громко сопел и уверенными, привычными движениями швырнул на широкую двуспальную кровать, навалился на нее и стал расстегивать пуговицы на ее блузке…

В заявлении-жалобе Марины Спиридоновой опять же фигурировал большой серебристый внедорожник, и опять же “Тойота Ленд Крузер Прадо”.  То, что это та же машина, на которую впоследствии указали другие потерпевшие, несовершеннолетние Лена Степанова и Жанна Николаева, сомневаться не приходилось, да и почерк преступления был очень похож, хотя пострадавшие завлекались в автомашину разными хитроумными способами и уловками.

 

А ведь  рабочий день в отделении полиции начинался совсем обычно. Капитан Ковальчук, как обычно, пришел на службу ранним утром, одним из первых. Он спокойно, маленькими глотками, пил свой утренний кофе и рассеянно смотрел в окно, на залитую жизнерадостным майским солнцем улицу, по которой давно уже начал циркулировать городской транспорт, с тихим, монотонным шипением мчались легковые автомобили и мирно и вместе с тем сосредоточенно и озабоченно шагали спешившие на работу прохожие. Капитан любил наблюдать по утрам за оживающей, пробуждающейся и приступающей к работе улицей.

В дверь его комнаты неуверенно постучали. “Кто это, в такую рань?” – подумал капитан, сделал большой последний глоток и пошел открывать дверь.

- Ну, рассказывайте, в чем дело? Что там у вас произошло? – с приветливой и подбадривающей улыбкой поинтересовался капитан. – Что вас сюда привело?

            Так в отделении узнали о случае дерзкого и наглого похищения и изнасилования, которому подверглась потерпевшая Марина Спиридонова.

 

Вторая потерпевшая, Жанна Николаева, была совсем еще юная девушка, скорее даже девочка, подросток, даже грудь у нее еще не вполне оформилась. В отделение внутренних дел она пришла с мамой. Но, несмотря на свой юный возраст, она была довольно отчаянной и организованной девушкой, да и рассказ ее был довольно внятным и складным.

            - Вчера днем я возвращалась домой из школы, и тут ко мне подкатила такая большая машина, джип. Из машины вышел какой-то пожилой мужчина в светлом помятом костюме, подошел ко мне, схватил меня за руку и говорит: “Хочешь подработать денег?” Я, конечно, отказалась. И стала вырываться. А он не хотел отпускать мою руку, стал мне угрожать, говорить: “Да перестань ты корчить из себя недотрогу, я таких, как ты, штабелями уламывал”. Я испугалась, стала вырываться изо всех сил и звать на помощь, он оглянулся, увидел, что вокруг нас много людей, оттолкнул меня, заскочил в машину и уехал.

            - И вы сразу же прибежали в полицию! – капитан Ковальчук вовсе не спешил принимать какое-то решение, хотя у него почти не было сомнений, что между этим нападением и случаем с Мариной Спиридоновой есть самая что ни на есть прямая связь. - Не знаю даже, что вам сказать и что с вами делать. Вы меня правильно поймите. Заявление от вас, я конечно же, приму: это моя прямая обязанность. Для того я и сижу здесь, отсиживаю свою задницу и отрабатываю свою зарплату. Не очень большую, но это к делу не относится. Проблема в другом. Мы же почти ничего на него не имеем. Допустим, мы найдем этого отморозка и подвергнем приводу. Это, как раз-таки, не самое сложное. В чем мы будем обвинять его? В том, что он приставал к вашей дочери? Ну и что из того? Не густо, понимаете, не густо. Он, судя по всему, богатенький дядька, он тут же наймет себе какого-нибудь ушлого, пройдохистого адвоката, и тот все вывернет наизнанку, докажет вам, как дважды два четыре, что вы его не так поняли, или даже хуже того, что это вы к нему приставали и вымогали у него деньги. И выяснится, что он всеми уважаемый, законопослушный гражданин, и что это вы сами предлагали ему какие-то интимные услуги, хотели подработать денег. И его версия будет намного убедительнее, чем ваша. Вы меня правильно поймите. Если мы оставим все свои дела и будем приводить сюда каждого, кто кого-то ухватил за руку и предложил заработать денег, представляете, какое столпотворение здесь начнется!

            - Да, но этот мужчина меня по-настоящему преследовал. Когда я подошла к своему зданию, увидела, что та же машина стоит у нашего подъезда. Это значит, что это нападение не было случайным, что он знает меня и даже откуда-то узнал мой адрес. А когда я попыталась пройти мимо его машины, он выскочил из нее и снова стал ко мне приставать и грубо схватил меня за руку. Я закричала и стала вырываться, а он продолжал крепко держать меня и пытался обнять. Но страх придал мне силы, я громко кричала и отбивалась, я стала царапать ему лицо и кусала его руку. Мне с большим трудом удалось вырваться и добежать до своего подъезда. А он, продолжая угрожать мне, сел в свой джип и уехал.

- А вот это уже меняет все дело, - задумчиво проговорил капитан Ковальчук, закуривая очередную сигарету. – Если он знает ваш адрес и при этом проявляет такую настойчивость, это уже намного серьезнее. И все-таки, не густо, - капитан щелкнул пальцами.

- Что значит, “не густо”? – сердито вмешалась в разговор мать Жанны. – А что должна делать моя дочь, чтобы было “густо”? Должна дожидаться, пока этот ублюдок ее изнасилует? Это вас больше устроит?

- Гражданка, не встревайте, пожалуйста, - недовольно проворчал капитан Ковальчук. – Я понимаю и разделяю ваши чувства. Но не нужно передергивать. Я же не отказываюсь принять ваше заявление. И уголовное дело на этого хулигана мы тоже заведем. Но я опасаюсь, что этот ваш хулиган снова отделается внушением. Он ведь не в первый раз засвечивается. Он выйдет сухим из воды, а мне испортит всю статистику. И я получу от начальства замечание или даже взыскание, что криминогенная ситуация в городе ухудшилась. Вот о чем я сейчас думаю.

- И что же вы нам посоветуете? – не унималась мать Жанны Николаевой.

- А что я могу вам посоветовать? Нужно было дать ему как следует по морде. Эти хулиганы и извращенцы большие трусы. Все до единого, - задумчиво сказал капитан Ковальчук. Эта идея явно ему понравилась, и он спросил у Жанны:

- А ты почему не надавала ему по морде? То, что кусала его и царапала, это хорошо, но ты ведь не кошка, ты уже большая девочка и должна уметь за себя постоять.

- Я боялась его. Он ведь был такой большой и толстый, - ответила Жанна ему в тон.

- Ну да, понятно. Он большой, а ты маленькая. Он – взрослый мужчина, а ты – маленькая девочка. Но все равно, ты молодчина. Сумела не дать себя в обиду. Другая бы на твоем месте растерялась, не закричала бы, не стала бы вырываться. Кстати, сколько тебе лет? Шестнадцать? То есть ты у нас несовершеннолетняя. Впрочем, я и сам догадывался. Но все равно, ты в таких случаях старайся не терять самообладания. Есть несколько верных приемов самообороны для девушек, специально для таких случаев. Бьешь его коленкой по одному очень важному и болезненному для мужчин месту, ну, как это называется, ну, по гениталиям, в общем…

- Это по яйцам, что ли? – решила уточнить для себя Жанна.

- Ого, да ты, барышня, в этой жизни не потеряешься. Не пропадешь. Я тут мучаюсь, слово подходящее подбираю, а она, оказывается, все знает.  Ну да, по яйцам, раз уж на то пошло. Он так взвоет от боли, полчаса будет в себя приходить.

Капитан Ковальчук достал из ящика своего рабочего стола небольшую кипу писчей бумаги и сказал:

-Ну, что ж, раз такое дело, садись и пиши заявление. Подробности приводить не нужно. Подробности запишем в твоих показаниях. А в заявлении кратко передай суть дела и опиши этого большого и толстого мужчину, во что он был одет, какие у него приметы, какого цвета глаза, волосы у него какие, ну и так далее. Кстати, а какая у него была машина?

- Джип, серебристая “Тойота”, то ли “Ленд Крузер”, то ли “Прадо”. Я и номер машины записала. Вот он.

- А вот это просто отлично! Это очень облегчит нашу работу. В общем, садись и запиши все это в своем заявлении.

            Капитан Ковальчук взял у девушки бумагу с записанным на ней номером и на всякий случай сверил с номером, указанным в заявлении Лены Степановой. У него не было и тени сомнения, что это номера совпадут. Тот же номер, тот же серебристый внедорожник “Тойота Ленд Крузер Прадо”.

- Кто бы сомневался! – удовлетворенно вполголоса сказал сам себе капитан Ковальчук.

Владельца внедорожника “Тойота Ленд Крузер Прадо” за указанным в заявлении пострадавшей номером капитан знал очень хорошо, даже больше, чем просто хорошо. Он знал этого “артиста” как облупленного. Нечистоплотный, неприятный, неопрятный тип, которому вечно неймется, у которого есть все, есть большой собственный дом и такая же большая загородная дача, есть какой-то непонятный бизнес в разных городах России, включая Москву, есть крутая, всесильная и вездесущая мамаша и такой же крутой брат, правда, в последнее время значительно остепенившийся, ставший солидным и серьезным и не создающий особых проблем для городских властей; есть у него также красавица-жена и две подрастающие дочки, но все равно он то и дело создает для себя и для административных органов новые проблемы, вечно влипает в какие-то истории, из которых его приходится вытаскивать совместными усилиями родичей и сотрудников правоохранительных органов.

Капитан Ковальчук подозвал к себе двух рослых сотрудников и сказал:

- Ну, ребята, собирайтесь, есть дело. Идем брать нашего “артиста”. Он опять набедокурил. – Пояснять, о каком именно “артисте” шла речь, не было никакой необходимости: в этом маленьком подмосковном городке он был единственным и неповторимым в своем роде.

- Руководить операцией поручено мне, - пошутил капитан дежурной фразой, заимствованной из какого-то очень известного фильма, название которого он все время забывал.

 

Найти нужный внедорожник “Тойота Лэнд Крузер Прадо” серебристого цвета и его владельца оказалось очень просто: автомобиль стоял там, где его ожидали найти, то есть на своем обычном месте, во дворе большого трехэтажного дома, где проживал подозреваемый в противоправных действиях “артист” Виктор Кондрашкин. 

             - Что будем делать, ребята, - подождем его здесь или, может, заглянем к нему домой? – спросил капитан Ковальчук у сослуживцев. Вопрос этот был, скорее всего, риторический: всем троим было ясно, что брать подозреваемого нужно у него дома, “тепленьким”. Дожидаться во дворе просто не имело смысла, поскольку кто-то из домашних вполне мог заметить милицейский “УАЗ” на улице, и тогда перетрухнувшего подозреваемого пришлось бы дожидаться бесконечно долго. Возможно даже, целую вечность.  

            - Ребята, не забывайте, что у него есть травматический пистолет, - предупредил капитан Ковальчук и на всякий случай достал из кобуры свой старенький, хотя и очень редко бывавший в переделках “Макаров”. Он был более чем уверен, что дело до перестрелки не дойдет и задержание пройдет без осложнений и эксцессов, но, как говорится, береженого Бог бережет. Осторожность еще никогда никому не вредила.

            Дверь открыла хозяйка дома. Это была высокая, стройная и довольно привлекательная блондинка с серыми глазами. Ей было около сорока лет, но выглядела она значительно моложе. Женщина посмотрела на заполнивших весь дверной проем сотрудников полиции расширившимися от ужаса глазами, в которых беспокойства и отчаяния было намного больше, чем удивления.

            - Гражданин Виктор Кондрашкин дома? – строгим официальным тоном осведомился капитан Ковальчук.

            - Нет, он куда-то вышел, - как-то автоматически выпалила женщина, но тут же спохватилась, осознав, что эта ложь во благо никого не убедит и ничего не изменит. Стоявший во дворе серебристый красавец-внедорожник уличал ее во лжи. Конечно, Виктор мог куда-то отлучиться, оставив автомобиль во дворе, но все равно он был где-то поблизости. Не мог же он уйти далеко и надолго, оставив машину у дома. Это было, в принципе, возможно, но совершенно маловероятно. Даже если бы сотрудники полиции поверили ей на слово и допустили, что хозяина в настоящий момент нет дома, то все равно они спокойно уселись бы на диване и стали бы ждать его возвращения. Приятного для нее в этом было бы мало.

Растерянность и замешательство женщины длились несколько секунд, затем она, заметив явное недоверие и ехидную усмешку на лицах незваных гостей, решила не усугублять ситуации.

- Подождите, я все-таки уточню. Виктор, ты дома?

            - Да дома я, дома, ну что еще там случилось? – раздался из комнаты притворно недовольный и ворчливый голос, хотя было ясно, что Виктор прекрасно все слышал и знал, что это полиция и что она пришла по его душу.

            - А, это вы ребята, - притворяясь равнодушным и спокойным, протянул Виктор, выходя в переднюю. – С чем пожаловали?

            - Гражданин Виктор Кондрашкин, вы задержаны по подозрению в совершении насильственных действий сексуального характера в отношении несовершеннолетней гражданки Лены Степановой, в изнасиловании гражданки Марины Спиридоновой и в преследовании и домогательствах сексуального характера в отношении  несовершенной гражданки Жанны Николаевой.

            Деланую, наигранную уверенность хозяина дома как рукой сняло.

            - Да вы что, ребята, белены объелись, что ли? – заговорил полушепотом смертельно перепуганный, охваченный животным страхом Виктор. – Что за чушь вы несете? Вы же знаете меня, я же певец и поэт-авангардист Виктор Берестов, да меня весь город знает, вся страна меня знает, как же вы можете вот так вот врываться в мой дом, пугать мою жену и обвинять меня в каких-то чудовищных преступлениях! Не беспокойся, Оленька, это просто недоразумение, досадная ошибка, все сразу же выяснится, - сказал он, повернувшись к жене, хотя по всему его виду и по виду Оли было понятно, что она прекрасно понимает, что никакое это не “недоразумение” и не “досадная ошибка”.

У Виктора от страха тряслись руки и ноги, он подошел к креслу и грузно плюхнулся в него, чтобы не упасть. Он был смертельно перепуган и бледен, кровь отхлынула от лица и губы дрожали крупной дрожью. Он снова обратился к капитану Ковальчуку:

- Паша, Павел Егорович, ну что ты, в самом деле? Ты ведь меня знаешь. Я – совсем не тот человек, которого вы ищете.  

            - Хотелось бы в это верить. Но вся беда как раз в том, что я тебя очень хорошо знаю. И потом, на тебя поступило не одно заявление, а целых три. Три разных человека практически одновременно указывают на тебя как на насильника и педофила. Так что скорее всего нет здесь никакой ошибки и недоразумения. Ладно, перейдем к делу. В заявлениях пострадавших указана твоя серебристая машина-джип с ее номерными знаками, а также дано точное твое описание. Наше дело маленькое – задержать тебя и доставить в отделение, а там тобой займутся дознаватели и следователи. Если ты не имеешь к этой истории никакого отношения, то тебе не о чем беспокоиться. – Капитан Ковальчук достал из кармана милицейского кителя наручники.

            - А это еще зачем? – еще больше испугался, забеспокоился и засуетился Виктор. Увидев наручники, он еще глубже осознал все серьезность и безысходность своего положения. – Вы что, меня как циркового медведя в цепях по всему городу водить будете? Меня, Виктора Берестова, известного поэта и артиста?

            - Ну почему же поэта и артиста? Мы задерживаем человека, подозреваемого в совершении тяжких преступлений. Вот ордер на твое задержание и арест, подписанный прокурором города. Мы предъявляем его, чтобы у тебя не было никаких сомнений в законности твоего задержания. И потом, разве поэт и артист не может быть преступником? Одно другому не противоречит, не так ли? – спокойно спросил капитан Ковальчук, уверенными и привычными движениями заведя руки подозреваемого за спину и надев на них наручники.

Капитан вовсе не спешил форсировать события. Теперь уже можно было не спешить. Дело сделано, задание выполнено. Подозреваемый задержан и никуда уже не денется.

Виктор Кондрашкин довольно часто оказывался замешанным в каких-то грязных скандальных историях, то и дело грубо приставал к незнакомым женщинам, большей частью к молоденьким девушкам, и даже к несовершеннолетним, к “малолеткам”, школьницам-старшеклассницам. Нередко эти приставания и назойливые, непристойные предложения заканчивались тем, что за девушек вступались случайные прохожие и набивали ему морду, но нередко бывали и случаи, когда ему удавалось либо хитростью заманить, завлечь, либо силой затолкать их в свою машину и увезти в загородный дом в дачном поселке, где он насиловал их, беспомощных, насмерть перепуганных, потерявших волю к сопротивлению, доведенных до шокового,  парализованного состояния, избивал и запугивал, чтобы преодолеть сопротивление, а затем привозил обратно, на окраину города, и высаживал в каком-нибудь безлюдном месте. Как правило, эти насильственные действия сходили ему с рук: далеко не каждая изнасилованная, избитая и запуганная девушка найдет в себе силы и мужество обратиться с заявлением в правоохранительные органы. Начнем с того, что далеко не каждая пострадавшая делится своей бедой с домочадцами – родителями, братьями или сестрами, с друзьями и подругами, а тем более, с женихами или мужьями, если, конечно, они замужем или собираются выйти замуж. И даже если домочадцы узнавали и в пылу праведного негодования и возмущения решали обратиться к помощи профессионалов – к полиции, то всегда находились многоопытные и сердобольные советчики и консультанты, которые доверительно разъясняли им, что ничего хорошего, ничего путного из этой жалобы не может получиться.

- Напрасно только опозоритесь, выставите свою боль напоказ. Вы же видели фильмы про насильников. Взять хотя бы “Ворошиловский стрелок”. Вы попадете в тот же порочный и замкнутый круг, к таким же продажным полицейским, следователям, прокурорам и судьям. На что вы рассчитываете? Вас же самих ославят на весь наш район, а может быть, и на всю Москву, или даже еще хуже того – на всю страну. Вы этого хотите? Ну, и что вы от этого выиграете? Сколько вы случаев знаете, чтобы наша доблестная судебная система наказывала какого-нибудь насильника? Если это – серийный убийца, маньяк, то он рано или поздно попадется и за все заплатит. Но обычные насильники – совсем другое дело, это особая статья. Они всегда выходят сухими из воды, всегда откупаются.

Насильники и педофилы прекрасно знают, осознают, что их жертвы сперва семь раз подумают, затем еще семижды семь раз отмерят, взвесят все ожидаемые и возможные последствия, и только после этого решатся обратиться с заявлением в полицию. Это вселяет в них уверенность в собственной безнаказанности, и в своих противоправных действиях они становятся все более бесцеремонными, развязными, наглыми.

Но, как говорится, раз на раз не приходится. На этот раз нашла коса на камень. К тому же три случая, два из которых - изнасилования и еще один - попытка изнасилования, вдобавок две потерпевшие – несовершеннолетние, и все это за последние несколько дней, и во всех трех случаях один и тот же “исполнитель”, тут уже, как говорится, жареным пахнет.   

Пусть эта мразь понервничает, помучается, - думал про себя капитан Ковальчук. Засудить и засадить его и на этот раз будет, конечно, непросто и навряд ли удастся, и даже если он и окажется за решеткой, то, вероятнее всего, не надолго; а если так, то пусть хотя бы подольше дрожит от страха, пусть подольше ноет и скулит, пусть его заячье сердце бешено колотится и выпрыгивает из грудной клетки. Конечно, наказанием это не назовешь, но зато можно будет покуражиться и основательно запугать его. Слабое, но все же утешение.

Задержанный подозреваемый жалобно запричитал и захныкал.

            - Но я же не сопротивляюсь, я готов следовать за вами в отделение. Наручники-то зачем? К чему весь этот цирк, это представление? Зачем вы унижаете меня, да еще и в присутствии жены?

            - Подозреваемый Виктор Кондрашкин, мы действуем строго по инструкции. Вы обвиняетесь в очень серьезных преступлениях и в глазах закона считаетесь особо опасным преступником. В подобных случаях нам предписывается доставлять задержанных в наручниках. Мы при исполнении своих обязанностей, так что не смейте пререкаться с нами! – скомандовал капитан Ковальчук. Ему было немного стыдно, что он непроизвольно оправдывается перед этим подонком, разыгрывающим из себя святую невинность, но этот самый подонок уже не раз и не два выпутывался из подобных ситуаций и отделывался легким испугом. И ему, капитану Ковальчуку, приходилось идти на попятный, давать, как говорится, задний ход, и собственноручно выпускать этого дородного борова из камеры предварительного заключения или следственного изолятора. И при этом выдерживать на себе наглый, победный взгляд этого преуспевшего в жизни прощелыги и прохиндея.

            Виктора вывели в наручниках на улицу, затолкнули в милицейский джип модели “УАЗ Патриот” и повезли в городское отделение внутренних дел.

 

            Увозящая Виктора автомашина не успела еще скрыться за поворотом, а Ольга уже разговаривала по мобильному телефону со свекровью.

            - Людмила Владимировна! Виктора забрала милиция. Говорят, он изнасиловал какую-то школьницу, несовершенную, и еще кого-то.

            - Как! Опять? – послышался в трубке недовольный, возмущенный голос. – Да что же это такое, в натуре! Сколько раз это может повторяться! Твоего муженька давно нужно было стерилизовать, кастрировать, к чертовой матери! Мне уже просто осточертело каждый раз вызволять его из беды. Как запутался, так пусть и выпутывается. Или пусть отсидит один раз – авось поумнеет.

            - Людмила Владимировна! По-моему, на этот раз все намного серьезнее, - продолжала причитать Ольга. – Я никогда не видела Виктора таким перепуганным. Наверное, что-то действительно неладное. Да и у меня сердце щемит, какое-то нехорошее предчувствие, что на этот раз мы не отделаемся.

            - Ах, у тебя предчувствие! Скажите, пожалуйста! Сердце у нее щемит. А где было это твое предчувствие, когда ты за него замуж выходила? И с каких пор это стало нашим общим делом?

- Ну как же, ведь это наша общая беда.

- Да, беда, конечно, общая, семейная, но заварила эту кашу не вся семья, а твой бесценный муженек, которого ты не можешь удержать рядом с собой, чтобы он, наконец, перестал повсюду гадить и пакостить. Ну сколько же можно, в конце-то концов? Ладно, вечером мы приедем с Володей, поговорим. До вечера.

Олег – старший брат Виктора и полный его антипод. Служил до недавнего времени в силовых структурах, вероятнее всего, в системе национальной безопасности. Ольга не знала никаких подробностей этой службы, знала только, что ее деверь служит в каком-то управлении. Об остальном она могла только догадываться, и ее воображение дальше системы национальной безопасности не шло. Но это было в прошлом. О нынешней работе деверя Ольге также было известно очень мало – только то, что он является управляющим какого-то коммерческого банка. А вот какого именно банка – она не знала. И при этом всегда занят выше головы, имеет кучу самых разных дел и обязанностей. Вот и все, что ей было известно о деловой жизни Олега. Ей просто не полагалось об этом знать.

            - Людмила Владимировна! – успела прокричать в трубку Ольга, пока связь не прервалась. Она все еще продолжала надеяться, что свекровь наконец осознает всю серьезность сложившейся ситуации и предпримет срочные, незамедлительные, безотлагательные меры. - Я очень боюсь, что на этот раз ваше вмешательство запоздает.

            - Не запоздает, не бойся. Не учи ученого. А если даже запоздает, значит, не судьба. Ладно, я сейчас занята, вечером увидимся и поговорим.

             

                                   

                        Глава вторая. “Я не насильник. Я – артист…”

           

            В камере предварительного заключения Виктор Кондрашкин постепенно оправился от шока, охватившего его во время задержания; страх прошел, пульс начал биться значительно ровнее, и он стал полушепотом сам себя взвинчивать и подначивать:

            - И это называется “моя милиция меня бережет”. Да какая это, на хрен, милиция? Да кого она, на хрен, бережет? Ловят ни в чем не повинных людей, а настоящие преступники, воры-рецидивисты и воры в законе загадили, замусорили всю страну. Они даже в государственные структуры проникли.

            На это безадресное, тихое бурчание и ворчание никто не обращал внимания. Мимо сновали сотрудники милиции; кто-то поспешно выходил из здания по делам, кто-то входил в отделение и спешил в свою комнату – доделывать незавершенную, прерванную работу. Дежуривший капитан Павел Ковальчук сосредоточенно излагал в журнале рапорт о задержании подозреваемого Виктора Кондрашкина.

            Видя, что его “конструктивная критика” не встречает особых возражений и решительного отпора, Виктор еще больше осмелел, его голос стал звучать громче и увереннее.

            - Капитан, а ведь ты дал большого маху с моим задержанием. Я, конечно, понимаю, как ответственное должностное лицо, ты обязан оперативно отреагировать на каждый полученный сигнал, на каждую жалобу и заявление. Работа у тебя такая. Но ведь можно же было разобраться на месте. Отвечай капитан, разве нельзя было решить все вопросы на месте? Ведь ясно же, как Божий день, что никакой я не насильник. Ты ведь знаешь меня, знаешь, что я известный артист и шоумен, поэт-авангардист, певец и композитор. Только не говори, что ты не знал этого и не видел меня по телику. О чем ты думал, капитан, когда надевал на меня наручники, как на какого-то опасного преступника, как на вора-рецидивиста? Ты и твои подельники еще ответите за это задержание. Есть же такая статья – задержание заведомо невиновного гражданина, за это ведь всем вам конкретно отвечать придется. Я ведь это не просто так говорю; ты ведь прекрасно знаешь, что я работаю в аппарате Государственной Думы. А если не знаешь, еще хуже для тебя. Незнание само по себе еще не является оправданием. Так ведь, капитан? Я ведь помощник вице-спикера Госдумы. Есть там такой – Жириновский. Владимир Вольфович. Может, слыхал о таком?

            Капитан Ковальчук, который к тому времени прервал свою работу над рапортом, иронично ухмыльнулся, слегка приподнял голову и насмешливо посмотрел на сидевшего в железной клетке Виктора.

            - Ну чего ты там чирикаешь, воробушек? Чего ты хорохоришься? Я виже, тебе неймется в твоей клетке. Ну, знаю я твоего Жириновского, вся страна его знает. Я-то его знаю, да вот только он меня не знает. И это нормально. И тебя он тоже не знает. И это тоже нормально. Он даже не подозревает о твоем существовании. Так что, воробушек, напрасно ты здесь расчирикался. Ври, да не завирайся.

            - Эх, плохую игру ты затеял, капитан. С огнем ведь играешь. А с Жириновским мы не просто знакомы, мы с ним вместе работаем – на благо страны нашей необъятной. И он, представь себе и поверь мне на слово, меня очень ценит – и как своего помощника, и как артиста. Он вообще считает меня незаменимым. Он мне так и говорит: “В нашей стране незаменимых людей нет, даже президенту можно найти замену; но ты, Виктор, действительно незаменимый”. Скоро он меня хватится, и тогда вам всем здесь крышка. Разнесем мы с Жириком всю эту вашу шарашкину контору к чертовой матери. Так что ты хорошенько подумай, капитан. И не говори потом, что я тебя не предупреждал.

            - Спасибо за добрый совет и предупреждение, - с ехидной улыбкой ответил капитан Ковальчук. – Это очень благородно с твоей стороны. Непременно подумаю. А в аппарат вице-спикера Госдумы мы сегодня же пошлем официальный запрос. На бланке, с подписью начальника отделения и с печатью. Все чин чином. Так что очень скоро мы выясним, насколько ты незаменимый человек. 

 

            Вскоре в отделение милиции прибыли журналисты информационного агентства “Life News” вместе со съемочной группой.

            Для проведения съемок и беседы с заключенным требовалось заручиться разрешением начальства. Предварительная договоренность, конечно, уже была, но в отделении полиции действовали свои неписаные законы, свои строгости, и их, какими бы формальными они ни казались, необходимо было неукоснительно соблюдать.

            - Там, где дерьмо, там и мухи, - пробурчал себе под нос начальник отделения, всем своим видом показывая, что он страшно занят, что он просто задавлен важными и неотложными делами, а его отвлекают по каким-то пустяковым, незначительным, несущественным мелочам, но разрешение на съемки и беседу с заключенным под стражу насильником и педофилом все же выдал.

            - Пусть страна знает своих героев. И антигероев, - напутствовал он совсем еще молодых телерепортеров. – Но вы там поаккуратнее, пожалуйста. Помните о презумпции невиновности. Вы ведь понимаете, что до решения суда никто не вправе называть заключенного преступником. На сегодняшний день он всего лишь подозреваемый. Мы пока еще даже не предъявили ему официального обвинения.

            Увидев журналистов и наведенную на него видеокамеру, Виктор Кондрашкин сразу же заметно преобразился, он словно забыл о своих недавних угрозах, его недавний воинственный и наступательный тон испарился, и теперь он выглядел предельно, донельзя смущенным и растерянным. Еще несколько минут назад он прокручивал в своем воображении эффектное, душещипательное “Обращение к фанатам”, в котором собирался поплакаться на свою горемычную судьбу, на то, что многочисленным завистникам не дает покоя его продолжающая расти всероссийская слава и творческая активность, и они, эти неудачники и завистники, не останавливаются ни перед чем, даже перед злостной, бессовестной клеветой и чудовищными, нет, не просто чудовищными, но при этом еще и абсолютно беспочвенными и абсурдными обвинениями в его адрес. Он собирался призвать их принять активное участие в форумах крупнейших интернет-ресурсов, популярнейших социальных сетей. Нужно, - думал он, - как-нибудь поделикатнее объяснить им, надоумить их, чтобы они в своих откликах воздавали должное его творчеству, почаще повторяли, что гений и злодейство несовместимы. Раньше он сам писал отклики о себе, любимом, раскручивал себя и свое творчество, расхваливал взахлеб и на все лады стихи и песни замечательного поэта-авангардиста, песенника и исполнителя Виктора Берестова, но теперь, когда он находится в заключении, это очень важное дело нужно кому-нибудь перепоручить. Кто-то должен заниматься пиаром. Жизнь ведь не закончилась. И он знал, кому именно он поручит это ответственное и важное дело.

            Специально заготовленная, многократно прокрученная в уме речь представлялась Виктору замечательной, очень внушительной и убедительной. Теперь ее следовало в хорошем исполнении представить средствам массовой информации, всяким там падким на сенсации репортерам и телевизионщикам. Но когда они, эти самые телерепортеры и телеоператоры, вдруг появились перед его железной клеткой, все необходимые, тщательно продуманные слова и выражения куда-то улетучились, и даже интонация, тональность его ответов получилась ужасно беспомощная, какая-то жалобно-слезливая и насквозь фальшивая.

            Беседу нужно было с чего-то начинать, и тележурналистка предварила ее дежурным вопросом:

            - За что вас задержали?

            - Начну с того, что у меня клаустрофобия, я боюсь закрытых помещений. Мне здесь очень плохо. Меня всего трясет. Мне трудно говорить. У меня рябит в глазах.

            - Это все по-человечески понятно. Но все-таки поясните нашим телезрителям – как и почему вы здесь оказались?

- А оказался я здесь потому, что меня оклеветали. У меня много завистников и недоброжелателей. Меня обвиняют в том, чего я не делал. – Виктор Кондрашкин говорил с закрытыми глазами, и за все время своего ответа так ни разу не открыл их. – Посмотрите на меня. Я плачу. Мне сорок пять лет, я взрослый мужчина, я – преуспевающий бизнесмен и благотворитель, я – известный поэт и композитор, деятель культуры, но при этом я плачу. И я не стыжусь своих слез. Мне вовсе не стыдно плакать, потому что это праведные слезы, священные слезы. Люди не плачут, когда им приходится отвечать за то, что они сделали. Они плачут только тогда, когда на них возводят напраслину. Я – глубоко верующий человек. И пусть меня покарает Господь, если я в чем-то провинился. Вчера я поклялся Господу, что не буду ничего есть, потому что меня оклеветали, со мной поступили несправедливо и бесчестно. Я всегда был преданным Господу и останусь преданным ему до конца жизни.

            - Но с какой стати кто-то должен клеветать на вас? Должен же быть какой-то мотив, какая-то причина. Кто, по-вашему, мог вас оклеветать?

            - Какие-то люди, которых я не знаю. Их имена записаны в протоколе задержания.

- Вы считаете, что кто-то заинтересован во всем этом? Вы считаете, что во всем этом есть какая-то подоплека, злой умысел? Вы считаете, что вас “заказали”?

            - Да, я уверен, что меня “заказали”. Я не знаю, чей это заказ, для чего вообще все это делается, но это очень серьезно. Мне говорили какие-то адреса, номера телефонов, о которых я не имею никакого представления. О них могла знать только полиция…

            - Но ведь до этого в Москве на вас возбуждались другие уголовные дела. И там тоже речь шла о совершении насильственных действий сексуального характера, то есть об изнасилованиях и о попытках изнасилования…

            - Меня подставляли. Ничего такого я никогда не делал. Я не способен совершать преступления, о которых вы говорите.

            - А что вы скажете о случае трехлетней давности? Речь идет об изнасиловании несовершенной девушки на вашей загородной даче.

- Ложный вызов. Я был знаком с этой девушкой. У нас было взаимное общение, не более того. Это было взаимное общение с ее согласия. Не более того.

- Сколько ей было лет?

- Я не помню, сколько ей было лет. Я вообще не знаю, сколько кому было лет. Я их не спрашивал. Какое это имеет значение? Я вообще не понимаю, о чем вы говорите... У меня две маленькие девочки. Подростки. К ним ходят гости - такие же маленькие девочки. Я никогда никому ничего плохого не делал. И многие люди, сотни, даже тысячи людей, которые меня знают, могут это подтвердить.

- Вы говорите о сотнях и тысячах людей. Назовите хотя бы одного человека, кто бы согласился подтвердить ваши слова. – Тележурналистке никак не удавалось удерживать беседу в русле заготовленных вопросов. Беседа не шла вперед, топталась на месте. Виктор продолжал сидеть с закрытыми глазами, на которых не просыхали слезы, и продолжал отрешенно развивать свою мысль.

            - Я регулярно хожу в церковь, помогаю многим церквям и монастырям, и многие настоятели меня знают, и многие батюшки также меня знают. Разве такой человек способен совершать противоправные действия? Это просто несправедливо по отношению ко мне. Несправедливо и нечестно. Я не заслужил такого отношения к себе. Я просто не понимаю, почему мне никто не верит? Никакой я не преступник и не насильник. Я – артист…

 

 

Глава третья. “Попался – который кусался?..”

 

          После того, как было проведено опознание подозреваемого, и все три потерпевшие девушки поочередно с полной уверенностью, безо всяких сомнений и колебаний, указали на Виктора Кондрашкина, против обвиняемого в насильственных действиях “маэстро” было заведено уголовное дело и были начаты первые следственные действия.

          - Ага, так вот ты какой, “цветочек аленький”, он же обвиняемый Виктор Кондрашкин. Гроза всех девочек района. Насильник и педофил. Наслышан о тебе. Так, значит, “попался – который кусался”…

            Так добродушно и игриво встретил Виктора старший следователь по особо важным делам городской прокуратуры Борис Абрамов, которому было поручено ведение этого нашумевшего уголовного дела. Он очень любил использовать в своей речи полюбившиеся фразы из популярных кинофильмов и мультфильмов.

            - Ну давай, “герой”, рассказывай про свои подвиги. Ты ведь у нас большой “герой”, не так ли?

            Виктору Кондрашкину было не по себе от ноющего душевного дискомфорта, в который переродился затянувшийся страх перед наказанием и расправой. Но он старался не выдавать этот дискомфорт и вести себя непринужденно.

            - А что рассказывать? Мне рассказывать нечего. Возвели на меня напраслину, обвиняют меня в каких-то ужасных вещах, которых я не делал, и это при том, что фактов и доказательств против меня никаких нет.

            - Ой ли? Так прямо-таки и нет никаких фактов? И доказательств никаких нет? А потерпевших кто трахал? Кто похищал и насиловал несовершенных девочек? Пушкин, что ли? А жалобы на тебя кто писал? Арина Родионовна? Я тебе вот что скажу, подследственный Виктор Кондрашкин. Я в своей следовательской практике не встречал еще ни одного насильника, который бы сказал: да, я это сделал, я эту девушку изнасиловал, и я признаю свою вину. Даже когда его поймали с поличным, на месте преступления. Все факты – против него, все улики – против него, все свидетельские показания – против него, а насильник продолжает упорствовать и отпираться. Убийцы и воры иногда признаются в своей вине, а насильники – никогда. Даже не знаю, чем это объяснить. Наверно, они из другого теста. Напяливают на себя овечью шкуру и начинают без конца что-то блеять о своей невиновности. Но этот номер здесь никогда ни у кого не проходит. И у тебя он тоже не пройдет. Ты ведь, ублюдок, не первый раз засвечиваешься. Ты ведь у нас не обычный “герой”, а серийный. До сих пор тебе удавалось выходить сухим из воды. Но на этот раз не получится. Против тебя уже возбуждено уголовное дело по двум статьям – 131-ой и 132-й УК РФ: "Изнасилование" и "Насильственные действия сексуального характера в отношении несовершеннолетних".  И поскольку там есть отягчающие обстоятельства – похищение, соучастник-подельник, рецидивный, то есть серийный характер преступлений и т.д. и т.п., то к тебе будет применена третья, самая тяжкая часть этих статей. Так что тебе, грёбаный сластолюбец и любитель маленьких девочек, грозит 15 лет тюрьмы. Была бы моя воля, ты бы до конца жизни проторчал на зоне.

            - Почему здесь все так настроены против меня? Почему вы меня ненавидите? Что я такого сделал?

            - А за что мне тебя, гада ползучего и насильника, любить? За то, что девочкам судьбы коверкал, ломал и калечил? За то, что их семьям несчастье приносил? А какого другого отношения ты от меня ожидал? Чтобы я пожалел тебя, стал утешать тебя, “друга сердечного”? Свое утешение ты найдешь в колонии строго режима. Там таких, как ты, любят жалеть и утешать. Там тебя так “опустят”, что мало не покажется. Это как пить дать, это я тебе гарантирую.

            - Да не насиловал я никого. С какой стати я должен кого-то насиловать? У меня же семья – жена, дети. Меня в этом городе каждая собака знает. И к тому же я – певец, артист, и у меня – целая армия фанаток, поклонниц. Девушки сами ко мне лезут, проходу не дают, на шею вешаются. А теперь вы хотите на меня изнасилование повесить.

- Во-первых, не одно изнасилование, а несколько изнасилований. И во-вторых, не просто изнасилования, а изнасилования, сопряженные с отягчающими обстоятельствами. Это были не просто изнасилования, ты похищал девушек, при этом ты действовал не один, а с соучастником-подельником, то есть это были изнасилования, совершенные группой лиц по предварительному сговору или организованной группой. Кроме того, в числе потерпевших были также несовершеннолетние девочки. Сколько именно, пока точно сказать не берусь: следствие только началось. Но обещаю, что выясню и скажу тебе. И не просто скажу, а докажу, обосную фактами и свидетельствами пострадавших. Сейчас я как раз занимаюсь тем, что проверяю твою причастность к аналогичным преступлениям на территории Московской области.

Виктор сидел, понурив голову, и молчал. Он понимал, что дела его плохи, что все намного серьезнее и хуже, чем он мог предполагать. С этим следователем ему придется очень несладко. Нужно будет держать ухо востро, всегда быть начеку, обдумывать каждое слово, хотя и это ему навряд ли поможет. Ничего, кроме неприятностей, возможно даже, очень больших неприятностей, это первое знакомство ему не обещало. Вся надежда – на вмешательство и заступничество матери и брата. Они в этом городе – не последние люди.

Следователь между тем сосредоточенно смотрел на подследственного своими серыми, умными, проницательными и немигающими глазами, как удав смотрит на свою жертву, прежде чем наброситься на нее. Виктор вдруг осознал, что он панически боится этого человека. Боится так, как никогда и никого не боялся. Ему было страшно. От страха у него ныло в желудке, ноги отказывались служить. Даже сидя на стуле, он чувствовал, что ноги совершенно его не слушаются, что если ему сейчас прикажут вернуться в камеру, он не только не сможет ходить, но и просто не будет в состоянии встать с места. Так страшно ему еще не было никогда в жизни.

Во время первых допросов и очных ставок с потерпевшими Виктор Кондрашкин продолжал упорно твердить, что он совершенно не причастен к тем ужасным преступлениям, в которых его обвиняют, что все обвинения – наговор и клевета, что заявления-жалобы сфабрикованы недоброжелателями и завистниками, которых у него – хоть отбавляй.

 

Неожиданно мертвую тишину помещения нарушили голоса, раздающиеся в коридоре, из-за двери. Дверь в кабинет следователя приоткрылась, и охранник в униформе сказал:

- Господин следователь, пришел адвокат обвиняемого. Он хочет присутствовать на допросе своего подзащитного.

- Ну что ж, это его право. Пусть заходит, - ответил равнодушным голосом следователь. На самом же деле приход адвоката был ему неприятен, потому что теперь при каждом вопросе адвокат будет встревать со своими ужимками и советами и получить нужную информацию от подследственного станет значительно труднее.

Вошел адвокат. Это был низкорослый лысоватый мужчина c ярко выраженной лобной костью, в очках и с коротко подстриженными усами и бородкой. Он был настроен решительно и воинственно, всем своим видом показывая, что знает свои права и никому не позволит нарушать их.

            - Здравствуйте! Почему вы начали допрашивать моего подзащитного, не дождавшись меня? Вы же прекрасно знаете, что это нарушение процессуального порядка.

            - А мы в общем-то ничего еще не начинали, - спокойно ответил следователь. – Мы только-только успели познакомиться. Я пока не задал вашему подзащитному ни одного вопроса по существу дела, для протокола. Можете удостовериться, что мы еще не начинали вести запись показаний.

            - Так. Ну ладно. Можно мне поговорить с моим подзащитным с глазу на глаз? Это займет не больше пяти минут. От силы десять минут.

            - Хорошо. Беседуйте. Общайтесь. Можете не спешить. Я над душой стоять не буду – в том смысле, что не буду вас поторапливать. А я тем временем побуду в соседней комнате, пообщаюсь со своими коллегами.

 

            Адвокат начал без предварительной раскачки, взял, что называется, с места в карьер.

- Так. Виктор, слушай меня внимательно. Я, как ты уже, наверное, догадался, твой адвокат, и для начала я хочу, чтобы ты отказался от дачи показаний.

- Это еще почему?

- А потому, что здесь тебе будут задавать очень, неприятные, подковыристые, хитрые, провокационные вопросы, и все твои ответы потом могут быть использованы против тебя. Я просто боюсь, что ты непроизвольно, сам того не осознавая, станешь помогать им. Прости, дорогой, но любой следователь намного умнее и хитрее тебя. Будет лучше, если ты будешь молчать, как партизан. Хотят обвинить тебя, пусть сами ищут доказательства.

- Но я же ни в чем не виноват. Это было взаимное общение. Не более того.

- Послушай, Виктор. Это, конечно, хорошо, что ты вошел в роль, но эти свои сказки рассказывай кому-нибудь другому. А я – твой адвокат. Мне ты обязан рассказывать всю правду, потому что меня наняли, чтобы я тебя защищал. Если вдруг на суде выяснится что-то, чего я не знаю, какой-нибудь неожиданный сюрприз, то все сразу может полететь прахом. Это может иметь самые плачевные последствия. Мы поняли друг друга, не так ли?

- Подождите, какой еще суд? Просто бред какой-то. О каком суде вы говорите? Никакого суда не должно быть. Только суда мне не хватало…

- Послушай, Виктор, успокойся! Мы с твоей мамой и братом работаем вместе, как одна дружная команда, мы боремся, мы делаем все возможное и даже невозможное, чтобы дело не дошло до суда, но вся эта история с твоим задержанием получила большую огласку. Твое задержание было показано по всем телеканалам, озвучено на всю страну. Теперь о твоих “подвигах” знает вся страна. Дело вышло из-под контроля. Я серьезно опасаюсь, что судебного следствия избежать не удастся.

- Да что вы такое говорите! Не должно быть никакого суда. Если дело дойдет до суда, то я опозорюсь на всю страну. Я даже думать об этом не хочу. “Встаньте, подсудимый Виктор Берестов!” Не говорю уже о том, что если дело дойдет до суда, то дело может дойти до обвинительного приговора, и тогда меня посадят. Вы понимаете это или не понимаете? Не хочу я сидеть в тюрьме, среди всякого сброда, среди зеков.

- Послушай, Виктор, ты ведешь себя, как маленький капризный ребенок. Твое положение – очень серьезное. Серьезнее не бывает. Тебя обвиняют в очень тяжелых правонарушениях. То, что ты натворил, – это не шалопайство и не мелкое хулиганство. На тебя повесили такие статьи, что ты можешь загреметь на пятнадцать лет. А ты говоришь: не хочу, чтобы дело дошло до суда. Мало чего ты не хочешь.

- Да что я такого сделал, в конце-то концов! Ведь не в первый же раз – и всегда обходилось.

- А на этот раз, как видишь, не обошлось. Раз на раз не приходится. Не всегда коту масленица.

- Значит, у меня все же будет судимость, да? Не было ни одной судимости, а теперь будет.… Ведь это же крест на всю мою творческую деятельность. И в моей творческой биографии будет большое черное пятно, которое невозможно будет отмыть…

- Странный ты человек, Виктор. Либо ты не слушаешь меня, либо не понимаешь, что я тебе говорю. Ты либо законченный дурак, либо блаженный. Тебе реально грозит пятнадцать лет заключения, а ты печалишься, что у тебя будет судимость. Ну как тут не сказать: ну и хрен с ней, с судимостью. Потерявши голову, по волосам не плачут.

- А мама что говорит? А Олег? Они ничего не предпринимают? Они всегда меня выручали…

- А что мама? Что Олег? Устроил ты им веселую жизнь. Ну все мы вместе крутимся-вертимся, как белки в колесе, но пока что толку не много. Мы, поверь, не сидим сложа руки и времени зря не теряем. Вот уже сегодня, с раннего утра мы с Олегом пошли к одной из потерпевших, Марине Спиридоновой, ну той самой, которой девятнадцать лет, поговорили, предложили им пойти на мировую. Пока, скажу тебе честно, не сумели их уговорить, но я не теряю надежды. Такие дела в одночасье не делаются.

- Да кто они вообще такие, чтоб еще их уговаривать, уламывать, улещивать!

- Не знаю, кто они такие, но точно знаю и истинно говорю тебе, что сейчас твое будущее и твоя судьба зависит от них, от того, согласятся ли они забрать свои заявления обратно или нет. Но давай ближе к делу. Так ты согласен отказаться от дачи показаний?

- Даже не знаю. Я ведь уже настроился, продумал все свои ответы. Но ведь если я не буду давать показаний, то получится, что я как бы признаю свою вину.

- Ты можешь не признавать свою вину, сколько тебе угодно. Ничего это не изменит, а если и изменит, то только в худшую сторону. Твою вину докажут независимо от того, признаешь ты себя виновным или нет. Да там и доказывать особенно нечего. Здесь же не дураки сидят. Давая показания, ты просто облегчишь им жизнь, вот и вся разница. И потом, мы сейчас должны думать и заботиться не о признании или непризнании твоей вины, а о смягчающих обстоятельствах. Я тебе настоятельно советую признать свою вину, извиниться перед потерпевшими и чистосердечно покаяться. Это произведет благоприятное впечатление в суде и будет рассмотрено как смягчающее обстоятельство. Во всяком случае, я бы на твоем месте поступил именно так.

- Да ведь я уже заявил, что ни в чем не виноват, что это было только взаимное общение. А теперь вдруг отказываюсь давать показания…

- Да пойми ты одну простую вещь: своими показаниями ты будешь только топить себя и облегчать работу следствия.

- Ну, ладно, допустим, я откажусь от дачи показаний, а дальше что?

- А дальше посмотрим. Не будем забегать вперед. Будем надеяться на лучшее. Как говорится, Бог не выдаст – свинья не съест. Сейчас наша главная задача – тянуть время.

- Каким образом?

- Вариантов много. Ты тоже пораскинь мозгами. Кстати, а ты не можешь “косить” под сумасшедшего? Было бы здорово, если бы тебя направили на психиатрическое обследование. Там, конечно, тоже не сахар, но все же приятнее, чем в следственном изоляторе.

- Да мне же никто не поверит.

- Ну и что с того? Зато мы выиграем время. Это очень важно. Нам с твоей мамой и братом нужно много разных дел переделать, с нужными людьми встретиться, разные ходатайства представить. На все это нужно время. Много времени.

- Что-то я вас не догоняю. Я вам разъясняю, что хочу, чтобы весь этот кошмар поскорее закончился, а вы мне говорите, что нужно тянуть время…

- Послушай, Виктор, ты заварил такую кашу, что нам с твоей семьей еще долго придется ее расхлебывать. И при этом у меня нет большой уверенности, что нам удастся ее расхлебать. А время тянуть крайне необходимо, время нужно тянуть любой ценой, всеми правдами и неправдами. Здесь все средства хороши. Самое худшее в твоем деле то, что две из трех потерпевших – несовершеннолетние. Им по шестнадцать лет, и это очень отягчает твою вину. Но если мы затянем расследование дела до времени, когда им обеим исполнится восемнадцать, то статьи обвинения можно будет переквалифицировать. Я думаю, следователь пойдет нам навстречу.

- Да, как же. Держи карман шире. Этот следователь точно не пойдет. Он меня ненавидит и не скрывает этого. Он смотрит на меня, как на таракана.

- Мы с твоим братом и мамой пытались найти к нему подход, но он пока ни в какую. Но когда придет время передавать дело в суд, он у нас запоет по-другому. С какой стати ему отказываться от денег? Он ведь не такой глупец, он ведь отлично понимает, что решающее слово за судом. Так что от своей кровной доли он не откажется.

- А нельзя заменить следователя?

- А этот чем тебе не угодил? Ты не обращай большого внимания на его суровый вид, на его грубый и строгий тон. Ему по должности положено быть суровым. Все следователи и прокуроры – одного поля ягоды. Все они одним миром мазаны.

- Да я же вам объясняю, что он настроен ко мне очень плохо. Я по его взгляду чувствую, что он меня невзлюбил. Не понравился я ему. Да и он мне тоже сразу не понравился.

- Ерунда все это. Понравился, не понравился – все это ерунда на постном масле. Все следователи одинаковые. Разница между ними только в уме. Один – умнее, другой – глупее. А так все они делают одно и то же. Один – лучше, другой – хуже.

- Ну что же это такое! Почему здесь меня так ненавидят? Ведь я же не сделал никому ничего плохого!

- Знаешь, Виктор, я уже совсем не могу понять – ты действительно дурак или просто прикидываешься.

 

Дверь открылась. Вошел следователь и спросил:

- Ну что, господин адвокат, пообщались со своим подзащитным? Продумали стратегию и тактику своей защиты? Можем начать допрос обвиняемого?

- Господин следователь, мой подзащитный решил отказаться от дачи показаний.

- Ну что ж, это его право, - медленно и задумчиво произнес следователь. Его брови заметно приподнялись, выдавая удивление и разочарование.

Следователь досадовал, что ушлый, изворотливый адвокат помешал ему допросить наедине этого серийного насильника и педофила. А ведь он подготовил десятки вопросов для подследственного, собирался выяснить личность его подельника, соучастника преступлений, и уже предвкушал, что сумеет расколоть обвиняемого, выяснить подробности как эти трех, так и других, благополучно замятых случаев. Про себя он подумал: “Да, этот адвокат, конечно, тертый калач. Он очень постарался, нашел-таки самый лучший ход. Этюдный ход. Простой и изящный. Видно, придется с ним повозиться”.

Вслух же он сказал:

- Это означает, что ваш подзащитный отказывается сотрудничать со следствием. Ну что ж, дело хозяйское.

- Да, мы решили, что так будет правильно, тем более, что он признает свою вину. Давать показания против себя просто не имеет смысла. – Адвокат поймал на себе проницательный, насквозь пронизывающий и тяжелый взгляд следователя, но спокойно выдержал его и вызывающе улыбнулся.

Следователю очень не хотелось, чтобы последнее слово в этом раунде осталось за подследственным и его адвокатом, и он, переведя взгляд на Виктора, вкрадчиво, с нескрываемой иронией и ехидством сказал:  

- Кстати, подследственный, не для протокола. Можете вы в присутствии своего адвоката подтвердить свое заявление о том, что являетесь помощником вице-спикера Государственной Думы Российской Федерации Владимира Вольфовича Жириновского?

- Жирика? Ну, конечно могу. Мы с ним вместе работаем и часто тусуемся вместе во внерабочее время. Я могу повторить это не только в присутствии своего адвоката, но и в присутствии самого Жирика.

- “Жирик” – это, надо полагать, Жириновский. Так вот, подследственный, только что мы получили официальный ответ из пресс-службы вице-спикера Госдумы Владимира Вольфовича Жириновского. Ответ на бланке, за подписью начальника канцелярии вице-спикера и с круглой печатью. В ответе указывается, что в аппарате Владимира Вольфовича гражданин Виктор Кондрашкин не работает и никогда не работал. Вот такие дела.

- Ну что я могу сказать? Друзья познаются в беде. Все мы под Богом ходим. Когда-нибудь и Жирик окажется в моем положении, и тогда он вспомнит этот день, когда от меня отрекся.

- Ну что ж, ответ из пресс-службы вице-спикера Госдумы - это официальный документ, и я с удовольствием приобщу его к материалам уголовного дела.

 

 

Глава четвертая. “Да ты у нас, волчара, серийный…”

 

 

В ходе следствия по делу Виктора Кондрашкина следователь Борис Абрамов вскоре сумел докопаться до новых подробностей. Этому в значительной степени поспособствовал информационный видеоролик, демонстрировавшийся по всем российским телеканалам. В следственный комитет стали звонить и приходить люди, которым были известны другие случаи противоправных действий, посягательств, домогательств со стороны подследственного. Так, выяснилось, что еще десять лет назад в том же следственном комитете на Виктора Кондрашкина заводили дело по третьей части статьи 132 УК РФ. Речь шла о насильственных действиях сексуального характера в отношении несовершеннолетней девушки, школьницы, ученицы восьмого класса. Уголовный кодекс квалифицирует подобные преступления как особо тяжкие. Но через несколько дней дело было закрыто с формулировкой "за примирением сторон".

            - Кто бы сомневался! – задумчиво и иронично улыбнувшись, сказал сам себе следователь, закуривая новую сигарету.

            Старший следователь по особо важным делам Борис Абрамов вовсе не был кристально честным сотрудником правоохранительных органов. С ним вполне можно было договориться. “Нам без взяток никак нельзя. Вымрем, как динозавры”, - шутил он в очень узком кругу самых близких людей. Но при этом у него были железные принципы, которые были для него важнее любых денег и от которых он никогда не отступал. Так, он считал, что есть категория преступников, которые представляют собой большую социальную опасность, и таким преступникам ни под каким “соусом” нельзя делать никаких поблажек. Их нужно наказывать по максимуму, как можно строже, их нужно изолировать от общества, поскольку они абсолютно не “приручаемы”, не исправимы, не способны интегрироваться в обществе и жить по его законам. К этой категории преступников он относил наркоманов, торговцев наркотиками, то есть “барыг”, сутенеров, рецидивистов, серийных убийц, педофилов, насильников и сексуальных маньяков. К ним он испытывал неодолимое физическое отвращение. Они были ему омерзительны, он ненавидел их самой лютой ненавистью, и эта ненависть была намного сильнее, чем любовь к деньгам.

            - Когда следователь берет взятки у случайно оступившихся людей или у людей, попавших в беду, – так ведь тоже бывает, - и прекращает дело или смягчает квалификацию статей, это можно понять, - говорил он, когда на него находил “стих откровенности”. – Но я не могу понять, когда он идет против своей совести и своих принципов, берет взятку у отпетого негодяя и выпускает его на свободу, понимая при этом, что этот самый негодяй снова совершит преступление, что он снова кого-то убьет или изнасилует – по той простой причине, что просто не может без этого.

Через несколько дней следователь Борис Абрамов вышел на след еще одного преступления Виктора Кондрашкина. Выяснилось, что через год после первого выявленного преступления, то есть в феврале следующего года, история повторилась –  и вновь та же обтекаемая  и невнятная формулировка 132-й статьи – “насильственные действия сексуального характера”, и снова было начато уголовное преследование, и вновь история закончилась примирением, еще одним “хеппи эндом”. Одна из крупнейших московских газет даже раздобыла документы, подтверждающие эти факты, и предоставила их в распоряжение городского следственного комитета.

Докладывая во время очередной “планерки” в кабинете прокурора города о ходе следствия, следователь Абрамов сказал:

            - При большом желании любое, даже самое жестокое изнасилование, можно представить как “насильственные действия сексуального характера”. И тогда становится не понятно, то ли этот насильник изнасиловал свою жертву, то ли просто схватил ее за руку и обнял за талию против ее воли. Ведь и в этом случае также мы имеем дело с “насильственными действиями сексуального характера”. Следователям, ведущим подобные дела, эта формулировка дает большие возможности для маневрирования.

 

Еще один, то есть третий по счету, выявленный эпизод произошел в другом подмосковном городе, Зеленограде, четыре  года назад, и снова по уже знакомому сценарию. Тогда Виктор Кондрашкин, к тому времени уже взявший сценический, творческий псевдоним, и ставший Виктором Берестовым, пообещал 24-летней Оксане Кирпотиной, что может помочь ей устроиться на работу в банке.

            - Вам очень повезло, что вы меня встретили, - с широкой и, как казалось ему самому, очень чувственной и неотразимой, улыбкой сказал он. – На ловца, как говорится, и зверь бежит. Сам я, в общем-то, предприниматель, бизнесмен, владелец нескольких компаний, в том числе и коммерческого банка. Вот туда-то я вас и устрою. Мы с вами проведем небольшое собеседование, и вы сразу же сможете приступить к работе.

             Усадив девушку в свой серебристый внедорожник, Виктор развернул машину и поехал не в сторону Московской кольцевой автомобильной дороги, где следовало бы находиться банку, а в диаметрально противоположном направлении.

            Девушка сразу же насторожилась, забеспокоилась и засуетилась.

            - Куда вы меня везете? Город в другом направлении.

            - Мой банк в центре Москвы, мы туда поедем попозже, а сейчас мне нужно заехать за документами в мой загородный дом. Там же и проведем наше собеседование. Обсудим, так сказать, условия трудового контракта. Да ты не бойся. Будешь ты работать в моем банке, я тебе обещаю.

            - А почему нельзя обсудить эти условия здесь и сейчас? – спросила заподозрившая неладное девушка.

            - Прямо здесь, в машине? Можно, конечно, но не очень удобно, - злорадно хихикая, ответил Виктор Кондрашкин. Затем немного помолчал и развил свою мысль:

            - У меня есть специально оборудованная комната для проведения собеседований. Не беспокойся, это близко. Уже почти доехали.

            У Оксаны заныло сердце от плохого предчувствия. Последние иллюзии на предмет получения перспективной работы в банковской системе улетучились, испарились, как “с белых яблонь дым”.

            “Собеседование” состоялось в загородном дачном доме Виктора Кондрашкина, в темной спальной комнате. Виктор просто швырнул свою находившуюся в прострации и ступоре жертву на широкую кровать и набросился на нее. Оксана отчаянно пыталась сопротивляться, но это только возбуждало “банкира”. Он прикрикнул на девушку, стал грязно ругаться и сильно ударил ее по лицу, подавив последнюю волю к сопротивлению. Девушка горько плакала и умоляла пощадить ее, отпустить домой. Бесполезно.

Изнасиловав свою пленницу, Виктор запер ее в спальной комнате, поскольку ему нужно было отлучиться на минуту, и пошел в ванную комнату. Оксана воспользовалась выдавшейся минутой и отправила по мобильнику сообщение брату: "Меня похитили".

Виктор Кондрашкин, ничего не подозревая, вновь вывел девушку, усадил в машину, довез до Торгового центра, где и подобрал ее, и высадил, вернее вытолкал ее из машины. Всю обратную дорогу он “инструктировал” Оксану, чтобы она даже не помышляла о том, чтобы заявить на него в полицию.

- Только попробуй что-нибудь вякнуть против меня, сука, и ты пожалеешь, что появилась на свет. Я урою и тебя, и всю твою жалкую семью. Живьем в землю закопаю. И запомни, дрянь паршивая, что во всех властных структурах города не найдется ни одной собаки, которая бы меня не знала и не дрожала бы передо мной, как цуцик.

Но несмотря на такое запугивание, “дрянь паршивая” решила все-таки обратиться с заявлением в городской отдел внутренних дел. Было открыто уголовное дело. Давая показания следователю, потерпевшая Оксана Кирпотина рассказывала:

            - Он все время повторял, что жаловаться в правоохранительные органы бесполезно, потому что он знаком со многими чиновниками, что они зависят от него и что он может купить их всех с потрохами.

И снова завертелась, закрутилась административная карусель, по ходатайству следователя, возбудившего уголовное дело против подозреваемого в насильственных действиях сексуального характера Виктора Кондрашкина, судья дал санкцию на арест. И опять в камере предварительного заключения подозреваемый провел ровно трое положенных суток, и ни часом больше, и тот же самый следователь, возбудивший уголовное дело, прекратил его, поскольку “конфликт был улажен мирным путем, потерпевшая забрала заявление обратно и в новом заявлении указала, что не таит зла на своего обидчика”.

“Какая топорная мотивировка! – отметил про себя следователь Абрамов. – С таким же успехом можно было бы написать, что обидчик запугал или подкупил свою жертву. Большой разницы не было бы. В одном случае все сказано прямым текстом, в другом – подтекстом, между строк”.

При большом желании можно было разворошить, раскрутить эти давние преступления, показать их прямую, самую что ни на есть непосредственную связь с нынешними преступлениями. Но все равно, главная нагрузка лежит на трех новых, почти одновременно совершенных правонарушениях, подпадающих под суровые третьи части соответствующих статей УК РФ.

Шесть выявленных эпизодов насилия. Среди потерпевших есть и несовершеннолетние. Причем это только видимая вершина айсберга. На самом деле число преступлений, похищений, изнасилований, насильственных действий, совершенных подследственным, неизмеримо больше. Подлинное число преступлений, совершенных этим сексуальным маньяком и педофилом, и полная картина его деятельности, вероятнее всего, так и не всплывет наружу, - размышлял про себя следователь Борис Абрамов, выкуривая сигарету за сигаретой и просматривая материалы уголовного дела. Конечно, обо всем этом будет сказано на суде. До подробного расследования всех этих шести эпизодов дело, скорее всего не дойдет, да и на окончательном приговоре эти эпизоды наверняка не отразятся, но зато они будут озвучены, доведены до сведения суда и охарактеризуют подсудимого, как законченного негодяя. Следователь считал, что неплохо потрудился и что судебный процесс с суровым и объективным обвинительным приговором принесет ему хоть какое-то моральное удовлетворение.

И следователь, закуривая новую сигарету, задумчиво сказал сам себе:

            - Да ты у нас, волчара, серийный… По тебе, волчара, зона плачет…

 

 

 

Глава пятая. “Давайте не будем дразнить гусей…”

           

 

            Четыре месяца пролетели, как один день. Папка с уголовным делом на Виктора Кондрашкина распухала быстрее, чем живот у беременной женщины. Когда она достаточно распухла и отяжелела, следователь подшил пронумерованные карандашом документы, а для новых материалов и документов завел другую папку.

            Расследование между тем шло полным ходом. Следователь Борис Абрамов продолжал брать новые показания у потерпевших, у знакомых и соседей подследственного. Один из соседей, кстати, рассказал забавные случаи, не имевшие прямого отношения к уголовному делу, но  характеризующие психологические особенности подследственного.

            - Как-то глубокой ночью, в половине четвертого, в нашу дверь раздался пронзительный и настойчивый звонок. Я уже подумал – война началась. Вскочил в холодном поту, сердце колотится, дробь выбивает, как заяц на барабане. Оказалось, что звонит этот самый сосед, Виктор Кондрашкин. Стоит на пороге с зубной щеткой в руке и говорит, как ни в чем не бывало: “Дайте мне, пожалуйста, немного зубной пасты. Моя закончилась”. А в другой раз в такое же позднее время опять стал звонить в нашу дверь. Я его спрашиваю: “Ну что на этот раз стряслось?”. А этот соседушка говорит: “Никак не могу заснуть, а у нас, как назло, лампочка в ванной перегорела. У вас лишней лампочки не найдется?”. Я никак не мог понять, то ли он надо мной издевается, то ли у него вообще отсутствует какое-либо представление о времени, то ли еще что-то. Но я, представьте себе, к собственному своему удивлению, не послал его к чертовой матери, как следовало бы, а пошел и принес ему лампочку, чтобы он отвязался и дал нам поспать.

            Другой сосед поведал следователю, что Виктор Кондрашкин имел обыкновение ходить перед женой и детьми голым.

            - Вы хотите сказать, в одних трусах?

            - “В одних трусах” означает в одних трусах. А я вам русским языком говорю: голым. То есть совсем голым. Ну, в чем мать родила.

            У следователя не было никаких оснований, чтобы относиться к этому показанию с недоверием или сомнением. И все же он не включил его в материалы дела. Не счел он нужным отнестись серьезно и дать ход и другому показанию того же соседа, что якобы одна из дочерей подследственного кричала на всю улицу: “Папа, я не хочу этого делать! Не заставляй меня делать это!” Сосед утверждал, что по всей округе после этого пошли слухи, что Виктор Кондрашкин заставляет дочерей заниматься с ним оральным сексом.

            Следователь подумал, что в любой развитой, цивилизованной и правовой стране такое показание, свидетельство стало бы основанием для самой серьезной и тщательной проверки. И как следует потрепало бы нервы подозреваемому, принесло бы ему большие неприятности, от которых ему еще долго бы пришлось отмываться. И это в том случае, если обвинение это абсолютно беспочвенно. А если не беспочвенно, то одно только это обвинение может перевесить все остальные. Но Россия, увы, к числу развитых, цивилизованных и правовых стран не относится. Во всяком случае, пока.

            Следователь знал, что в России существует и даже процветает какая-то религиозная секта, проповедующая половую распущенность. Как раз о членах этой секты говорили, что они ходят абсолютно нагими в присутствии своих малолетних детей, считая, что не следует стесняться того, что естественно. Они уверены, что таким образом воспитывают в детях отсутствие комплексов и предрассудков. Но ведь есть тысячи и тысячи придурков, которые не являются сектантами, но при этом имеют какие-то странности, причем на мировоззренческом, идейном уровне, на уровне философских взглядов и убеждений. Для нас это – отклонение от нормы, извращение, а для них это вполне нормально и естественно. Если человеку предъявляется обвинение в изнасилованиях, то к чему еще добавлять: “А знаете, он к тому же еще и нудист и ходит в присутствии детей голым”. Да ведь он и без этого – мразь мразью, такая мразь, что больше уже некуда, более омерзительным его просто невозможно сделать.

            О подследственном говорили, что он страдает какой-то очень странной и столь же модной, стремительно распространяющейся то ли психической, то ли религиозной болезнью, называемой “православие головного мозга”. Все это может быть очень интересным для ученых-психологов, изучающих поведенческие отклонения от нормы и странности людей, всяких там психов и шизофреников, рисующих психологический портрет преступника, убийцы, маньяка или насильника, но для следствия гораздо важнее изучение деталей и подробностей самих преступлений.

            Возможно, если бы на месте Бориса Абрамова был другой следователь, он бы сразу же вцепился в эту информацию, как бультерьер, ухватился бы за нее и стал бы с нескрываемым злорадством и удовольствием раскручивать неожиданно подвернувшееся дополнительно свидетельство порочности подследственного, но на следователя Абрамова это сообщение не произвело большого впечатления, и он с сомнением сказал:

            - Да ладно вам! Только инцеста нам и не хватало. К тому же, возможно, это просто домыслы, и притом необоснованные. Вы знаете, что ваш сосед находится под следствием и обвиняется в преступлениях сексуального характера и на этом основании готовы поливать его грязью и обвинять во всех смертных грехах. Есть восточная поговорка: когда бык падает, над ним поднимается много ножей.

            - Да нет же, говорю я вам, господин следователь! Руку дам на отсечение, что это чистая правда. Ну, сами посудите: если бы речь шла о нерешенной задаче по математике, она бы так не сказала, а сказала бы что-то другое и по-другому.

Но следователь Абрамов только отмахнулся: во-первых, скорее всего, это досужие сплетни бабулек, которые дни напролет сидят на лавочках, лузгают семечки и перемывают косточки всем соседям; во-вторых, даже если допустить, что это правда, доказать это будет практически невозможно: девочек своевременно проинструктируют, надоумят не добивать окончательно своего отца –  выродка и извращенца; а в-третьих, в уголовном деле и без того достаточно грязи, так что вымарывать лишний раз эту мразь просто не хотелось, да и не было особого смысла.

- Это, как я понимаю, все, что вы можете сказать, или, может, есть и другой компромат?

- Ну что я могу еще добавить об этом Викторе Кондрашкине? Да, вот еще: он гулял с другими женщинами, не особо прячась от жены. Можно даже сказать, вообще не прячась. Как будто хотел ей досадить этим. Возможно, он этим пытался доказать, что пользуется большим успехом у женщин, - продолжал рассказывать словоохотливый сосед подследственного. – Каждый раз он приезжал во двор с какими-то девушками, они с ним целовались прямо в машине – как будто напоказ. Он явно делал это жене назло.

 

            Попутно следователь выяснил некоторые подробности о семье Виктора Кондрашкина, узнал, что мать подследственного Людмила Владимировна владеет несколькими промышленными предприятиями в Москве, в Подмосковье и в Мурманской области. Есть у нее также собственные центры техобслуживания автомашин, крупные сервисы по ремонту бытовой техники, большие склады и много чего другого – “по мелочам”. Лет двадцать назад, когда в стране царил полный финансовый и экономический хаос, и ее дела резко пошли в гору, она прогнала из дома мужа, Николая Кондрашкина, поскольку тот был пьянчужкой, лентяем и бездельником, не работал и не особенно переживал по этому поводу, зато был вечно пьян.

            - Ваш отец ну совершенно не пригоден в хозяйстве. Пользы от него, как от козла молока, - часто сетовала она, обращаясь к сыновьям.

Но хуже всего было то, что муж ее был ужасно глуп и не умел общаться с людьми, и Людмила Владимировна стеснялась бывать с ним в общественных местах. Когда ее приглашали на какое-то мероприятие – чей-то день рождения, званый вечер, обед или ужин, она брала с собой сыновей или шла одна, а мужа даже не ставила в известность.

- Да она вообще ни во что меня не ставит, - жаловался муж, когда находился сердобольный слушатель. – Я от нее ни одного ласкового слова не слышу. Ну разве это жизнь?

Официально разводиться с мужем Людмила Владимировна не стала, не видела в этом необходимости; просто купила ему однокомнатную квартиру в соседнем подмосковном городке и напрочь забыла о нем, поставила на нем крест, вычеркнула его из своей жизни. При этом ее незадачливый супруг не очень протестовал и не очень переживал, наверное, потому, что хорошо знал свою властолюбивую жену и понимал, что протестовать и переживать бесполезно и бессмысленно. Деньги на водку ему периодически подбрасывал старший сын, Олег, а большего безвольному старому ленивцу не требовалось. После того, как “шалости” Виктора были показаны и переданы всеми информационными агентствами, Олег приставил к своему семидесятипятилетнему отцу персонального охранника, телохранителя, хотя в этом не было никакой необходимости. Мстить старому беспомощному и безобидному старику за подлые проделки сына никому не приходило в голову.

            Старший брат подследственного Виктора Кондрашкина, Олег, был главным финансовым и мозговым воротилой в семье, ее опорой и стержнем. Это был коренастый, крепкий русоволосый мужчина со скуластым лицом, очень смекалистый, деловой и волевой. У него была мужицкая хватка, любое начатое дело он доводил до конца, никогда не отчаивался, если в чем-то ему приходилось терпеть неудачу. Тридцать лет назад, двадцатилетним студентом, он сколотил небольшую банду из таких же крутых, как он, парней, и стал заниматься рэкетом. Тогда же купил себе подержанную иномарку, “Мерседес”. В их маленьком и тихом городке иномарки были тогда большой редкостью.

Несколько лет Олег проработал в системе правоохранительных органов. Спустя годы, он решил заняться коммерческой деятельностью, стал членом Совета директоров сразу нескольких довольно крупных коммерческих компаний, на пару с закадычным другом учредил какой-то коммерческий банк, в котором стал отмывать деньги. Когда у банка была отобрана лицензия, он сразу же нашел другие источники получения доходов и отмывания денег. Наладил связи с какими-то сомнительными финансовыми учреждениями за рубежом, а затем и сам переправился на постоянное жительство во Францию, хотя продолжал часто бывать в своем родном подмосковном городке и деятельно занимался финансовыми и иными делами семьи.

            Насчет главенства в семье Кондрашкиных у их словоохотливого соседа было несколько иное мнение.

- Олег, конечно, был парень крутой, да и тачки, ну, то есть машины, у него всегда были крутые, одна круче другой. Он всегда держался особняком, ни с кем из соседей не общался. То появится, то пропадет надолго. Был важным и заносчивым, считал себя выше и лучше других. В этом отношении у них вся семья такая – недружелюбная, заносчивая. Но, прошу поверить мне на слово, кто бы там что ни говорил, каким бы крутым ни был Олег, все равно, главной у них в семье, пожалуй, была все-таки мама, вот эта самая Людмила Владимировна. Вот она уж действительно женщина волевая, всю семью в узде держала.

 

            Но вот однажды, в самый разгар рабочего дня, прокурор города Андрей Вениаминович Барсуков, то есть непосредственный начальник Бориса Абрамова, вызвал его к себе в кабинет, долго смотрел на него поверх своих очков и выжидательно молчал, словно раздумывая и подбирая слова, чтобы подготовить переход к сути разговора.  

            - Как я понимаю, Андрей Вениаминович, что-то случилось, - прервал затянувшееся молчание шефа следователь Абрамов.

            - Даже не знаю, как тебе сказать, Борис, - продолжал мяться прокурор.

            - А вы говорите, как есть. Не тяните кота за хвост. У меня какие-то неприятности?

            - Ну нет, конечно. Не могу сказать, что это неприятности. Вполне рабочая ситуация. Издержки производства, так сказать.

            - По-моему, вы держите камень за пазухой. Ну так давайте же, доставайте его. Не томите.

            - Видишь ли, в чем дело, Борис, ты ведь знаешь, как я к тебе отношусь. Я всегда поручаю тебе самые сложные и ответственные, самые “громкие” дела.

            - Ну вот, теперь самое время сказать, в чем я проштрафился. Кто-то “наехал” на меня? Правильно я понимаю?

            - Вот-вот, именно это. На тебя действительно “наехали”. Дело в том, что семья подследственного Виктора Кондрашкина заявила против тебя отвод. Мать и брат подследственного почему-то уверены, что ты испытываешь личную неприязнь к нему и что ты якобы заинтересован в том, чтобы к нему были применены самые суровые санкции, самые суровые статьи. Я-то знаю, что это не так, но если я не предприму никаких мер и оставлю все, как есть, они наверняка обратятся во все вышестоящие инстанции. А мать и брат обвиняемого, ты это и сам знаешь, весьма значительные и влиятельные люди. Но дело, конечно, не в том, что они будут оказывать на нас определенное давление. То, что они влиятельные, меня как раз совершенно не волнует. Гораздо хуже то, что это очень скандальная семейка. Шума не оберешься. Дело в том, что они на каждом шагу будут кричать, что прокуратура сделала из их сына козла отпущения. И все время, везде и всюду будут размахивать своим ходатайством о вашем отводе. Вот, мол, мы же вас заранее предупреждали, что следователь Борис Абрамов является заинтересованным лицом в этом деле. Иди потом доказывай, что ты – не верблюд. Ну, в общем, я принял решение о вашем отстранении от ведения этого дела. Поверьте мне, Борис Семенович, ничего личного. Просто это оптимальный выход из положения, наименьшее из зол.

            Следователь иронично улыбнулся – чуть заметно, одними уголками губ. Он хорошо знал эту привычку прокурора: когда ему нужно было сказать что-то не очень приятное для своих подчиненных, он “плавно” переходил на официальный тон, обращался к ним на “вы” и называл их по имени и отчеству.

- Понимаю вас, Андрей Вениаминович. Жаль, конечно, потому что я за это время провел определенную следственную работу, выяснил кое-что про этого Виктора Кондрашкина. Мразь невероятная. Мне уже удалось откопать шесть случаев изнасилований, причем среди потерпевших есть и несовершеннолетние. Я абсолютно уверен, что на самом деле таких случаев намного больше. Я думаю, мне удалось бы их откопать. И знаете, что самое примечательное? На него, этого самого Виктора Кондрашкина, всего лишь один раз было заведено уголовное дело, да и это дело было закрыто на стадии предварительного расследования.

- Ну вот, видите, все понятно. Ваша активность и инициативность им не с руки. Их устроит менее активный и инициативный, менее принципиальный и при этом более сговорчивый следователь. Так что вам следует пенять только на себя. Кстати, вы ведь встречались с родными этого Кондрашкина. Что вы им сказали?

- Сказал, что готовлю обвинительное заключение по третьим частям статей 131 и 132 – это изнасилования и насильственные действия сексуального характера, причем ряд преступлений совершен в отношении совершеннолетних, то есть содержит отягчающие обстоятельства. Так что нашему обвиняемому реально светит срок до пятнадцати лет. И я, кстати говоря, не считаю этот срок слишком суровым.

- Ну, это решать не нам с вами, а суду. Государственное обвинение, конечно, будет защищать нашу позицию, но решающее слово – за судом. И что, вы так и сказали матери и брату обвиняемого?

- Ну да, так и сказал. А с какой стати я буду перед ними расшаркиваться!

- Ну вот, видите. А им такая перспектива, в отличие от вас, показалась не слишком радужной. Вы же знаете, Борис Семенович, я вас очень ценю, я даже серьезно подумываю о том, чтобы отклонить это ходатайство, но я убежден, что они забомбят своими жалобами все вышестоящие инстанции, вплоть до Генеральной прокуратуры. Они своего добьются. И знаете почему? Потому что какой-нибудь высокий чиновник, функционер, непременно скажет: “а почему вы так цепляетесь за своего следователя? Какая разница, кто будет вести это дело? Разве у вас мало хороших, крепких, принципиальных следователей? Назначьте другого и продолжайте гнуть свою линию”. И мне нечего будет на это ответить. Мы ведь поняли друг друга, не так ли Борис Семенович. Давайте не будем дразнить гусей.

- Я вас понял, Андрей Аркадьевич. Не будем дразнить гусей.

 

И только значительно позже, чуть ли не год спустя, следователь Борис Абрамов совершенно случайно узнал настоящую причину своего отстранения от этого уголовного дела. Выяснилось, что после беседы с ним мать и брат Виктора Кондрашкина не только написали ходатайство об отводе следователя, но и добились аудиенции у первого заместителя прокурора московской области, который дал указание изменить квалификацию инкриминируемых подследственному статей. Конечно, сделать это было сподручнее, задействовав другого следователя. У Андрея Вениаминович были, таким образом, две полновесные причины для того, чтобы отстранить старшего следователя Абрамова и перепоручить ведение дела другому следователю. Районный прокурор, непосредственный начальник Бориса Абрамова, таким образом, просто лукавил.

 

 

Глава шестая. “Если пикнешь, урою!…”

 

 

Лена Степанова была ученицей девятого класса одной из московских школ, которая находилась неподалеку от МКАД - Московской Кольцевой Автомобильной Дороги.

Был теплый майский вечер. Лена вышла из дома и направилась к ближайшей станции метро, где она собиралась встретиться со своим одноклассником Вадимом, с которым дружила чуть ли не с первого класса и с которым в последнее время стала регулярно встречаться. Вадим считал ее своей подругой, девушкой, она его соответственно считала своим другом, бой-френдом, парнем. Маме и папе Леночки ни одно из этих слов не нравилось, хотя ни она, ни папа не имели ничего против Вадима. Им больше импонировало сообщать при случае знакомым, что у Лены есть “мальчик”.

В тот самый теплый и пригожий майский вечер, который впоследствии и она, и ее родные будут называть не иначе как “злосчастным” и “злополучным”, Лена надела свои любимые черные джинсовые брюки, которые ей очень подходили. В принципе, к ее юной и стройной, как молодой тополек, девичьей фигуре подходило все, но эти брюки ей были дороги, они подходили ей как-то особенно, наверное, потому, что еще больше оттеняли ее красивые длинные ноги. Лена надела также черный мамин свитер, который очень гармонировал с джинсами. Надела также черную кожаную куртку, которая, в свою очередь, органически вписывалась в общий ансамбль одежды и прекрасно “разговаривала” с джинсами и свитером.

Они с Вадимом договорились встретиться у входа ближайшей станции метро, в половине седьмого. У Лены было еще полчаса, можно было не спешить, к тому же ей, как девушке, было позволительно опаздывать минут на пять-десять. Она не любила злоупотреблять этим своим правом, она вообще не любила никуда опаздывать, но при этом и не особенно напрягалась, чтобы оказаться на месте свидания с точностью до минуты, с немецкой пунктуальностью.

Когда она вышла из своего подъезда и неспешным шагом направилась по тротуару к автобусной остановке, чтобы спокойно и комфортно добраться к месту назначенной встречи, мимо нее медленно проехал большой внедорожник цвета “серебристый металлик” и остановился в нескольких шагах от нее. Из окна задней дверцы машины выпрыгнула маленькая, приземистая лохматая собачка. Она была породы пекинес; в последнее время эти экзотичные и добродушные собачки встречались очень часто. Сидевший за рулем взрослый мужчина с большой головой и в черных солнечных очках опустил ветровое стекло, с широкой улыбкой посмотрел на Лену и попросил:

- Девушка, будьте добры, подайте мне собачку. Можете не бояться, она у нас не кусается.

Собачка между тем и не думала никуда убегать. Она сидела на тротуаре и доверчиво смотрела своими маленькими глазками-пуговками на Лену, как бы упрашивая подобрать и вернуть ее хозяину. Лена так и сделала.

Задняя дверца машины открылась настежь, оттуда высунулась пара здоровенных, крепких мужских ручищ, которые жестами показывали, что готовы принять собачку, затем внезапно резким движением выбили ее из рук девушки, цепко ухватили Лену за оба запястья и ловким, привычным движением втащили девушку в салон машины. Как только Лена оказалась на сиденье, схвативший ее мужчина, который также был в черных солнечных очках, захлопнул дверь и поднял затененное окно.

- Собачка действительно не кусается, зато мы кусаемся, - сказал, резко сорвав машину с места, сидящий за рулем толстый, рыхлый мужчина в светлом костюме, с неприятной толстой и потной шеей, такой же неприятной, уродливо ниспадающей на лоб прядью лоснящихся волос и в черных очках. Во рту у него была жвачка, которую он ни на секунду не переставал жевать.

- Дяденьки, отпустите меня, я вас очень прошу! – заплакала, запричитала на смерть перепуганная девушка. – Я домой хочу…

- Какие мы тебе “дяденьки”? – насмешливо ответил тот, кто сидел за рулем. – Никакие мы тебе не “дяденьки”. Ты бы нас еще дедушками назвала. Да не напрягайся ты так. Расслабься. Считай, что мы твои хорошие друзья. Или ты не хочешь, чтобы мы подружились с тобой? А домой, к мамочке и папочке, мы тебя отпустим, не беспокойся. Мы тебя не обидим и больно тебе не сделаем. Мы же не изверги какие-нибудь. Ну, представь себе, что ты – золотая рыбка, и мы тебя поймали в свои сети. Мы загадаем тебе свои желания, ты их исполнишь, и мы тебя отпустим на свободу, в открытое море. Можешь плыть на все четыре стороны – хочешь домой, хочешь – к подружкам, другим рыбкам. И чем скорее ты исполнишь наши желания, тем скорее мы тебя отпустим, и ты окажешься дома, у мамочки и папочки. А будешь здесь ерепениться, права свои качать и недотрогу из себя корчить, так мы тебе быстренько крылышки поотрываем. Даже моргнуть не успеешь. Вжик! – и все. Без крылышек останешься. Ты ведь не хочешь остаться без крылышек, правда?

Машина в это время заехала в какой-то безлюдный переулок на самой окраине города и остановилась. Мужчина в салоне, на заднем сиденье, тот самый, который силой втащил девушку в машину и теперь продолжал крепко держать девушку за руку, вытащил ее из машины, пересадил на переднее сиденье рядом с водителем и ушел, хлопнув дверью. Лена за все это время даже не посмела взглянуть на него. И вот теперь он, ничего не сказав и не попрощавшись со своим дружком-подельником, ушел, исчез, растворился, испарился – словно в воду канул. Словно бы и не было его вовсе.

Сидевший за рулем толстяк оценивающим, раздевающим взглядом посмотрел на девушку через темные стекла очков, довольно ухмыльнулся и рванул машину с места. Лена продолжала плакать, она смертельно боялась этого взрослого, толстого мужчины, потного и противного, похожего на откормленного борова. Она жалобно запричитала:

            - У меня сегодня день рождения. Меня ждет большая компания. Они уже волнуются и ищут меня. Отпустите меня, ну, я вас очень прошу.

Сидящий за рулем толстяк вел машину и не обращал на нее никакого внимания, словно не слышал ее. Он был очень возбужден, и это возбуждение делало его словоохотливым; он был охвачен эйфорией и напоминал рыбака, которому улыбнулась удача и на крючок к которому попалась большая рыба. Он без умолку болтал и при этом получал видимое удовольствие от того, что умеет складно излагать свои мысли. Он был уверен, что у него это очень здорово получается, что его речи производят на окружающих самое благоприятное впечатление, что в каждом его предложении искрятся глубокие и мудрые мысли. Разговаривая, он даже не оглядывался на нее.  

Из сумочки Лены раздалось тихое, пока еще только ей доступное и слышимое дребезжание вибрирующего мобильника. Девушка, вся дрожа и трепеща от страха, достала непослушными руками маленький телефонный аппарат и, мельком взглянув на имя звонившего, сбросила звонок. Как она и ожидала, звонил Вадим. Половина седьмого уже прошла, Вадим заждался ее и решил позвонить, выяснить, где она и когда подъедет.

Лена правой рукой незаметно достала телефон из сумочки, так же незаметно опустила руку с телефоном к коленям и, не глядя на клавиатуру, наощупь набрала короткое текстовое сообщение для матери, отца и для Вадима. Мобильник, к счастью, был самого современного образца, имел множество опций и давал такую возможность. Затем она украдкой посмотрела на экран мобильника, нашла номер мамы и послала ей тревожное сообщение.

Мама Лены, не на шутку встревожившись и обеспокоившись, сразу же позвонила дочери. Ее звонок, представлявший собой известнейшую мелодию Паганини – “24-е каприччио” – прозвучал в машине пронзительно и резко.

-Это еще что такое? – взревел похититель и стал громко и сердито сопеть. – Это твой телефон?

-Да, это моя мама, - вконец растерявшись, сказала девушка. - Что мне делать? Отключить телефон?

- Нет, не отключай. Если отключишь, будет еще хуже. Лучше ответь. Скажи, что ты застряла в пробке. В очень большой пробке. Скажи, что задержишься. И что позвонишь сама, когда выберешься из пробки. Ты все поняла? Если попробуешь вякнуть что-нибудь лишнее, пожалеешь, что вообще появилась на свет. Ну давай, отвечай.

- Да, мама, - сказала Лена дрожащим, заплаканным голосом, приняв звонок матери.

- Леночка, доченька, что происходит? Где ты? – взволнованно стала расспрашивать мать Лены, Алла Аркадьевна.

- Я попала в пробку. Я задержусь, мама, - странным, чужим, каким-то замогильным голосом ответила Лена.

- Какая пробка, девочка моя? Можешь ты объяснить, что с тобой происходит? Где ты сейчас находишься?

- В машине, где же еще? – ответила Лена сдавленным голосом, напряженно думая, как бы ей объяснить матери происходящее, передать ей самые важные сведения и при этом не выдавать себя, не вызывать подозрений; как дать понять матери, чтобы она задавала только наводящие вопросы, на которые можно было отвечать односложно. Наконец, мать догадалась задать ей нужный вопрос.

- Ты не можешь разговаривать? Рядом с тобой кто-то есть?

- Да, - ответила Лена. Отвечать односложно, только “да” и “нет” – это был не просто оптимальный, а единственный выход в создавшемся положении.

Мама девочки поняла это и сказала:

- Тогда я буду спрашивать, а ты только отвечай. Ты в беде?

- Да.

- Тебя похитили?

- Да.

- О, Боже! – простонала Алла Аркадьевна, и кровь прихлынула к ее щекам, а глаза сразу же увлажнились. Это было едва ли не самое худшее, что могло произойти с ее доченькой, с ее кровиночкой, с ее ненаглядной Леночкой…

А через минуту на мобильник Аллы Аркадьевны поступило сообщение: “Я его боюсь”. И еще через минуту – другое сообщение: “Спаси меня”. Затем одно за другим стали приходить другие сообщения: “Мама, я его боюсь”, “Я его не знаю”, “Он мне угрожает”.

Алла Аркадьевна стала посылать дочери ответные сообщения и наводящими вопросами постаралась выяснить важные сведения.

“Какая машина?” – спрашивала она. - “Джип”, - отвечала Лена. “Какого цвета?”-  “Серебристого”.

У Аллы Аркадьевны сердце разрывалось на части. Она позвонила мужу, плача рассказала ему, что Лена попала в большую беду, попросила срочно заехать в городское отделение внутренних дел и “поставить там всех на уши”. Затем позвонила Вадиму и сообщила о свалившейся на них беде.

Отец Лены, который в это время находился на работе, сразу же выехал на ближайший пост патрульно-дорожной службы, написал заявление и изложил те скудные, но важные сведения о похитителе и его серебристом джипе. Информация была передана по рации всем патрульным машинам и была организована операция по поимке похитителей “Перехват”.                 

Алле Аркадьевне перезвонил взволнованный Вадим, сказал, что уже сообщил в полицию, что там пообещали принять срочные меры.

Затем Вадим позвонил Лене и пересказал ей то, что минутой раньше передал ее маме.

Лене снова позвонила мама. Она еще раз сообщила, что сотрудники дорожной полиции уже начали поиски этого злополучного внедорожника.

            Не успела Лена прервать разговор с матерью, как раздался новый звонок. Это снова звонил Вадим. 

            Руливший машиной рыхлый толстяк начал снова громко и злобно сопеть, громко втягивать в себя воздух. Трудно было понять, то ли ему не хватает воздуха, то ли он старался выглядеть пострашнее.

            - Да кто ты вообще такая? Почему тебе так много звонят? Не телефон, а “Смольный слушает”…

            - Это папа. Он тоже беспокоится, - с надеждой в голосе сказала Лена. Фактор обеспокоенного отца, по ее мнению, должен был отрезвляюще подействовать на этого жирного похитителя-отморозка.

            - Ответь ему. Скажи то же, что и матери. Скажи, что с тобой все в порядке и что ты застряла в пробке.

            Лена приняла звонок и сразу же сказала:

            - Да, папа.

            Вадим сразу понял, что от него сейчас требуется побыть “отцом” своей подруги. Он постарался успокоить и обнадежить девушку.

            - Лена, передай этому уроду, что мы уже сообщили о твоем похищении в полицию, скажи, что его уже ищут.

            - Не могу, папа. Я задержусь немного. Я в машине и застряла в пробке.

Вновь послышалась мелодия Паганини. Это означало, что матери похищенной жертвы что-то известно, что она о чем-то догадывалась. Этот новый звонок подействовал на похитителя, как красная тряпка на быка. Его глаза налились кровью, он снова начал громко сопеть, шумно вдыхать и выдыхать воздух, выхватил телефон из рук Лены, приопустил ветровое стекло, хотел было выбросить его в окошко, но затем передумал, посмотрел на экран мобильника, убедился, что звонившей действительно была мама девушки и начал кричать на съежившуюся от страха Лену:

- Ах ты, дрянь паршивая! Сука безмозглая! Все-таки проболталась матери, да? Сообщила ей. А ведь я тебя по-хорошему просил не делать этого. Я же тебя честно предупреждал, что не нужно меня сердить, но ты не послушалась. Ну что ж, пеняй на себя.

Телефон между тем продолжал наигрывать мелодию Паганини. Впервые эта мелодия не ласкала, не услаждала слух Лены, а резала его, пилила ей нервы. Она сбросила звонок, затем послала матери сообщение: “Мама, не звони мне, ты его злишь”.

            Похититель заметно нервничал. На ходу достал сигарету из коробки, закурил.

“Он рассвирепел и даже закурил на психе”, - запишет впоследствии Лена в своих показаниях, данных следователю.

            - Дяденька, отпустите меня, я никому ничего не скажу, обещаю вам, - продолжала упрашивать смертельно напуганная девушка.

            - Знаю, что не скажешь. Ты ведь не дура набитая, чтобы рассказывать. Ты ведь понимаешь, что если кому-нибудь расскажешь, только хуже себе сделаешь. И не только себе одной, но и всей своей семье. Запомни, я своих слов на ветер не бросаю. Если ты посмеешь заявить на меня в милицию, то я просто урою и тебя, и всю твою семейку.

            Девушка продолжала всхлипывать и причитать:

            - Отпустите меня, вы же знаете, что меня уже ищут. Вас же найдут, поймают. Вас накажут за это…

            - Да ты что, падла, угрожать мне здесь вздумала? Ах ты шалава! Да ты посмотри на себя и на меня – кто ты и кто я. К твоему сведению, весь наш город – у меня в кармане. У меня закадычные друзья и в полиции, и в прокуратуре. Да что там полиция и прокуратура – в Государственной Думе нет ни одной собаки, которая бы меня не знала. Так что ты, маленькая Дюймовочка, должна еще радоваться своей удаче.

            В планах похитителя было отвезти девушку в свой загородный дом, как он поступал обычно в таких случаях. “Это дело не любит спешки”, - назидательно говорил он надрывно, горько плачущим, перепуганным девушкам, заталкивая их за дверь своего дачного дома, куда наведывался от случая к случаю, преимущественно со своими захваченными врасплох и горько плачущими от страха, обиды и сознания собственной беспомощности жертвами. В эти минуты и часы он был доволен собой, как паук, паутина которого сработала и поймала большую муху. И он не спешил и смаковал эти минуты, получая чуть ли не физическое наслаждение от ощущения вседозволенности, полноты и безграничности своей власти, от мысли, что он может, что он вправе делать с ними все, что угодно, все, что пожелает его душа.

Но на этот раз все пошло не совсем так, как он задумал. Вернее, совсем не так. Телефон похищенной девушки звонил, не умолкая; было ясно, что ее стали активно искать, что вся ее родня серьезно обеспокоена долгим отсутствием девушки. И не просто обеспокоена, а что-то знает, во всяком случае, подозревает. А самым обидным, самым досадным он считал то, что они уже почти подъехали к его загородному дому. Ну вот же он, двухэтажный дом-красавец, заметно выделяющийся среди других дачных построек. Но чувство опасности, какое-то звериное чутье подсказывало ему, что расслабляться нельзя, что ситуация легко может выйти из-под контроля, что он из охотника и ловца может превратиться в дичь, в добычу.  

Это бесило его, выводило его из душевного равновесия.

            Он начал громко сопеть, прикрыл глаза, раздумывая, как быть. С одной стороны, дачный дом был очень близко, до него было рукой подать, но, с другой стороны,  взбудораженная родня этой девчонки, эти бесконечные звонки мобильника стали серьезно раздражать, досаждать, беспокоить и пугать похитителя. Было ясно, что их ищут, причем ищут активно и целенаправленно. К досаде и гневу едва ли не впервые примешивалось нехорошее предчувствие, что на этот раз он перегнул палку, что на этот раз не обойдется, потому что раз на раз не приходится.

 

            Изменились планы насильника, но не замысел.

            Он развернул машину и проехал на узенькую, укромную тропинку, ведущую к березовой рощице, и заглушил мотор. Затененные стекла не позволяли увидеть снаружи, кто находится в салоне и что там происходит. Именно для этого придуманы, для этого предназначены затененные стекла.

Толстяк задумчиво и рассеянно посмотрел на сидящую рядом заплаканную и трепещущую девушку, которая от объявшего ее страха и ужаса даже не смела сопротивляться, затем дрожащими от возбуждения и волнения потными руками стал расстегивать ширинку брюк…

 

Больше двух часов прошло с той минуты, когда Леночка Степанова, на свою беду, протянула сбежавшую лохматую собачку сидевшему на заднем сиденье незнакомому мужчине и оказалась похищенной.

…Серебристый внедорожник “Тойота Ленд Крузер Прадо” мчался обратно, в направлении Московской Кольцевой Автомобильной Дороги. Сидевший за рулем жирный боров был страшно зол, что все получилось не так, как он хотел, как он планировал. Он всю дорогу злобно сопел, сипел, с шумом вдыхал и выдыхал воздух и заученным текстом запугивал парализованную от ужаса и случившегося девочку.

            -Так вот, слушай меня внимательно, маленькая сучка. Если ты только посмеешь кому-нибудь что-нибудь вякнуть, если ты вообще пикнешь или настучишь на меня, то я тебя урою. Живьем закопаю. И не только тебя, но и всю твою семью. И запомни, я хозяин этого города, я вхож во все властные структуры. В этом городе все мое – и полиция, и суд, и прокуратура. Ты поняла? Есть ко мне вопросы? Если нет, то выметайся!

            С этими словами он притормозил у того самого Торгового центра, где и похитил свою жертву и грубо вытолкал, вышвырнул ее на тротуар.

            В своем дневнике, выложенном в одной из самых крупных и популярных социальных сетей российской зоны Интернета мать Лены Степановой Алла Аркадьевна написала:

«Она сразу же позвонила мне и сказала: мама, он меня отпустил. В отделении полиции, куда мы поехали сразу же, Лена молча смотрела в одну точку и плакала. Я вывела ее из участка на улицу, обняла и стала шептать на ухо: ну, расскажи, расскажи мне, что произошло. Что с тобой сделал этот негодяй? Он тебя изнасиловал? Но Лена продолжала молча плакать. Она боялась. Преступник запугал ее своей мифической властью, связями. То ли он бандит, то ли депутат. Она боялась не столько за себя, сколько за семью».

            Два года спустя, в своих показаниях во время первого судебного следствия, Алла Аркадьевна рассказывала:

- Первые месяцы после случившегося Лена переживала очень тяжело. У девушки была бессонница, она подолгу не могла уснуть. А когда засыпала, во сне видела одну и ту же картину: за ней кто-то гонится, она бежит, бежит, но никак не может убежать. Она у нас очень эмоциональная и дружелюбная, очень остро реагирует на любое проявление несправедливости. Кто-то без очереди прошел, а она может даже расплакаться от этого. И при этом — стоик и боец по натуре. Учится в колледже, пишет стихи и песни, мечтает стать журналистом. Но даже сегодня она боится этого мерзавца, Виктора Кондрашкина. Боится, что он выйдет из тюрьмы и будет мстить. Боится, что однажды он снова придет к нашему подъезду. Подсудимый даже в клетке скрежещет зубами, угрожает, говорит ей: я с тобой разберусь. Это животное нужно убрать с улиц нашего города. Если он снова выйдет на свободу, его никто и ничто не остановит.

 

В окончательном варианте показания потерпевшей Лены Степановой, тщательно отредактированном и отретушированном четвертым по счету следователем и представленном для судебного разбирательства,  указывалось, что “злоумышленник успел по дороге совершить насильственные действия сексуального характера”.

            В первом варианте этих же показаний, взятых старшим следователем следственного управления Борисом Абрамовым, говорилось, что злоумышленник совершил надругательство над несовершенной девочкой, которой в тот момент едва исполнилось шестнадцать лет; преступник характеризовался, как серийный сексуальный маньяк, как педофил и извращенец. Все эти “несущественные и не относящиеся к сути дела подробности” на каком-то этапе следствия были просто выкорчеваны, изъяты, исключены из материалов уголовного дела. Само же преступление из особо тяжкого третьего пункта 132-й статьи, предусматривающего лишение свободы сроком до пятнадцати лет, чьей-то заинтересованной и заботливой рукой было переквалифицировано в значительно более мягкий первый пункт соответствующей 132-й статьи. В новом прочтении обвинения подсудимому грозил срок до шести лет.

            Более того, из следственного дела таинственным образом исчезли некоторые очень важные показания, пропало заявление одной из потерпевших, шестнадцатилетней Жанны Николаевой, были изъяты некоторые важные улики…

            Почему это произошло? Как это произошло? Как вообще такое могло произойти? Ведь это не что иное как фальсификация судебных документов. Наконец, на каком этапе предварительного следствия это произошло?

            Были многочисленные жалобы, адвокаты потерпевшей стороны выступили с ходатайствами, но ходатайства эти практически не были рассмотрены ни в прокуратуре, ни в суде. Не зря же за два года, в течение которых велось предварительное расследование, поменялось четыре свидетеля. Попробуйте найти концы, попробуйте найти крайнего!

            Лене Степановой казалось, что кошмар и ужас закончились, остались позади. Даже в самом кошмарном сне им не могло привидеться, что настоящий кошмар и ужас им еще только предстоит пережить.

 

 

Глава седьмая. ”Ты не бузи, сохатый…”

 

Новый следователь по делу Виктора Кондрашкина старший советник юстиции Николай Колыванов был намного более покладистым и сговорчивым, чем его предшественник. Он внимательно, всем своим видом выражая готовность и послушание, выслушал инструкции прокурора города Андрея Аркадьевича, то и дело согласно, утвердительно и понимающе кивая головой, в течение месяца знакомился с переданным ему уголовным делом подследственного Виктора Кондрашкина, затем через доверенного посредника дал согласие на встречу и “тайную вечерю” с адвокатом, матерью и братом подследственного, и только после этого изменил квалификации статей на менее тяжкие. При этом он, разумеется, даже не думал сообщать об этом никому – ни родне и адвокату подследственного, ни даже своему начальству, прокурору города.

- Чукча не дурак, - сказал он своему отражению в зеркале, завязывая петлю на галстуке. – С какой стати я должен кому-то об этом докладывать, вслух признаваться в фальсификации документов и личной заинтересованности в исходе дела? Придет время, и все выяснится на суде. 

По новой версии предварительного следствия потерпевшая Лена Степанова перестала фигурировать в деле в качестве несовершеннолетней девушки. Разумеется, у хитроумного следователя Колыванова даже в мыслях не было изменить возраст потерпевшей. Зачем? Вместо этого вполне достаточно было просто изъять само упоминание об этом факторе, игнорировать его. Просто не придавать этому фактору никакого значения. Вот вам и решение вопроса о несовершеннолетии пострадавшей. Со временем, как это обычно бывает, и другие следователи также перестали обращать внимание на это исключительно важное обстоятельство.

            - Ласковый теленок двух маток сосёт, - удовлетворенно сказал следователь Колыванов своему отражению в зеркале, очень довольный тем, что сумел-таки поймать двух зайцев. Теперь и начальство будет довольно, и семью этой подследственной мрази удастся подоить, причем подоить знатно, получив добрый, жирный надой.

Накануне вечером с ним уже встретились адвокат, мать и брат подследственного, они уже ясно дали ему понять, что в накладе он не останется, получит кругленькую сумму. Ну еще бы! Куда они денутся? Ведь они теперь всецело в его руках.

А ведь начало переговоров не предвещало ничего хорошего. Следователь, конечно, был открыт для взаимовыгодного сотрудничества и разумных предложений, однако выяснилось, что у родных подследственного весьма зыбкие представления о реальном положении дел. То, что они были готовы раскошелиться, было само по себе не плохо, но взамен от него потребовали, чтобы дело было прекращено за отсутствием состава преступления уже на стадии предварительного расследования. То есть дело не должно дойти до суда, не должно быть передано в суд. Это было неслыханным нахальством, беспрецедентной наглостью. От удивления следователь чуть было не воскликнул: “Ну ни фига себе!”, но сдержался и с ироничной и вместе с тем великодушной и прощающей улыбкой сказал:

- Это абсолютно невозможно. Это просто нереально. Вы просто не представляете себе всей серьезности ситуации. Мы же здесь не в бирюльки играем. На подследственного Виктора Кондрашкина поступило сразу несколько жалоб. Дело давно уже принято к производству и находится под особым контролем начальства. На диспетчерской прокурор города заявил, что наконец-то пойман серийный маньяк-насильник. Мой предшественник передал мне дело, квалифицировав действия Виктора Кондрашкина как особо тяжкие преступления с отягчающими обстоятельствами. Не забывайте, что в уголовном деле фигурируют шесть доказанных эпизодов изнасилований и насильственных действий сексуального характера. Там есть еще несколько несовершеннолетних, а это вообще означает самые строгие санкции, статьи о педофилии. Мне также, кстати, даны указания применить самые жесткие меры, третьи части соответствующих статей. Это громкое дело, вся общественность об этом знает. Так что мы сейчас с вами говорим не о том, как вызволить обвиняемого из СИЗО и прекратить дело, а о том, каким образом переквалифицировать эти же статьи, то есть изменить квалификации наказаний на более мягкие, максимально смягчить приговор. А в том, что суд непременно состоится и будет вынесен обвинительный приговор, у меня лично нет никаких сомнений.

Людмила Владимировна никак не хотела понимать, что все обстоит настолько плохо, что она, при ее больших деньгах и готовности с ними расстаться, не может отвести от головы своего непутевого сыночка перспективу суда и публичного позора, прилюдной порки. О том, что “дело пахнет керосином” и что все может завершиться обвинительным приговором, она даже не думала.

- Это очень плохо, что у вас на этот счет нет никаких сомнений. А вот у нас сомнения есть.

- Боюсь, Людмила Владимировна, на этот раз избежать суда вам не удастся, заявляю вам это со всей ответственностью, - решительно и категорично сказал следователь Колыванов. Эти странные, вконец оборзевшие, зарвавшиеся и зажравшиеся люди требовали от него совершенно невозможного. С таким же успехом они могли рассчитывать, что он остановит вращение планеты или заставит, чтобы река Волга потекла вспять.  

- Ну, это мы еще посмотрим. Безвыходных ситуаций не бывает, - сказала Людмила Владимировна, хотя на сердце у нее было неспокойно до тошноты. “Ну вот ты и доигрался, сынок, вот ты и допрыгался”, - с наворачивающимися на глаза слезами повторяла она про себя.

- Это можно было бы сделать только в одном-единственном случае, если бы вы смогли на самой ранней стадии уговорить потерпевшую сторону забрать заявление обратно. Но поезд уже ушел.

- Если бы да кабы, - внезапно рассердился Олег. – Знаем это и без вас. Значит, не получилось, раз все-таки завели уголовное дело. Но мы ведь к вам пришли не за советами, а за помощью. И мы готовы отблагодарить вас за оказание помощи. И наша благодарность будет адекватной вашей оказанной помощи.

- Мы уже пробовали договориться с потерпевшей стороной, - добавила Людмила Владимировна примирительным тоном, как бы стараясь загладить грубый выпад сына. – Да вот только ничего хорошего из этого не вышло. Они оказались несговорчивыми, уперлись, как бараны, в свои принципы – и ни в какую.

            - И все-таки, до суда дело не должно дойти, - снова повторил Олег. - Нужно сделать все возможное и невозможное, чтобы дело не было передано в суд.

            - Это не в моей власти, - отрицательно покачав головой, сказал следователь.

            - Ну, в таком случае непонятно, в чем ваша функция, ваша миссия. За что вас прикажете благодарить? – Олег уже был готов пойти на открытый конфликт и разрыв “дипломатических отношений” со следователем, но адвокат Пчёлкин мягко дотронулся до его рукава, отвел на два шага в сторону и сказал:

            - Олег Николаевич, вам не следует обижаться на следователя. Как юрист и адвокат я вас заверяю, что если бы он вам пообещал закрыть дело на этом этапе, я бы раскусил в нем авантюриста. Я ведь говорил вам то же самое, в вы мне не верили. Я вам очень советую не кипятиться и не пороть горячку, не совершать опрометчивых поступков.

            - А я вам объясню, за что, - немного обиженным и сконфуженным тоном стал разъяснять следователь. - За то, чтобы я не нашел второго участника, подельника вашего сына. Ведь в этом случае получается предварительный сговор и организованная группа. Вы же отлично понимаете, что если очень захотеть, то этого подельника можно найти, причем без особых усилий. А еще за то, чтобы я изменил части статей предъявленного обвинения на менее тяжкие и переквалифицировал предусматриваемые сроки наказания. Даже этого я не могу твердо вам обещать, поскольку буду вынужден пойти на открытый конфликт с моими коллегами, которые могут меня неправильно понять, и я тем самым поставлю под удар всю свою будущую карьеру в следственном комитете. А разница между третьим и первым пунктом огромная. Третий пункт предусматривает срок до пятнадцати лет, а первый пункт – от трех до шести лет. Если нам удастся применить к подследственному первый пункт 132-й статьи, вы должны прыгать от радости. 

 

            Когда адвокат Михаил Пчёлкин, Олег Николаевич и Людмила Владимировна вышли от следователя, Людмила Владимировна сказала адвокату:

- Мне этот ваш знакомый следователь решительно не понравился.

- И что вы предлагаете? Заменить его? Это, в принципе, возможно, но боюсь, что все наши старания будут напрасными. От перемены мест слагаемых результат, как известно, не меняется.

- Но ведь хуже, чем сейчас, тоже уже не будет, правда ведь? – спросил Олег Николаевич, который также был недоволен результатами переговоров со следователем.

- Не скажите. Ситуация вышла из-под контроля, история разрастается, как снежный ком, я даже удивляюсь, как ответственные должностные лица вообще встречаются с нами и выслушивают нас, не шарахаются от нас, как от чумы. А что касается следователя, то мы не вправе требовать от него больше, чем он в состоянии сделать. Он ведь мог бы наобещать нам с три короба, получить свои денежки и ничего при этом не изменить. Но он этого не сделал. Вместо этого он четко объяснил нам, что он может сделать и сделает. И это, поверьте мне, вовсе не мало.

- Не знаю, у меня такое ощущение, что он нас всех только что поимел, а мы этого даже не поняли, - задумчиво сказала Людмила Владимировна.

- Вот и у меня такое же ощущение, - ответил Олег Николаевич.

Адвокат ничего не ответил, только приподнял удивленно брови и едва заметно покачал головой. А что он мог им ответить?

 

Следователь Колыванов вызвал Виктора Кондратьева на очередной вопрос. Ему доставляло большое удовольствие, чуть ли не физическое наслаждение глумиться над своими подследственными, запугивать их грозящими большими сроками наказания. И делал он это со всеми и во всех случаях, даже тогда, когда их родные уже подсуетились и задобрили его.

- Ну что, подследственный Виктор Кондрашкин, так и будем играть с тобой “в молчанку”? Ну что ж, как знаешь. Вот только не знаю, что ты от этого выиграешь. Все, что ты должен был нам поведать, мы узнали и без тебя. А узнали мы очень многое, практически все, что хотели узнать. Для начала сообщу тебе одно “пренеприятное известие”: ты привлекаешься по части третьей статьи 132 УК РФ – это насильственные действия сексуального характера в отношении несовершеннолетних. Санкции этой статьи предусматривают до 15 лет лишения свободы. Так что ты, мой сохатый друг, “загремишь под фанфары”, на всю катушку. Но благодарить за это ты должен не меня, а моего предшественника, старшего следователя по особо важным делам Бориса Абрамова. А мое дело маленькое, я подготовлю дела, приведу их в порядок и передам в суд.

            Виктор Кондрашкин уже узнал от своего адвоката, что мать и брат виделись со следователем, и очень рассчитывал, что тот изменит свое отношение к нему. Но этого не происходило. Каждый новый вызов к следователю был для него новой экзекуцией. Следователь не переставал издеваться над ним - с поистине иезуитской изощренностью и изобретательностью. Особенно оскорбительным Виктору почему-то представлялось излюбленное словечко Колыванова “сохатый”. Само по себе оно было довольно безобидным и применялось ко всем подследственным без исключения и при этом никого особенно не обижало, но Виктора оно приводило в тихое бешенство, попадало в самое “яблочко”.

            - Кстати, господин Кондрашкин, есть такой анекдот, не такой уж и новый, но мне он очень нравится. Один зек возвращается с зоны домой и рассказывает в кругу знакомых о жизни в колонии, и кто-то его спрашивает:

- А это правда, что там чуть ли не каждый второй – педераст?

- Конечно, правда, - отвечает зек. – Мне один пахан сказал: дай я тебя разочек потрахаю и дам за это двадцать долларов. Ну, я и согласился. Так вот этот гад три года меня трахал и в хвост и в гриву и при этом не дал ни копейки. Ну разве не пидор?

Следователь со своей привычной садистской улыбкой посмотрел на Виктора и спросил:

- А ты почему не смеешься? Тебе не смешно? Может, анекдот не понравился? Или просто тебе не до смеха? Да не грусти ты так, сохатый, тебе ведь деньги не нужны, не так ли? Пусть все эти паханы подавятся своими деньгами. Как говорится, не в деньгах счастье. Ты будешь обслуживать их не ради денег, а для своего же удовольствия. Правда, сохатый? 

- Я в колонию не пойду, - угрюмо ответил Виктор, закрыв глаза, которые самым подлым, самым предательским образом увлажнились.

- Пойдешь, как миленький. Куда ты денешься? Я самолично выпишу тебе путевку. Подлечишь на зоне свое здоровье. Таким, как ты, нужно выписывать строгий режим. А колония подлечит тебя лучше всякого санатория. Там все, кому не лень, будут тебя иметь – по полной программе, после завтрака, обеда и ужина. Вот тогда-то ты и поймешь, каково было женщинам, которых ты насиловал. Запомни мои слова.

            Во время очередной встречи с адвокатом Пчёлкиным Виктор Кондрашкин сидел, насупившись. Зато у адвоката настроение всегда было приподнятое.

            - Ого, да у моего подзащитного, как я погляжу, депрессняк в последней стадии развития. Ну, рассказывай, почему ты тут не весел, что ты голову повесил?

            - А с какой радости я должен быть веселым? – огрызнулся Виктор.

            - Поводов для веселья действительно немного, но и унывать тоже не нужно. Ну, давай, выкладывай, что тут у тебя произошло. Обидел тебя кто-то?

            - Да меня этот следователь все время достает.

            - Следователь достает? И как же он тебя достает? Пытает, что ли?

            - Да он меня все время “сохатым” обзывает.

            - “Сохатым”? Ха-ха-ха! Ну ты даешь, Виктор! Что это за телячьи нежности? Ему, видите ли, не нравится, что его как-то там обзывают. А как бы ты хотел, чтобы он тебя называл? “Милостивый государь”? Или, может, “Ваше сиятельство”? А то, что нам удалось с ним договориться, что он обещал переквалифицировать твои статьи, это тебе нравится или тоже не нравится? И это при том, что вся страна знает о твоих похождениях и тебя печатно называют “маньяком” и “педофилом”. Что сейчас для нас главное, что он тебя как-то там называет, или то, что ты, благодаря его стараниям, отделаешься минимальным сроком? Да по мне, пусть уж лучше он сто раз на дню называет тебя “сукиным сыном” или “козлом вонючим”, но снимет с тебя эти страшные третьи пункты.

            - Все равно обидно. Вас когда-нибудь обзывали “сохатым”?

            - Нет, не называли. Бог миловал. Но, повторяю, по мне лучше, чтобы тебя называли “сохатым” здесь, чем “милордом” в колонии, причем на протяжении пятнадцати лет.

            - И все-таки, придумайте что-нибудь, чтобы избавить меня от этого следователя. Я вам точно говорю: он ничем не лучше, чем первый следователь. Дайте ему отвод.

            - Да вы что, сговорились все, что ли? Чем вам этот следователь не потрафил?

            - Да он какой-то изувер. Измывается надо мной. Меня еще никто “сохатым” не обзывал.

            - Ну вот, приехали. Час от часу не легче. И как ты себе это представляешь? Что мы напишем в своем ходатайстве об отводе? Что следователь называет тебя “сохатым”? Это же курам на смех! “Прошу отстранить следователя от ведения уголовного дела, потому что он называет моего подзащитного “сохатым”. А ты знаешь, что мне ответит прокурор города? Он мне ответит, что нужно было вашему подзащитному раньше обо всем этом думать, не совершать эти преступления и не попадать в следственный изолятор. Вот что он мне ответит.