1
– Мама! Валерка приезжает!
Виктория
ведьмой влетела в кухню, с разбега натолкнувшись на стол и радостно
размахивая руками.
– В чем дело? – Елена Дмитриевна от неожиданности
пролила из ложки дегустируемый суп.
– Приезжает!!! – удвоила децибелы Вика. – На каникулы
будет тут! Звонил!
– Ты же мобилку потеряла… – удивилась мама.
– Антонсергеичузвонилегонетуатут…
– В два раза медленней, пожалуйста.
– Ага… У Антон Сергеича щас репетиция, а вечером
концерт. Он ушел, а тут сантехник… Так надо присмотреть, а то… А тут
– звонок!
– А я думаю, где она весь день шатается! Хотела за
Катькой послать – опять с шелковицы навернулась. Копия ты! Пришлось
самой идти.
– А где она?
– В комнате валяется, встать не может. Коленка и
ладонь. Зато выше Вовки залезла! – с невеселой иронией
прокомментировала мама. – Убьются оба… Пусть лежит – хоть пару дней
душу не травит…
Виктория влетела в комнату.
Екатерина,
почти 8-и лет отроду, вовсе и не думала валяться, а с деловитым
видом извлекала дополнительную – эстетическую – пользу из уже
примененного по прямому назначению флакона с йодом.
– Мулатка… На Женифир Лопис похоже… – вдохновенно
бубнила она, нанося йод на лицо потрёпанной Барби.
Вика даже не
взглянула на сестру. Вынула из шкафа выходное платье и модный пояс с
«прибамбасами».
– На дискотеку собралась? – тут же заинтересовалась
Катя.
– Рано еще… – рассеянно ответила Вика, причесываясь.
Когда же она
взяла из ящика стола губную помаду, голос Катьки стал ехидным:
– А-а-а… На свида-а-ание!…
– С мелкими не посоветовалась!
Катька, едва
успев обидеться, снова озарилась творческим порывом, вернувшись к
изменению имиджа куклы.
Вика оглядела
себя в зеркало. Для своих 15-и с половиной лет она выглядела «что
надо». Рост средний (каблуки увеличат), глаза карие, с ястребиным
блеском – в отца. Ресницы тоже ничего. А волосы русые, как у мамы,
слегка вьются…
Выскочила из
комнаты и бросилась к выходу.
– Куда опять?
– поинтересовалась кухня.
– Встречать!
– громко хлопнула дверь.
А Елена
Дмитриевна подумала о том, что когда-то и она вот так летала и
встречала…
2
Ее первый
муж, бравый инструктор по альпинизму, рисковый и бесшабашный, за
плечами которого уже были Кавказ и Памир, а в мечтах – и Эверест,
слыл едва не легендой среди своих под знаковым прозвищем Антих
(сокращенное от «Антихрист»). Про таких говорят: «Ни Бога, ни черта
не боится», такие сами вызывают страх каким-то своим
«внечеловечием», и бури других эмоций. «Совсем взрослый»
(подкатывало 30), он умудрился не устоять перед
одиннадцатиклассницей – Леночка была первой красавицей школы,
лавиной обаяния и жизнерадостности. Вспышка, гром и молнии, столь же
молниеносная беременность (будущая Вика), шальная свадьба почти
вслед за выпускным вечером и океан счастья…
А через
четыре года Антих погиб. Не всегда скалы помогают своим покорителям
– иногда и мстят за дерзость. По слухам, в его снаряжении были
обнаружены повреждения. Завистники. Не может их не быть у личностей
такого типа. Но расследования не проводилось – всё так и осталось
полулегендой.
Вслед за
яркими и сильными, теми, кто уходит молодыми, всегда разрастаются
мифы. Ему было 33, обычно с приходом этой цифры с людьми происходят
серьезные внутренние изменения, некий рост над собой. Но такому, как
Антих, расти уже было просто некуда. Он не вмещался в собственную
жизнь.
Только
маленькая дочь тогда не дала юной вдове замкнуться в гробовой тоске
и домашнем культе личности отнятого судьбой любимого. Но что-то
вроде алтаря в доме было: небольшая полка с фотографиями и двумя или
тремя памятными вещами. Она скрывалась за занавесочкой, которая
отдергивалась не так уж часто. Говорят, нельзя делать таких алтарей.
Говорят, душа не может покинуть дом и успокоиться. Дурацкие
суеверия! Убрать эту полку Елену не заставили бы и пытками.
А
противостоять этому пытались…
Елене
Разнорецкой, не имевшей отбоя от поклонников, понадобилось 5 лет,
чтоб уговорить себя выйти замуж снова. От этого брака родилась Катя.
Да вот сам брак… Заставить себя развестись было куда легче – бегом в
ЗАГС бежала, а по возвращении вдвоем со старшенькой праздник
устроили. «Никаких пап!» – поклялась дочери.
Сейчас ей
было 35 по паспорту, 25 по внешности, а на душе – все 70. Где-то
внутри еще хотелось чего-то личного, но только не того «горящего» и
«темпераментного», от которого лишь ожоги, а не тепло.
Большое
влияние на образ жизни ее семьи имела дружба соседями по лестничной
клетке – семьей Куницыных: Антоном Сергеевичем, «начинающим
пенсионером», и его сыном Валерием. История с мамой там была сложная
– о ней особо не говорили. Валерий, можно сказать, рос вместе с
Викой, если учесть 6-летнюю разницу в возрасте в его пользу. Он
играл с девочкой, когда та была еще малышкой, а с годами они стали
друзьями, которых окрестные дворы уже не представляли по
отдельности. Поудивлялись, конечно, эдакой дружбе, насмешничать
пытались – не без того, но у Валерия уже с детства кулаки и
собственное мнение имелось, и уважать его он научил окружающих рано.
Повзрослев,
Валерий стал приходить в гости к Разнорецким не без подарков для
всех членов семьи. На свою самую первую подработку купил Елене
Дмитриевне «Шанель № 5», не оставив себе ни копейки, – с этого и
началась «подарочная эпопея», которая вначале приводила соседок в
восторг, затем начала смущать и даже немного пугать, а потом – вошла
в привычку и стала восприниматься как одна из черт его личности.
Имея хорошие
физические и спортивные данные, Валерий отправился служить в
десантные войска и надолго покинул их провинциальный городок. Жил то
в столице, то где-то еще, была там какая-то романтическая – в глазах
Вики – «непонятка», и это так!.. Хоть иногда и страшно, и грустно
было одной. Он приезжал очень редко, зато какие сюрпризы привозил! А
письма! «Викинг! Кто из вас красивее, ты или твоя мама? А кто
здоровее? А кто чаще обо мне вспоминает? Чтоб все было одинаково, а
то приеду и устрою стройбат! Заставлю новые платья мерить – по три
наряда вне очереди!..»
3
А теперь…
подумать только! Он приезжает на целых два месяца!
…Вика
побежала за поездом, и вот уже различила в дверях одного из вагонов
знакомую фигуру. До сих пор не смогла привыкнуть к этой форме и
осанке – ей все видятся в этом какие-то неприятные «понты»… Но… не
сейчас…
– А-а! – с
разбегу повисла у него на шее.
– Это кто? –
картинно удивился Валерий, – Вика??? Вай-вай! Красывий! А папа где?
– Он не
знает! Давай сделаем ему сюрприз!
– Как?
– Через час у
него выступление во Дворце культуры. А мы придем на концерт. У меня
есть билет…один… А меня и так пустят – я там свой человек!
–
Ты тут
везде своя в доску… Через час, говоришь? И домой не зайдем?
– Ах, мы
устали! Тоже мне, спецназ! Маршбросок до Дворца не осилим! Да мы ль
не викинги? – тормошили руки.
– Ну,
допустим, пока еще не спец… Да и викинги тут не все… Но веди нас,
славный конунг! А… мама твоя придет?
– Она эти
песни каждый день слышит – на ней репетирует. Достали уже!
– А тебя не
достали?
– А я на
Таньку пойти обещала. Она будет «Муси-пуси» петь – прикольнёмся!
Во Дворец
культуры их пропустили без вопросов – уже знали. На концерты
художественной самодеятельности годами ходили одни и те же:
родственники и друзья «звезд». Зал, однако, был полон, и лишнего
места не нашлось.
– Садись на
моё, – сказала Вика Валерию. – Я на ручке посижу.
Ее место
оказалось в первом ряду в проходе. Вика пристроилась на поручне
кресла, и (разумеется, только для удобства) положила руку на плечо
Валерия, невзначай прижав ладонь к его щеке.
Бывает же
счастье на свете!
На сцене
появился Антон Сергеевич с аккордеоном на груди. В такой манере
исполнения современный хит «Давай за жизнь» претендовал на
происхождение в далеких 40-х и вызывал искренние слезы у основного
зрительского состава – пожилых «детей войны».
Водя взглядом
по залу, Антон Сергеевич сразу заметил Вику. Она улыбнулась и
махнула ему рукой – и он едва не сбился с аккорда…
4
Неискоренимая
привычка сидеть на ступеньках в подъезде зародилась в организме
Виктории с раннего детства. Так было очень удобно читать, рисовать,
грустить, перебрасываться репризами с поднимающимися и спускающимися
и быть в курсе всего интересного, что творится в доме. И дом
подъездный вариант «Аленушки» воспринимал спокойно, даже не пытаясь
читать нравоучений о том, что «девушкам неприлично…».
Прилично. И
замечательно. Вот только скучно сегодня. Карандаш скользит по
бумаге, набрасывая незнакомые черты знакомого лица…
Валерия с
утра нет дома. Антон Сергеевич сказал, что он ушел за цветами. Для
чего? Это был секрет. Что-то долго… Рынок-то в двух остановках.
Задержка
стала понятной, когда он появился в дверях подъезда, бережно сжимая
в обеих ладонях толстый букет синих гиацинтов. Странно… Откуда
взялись гиацинты в разгар лета, если это весенние цветы?
Валерий уже
ступил на лестницу, и тут Вика спохватилась, перевернула лист и
быстро нарисовала на другой стороне росчерк-портрет Пушкина.
– Рисуешь? –
спросил Валерий, подходя ближе.
– Тебя жду, –
ответила Вика. – На подвиги с утра потянуло?
– А что? Вы с
мамой достойны подвигов! Я еще с прошлого приезда приятелю заказал
на лето оранжерейных гиацинтов вырастить. Она их любит… А летом –
неожиданнее! Значит, приятнее.
– Красивые…
– Еще бы! На
вот, это тебе, – он отделил от необхватного букета несколько
стебельков и вручил Вике.
– Спасибо. А
остальные – маме?
– Да… Удачи,
Пикассо!
…Они были
синие, как глаза Валерия, и хрупкие, будто стеклянные. Странно
все-таки: гиацинты – летом.
Вика
размахнулась и ударила ими о ступеньку. Вот они лежат – хрупкие
синие цветы на серой, холодной, каменной… «А остальные – маме… А мне
– так. Чтоб отвязалась… Ну, и не надо!»
– Вич-ка! –
рухнул откуда-то сверху визг Катьки, и вскоре она сама галопом
скатилась по лестнице со второго этажа на первый.
– Какая муха?
– равнодушно спросила Виктория.
– Баб Маш с
третьего этажа конфету дала! – не было предела концептуальному
восторгу. – Иди! И тебе даст! Она зачем-то в гости зовет! А на кухне
у ней – самовар! Настоящий! С сапогом!!! И пирог! Целый торт!!!
– Угу, –
сделав пару дедуктивных умозаключений, пришла к выводу Вика: – У ней
сегодня день рождения, а близких никого нет. Поздравить некому. Вот
она нас и зовет. Ага… А мы ей цветы подарим! Вот удивится, что
гиацинты летом!
– Ух, ты! Где
оторвала?
– Валерка
букет нес и уронил.
– Так надо
ему отдать…
– Фигушки!
Забыла девиз викингов: «Что упало – то Викинга стало!»? А раз мое –
что хочу, то и делаю. Идем поздравлять!
–
Стра-а-анно… – ехидно протянула Катька. – Ей цветочки дарят, а она
их передаривает…
– Никто мне
ничего не дарил.
– Я сама
видела! Он ей – цветы-ы-ы! А она их – об ступеньку! Не понравились?
И мне! Дурацкие! «Ниажидание – значит, приятние…» Так ёлку бы с Дед
Морозом…
– Ты,
Интерпотолок!.. Топаем, пока Вовочка твой про пирог не узнал!
– Во ему! –
скрутились пальцы.
5
Катька
улетела сорочить новость по дворам.
«Сегодня
утром, – смаковала Виктория, блаженствуя в кресле-качалке, – к нам
пришел Антон Сергеевич и сказал маме, что…». Ее воспоминания оборвал
звонок в дверь.
– Валерка! –
схватила его за руку, с силой втащила в комнату и толкнула в кресло,
– Ты не знаешь! Опять где-то лазил! А тут! Твой папа сделал маме
предложение! Завтра распишутся!
– Бред. –
отреагировал Валерий со спокойствием трупа.
– Правда! Они
такие счастливые! Квартиры соединим! Жить будем все вместе!
– Не…
– Как нет? Ты
не рад?
Вопрос был
риторическим. У Валерия явно испортилось настроение. Забыв о Вике,
он шагнул к двери.
– Ты куда?
– Надо…
– Ну, нет!
Говори, почему не рад?!
Когда он
снова безвольно упал в кресло, Вике уже было не до любопытства. Она
никогда не видела его слез, даже в детстве.
– Глупость и
чушь! – резко поднял голову. – Нечего было лапу сосать! Все боялся:
разница-то какая… Подумает: пацан… Но хоть сказать бы успел… Теперь…
Круто обогнул
комнату широкими шагами.
– А она у
меня, Вика, всю жизнь – как наваждение… Там девчонки – супер,
пачками вешаются. А мне только она нужна!
– К…то?..
– Лена. Мама
твоя. Люблю я ее… как конченый. Всегда. Сколько себя помню. Пешком
под стол ходил – а как увидел… И папка твой был жив, и с дядей Колей
когда вы были… любил, ходил вокруг, как дурак… Я и с тобой-то по
детству нянчился, чтобы только к ней поближе быть, ей хорошее
сделать. Она меня завораживала… как фея. Тоже решил сделать
предложение… вот повзрослею чуток, на мужика хоть малость похож
стану… Потому служить туда и пошел – там быстро взрослеют… Дождался!
Здрасьте, у нас третий муж. И кто?!
Вика слушала
его с круглыми глазами. Ее еще не настиг смысл всех этих абсолютно
невозможных слов.
А он
почему-то метнулся в угол комнаты и рванул сокровенную занавесочку…
Замер на целую минуту, вцепившись взглядом в дерзкие карие глаза на
матовом фото. Открытая улыбка, хищные ноздри…
Мгновенная
схватка – и поражение. Взгляд на снимке, казалось, стал еще более
вызывающим, с нескрываемым превосходством. Будто вожак стаи поставил
на место претендента-выскочку, по сути, ещё щенка. Валерий уронил
руку, опуская занавеску, и машинально мелко перекрестил ее, тут же
этого устыдившись.
– Я не сразу
понял… Она никогда мне не ответит – будь я хоть на двадцать лет
старше! Ей покой нужен… а не войнушки. Другим надо было становиться,
спокойным, – не таким, как твой папаша… А я хотел быть на него
похож, идиот. Нет, лучше. Щас ещё неизвестно, кто быстрей по
отрицаловке без снаряги... А толку? Ей моего мирного батю подавай.
Теперь – хрен с повидлом… Будь счастлива!
Вика не
только не понимала, что он говорит, но уже и не воспринимала. В ней
спрутом шевелилось свое: «Гиацинты – летом…»
– Напиться,
что ли?.. – глаза были такими, будто уже.
Сделав над
собой усилие, она высвободила свои, схваченные им в порыве, руки.
– Я поговорю
с мамой… Она не выйдет за него. – и вылетела из комнаты.
– Вик! –
этого уже не слышала. – Не надо! Пусть! Я все равно не…
6
Вика вошла на
кухню и села на табурет. Елена Дмитриевна, радостно напевая у плиты,
не сразу ее заметила.
–
Проголода-алась? – лилась песня, – Вон карто-о-шка!
– Мама. – с
трудом выдавила из себя Вика.
– Что с
тобой? – сразу забеспокоилась мама. – Совсем убитая… Поссорились?
– Нет. Мама,
я не хочу, чтоб ты выходила за Антон Сергеича.
– Вот те раз!
А кто утром до потолка прыгал?
– Я не хочу,
– снова повторила Вика.
– Да почему?
Антон Сергеич… Сколько он добра нам сделал! Вас любит как дочек…
– Ты обещала:
никаких пап!
– Ты же у
него целыми днями толчёшься! Тебя из той квартиры метлой не выгнать!
– Мамочка,
есть другой человек… на… папу… Я хочу, чтоб ты вышла за него.
– То никаких
пап, то другой… Не с шелковицы головой?.. Ты мне это верхолазанье
брось! Гены так и прут…
– Мам. Он
очень любит тебя. Как конченый! Он просто жить без тебя не может. Ты
у него – как наваждение. И фея.
– А,
репетируешь! Опять дворцовые в пьесу запрягли? Слабенько пока…
Станиславский бы сказал: «Нэ вэру!»…
– Это ты
пьесу играешь, когда говоришь, что Антон Сергеича любишь! Если б
любила, то давно б за него вышла!
– Прям, уж
все, кто любит, – сразу женятся… Надо присмотреться, повстречаться,
привыкнуть…
–
Повстречалась? Привыкла? А мой – тебя любит! Лю-бит!!! Вот: вот так
вот! – руки рванули футболку.
– Да кто?
Хотя, все равно… Зачем мне какие-то незнакомцы таинственные, которые
– просто твоя фантазия? Проверка на вшивость? Не поймаешь! Мама уже
принцев не ждёт – все твои.
– Но, ма!!!
– Не говори
глупостей. Завтра же выйду за Антон Сергеича – и хватит. А то нет
продыху от всяких… Уже дочку родную подсылают! За мороженное, что
ли, купил?
Вика закрыла
лицо руками. Нет, не от обиды. Она и не почувствовала обиды в словах
матери.
– Нет… нет… –
заглушили пальцы. – Теперь он… уедет…
7
– Уезжаешь?
– Угу. Тупо
это, надо переболеть. Там пройдет.
«Там девчонки
– супер…»
– Остался бы
хоть на неделю!
– Больно,
Вик… Воевать бы хоть куда заслали!.. Отстреляться…
– Ты что!
Людей убивать! Никакая любовь того не стоит!
– Не людей, а
гадов. А стоит… или нет… – это мое дело!
Вика впервые
осознала, что он уже убивал. Никогда всерьез не думала об этом так –
о его службе. Но выражения лица убийцы – пусть прорвавшегося лишь на
мгновение – невозможно было не поймать дёрнувшимся сердцем.
– Мы все –
люди! Всем больно одинаково! У всех семьи, дети…
– Да не
пошлют, не бойся… Не было таких планов на наших. Дети эти ваши… Еще
попадется какой под пулю – потом всю жизнь кошмарить будет, как
нашего майора… Может, вообще все бросить? Сюда переехать, в школу
военруком…
Эти слова
огромными крыльями распахнулись за спиной Виктории и...
– На тебе
жениться с горя… Пойдёшь?
«С тобой… к
ней поближе…»
– Мне не до
фигни. Я и сама учиться уеду.
– Значит, не
судьба мне тут.
Стрелки
двигались эпилептическими рывками.
– А только
июль!..
– Так приеду
же…
– В августе?
– Как-нибудь…
Рюкзак,
давясь, проглотил ком одежды.
– И не
попрощаешься с…
– Отцу я
напишу. А с ней… А вот с тобой я попрощаюсь! Надеюсь, навсегда.
С ней? Так
злобно?
Но он уже
снова – перед заветной полкой. Отмахнул занавеску и… руки упали
плетьми. Под фотоснимком – как на жертвеннике – небольшой плотный
букетик синих гиацинтов, перевязанный тонкой бумажной ленточкой. На
одном из ее хвостиков ручкой нацарапано «Прости». Остальные – не так
уже и много – увядали в литровой банке на подоконнике, раскинувшись
по ее диаметру, как одинокие женщины, подпирающие стенки танцзала.
Вику
царапнуло по горлу. Не от грязного слова, сорвавшегося с его языка,
нет. Большая рука сгребла с полки хрупкий пучок, швырнула об пол.
Совсем как она недавно… Поднял ногу – раздавить. Остановился,
подобрал, зачем-то спрятал в нагрудный карман, избегая смотреть в
насмешливые карие глаза. И в другие глаза – зеркально похожие на
эти, с фото, но тревожные, подраненные.
Начал
надевать рюкзак.
– Я провожу!
– Уже темно.
Как будешь возвращаться?
– На
автобусе!.. А туда – пешком, ладно?
На вокзал
направились коротким путем – по закоулкам «старого города». Шли
молча. Вика понимала, что видит Валерия последний раз: ему нужно
«переболеть», «отстреляться»… А к ней – «как-нибудь»…
– Стоять!
Инстинкт
сработал раньше мысли. Тело вздрогнуло, сжалось. Рука Вики невольно
вцепилась в плечо Валерия, нога отступила за его спину – под защиту
и не мешать.
Несколько –
много! – тяжелых теней окружило их.
– Иди сюда,
киска! – потребовала темнота. – А солдатику скажи, чтоб не дергался,
а то и ему достанется…
– Топайте,
пацаны, – спокойно сказал Валерий. – Здесь можно нарваться.
– Тебе – да.
И прямо сейчас. Этого – не хочешь?
Вика
зажмурилась. Их было много, и у них были ножи…
– Давай.
Классная цацка. – спокойствие уже явно перешкаливало.
– Твоя – тоже
ничего. Махнемся?
Кто-то
подошел со спины и схватил Викторию за... Снова сработал инстинкт –
резко вдарила по наглой лапе. Успела бы подумать – не ударила…
– Это вы зря.
– рука Валерия сделала резкое движение – и ближайшая из теней
заняла подобающее тени место – на земле.
Сменивший
хозяина нож будто превратился в магнит, к которому мгновенно
стянулась темнота…
…Вика не
любила боевиков, но этот – был шедевром. Как это было красиво,
когда и другие тени, давясь выражениями, резко переключились на
укачивание своих поломанных ручонок и выбитых челюстей!
Фильм –
воистину чудо киноискусства! 3D отдыхает. «А-а-п-падла!» рвет уши.
Брызги крови с экрана долетают до платья зрительницы. Крик… Так это
она и кричит, зрительница, – в катарсисе от мастерски, гениально
отыгранной сцены гибели главного положительного героя. И руки
отрицательных – так реалистичны на ее теле…
8
Открыв глаза,
Виктория сразу вскочила с дивана и, не обращая внимания на пелену
перед глазами и сидящую рядом мать, бросилась к входной двери, но
была вовремя схвачена за юбку.
– Мама! –
дернулся подол. – Только не говори мне… что он умер!
– Жив, слава
Богу… Да жив!
Вика уже
схватилась за ручку двери.
– Стой!
– Мама… – в
глазах колотился ужас. – Скажи мне… Только не скрывай ничего… Что?
Что?? Почему «Слава Богу»? – она уже была рядом с матерью, трясла ее
за плечи.
– Да потому,
что плохо все! – Елена Дмитриевна сорвалась. – В реанимации! Бредит:
«Жить не хочу…». Врачи сомневаются…
Виктория не
сомневалась ни в чем. Смысл его жизни – в ее руках. Во всех смыслах
слова.
– Мама, – с
нехарактерной для себя собранностью потребовала она, – пойдем к нему
в больницу!
– Только
оттуда. Сутки отсидела! Тебя тут на тетю Аню бросила! Хорошо хоть
«скорая» снотворным наколола, тебя так в истерике било, так орала,
не узнавала никого… «Убили его! Убили!» Как будто с самой ничего и
не было…
– А что со
мной? Я-то живая! Целая!
– Да черт
возьми, нет! Тебе не больно уже?
– ?..
Плевать! Туда пошли! Да, опять!
– Ты лучше в
райотдел позвони. Поблагодари: вовремя успели! Не убили тебя эти, а
могли – они как звери были… Еще бы: больше половины их один
покрошил! И ты как кошка бросилась… И хорошо, что не помнишь ничего!
Господи ты мои, доча… Ангел мимо пролетал... Взяли скотов! Всех!
Заявление только подписать осталось! Вот этими руками глаза им…
– Пофиг! Ты
лучше туда посмотри! Вон, на подоконнике, в банке… Завяли уже…Ты и
забыла про них… Да гиацинты твои! Летом!!!
Елена
Дмитриевна так и не успела ничего понять, даже когда уже оказалась в
больничном коридоре, где на одиноком стуле сидел с опущенной головой
ее муж. Вика с разбегу кинулась к нему.
– Ну???
И увидела
слезы. С ужасом отскочила, почуяв… Но слова Антона Сергеевича были
иными:
– Нет
надежды… Говорят: не выживет…Все сейчас там…
– Жив, – с
чудовищной уверенностью заявила Виктория, – значит, будет жить!
Из палаты
вышел замученный врач. Все трое обернулись одновременно.
– Мало
шансов… Он не сопротивляется. «Дайте подохнуть» – и все. Кто ж его
так? – врач от усталости уже не мог скрыть своего желания обвинять
их. А кого еще? Корень зла – всегда в самых родных и близких.
– Я знаю, как
его спасти, – глухо сказала Вика. – Пустите меня к нему.
– И без
вас-то…
На ее лице
возникло выражение танка, идущего на Рейхстаг. Такие выражения очень
знакомы и вельми понятны опытным врачам.
– Идите.
Только – две минуты!
И Елена
Дмитриевна не могла не подчиниться силе танка.
9
Валерий
бросил остаток взгляда на вошедших женщин и почти беззвучно выдал:
– Лена…
Она
вздрогнула – давно уже не слышала своего имени в этом варианте.
– Лена… –
снова с трудом выдохнул Валерий. – Ты замужем… Не хочу… Тупо, а не
могу…
– Мама! –
сквозь подступившие слезы проговорила Вика. – Слышишь? Быстро скажи,
что любишь его!
В этот миг
Елену Дмитриевну настиг транс осознания. Но ей не дал долго пробыть
в этом состоянии весьма ощутимый, почти грубый пинок.
– Скажи!!!
Не успев
задуматься, в состоянии полугипноза, Елена Дмитриевна приблизилась к
кровати Валерия.
– Я… люблю
тебя… – проговорила елевнятно, а потом, стряхнув оцепенение, уже
осознанно и целенаправленно повторила: – Я люблю тебя! – потому что
увидела искры, вновь блеснувшие в уже отстраненных глазах.
– Лена…
Правда?.. Жить… для тебя?
– Да!
– Это… рай –
жить для тебя…
Вика вышла.
Пошла рыдать – Лена почувствовала это спиной. Но не отреагировала,
потому что в эту минуту не могла справиться с хаосом, штормящим в
ней самой. Схватилась, ища опоры, за спинку стула, потом села.
«Жить для
меня… Господи, а я крест поставила… «Начинающий пенсионер»… И все? И
все уже?»
Дерзкое
видение бросилось в глаза: отпуск, семье скажет, что на юга, а сама
– в столицу… на месяц… к молодому, красивому…
А Вика? Она
же влюблена по уши, жертвы вон приносит романтические… Да еще после
такого… Предать дочь?
Да все равно
ничего не светит девчонке. Не Золушкам провинциальным против
столицы… Ладно, поплачет и успокоится. Эти слезы куда дешевле тех…
…По тем, кто
жил для нее и умирал с ее именем на устах. Друзья рассказали… Да уж,
есть ей, чем гордиться.
Вот
счастье-то...
Лена
расшифровала свое видение: может быть, на месяц, – но не на жизнь.
Хватит героев. Уходящих, уезжающих, не возвращающихся. Не от
любовниц – пусть уже… С подвигов своих, с войн, учений, экспедиций,
путешествий, открытий великих… восхождений…
…Какая
радость сияла в глазах Антиха в тот день, когда он летающими руками
в очередной раз пытался надеть на нее какую-то «беседку», в порыве
самозабвенного зова:
– Ленский!
Идем со мной! Научу! Нет высшего блаженства! А Викинга – в рюкзак и
на спину! Пусть привыкает!
Господи,
сохрани!!!
Сохрани. Не
дай, Господь. Ни ей, ни Вике.
– Я люблю
тебя, Валерочка, – гипнотизирующе шептала Лена… Елена Дмитриевна. –
Живи. Поправляйся скорее и уезжай. Подальше. Насовсем. Поплачет. Но
– не так…
10
Ситуация
переломилась к лучшему. Угроза жизни исчезла. Елена Дмитриевна не
отходила от его палаты – было кому ее туда загонять. Сама Вика не
появлялась и даже не задавала вопросов. Она истово впряглась в
хозяйство, опеку сестры и отчима, у которого начались боли в сердце.
А дни Елены
Дмитриевны слились в бесконечную смену перед глазами коридора и
палаты, в которую по-прежнему пускали лишь ненадолго и запрещали
разговаривать. И правильно делали!!!
– Лена… Ты
должна знать. Это я испортил ему снарягу. Я его ненавижу. Ты уже
тогда мне снилась… Но я видел, что ты вся в нем. В нем! Я его видеть
не мог… Мелкий был, не понимал, что делаю. Думал просто напакостить.
И понял далеко не сразу, что тут прямая связь… Но поздно было. И
сейчас поздно. Иди. Не делай из меня идиота.
Мгновенная
судорога свела ее пальцы, птичья лапа потянулись к трубкам
капельниц…
Глаза танка –
а у танков бывают безумные глаза… – встали перед ней. «Плевать!
Туда!» И на что плевать!!! Но Елена была уже мертва. Она умерла в
тот день, когда позвонили эти проклятые скалолазы и долго, так долго
мялись… что уже без слов было все понятно.
– И Вике
скажи, чтоб не трогала меня. Достала! Ради тебя дружил. Не могу я
ее… на меня ее глазами он смотрит.
Козёл твой
горный.
Позёр!
Выпендрёжник! И она такая же наглая, замашки как срисовывает… Убери
его! Ты и сейчас на нем помешана. Бредишь им. Ничего не видишь… Отца
обманываешь, мне тут врешь, как пацаненку… При втором муже втихаря
фотки первого обцеловывала… За дело от Николая получала: не хрен
врать… В аду ему место, твоему Антихристу… Ненавижу!
11
…Его звали
Антих, и всё равно, каким было его настоящее имя. Другого у него не
было. Даже фамилия «Разнорецкий» истинно жила только в паспорте –
ее, Елены. Вначале ей страшновато было от значения его прозвища –
она иногда ходила в церковь. Но… какая церковь в 17 лет, когда весна
ещё похожа на весну, и грядущие выпускные экзамены кажутся лишь
докучливой мелочью…
Они, трое
альпинистов, пришли в их класс зазывать «молодняк» в свой секцию.
Как вообще пустили – выпускной класс! Прорвались. Точнее, прорвался
один, заговорив и директора, и учительницу, вытребовав свои законные
десять минут на уроке. Ну, еще бы не вытребовать – с такой-то
энергией! Танк.
Остальные
подтянулись. И стояли у доски почти молча, разве что подавая этому –
яркоглазому оратору, самозабвенно вещающему про Эльбрус и
Маттерхорн, – фото заснеженных гор и какие-то альпинистские штучки
для демонстрации. И вдруг его рука выдернула из-за первой парты
первую попавшуюся девочку (обязательно девочку – так нагляднее),
чтобы на ней показать, как, что и куда крепится. А за первой партой
сидела красавица, отличница и гордость школы Леночка.
Последние
минуты демонстрации прошли скомканно. С выпадением карабина из рук
яркоглазого при приближении их к «наглядному пособию», распахнутыми
ресницами потерянной на глазах у всех безнадежно влюленных
мальчиков королевы класса, «затыками» в пламенной речи ясна сокола и
даже выходом на первый план двух оставшихся альпинистов. Но их никто
не слышал. Отправился ли кто-то из класса тогда в секцию – уже никто
не помнит. Но остальное помнили всей школой – как тут без легенды?
…Они
выхватили друг друга из мира – так, как это происходит с
«внечеловеками». Без сомнений. Без дурацких опасений. Без оглядок на
что бы то ни было. В тот же вечер – первое свидание, на котором –
«всё сразу». Смело, глупо, страстно, бесшабашно и прекрасно… Когда
и не наговоришься, и не надышишься…Так и должно быть.
Поставить
всех на уши, напугать родителей, учителей залить корвалдином,
одноклассников и друзей вскипятить борщом… И всё так, будто их всех
не существует. Никого не видеть. Так и должно быть.
Пойти
расписываться, никого не зовя, – и обнаружить под ЗАГСом толпу
народа с поздравлениями и уже накрытый ею вскладчину в соседнем
ресторане банкет. Так и должно быть.
Той же толпой
забирать Вику из роддома. Так и…
Но у Бога,
который в церкви, на этот счет свои расклады. Да, так и должно быть,
но – недолго. Не гневи его ни бесстрашием, ни легендарностью, ни…
именем. Не порождай чудовищ в малых сих – детской ревности, щенячьей
боли.
12
…А потом был
Колька, бешеные от водки глаза, кухонный резак в руке… И она – с
Викой за спиной и Катёнком в немых руках… У стены – бежать некуда.
На стене –
занавесочка содрана, но полка не тронута. И невменяемый алкоголик,
как ребёнок, остановлен властным взглядом с фотографии. Для того,
чтобы, оставив проклятую полку, броситься на женщину.
Это и был миг
воскресения. Только тогда и жила.
И кто же?
Опять он, это чудовище, подросток Валерий – врывается и валит психа
парой приемов айкидо, по которому уже тогда имел какой-то пояс. В
тот момент ей захотелось убить спасителя. И только отчаянный визг
маленькой и застывший в восторженном шоке взгляд старшей опомнили
мать.
Валерий тогда
поднял упавшую с полки фотографию и резко ткнул на место. «Врёшь: не
возьмёшь!» – прошипел зло. Елене тогда показалось: Николаю.
Нет, пусть и
руками Николая, но взять ее к себе – в счастье, Боже правый,
наконец-то! – хотел её единственный – бесоокий Антихрист.
А мальчишка
ее не пустил.
Всё он,
Валерий, всё из-за него – и смерти ее, и воскресения. И не только
ее. Теперь еще дочь – тоже из-за его косяков. Наглая… Да если бы не
эта наглость, и в соседней
квартире завелась бы полочка – по тебе, солдатик.
Незачем
отключать жизнеобеспечение. Смерти без воскресений – ничто. Нож его
уже достал. Достанет и какая-нибудь «снаряга». А уж «изнасилует» она
его сама: еще поездит к нему в столицу. Страсть изобразить нетрудно…
не снимая кольца, дёргаясь, постоянно беспокоясь о здоровье Антона…
Быть «помешанной» она умеет. Приемчик «Я не должна быть с тобой, это
грех, гореть мне в аду, я ужасная б… и вообще чудовище, но ничего не
могу с собой поделать…» всегда был безотказным. «Я снова вру… из-за
тебя!» Посмотрим на ваш спецназ.
– Господи…
Так ты меня действительно… любишь? Так сильно? …Где были мои глаза…
Я слепая курица… Ты… Нет, это совпадение… Ты сам придумал эту связь…
И столько лет… мучился… Нет, даже и не думай! Не думай об этом! Это
не ты!
Тяжело быть
сверхечеловеком. Уже 12 лет как в могиле, а всё его любят и
ненавидят. Упокой, Господи, неуемную душу эту… Полку надо убрать и
освятить квартиру. Нет, руки не поднимутся… Во что же тогда верить?
А танк
прорвется. Гены так и прут. Замашки как срисовывает. Славный конунг
Викинг Антихсон уже ведет свой драккар покорять все фьорды. Такие и
должны воевать. Или уничтожить войну и спасти мир. Те, кто не
умирает от ударов и потерь.
Правда,
сначала придется немного поплакать по-девчонски. Последний раз.
|