 |
|
|
Яков Маркович Величайшая поэтесса |
|
Моя звезда пылает ярче солнца, Пронзая мрак земного бытия, Кого любовь моя крылом коснется, Тот станет светлым ангелом, как я.
Екатерина Гавчакова
Знакомство на Поклонной горе с ангелом
На днях мне позвонили из редакции журнала «НЛО» («Наиновейшее литературное оборзение») и заказали обзорную статью об «Избранном» поэтессы Екатерины Гавчаковой, вышедшем в издательстве «Паллиатив в дискурсе постмодерна». Я созвонился с Екатериной Романовной и договорился о встрече, чтобы, во-первых, познакомиться с нею лично, а во-вторых, обсудить план статьи. Мы встретились на Поклонной горе у четвертой скамейки, если идти со стороны от Кремля. Екатерина Романовна окликнула меня и приветствовала ангельским голосом. – Отгадайте, как я вас узнала? Я пожал плечами и напомнил ей, что я ведь описал себя по телефону. – Вы сказали, что будете в рыжей шапке, а приперлись в драной кепке непонятного цвета. Я вас узнала, потому что с детства отличаюсь редчайшей наблюдательностью: вы не перекрестились на церковь, и тогда я сказала сама себе: «Этот он»! Вы поступили правильно. Молитвы следует возносить ко мне. Воодушевленный ее великодушием, я отметил, что ее «Избранное» сконструировано величественнее «Божественная комедия» Данте. Оно состоит из 999 страниц, 666 из которых отведено «Жизнеописанию Екатерины Гавчаковой и ее творениям в дискурсе мировой поэзии», а остальные 333 – самим этим творениям. Все представленные числа без остатка делятся на 3, символизирующее Троицу, а вслед еще раз делятся на 3, являя двойное превосходство над литературным памятником знаменитого итальянца. Тут Екатерина Романовна смерила меня снисходительным взглядом (она стояла на бордюре) и изволила отметить, что она и не ожидала найти у меня хоть капельку разумения относительно ее творческой задумки в дискурсе мировой поэзии в ее, по слову Дерриды, деконструкции и визуального аудио гендерного интертекста киберпанкового винтажного продукта в кретинизме пивоводочного горлового либерпанка рок-поэзии под флагом трех Жанов: Батая, Бодрийара и снова Дерриды. Не скрою, я был ошеломлен и, чтобы выйти из этого состояния, вплотную приступил к делу. Я сказал, что на планете не отыщется человека, который написал бы о ней лучше ее самой. В связи с этим я собираюсь решить стоящую передо мной задачу не иначе, как скопипастить ее «Жизнеописание». В глазах Екатерины Романовны зажегся теплый огонек. Она молвила, что я еще не совершенно конченный, если, пусть и случайно, набрел на принцип постмодернизма: копипастить чужие тексты, а в самом конце приплюсовать от себя какую-нибудь пошлую отсебятину. – Можете копипастить! Только, – потребовала она строго, – не смейте туда вставить от себя ни буквы! В ответ я воскликнул: – Да упаси меня Господь! Чтобы еще ближе расположить к себе Екатерину Романовну, я начал демонстрировать свое отличное знакомство с ее «Избранным», из которого явствовало, что наша поэтесса состоит в родстве с Л.Н.Толстым. Но только я отметил, что она, Екатерина Романовна, хотя об этом из скромности умалчивает в своем «Жизнеописании», состоит в родстве и с А.К.Толстым, как чуть не лишился жизни. Екатерина Романовна в одно мгновение расположила свою левую руку под моим подбородком, а правую – за моим затылком и так притянула мою голову к себе для поцелуя, что я в последнем проблеске сознания увидел себя в образе трубадура Бертрана де Борна, который в Дантовом «Аду» держит отсеченную от тела собственную голову. Бертран де Борн чувствовал себя надежнее, чем я: у него была густая шевелюра, а я еле удерживал свою голову за три последние волосинки. Но лишь шейные позвонки встали на место, я почувствовал сладость поцелуя, за которым вновь стал наслаждаться ангельским голосом Екатерины Романовны: – Вы чуточку догадливый. А.К.Толстой действительно приводится родственником Л.Н.Толстому. Но как вы догадались, что он приводится родственником и мне? Я ответил, что это не так уж трудно, потому что она напоминает и Козьму Петровича Пруткова. – О! Вы, как я уже изволила отметить, еще не совсем конченый. Идите и творите! Екатерина Романовна подарила мне еще один поцелуй. Окрыленный, я полетел домой. И вот какой копипаст сложился у меня после бессонной ночи.
Детство и отрочество поэтессы поэтесс
Я, урожденная Горчакова, взяла псевдоним Гавчакова из скромности, чтобы завистники не злобствовали по поводу моей родовитости. Наш род Горчаковых, как и род Л.Н.Толстого по материнской линии, восходит к Рюрику. Горчаковы на протяжении всей тогда еще не искривленной истории верой и правдой служили отечеству и в ханской ставке получили свое прозвание от тюркского «курчак» («кукла»), потому что все они, как и я, были отмечены неотразимой красотой. Мой прапрапрапрадед Иван Романович был женат на Анне Васильевне, сестре Суворова. Их сын, Алексей Иванович, стал военным министром, а младший брат его, Андрей Иванович, как и многие другие из рода Горчаковых, прославленным боевым генералом. Пожалуй, самым известным из нашего рода был мой прапрапрадед Алексей Михайлович, канцлер России, пожалованный титулом Светлости. Через него я с детских лет ощущаю себя Светлостью. Кроме Анны Васильевны, в нашем роду было множество замечательных женщин, которые своими прекрасными чертами похожи на меня. Среди них княжна Елена Сергеевна Горчакова, внучка поэта Дмитрия Петровича Горчакова, воспевшего Екатерину Великую, и сама поэтесса, находящаяся в дальнем родстве с Л.Н.Толстым, почему-то считавшего ее некрасивой, хотя она и была фрейлиной. Некрасивой была мать Л.Н.Толстого, а потому он ненавидел красивых женщин и поубивал всех красавиц: княгиню Лизу, Элен, Анну Каренину, которую мне особенно жалко. Ее варварское убиение под колесами паровоза натолкнула меня на мысль, что все прозаики потенциальные убийцы. Я от рождения была наделена сверх отличной наблюдательностью, которой отмечены лишь женщины редчайшей красоты. Еще в младенчестве я весьма интересовала мальчиков. И они интересовали меня. Однако я была одна, а их много. Не могла же я разорваться на части и каждому уделить внимание. Они затевали междоусобицы, за которыми я наблюдала с восторгом. Я росла в атмосфере обожания. Меня обожали родители, а когда моя двоюродная бабушка Элина (она у меня гречанка) впервые увидела меня пятилетнюю, воскликнула: – Ах, гроза мужчин! Училась я легко, потому что еще дошкольницей умела бегло читать и кое-как писать, правда, считала я не очень. В седьмом классе у меня получился крупный конфликт с Кирой Серафимовной, учительницей русского языка. Я у нее спросила, почему существительные женского рода бывают обидными? Она потребовала, чтобы я привела пример. Я, глядя ей в глаза, говорю – «шваль». И хотя прямо передо мной маячила Кира Серафимовна, я была твердо убеждена, что здесь явная несправедливость, что «шваль» существительное не женского, а общего рода. И если патриархальная грамматика считает, что «шваль» – «она», то я буду считать, что «шваль» – это «он». Я прибавила к «швали» «он» – и получился синоним к слову «мужчина» – «швальон», который звучит благороднее и благозвучнее «шевалье» и даже тоже оседлавшего кобылу «кабальеро». Кира Серафимовна, которая меня люто ненавидела, потому что у меня уже тогда была возвышенная грудь, а у нее равнина, заорала: – Вон из класса! Без матери не приходи! Кира Серафимовна любила встречаться с моей мамой, которая каждый раз приходила к ней с приношениями. В те же дни у меня из под мела вышел очередной великолепный шедевр:
Мой идеал
Артемида, прекраснейших дев образец, Воспеваю тебя, как себя бы воспела, Я не скульптор, я в руки беру не резец, А кусок унесенного школьного мела.
Я рисую тебя на стене и заборе – Твои стрелы поют упоительно звонко! Я, как ты, возрастаю швальонам на горе, Я твоя, я твоя, я твоя амазонка!
Моя дорогая бабушка Элина пришла от этого стихотворения в неописуемый восторг. Обнимая и целуя меня, она сказала, что я уже поэтесса поэтесс, что она гордится мною. При этом бабушка мягко отметила, что хорошо бы заменить Артемиду на другой идеал, иначе швальоны, изничтоженные стрелами Артемиды, вовсе исчезнут со свету, и тогда исчезнет и род человеческий. Я сразу все поняла – и моим идеалом стала моя бабушка Элина. Она держала моего дедушку Кирюшу под каблуком. При ней он не мог даже по-своему чихнуть, а вынимал платок, прикрывал нос и беззвучно испускал еле слышимый шум, тогда как в отсутствии бабушки каждый мог узнать, как звучала иерихонская труба.
Мои университеты
После описанного происшествия с Кирой Серафимовной мне пришлось проучиться в школе еще целых два года. Но так как изучение русского языка завершается в девятом классе, я твердо решила больше не являться в школу. Родители всполошились, как это так?! Но за меня встала горой бабушка Элина и разрядила грозовую обстановку: она купила аттестат зрелости. С этого аттестата было снято двенадцать копий и разослано в двенадцать московских университетов, чтобы в дюжину раз превзойти моего родственника Л.Н.Толстого, которого удалось пристроить лишь в один университет да и то не московский, а казанский. Но Л.Н.Толстой не стал учиться под предлогом, что университет плохой. В те времена казанский университет был плохим, видимо, потому, что в нем ректором состоял Н.И.Лобачевский. Но я уверена, что истинная причина крылась в том, что у Л.Н.Толстого голова варила несказанно хуже, чем у Н.И.Лобачевского. Мне же в нынешних университетах, в которых ректорами состоят строители пирамид, делать нечего, потому что голова у меня работает великолепно. Так что я наотрез отказалась от такого с позволения сказать образования. Родители вновь всполошились. Но и на сей раз их успокоила моя милая бабушка Элина. Она обещала на следующий год достать двенадцать университетских дипломов и гарантировала при моих внешних данных скорое мое избрание в действительные члены двенадцати академий, а если этого моим родителям покажется недостаточно, то и во все 9999999999 имеющихся на сегодня в стране академий. Я расплакалась. Я сказала бабушке Элине, что меня не тянет на члены академий. Бабушка обняла меня, поцеловала и начала шептать мне, что я умница, что я поэтесса поэтесс, что у меня свой путь, что мне нечего делать среди серости, что все будет по-моему, что я ее ласточка… Под ее нежное воркование я перестала плакать. Мои университеты – я сама. Я сама с подсказки бабушки Элины приступила к изучению Эллады, ее культуры и великих достижений в искусствах и науках. Бабушка Элина посоветовала не обходить вниманием также Анну Ахматову и Марину Цветаеву, которые были кумирами ее молодости и поныне нравятся ей больше всех после меня. Но более всего, заключила бабушка Элина, мне следует заняться русским языком, который, по вычислению Эпштейна, умирает, так как в нем осталось всего сорок корней, которые тоже скоро иссохнут стараниями американцев (с этим научным опусом Эпштейна каждый может познакомиться в одном из номеров московского журнала «Черный прапор»). Я внимательно изучила творчество ныне обитающего в Джорджии неутомимого говоруна и мне до слез стало жаль Америку, ведь где раньше был Эйнштейн – теперь Эпштейн. Надо ли доказывать, что русский язык самый красивый и пленительный. Достаточно сказать, что на нем писал мой родственник Л.Н.Толстой. Да я и сама пишу на нем! Его небесной чистоты исток никогда не иссякнет. У него столько форм словообразования, что даже из минимума корней можно получить максимум всевозможных слов. Но я ввела еще и новые способы словообразования. О «швальоне» с его возможными производными (швальонушка, швальончик, швальонить, швальонство, швальонистый…) я уже писала. Я открыла и другие пути словообразовательного процесса. Как-то я обратила внимание на корявость слова «интерпол», которое состоит из иностранного «интер» (по нашему «между») и слова «пол» без гендерного уточнения. (Для непросвещенных поясняю, что понятие «гендер» вел американский психический ученый Джон Мани за очень большие мани {«мани» в Америке – это доллары}). Согласно учению Мани (не путайте с индийским законодателем Ману) пол человека определяется не тем, кем он родился, а кем он себя представляет по жизни в той части общества, которая из-за выпендрежа склоняется к голубизне. И получается, что «интерпол» являет собой нечто несуразное, которым всех пугают. Куда проще было бы сказать вместо «интерпол» – «гермафродит», что привычнее для просвещенного русского слуха, так как происходит из очень родственных нам греческих корней. Но соль здесь заключается в том, что образовательная модель «интерпола» может стать продуктивной. Например, берем английское «дик», русский эквивалент которого тоже на три буквы. Прикладываем к нему наше обломовское «сон». Получается «диксон». А теперь обратите внимание, насколько оно благозвучнее «импотента», взятого в дискурсе медицинского термина. (Надеюсь, что диксона никто не спутает с Диккенсом или с островом Диксон)! Следует подходить более творчески и к известным типам словообразования. Например, берем слово «симулякр», но не батайствуем (Батай – это такой французский постмодернист, один из идолов наших доморощенных бизнесменов от копипаста), а называем так симулянтов, которые как бы мужчины, а притворяются женщинами, или женщины, а выдают себя за мужчин, словом, всевозможных любителей гендеровщины. Теперь посмотрите, какое это выросшее из гибрида «симулянта» с «симулякром» емкое слово. Оно включает в себя «коблу», «петуха» (жаргон уголовников), «гея», «голубого» (жаргон современной аристократии), «пидара», «гомосека» (просторечное), «гомосексуала» (в дискурсе как бы научной медицины и уголовного кодекса) и еще много не названных здесь слов. Мне сейчас неполных двадцать семь девических лет. Если я доживу хотя бы до ста семидесяти семи лет, то, по моим скромным подсчетам, обогащу словарь русского языка на восемь миллионов слов.
Раннее творчество
Подобно тому, как справедливо считают монотеисты, не нужно второго бога, так не нужно даже второго Л.Н.Толстого. Поэтому я с первых же шагов в мировую поэзию стремилась к самобытности. Вслед не долгим упражнениям в стихописании, которые мне давались легко, я приступила к формированию собственных тем и мотивов, что далось при моей гениальности тоже без особого труда, хотя мне предстояло совместить и опыт старых поэтов, и современный постмодернизм. Я шла от жизни и от себя, стремилась не отклоняться от истины и естественности, в силу чего моя поэзия сразу задышала неповторимым правдоподобием.
Городская ласточка
Колокола! Охотный ряд! Всем поцелуй! Христос воскресе! Иду, дарю себя подряд! Не узнаешь? Я поэтесса!
Что так глядишь рассеяно? Себя я раздавала стольким! Возлюбленный, я – страсть твоя! Психея я Первопрестольной!
Признаюсь, в самом начале ареал мой не выходил за пределы московского окоема. Однако вскоре, нисколько не изменяя Москве, я сумела раздвинуть узкие географические рамки до самого Парижа.
Не блудите!
Я смотрелами в трепете вижу Швальонов голодный глаз, Я в Москве и Париже В юбке «всё на показ».
Их, каннибалов, миллионы На меня красавицу. Блюдите очередь, швальоны! Не блудите пальцами!
Бабушка Элина сказала, что я на правильном пути, что я отлично справляюсь с эпатажем. Я согласилась с бабушкой и написала десятка два прекраснейших стихотворений в том же ключе. Тогда же я приступила к покорению высот постмодернизма.
Философское умозаключение
Люблю грозу в начале мая Ф.И.Тютчев
Люблю грозу в начале мая, Когда грохочет как бы гром, Когда, по лужицам гуляя, Целуемся с тобой вдвоем.
Ты скажешь: «Это, видно, Гера На Зевса катит бочку днем», А я скажу: «Молчи, холера, Когда целуемся вдвоем!»
К философии меня потянула в связи с увлечением мной студента философского факультета. Меня он величал «моя богиня», а себя, окружив девятью студентками разных факультетов, которых называл «мои музы», мнил Аполлоном. Как-то в кафе на Тверской эти музы попытались уязвить меня перед Аполлоном своей университетской ученостью. Но не тут-то было! Я мгновенно поставила их на место.
С любовью ко всем соперницам
Передо мной – красавицей – Любая – чертова мать! Как швальонам нравится Со мною спать!
Вслед за публикацией этого стихотворения, сразу же переведенного на все языки народов мира, отовсюду посыпались благодарные письма женщин. Что же касается моего шедевра с эпиграфом из Ф.И.Тютчева, то он получил ста восьмидесяти семи страничный отклик Тархуна Кащеева, опубликованный в журнале «Чайхана на Потомаке»: «Надо же, – восторгался колорадский жук, – в неполные двадцать девических лет открыть непреложный закон тяготения влюбленных! Формулу закона любви можно выразить так: ”Целоваться надо только вдвоем!” Но это уже прозаическая выжимка из лирики Екатерины в дискурсе мировой поэзии. Екатерина не оробела и перед самим Тютчевым, самым философским русским поэтом. Она смело вызвала его на бой и торжествовала победу. Я позволю себе напомнить, как заканчивается знаменитая «Весенняя гроза» Тютчева:
Ты скажешь: ветреная
Геба,
Здесь затаилась скрытая ирония над человеческим родом, чтобы не сказать, что было проявлено прямое человеконенавистничество. Как известно, орел питается твердой пищей, мясом, а Геба злоумышленно кормит его из кубка жидкой пищей, от которой у орла случилось несварение желудка. И все это Геба (притом издевательски смеясь) пролила на головы людей. Екатерина чудодейственно вводит в свое стихотворение Зевса, самого разгульного бога, и Геру, самую ревнивую супругу, с олимпийской возвышенностью называя своего возлюбленного «холера»! Это апофеоз любви, перед которым бледнеют Ромео и Джульетта». А вот после публикации другого моего прелестного шедевра разразилась буря с громом и молнией.
Колодезная вода
Пока молода – Всё как с гуся вода! Марина Цветаева
Давать всегда, Давать везде Из своего колодца, Давать – И никаких гвоздей! Давать, Пока дается!
Через несколько дней после того, как «Колодезная вода» появилась на страницах журналов «Гениальная поросль», «Медный запас», «Черный прапор», «Декабрь», «Новый блеф», «Дружба со всеми», «Из Петербурга в Москву», «От Москвы до окраин», «Дети ора», «Содом и Гоморра» и целого ряда других продвинутых изданий, на меня обрушился критик Чушанов. Он утверждал, что это не постмодернизм, а пародия на Маяковского. Я считаю Маяковского (правда, не столь, как я сама) гениальным, а потому пародировать его не входило в мои планы. Вы тоже сейчас согласитесь со мной, что перед вами не пародия, а чудесное постмодерное творение. Вот они те самые стихи Маяковского, которые я, по мнению Чушанова, спародировала:
Светить всегда, Маяковский, повторяюсь, гениальный поэт. И все-таки, что означает «до дней последних донца»? Да и само «донце» появилось для рифмы с «солнцем» и звукописи. Вы сами свидетели, что у Маяковского некий маленький сосуд с «донцем». Он пьет из своего маленького стакана, а я предлагаю пить из моего бездонного колодца. Разница, как видите сами, пребольшая. Еще свирепее озлился на меня Чушанов, когда прочитал другое мое великое постмодерное творение.
Отклятие трепом!
О, трепитесь, трепачи! Растрепитесь, трепачи! Что трепачат трепами, что трепачствуют трепально, О, трепитесь растрепально! О, растрепок надтрепачных – треп утрепных трепачушек! О, истрепся растрепачно, треп надтрепных трепагушек! Стрепь, стрепь! Утрепь, оттрепь, трепушки, трепушки! Трепунчики, трепунчики. О, трепитесь, трепачи! Растрепитесь, трепачи!
Чушанов завопил о вырождении постмодернизма в наглый копипаст в дискурсе плагиата, к которому прибегла «некая Гавчакова» (это он меня обозвал «некая»!), раздев до нага Велимира Хлебникова. Дорогие мои читатели, вы, может быть, догадываетесь, что Чушанов имел в виду следующий опус названного футуриста:
Заклятие смехом
Всем известно, что копипаст – это создание как бы кровно своего собственного текста путем копирования и вставки чужих текстов. А теперь попробуйте найти в моем шедевре хоть одно слово, совпадающее с текстом Хлебникова? Таковых нет, значит – нет и копипаста. А ко всему, у Хлебникова некие несуществующие «смехачи», а у меня – реальные трепачи, заполонившие русские журналы. Из-за трепачей на наших глазах разыгрывается трагедия («трагедия» – это от греческого «песнь козла»). Козлы, подобные Чушанову, приватизировали печатные органы и выдают там свое блеянье за поэзию и навязывают всем свои ценности. Нет слов, Хлебников, провозгласивший себя Председателем Земного Шара, был самым выдающимся рыцарем особого ордена мечтателей, члены которого мнили себя Александром Македонским, Чингисханом, Тимуром, Наполеоном и другими прославленными воителями, которым таки не удалось покорить весь земной шар. В минуты просветления Председатель Земного Шара писал не «усмеяльных смехачей», а вполне внятные строки о шамане и Венере:
Шамана встреча и Венеры
Эти вирши на уровне вдохновения прыщавого семиклассника, а я уже давно покинула школу. С ними, как я думала раньше, может поспорить лишь строчка, которую стихотворствующий режиссер Эльдар Рязанов объявил с экрана телевизора на всю страну гениальнейшей за всю историю мировой поэзии:
Мой черный человек в костюме сером…
В Париже есть Палата мер и весов. Этот стих того самого Высоцкого, который еще и певец горлом, поющий, согласно оборзевшему телевидению, лучше Шаляпина, следует поместить туда же в качестве эталона графомании. Но я все-таки сильно ошиблась в оценке «Шамана и Венеры». Степень падения «классиков» поэзии может быть беспредельной, выходить за грань графомании, как у пиитствующего кладовщика, исполняющего роль главного редактора главного в прошлом журнала в прошлом великой страны:
утром снилось гудение комара невозможно дважды проснуться в одной стране
Стихотворение приведено целиком. Оно украшает журнал «Новый блеф» глубиной и новизной мысли. Сразу чувствуется, что его веселый автор был с Гераклитом на «ты». Чушанов здорово попортил мне нервы. Бабушка Элина сказала, что мне не следует обращать внимание на собаку. Но как не обращать внимания, если собака сорвалась с цепи и норовит вцепиться в мои бесподобные лядвии и вырвать оттуда кусок? Бабушка Элина смеется, говорит, что до моих лядвий ожиревший Чушанов не допрыгнет: – Л.Н.Толстого и тем более тебя природа одарила таким воображением, что лай Чушанова вернется к нему же самому бумерангом. А ты, моя ласточка, продолжай творить свои бессмертные творения.
По пути к бессмертию
Верно считают, что учиться можно только на собственных ошибках. Но уже в свои двадцать неполных девических лет я поняла, что лишена этой возможности из-за того, что не совершаю ошибок. Мне оставалось исправлять ошибки моих предшественниц. Начала я с трагической ошибки Сапфо. Погуливала себе Сапфо по своему Лесбосу в полупрозрачной тунике из китайского шелка и сандалиях с золотыми застежками. В мифологической задумчивости она пускала из-под длинных и изогнутых ресниц стрелы не пошлого Эрота, который так и не дорос до швальона, а совершенно неотразимые. Сердца швальонов она поражала своими формами: бирюзовыми очами с поволокой под ласточкокрылыми бровями, солидными, но тугими, как натянутая тетива, персями, тяжелыми лядвиями, которые особенно волнительно переливались, когда она легкой поступью направлялась из своего дворца в школу, где служила не столько учительницей греческого языка и чистописания, сколько образцом куртуазности. Неудивительно, что Алкей, впервые лицезрев ее, чуть не ослеп, подобно Гомеру, и сочинил ей любовное послание, то есть стихи в дискурсе я хочу тебя:
В венке из фиалок, святая Сапфо! О ты, чья улыбка так сладко играет! Хотел бы сказать тебе слово одно, Да стыд говорить мне мешает.
Алкей, будучи моложе Сапфо, растерялся, не знал, с какого бока подступиться к «святой в венке из фиалок». Юнец с надеждой шлет ей свои вздохи и восхищенные восклицания. А Сапфо в ответ встала в позу аббатисы:
Когда б твой тайный помысл невинен был,
Я не выношу женского жеманства, лицемерия и ханжества. Если хочется тебе, дай знать швальону, что при определенных обстоятельствах позволишь ему поцеловать свою сандалию, а не хочется – отшей без морали:
Швальон, похабистый Алкей! У нас с тобой не все окей!
В этом случае разгоряченный Алкей написал бы еще одно прелестное послания, интересуясь, что же мешает достижению полного окея? А что вышло в результате ошибки Сапфо? Задетый за живое, Алкей покинул Лесбос и долго скитался в чужих краях. В родные пенаты вернулся поздно: Сапфо, не выдержав столь долгой разлуки, бросилась с Левкадских скал и разбилась до смерти. Жалко ее, до слез жалко! Очень часто бывает жаль и Марину Цветаеву, особенно когда она пишет об эллинах, хотя у нее не было бабушки гречанки. Прежде всего, со всей страстностью возмущенной женщины она взялась за Гомера, который ее разгневал тем, что не «срифмовал» Елену с Ахиллом. Но как мог Гомер сделать этакое, если у эллинов не было рифмы? Как он мог «срифмовать» чувственную женщину с Ахиллом, который был голубым? Не «срифмовалась» Елена даже со своим «мужем» Менелаем, который, как и его братец Агамемнон, был диксоном. Это привело к тому, что две страстные сестрички Елена и Клитемнестра все время находились в процессе охоты за швальонами, ведь конченному диксону ни за что не стать швальоном, хоть прими он весь мировой запас виагры. Так что троянские войны еще будут. Поэтому Гомер прозорливо «срифмовал» Елену с Парисом. Мой родственник Л.Н.Толстой ради Гомера в пятидесятилетнем возрасте приступил к изучению греческого языка и, так как не имел никаких таких способностей к учебе, чуть не умер от мозгового перенапряжения. Было бы за что! Мне здесь понятнее Марина Цветаева:
Гомеру
Есть рифмы в мире сем: Разъединишь – и дрогнет. Гомер, ты был слепцом. Ночь – на буграх надбровных. Марина Цветаева
Есть у меня словцо: Так где же твой потомок?! Гомер, ты был скопцом, А потому – подонок.
Ты женщин не познал, Подлец, наглец, нахал: Ахиллу не Елену – Патрокла в рифму дал.
Я не нахожу у Гомера особого поэтического таланта. Он постмодернист древнего разлива, кописпичник («копи» – по английский копируй, «спич» – речь). И Елену, и Париса не он придумал. И самого себя не он придумал. Только представьте: старикан, слепец с «надгробными бровями» – и вдруг поэт! Я за Марину Цветаеву отомстила не только Гомеру. Я постаралась сгладить ее чрезмерную экспрессивность. Марина еще до Великой Октябрьской революции подсчитала, что в слове «Блокъ» пять букв. Подсчитала верно. И вы можете сосчитать. Но на радостях она пустилась в безудержные восторги.
Марине по поводу Блока
Имя твое - пять букв. Марина Цветаева
Блок! Имя твое – из 4-х букв! Но женское имя краше! До пяти я считаю без мук: Ты для меня Саша.
Ну, что из того, что пять букв? А если шесть, как в имени «Марина», или семь, как в фамилии «Цветаева»? Надо ли из-за этого приходить в неистовство, выдавать простой арифметический расчет или просчет за редчайшую поэтическую находку? Если Марина Цветаева эмоциональна и там, где не нужно, то Анна Ахматова струит свою речь, как невозмутимый чистый лесной ручеек. А ведь порой надо и возмутиться, то есть выйти из русла, из себя. Я сожалею, что Анна Ахматова покинула этот мир до моего рождения. Но она была очень верующей, а значит не исключено, что в том мире, на небесах, где она сейчас находится, ей может пригодиться мой великий опыт:
Что-то нервы сильно разгулялись
Так беспомощно грудь
холодела, Анна Ахматова
После нашего чата Стали мы далеки… Я тут же надела перчатку Сразу на обе руки.
Вот какой должна быть экспрессия в дискурсе экспрессивной ситуации! Я как-то спросила бабушку Элину, кто ей нравится больше: Марина Цветаева или Анна Ахматова? Бабушка молвила: – Цветаева мне больше нравится тогда, когда твой несносный дедушка Кирюша доводит меня до истерики. А когда он занимается уборкой квартиры и приготовлением обеда, а я царственно лежу на диване, тогда мне больше нравится Ахматова, которая величественна и спокойна как эпос. Я обожаю бабушку Элину! Она обладает столь пронзительным эстетическим зрением, что я порой рядом с ней чувствую себя слепым котенком. Однако, хотя бабушка Элина мой наставник и друг, истина дороже. Анна Ахматова не всегда эпична. Стоит ей приревновать, как она «на правую руку надевает перчатку с левой руки». Женщины – существа ревнивые. Марина Цветаева в «Попытке ревности» изничтожила не только швальона, который пренебрег ею ради красивой юной женщины. Она заклеймила базарной бабой саму эту без вины виноватую женщину. Посмотрела бы она, трижды рожавшая и, говоря мягко, далеко не красавица, на себя в зеркало! Да и вообще, зачем ревновать? Ревнуешь – значит, не веришь, не веришь – значит, не любишь. Не надо ревновать. В ревности женщина становится похожей на фурию.
Ужас
Что там какой-то Шекспир! Разве Гамле́ты трагедии?! Ты не козел, а вампир, Вонючий вампир ты, Эдик.
Я возвращаюсь домой. Дождик капает с крыш. Ты на диване с другой В доме моем лежишь.
Прежде всего, подчеркну, что в отличие от моего родственника Л.Н.Толстого, безнадежно больного сословной спесью, я к Шекспиру, несмотря на его плебейское происхождение, отношусь с симпатией. Просто он подвернулся мне под горячую руку. А теперь, можете вы представить, с какой скоростью эта стерва, во всем похожая на меня, но не такая красавица, вскочила с дивана, собрала свои шмотки и выскочила на улицу? Если присутствовал бы Эйнштейн, то он счел бы скорость света слишком малой. Мой дон Жуан тоже не промах – превратился в Каменного Гостя. Я рванулась, чтобы оторвать у него. Но только месяц назад в квартире закончился ремонт, а тут всё забрызгается кровью... Впрочем, о том, что было дальше, я написала стихами.
Вот тебе, вампир!
И как всегда бывает в дни разрыва, К нам постучался призрак прежних дней… Анна Ахматова
И как всегда бывает в дни развода, К нам постучался призрак дележа. Промолвила я как сторонник моды: «В чем родила мать, в этом и съезжай»!
А ты, скажу для мягкости, какашка, Не смея мне ответить в унисон, Успел-таки надеть свою рубашку И выбежал под дождик без трусов.
По поводу последних двух стихотворений бабушка Элина сделала мне замечания. Она сказала, что в первом стихотворении я излишне жестока, не учитываю природу швальонов. С одной стороны, все шальоны идиоты, которым кажется, что у другой устроено по-другому. А с другой стороны, швальоны вылеплены по образу и подобию Зевса, верховного бога эллинов, который был не способен лишь на одно: пройти спокойно мимо какой-нибудь юбки. Такое божественное свойство швальонов заслуживает снисхождения. И во втором стихотворении, по мнению бабушки Элины, я излишне жестока. Мне следовало бы быть порасторопнее, чтобы новоявленный Жуан выбежал на улицу и без рубашки. В таком случае над ним скорее сжалилась бы какая-нибудь сердобольная женщина. Завершая главу о разного рода поэтических ошибках, отмечу, что на творчестве моих современниц я специально не останавливаюсь, хотя они не вовсе остались без моего внимания. Я посвятила им произведение торжественного жанра.
Ода поэтесскам
Как музы сирен, ощипала я вас, поэтесски, И перья, как пух тополиный, пустила на ветер.
Ода, как видите, сложилась всего лишь из двух стихов. Большего они не достойны. Бабушка Элина разделяет это мое мнение.
Творческий кризис и выход из него
Мудрейший из всех мудрейших, мой родственник Л.Н.Толстой изрек: "Все счастливые семьи счастливы одинаково, каждая несчастливая семья несчастна по-своему". Мне трудно подтвердить эту гениальную мысль, потому что я еще не завела семью. Но, исходя из моего жизненного опыта, я могу изречь не менее значительную мудрость: «Все счастливые люди как бы счастливы, все остальные – вправду несчастливы». Невозможно описать мои страдания, потому что ни в одном языке народов мира нет для этого подходящих слов. Я – образец скромности и благодушия. Я одарена добродетелью, учтивостью и чувством высшей справедливости. За что Провидение ниспослало мне нечеловеческие муки?! Мне так стало жаль себя, что я целую неделю не могла остановить потока слез, пока не осознала, что имя моим мукам – «Эдик». Раньше, по молодости лет, я считала самым несчастным народом тот, к которому принадлежу сама в семнадцатом поколении от Рюрика. Но справедливости ради скажу, что ни один Эдик не был у нас князем или царем, а на английском престоле сидели столько Эдиков, что я сбилась со счета. Бедный Альбион, пусть он и рифмуется со «швальоном»! Бедные англичане! Они самые несчастные вместе со мной. Моему родственнику Л.Н.Толстому нервные срывы не мешали создавать кладезь мудрости. Если ему надоедало писание романов и повестей, то он переходил к другим писаниям. Он не знал творческого кризиса, а потому напахал на девяносто томов. Не простудись он в Астапове и будь жив до сих пор, количество томов дошло бы до тысячи. Я – женщина. Природа положила так, что все мои мысли о швальоне. Никто из моих швальонов не проходил без следа в моей поэзии. Швальон – источник моего вдохновения. Нет швальона – нет вдохновения. Это называется творческим кризисом. Бабушка Элина и Вера всей своей прекрасной душой были со мной… У меня сейчас ум за разум заходит, ведь я пишу о Вере, хотя вы с ней еще незнакомы. Вера – моя лучшая подруга. Она живет в соседнем подъезде. Мы родились с ней в один день. Играли в одной и той же песочнице. Мы похожи как две капли воды. Единственное между нами различие заключатся в том, что я с младенчества дружила и с представителями противоположного пола, а Вера, когда к нам подходил какой-нибудь мальчик пришвальониться, забирала свою лопаточку с ведерком и отходила в сторону. Вера с головой ушла в учебу. В свои неполные восемнадцать девических лет она окончила исторический факультет университета. Потом она написала диссертацию на тему «Сердечное пристрастие Ивана IY к боярам». Для защиты диссертации нужны были печатные труды. Вера разослала свои статьи во все вышеназванные и не названные печатные органы, но отовсюду получила отказ елейным голосом Чушанова: «Вы написали гениально, но на неактуальную тему». В отчаянье Вера обратилась ко мне за помощью. Я ей подсказала, что в редакции следует входить с волшебным словом, но не «Сезам, откройся», а следующим речитативом: «Деррида, дискурс, Батай, деконструкция, Кастанеда, симулякр, Хаббард, голубой, Нострадамус, дискурс деконструкции, Аль Капоне, альфонс, Сорос». Вскоре Вера защитилась так блестяще, что ей сразу присвоили степень доктора исторических наук. Я предположила, что теперь Вера еще с большим рвением займется писанием исторических опусов, чтобы стать историческим академиком. Так что вы хорошо представите мое удивление, когда Вера пришла ко мне и прямо с порога спросила: – Можешь ли ты вразумительно объяснить мне, как обходиться со швальоном? Я тут же осведомилась, не Эдиком ли его зовут? Оказалось, что Ярославом. Я попросила Веру познакомить меня с этим Мудрым. Вера замяла тему, и я поняла, что она влюбилась по уши и боится, что я отобью Ярослава Мудрого. Я открыла Вере глаза на миф о равенстве полов. Она поначалу не соглашалась со мной. Тогда я нарисовала ей картину в дискурсе натурализма: – О каком равенстве полов может идти речь, если что ни швальон, то жаждет нависнуть над тобой потолком?! На этом страстном желании и надо ловить их в сети. Особое внимание Веры я обратила на то, что швальоны, эти милые песики, всегда норовят обнюхать любую сучку. Поэтому швальона следует держать на коротком поводке и научить безукоризненно выполнять команду: «К ноге!» Вера полетела к Ярославу, а я с бабушкой Элиной – на ее историческую родину. Когда я училась в школе, бабушка на каждые каникулы привозила меня в Грецию. Я горячо полюбила Элладу – эту самую прекрасную страну на планете после России. Но в нынешний приезд меня ничто не радовало. Не знаю отчего, может быть от близости Олимпа, на вершине которого некогда восседал Зевс, греки обгладывали до косточек не только меня, но и бабушку Элину, хотя она давно бабушка. Мне становилось не по себе. Я стала сомневаться, по этой ли земле некогда ступали Арион, Архилох, Алкей, Пифагор, Эсхил, Софокл, Гесиод, Эратосфен, Архимед, Аристофан, Сократ, Платон, Аристотель, Евклид со своей геометрией и великое множество других великих эллинов? Округа кишела мелочными торгашами и озабоченными. Меня взяла такая тоска, что мы через неделю вернулись в Москву. Я нашла Веру изменившейся до неузнаваемости, словно она заболела раком последней стадии. Хорошо, что дело оказалось не столь ужасным! А случилось вот что. Вера укрылась в своей огромной квартире, как в крепости, и приступила к обучению Ярослава. На третий день обучения ей позвонили из академии и попросили сделать доклад на международном симпозиуме. Вера с трудом оторвалась от Ярослава, приехала в Сколково, прочитала неоднократно прерываемый бурными аплодисментами доклад на тему «Чем пахли деньги для боярской оппозиции при Иване IY» и на крыльях понеслась домой, где уже не было ни Ярослава, ни золота партии. Вера относилась к драгоценным камням почти так же, как к уличным. Она не любила украшений. Сапфиры, турмалины, аквамарины величиной с гусиное яйцо она свалила в большущую вазу из старинного китайского фарфора, которая стояла в углу ее спальни вроде плевательницы. Ярослав Мудрый погрузил эту вазу в ЗИС-110, принадлежавший покойному отцу Веры, и скрылся в неизвестном направлении, в спешке оставив валяться на полу кругляшу в 3000 каратов. Бабушка Элина предложила позвонить в полицию. Полицаи, надо им отдать должное, прибыли быстрее скорой помощи и стали искать отпечатки пальцев. В результате куда-то исчез и тот камешек в 3000 каратов, зато обнаружился Ярослав Мудрый. Он объявился в Лондоне. Наши полицаи попросили своих дорогих коллег возвратить Мудрого на родину. Лондонские полицаи дипломатично показали нашим фигу, написав послание, что они не выдают политических, что Ярослав Мудрый – узник совести, что он настоящий джентльмен, а в медвежьей России его как бы случайно могут замочить в сортире, и станет этот святой человек благоухать не французским одеколоном, а сами знаете чем. Глубочайшее разочарование Веры можно было сравнить только с моим. Бабушка Элина очень переживала за нас, но не знала, чем вывести нашу психику из коматозного состояния. Дойдя до последней грани отчаяния, Вера объявила, что уходит в монастырь и будет Христовой невестой. Она приняла постриг, но на шестой день сама себя расстригла и вернулась домой удрученной донельзя. В монастыре матушка Елдафимия попыталась овладеть спящей Верой. Вера проснулась и так приложила Елдафимию, что та чуть не отдала дьяволу душу. (У Веры такая же рука, как у меня. Будь мы на месте Пересвета и Осляби, вся нечесть была бы перебита на Куликовом поле). Бабушка Элина металась между нами. Она сожалела, что законом предусмотрено лишь усыновление и удочерение, иначе на законных основаниях она сделала бы Веру еще одной своей внучкой. Но бабушка Элина не долго находилась в растерянности. Через несколько дней она воскликнула: – Эврика! Пора вам в швальонки, ведь вам скоро исполнится полных двадцать пять девических лет! (Объясняю не очень догадливым, что швальонка – это красавица, которая снизошла до швальона и сделала его своим мужем, или, говоря еще проще, швальонка – это жена швальона). – Бабушка Элина, – затянула спорщица Вера, – как же достичь такого, если по официальной статистике в стране 87% альфонсов, 42% диксонов, 17% симулякров и лишь 2,5% швальонов? Пока мы будем выискивать швальонов на просторах России, пройдет лет сто! – Козочка моя, – так бабушка Элина называет Веру, – что ты такое несешь! 2,5 % – это целый миллион, а нам нужно всего два швальона: одного для тебя, другого для Кати. И разъезжать по стране вовсе не надо. Мы живем в век Интернета. – Но в Интернете, – не унималась Вера, – 90% психических, а остальные не поймешь кто: альфонсы, симулякры или диксоны? Там швальонов от силы тысячи две. А потом, как мы отличим швальона от альфонса? – Козочка моя! Зачем нам две тысячи? Я ведь уже сказала, что нужно раздобыть всего двух швальонов. Оно понятно, что обжегшись на молоке, на воду дуют. Если ты того Мудрого показала бы Кате, то альфонс сразу был бы разоблачен. Не волнуйся зря, козочка моя ненаглядная. Моя ласточка распознает швальонов затылком, тут же взлетая к небесам и без крыльев. Мы последовали совету бабушки Элины. Вскоре к Вере приплыл Николенька, очень красивый и понятливый швальон. Он за несколько дней выучил все команды. Потрясенная Вера тут же снизошла к нему и стала его швальонкой. Она счастлива и уже на третьем месяце. Со мной судьба распорядилась по-другому.
Всемирная паутина
Терабайты моих поцелуев, Море ласки священной моей, Всем влюбленным в меня аллилуйю В Интернете пою. Так верней!
Может, кто-то ответит случайно, Пусть хоть даже пейсатый еврей, Выпьем с ним мы горячего чаю – Ароматный, как поле, кипрей.
А потом окунемся мы в ванну, И в постели, уставши уже, Вдруг откроем всемирную тайну, Что живем на одном этаже.
По поводу этого стихотворение Чушанов, как водится, завыл шакалом, что я призываю женщин взорвать всемирную паутину терабайтами поцелуев. Он перепутал терабайты с терроризмом. Но мне было не до Чушанова. Я наконец встретила швальона. Мы залегли на зимнюю спячку в канун католического Рождества. Я была вся поглощена швальоном. Я боялась, я очень боялась удушить его в объятьях. Это счастье длилось до тринадцатого января. (Я не суеверная, но тринадцатое число следует выкинуть из календаря). Мы в постели с наполненными бокалами разведенного Токая (я научила его пить по-эллински) отмечали Новый старый год. И тут случайно открылось, что его зовут Эдик!!! Я плеснула вино ему в лицо и крикнула: – Встать! Он вскочил. – Одеться! Он оделся. – Вон отсюда! Он вылетел. Вскоре он прилетел на Святую землю и приступил к бомбежке моего и Вериного электронного ящика. Я прочитала несколько его писем и поняла, что это спам: «Я обожаю тебя!», «Я не могу без тебя!», «Ты – моя жизнь!», «Ты – мое счастье!», «Ты – мое все!», «Я перед тобой чист», «Я – твой раб», «Я молю тебя…» и все такое. На меня перестало действовать молитвенное словоизвержение сразу же. Но Вера не выдержала: – Успокойся, Катя! Послушай меня. Он ни в чем перед тобой не провинился. Он страдает. Он из-за непереносимых мук переехал в Израиль на постоянное место жительства. Он из-за тебя сменил свое ненавистное имя Эдик на Эхуд. Наконец, тебя могут обвинить в юдофобстве, устроить международный суд и прислать туда американского сержанта… – А причем тут американский сержант? – Вот что значит, Катенька, что ты не училась на историческом факультете. Когда в Нюрнберге состоялся суд над фашистскими преступниками, туда прислали американского сержанта, и он их всех повесил. Я зарыдала: – И это говоришь ты, кто преотлично знает, что еще обожаемая мной моя троюродная прапрапрабабушка графиня Наталья Петровна Уварова, урожденная княжна Горчакова, сотворила труд "Евреи и христиане", в котором выступила в защиту угнетенного и оскорбляемого племени. Для меня все люди равны. По мне кто угодно: христосвоскресник, аллахакбарник, харикришник, желтый, белый, черный, но только не голубой и не Эдик! Ты вошла с ним в сговор. Что же ты обманываешь саму себя, что он Эхуд. Ничего не получится! Он не Эхуд, а всамделишный Эдик! Пусть присылают американского сержанта! Тут Вера тоже зарыдала и сказала, что пусть этот так называемый Эхуд ищет другую дурочку. Нас успокоила бабушка Элина. Когда Вера ушла, бабушка сказала: – Ласточка моя, как я рада, что творческий кризис миновал! Твоя «Всемирная паутина» торжественно шествует по планете. Тебе следует закрепить это глобальный успех. – Но как, если у меня сейчас нет швальона? – Ласточка моя, помнишь, какой восторг на Потомаке вызвала твоя философская лирика! А вот исторической лирики у тебя пока нет. Воспой, как это сделал твой родственник Дмитрий Петрович Горчаков, Екатерину Великую, которая на самом деле Екатерина II после тебя – самой великой Екатерины. И я вдохновилась идеей милой бабушки Элины.
Екатерине Великой от ее величайшей тезки
1
Катя, Катенька, Катюша! Ты Потемкина не слушай, Его байки о любви.
Выбирай, кто помоложе, И служить себе на ложе Божьей волей призови!
2
Слезла с трона – и на перину! Кто фаворит – бери Катерину! Эх, как любы дела с молодцом!
Чтобы был он не льстец придворный, А в амурных делах проворный, Словом, в дело вникал концом.
Бабушка Элина, обнимая меня, шептала, что я превзошла себя. Это, как вы сами понимаете, оценка, выше которой не может быть. Но после того, как «Екатерине Великой от ее величайшей тезки» было опубликовано в журналах «Седая древность», «Разгульная старина», «Бабки за бабки», «Старушенции дают», «Любовь до гроба», «Хроника древних хрюш», а страну оглушили сладострастные стоны молодящихся Афродит, подстерегаемых Хароном, бабушка Элина ужаснулась. Она буквально молвила следующее: – Эти бывшие певички, эти взбесившиеся сучки приняли твой чарующий дистих по своему адресу, словно если они тоже ложатся с теми, кто годится им во внуки, значит они тоже великие! Я хотела уничтожить этот дистих, но бабушка Элина сказала, что, во-первых, уже поздно, а во-вторых, нельзя уничтожать создания гениев.
Нецензурная Россия
Вместе с растущей славой растет и бремя общественного служения. Ко мне часто приходят письма, в которых прекрасная половина рода человеческого упрекает меня в самовлюбленности, словно я совсем забыла о существовании других женщин и не выступаю в роли самой главной их защитницы перед оскалом патриархальщины, к представителям которой я отношусь беспощадно. Я очень задушевная. Мимо моего внимания не проходят беды ни одной представительницы прекрасного пола.
Некий
peacenforcer
совершил в Интернете гангстерский налет на Татьяну Никитичну
Толстую: «Всем убедительно советую перейти по данной выше ссылке
и почитать, КАКИМ ЯЗЫКОМ эта бабенция изъясняется?!
Я
перешла по указанной ссылке разочарованного и прочитала: «Есть,
оказывается, такая сраная предвыборная газетенка… Называется "Не
дай Бог!" Бог там чин-чинарем, с большой буквы, словно бы они в
него верят… Так вот. Этот говенный красочный листок, тиражом 5
миллионов 490 тысяч экземпляров и распространяющийся бесплатно
(оцените, сколько нашего бюджетного бабла выкинуто в клоаку.
Оценили?) украл мой текст … Насладившись высоким слогом моей дальней (семьсот семьдесят седьмая вода на киселе) родственницы, я не стала ждать второго пришествия, а тут же заклеймила позором того разочарованного хама, бандюгу, представителя патриархата, словом, нехорошего мерзавца: «Что же ты, разбойник этакий, напал на Татьяну Толстую за ее базарный язык? Завидуешь «интеллигентке, типа»? Она сотворила детство Темы, психопатного психомата, который кроет матом, где следует и не следует. Над ее головой нимб злословнейшей матроны, соревнующейся на телеэкране с бездарнейшим маркизом де Садиком, выступающим под псевдонимом Виктор Ерофеефф. Руки прочь от дебелой Толстой, отъевшейся на отбросах западной литературы позавчерашнего дня!» Как результат моего праведного гнева выше оговоренный патриархальщик повесился на собственном языке, а милая Татьяна, «классик русской литературы», куда ее возвел с нью-йоркского небоскреба Борис Фрейдович Параноев, на радостях раздалась вширь дальше некуда, из-за чего Онегин (А.С.Пушкин не успел дописать его историю) застрелился на могиле Ленского. Меня ждали новые испытания и в битве против Чушанова. Я принесла в редакцию журнала «Декабрь» свое создание в дискурсе мировых шедевров:
Мое кредо
Луна – лунатику, Звезда – звездатику, Небо – небатику, Недра – всем!
Чушанов, бросив невольный взгляд на текст шедевра, промямлил: – Не пойдет: обстановка в стране слишком напряженная. Я спокойно начала вдалбливать в его голову, что мой шедевр далек от политического блудодействия. Я ему нарисовала такую картину. Вот мой родственник Л.Н.Толстой приглашает в гости живописца, а сам встает за соху и начинает позировать. Появившийся живописный портрет облетает весь мир, и все начинают жалеть бедного старика, который непосильным трудом кормит своих зажравшихся работников. А на самом деле мой дорогой родственник драл со своих крестьян семь шкур. Вот и я благодарна своим родителям не только за то, что они одарили меня прелестью прекрасного лица, изяществом форм, скромностью характера, ангельским голосом, но так же и за то, что они оставили мне здание в центре Москвы, арендная выручка с которого в разы превышает зарплату американского президента. Это здание я получила на законных основаниях как наследница и никому его добровольно не отдам. Чушанов почесал в затылке, удивляясь, причем здесь мой родственник Л.Н.Толстой и мое право на наследство. Тогда я ему уже прямыми словами втолковываю, что в моем стихотворении речь не о недрах с нефтью и газом, а тех самых недрах, о которых не раз писала и Марина Цветаева, то есть о недрах, из которых все выходят вниз головой. Чушанов задумался, словно что-то припоминая. Потом он ударил себя по лбу. Раздался звук, отлично переданный плебеем Шекспиром устами короля Лира:
Гремит лишь то, что пусто изнутри.
Чушанов еще раз двинул себя по лбу и радостно воскликнул: – Так это ведь!… Тут он произнес слово, которое я не стану приводить: оно вульгарное, хотя и рифмуется со словом «звезда», которым кончается каждая из трех частей «Божественной комедии» Данте. Вдруг Чушанов побледнел и снова понес ахинею: – Не пройдет! Знаем, какие это «недра»! Страна и так на грани гражданской войны. Нечего подливать масло в огонь упоминанием недр, которые приватизировали олигархи! Ты - Жанна д’Арк! Нет, хуже! Ты – террористка! Нет, хуже! Если твой родственник Л.Н.Толстой был «зеркалом русской революции», то ты – сама революция. Ты жаждешь «Декабрь» превратить в «Октябрь», «Черный прапор» в «Красное Знамя», «Новый блеф» в «Новый мир». Не прой-дет! Конечно, Чушанов – чурка, чебурек, начиненный собачьим мясом, диксон и симулякр в дискурсе выродка рода человеческого. Это ясно каждому. Но вот тому, что буржуи отменили цензуру, верят многие. Да сам Николай I, прозванный Палкиным и вызвавшийся быть цензором А.С. Пушкина, по сравнению с Чушановым был добрым нецензурным дядюшкой! Бабушка Элина в этом со мной полностью согласна.
У меня все еще впереди
Я уже достигла всех высот мировой поэзии, но бабушка Элина утверждает, что у меня все еще впереди. Я рада этому. Я рада и благодарственным письмам, особенно тем, в которых мой гений заслуженно возносят надо всеми. Приведу пример, который имел неожиданное продолжение. «Дорогая Екатерина Романовна! Звезда всех Звезд! Богиня среди Богинь! Пишет Вам Ваша поклонница Даша Дашкова. Мне двадцать четыре года. Я выучила каждое Ваше стихотворение наизусть и везде пропагандирую Вашу божественную поэзию. Когда я училась в университете, все мои подруги умирали над Вашими стихами, визжа: «Давай Катенька, прелесть наша! Жги, родная! Еще, Катюша, еще!» Я уже третий год преподаю в школе. У нас намечается вечер, посвященный Дню города. А у Вас все стихи о швальонах. Их школьники не поймут. Напишите, пожалуйста, стихи о нашем городе, как это сделал, например, Лермонтов, который, как и Вы, родился в Москве:
Москва, Москва!.. Люблю тебя как сын, Как русский, – сильно, пламенно и нежно!
Когда Вы напишете стихотворение, перепишите его собственноручно для меня и пришлите мне. Обожающая Вас, Даша Дашкова» Я не медля ответила на письмо Дашковой. «Милая Дашута! У тебя тонкое эстетическое чувство. Ты высоко оценила не только меня, но и М.Ю.Лермонтова. Он мне не родственник, однако я его ставлю выше Л.Н.Толстого, а под стихотворением «Выхожу один я на дорогу…» даже не постеснялась бы собственноручно подписаться, конечно, заменив «один» на «одна». Но у него не все стихотворения шедевры. Ты правильно отметила, что он, подобно мне, родился в Москве. А теперь представь на мгновенье, что он родился в Берлине и немцем. Что из этого получилось бы, даже страшно и подумать:
Берлин, Берлин!.. Люблю тебя как сын, Как немец, – сильно, пламенно и нежно!
Как видишь, стихотворение о Москве у М.Ю.Лермонтова сложилось декларативным. Но я и такого не сумею написать. Ты ведь сама подметила, что я поэтесса поэтесс не деревень, поселков, городов. Я трубадурка. Я пишу только о швальонах. Вот если у тебя был бы подходящий брат, тогда я, безусловно, создала бы шедевр, переписала его собственноручно и прислала тебе. Любящая тебя Екатерина Гавчакова». Такой брат у Даши оказался. Он курсант военного училища. Он сбежал в самоволку и сидит у меня на кухне, а я еле успеваю метать на стол из холодильника буженину, сыр, колбасу, красную икру, торты… Он проглатывает все подряд (их в училище, видимо, не кормят вообще). Когда осталась последняя банка икры, он улыбнулся, в знак того, что наелся, а оставшуюся икру заберет с собой. Я любовалась его лукавыми глазами и с печалью думала о том, что ему двадцать один год, а мне двадцать шесть неполных девических лет, и что я для него вроде уже переросток. Но как он смотрел на меня!.. Он ушел ранней ранью, чтобы незамеченным вернуться в казарму до подъема. Через день я собственноручно переписала и послала Даше это стихотворение:
Шаловливый швальон
Есть час на те слова. Из слуховых глушизн Высокие права Выстукивает жизнь. Марина Цветаева
С утра – хоть ты убийся – Работает мысльон: Куда запропастился Мой новый медальон?
В окне я вижу (мама!) И близость, и дальон, Вышагивает тама Учебный батальон.
Идет всех хорошее Вчерашний мой швальон, А у него на шее Пропавший медальон.
Даша выразила мне бесконечную благодарность и попросила жечь еще. Я ответила, что для этого нужен другой брат. Но другого брата у Даши не оказалось. Свято место пусто не бывает. Ко мне пришвальонился весьма своеобразный швальон. Он ученый, физик. Ему двадцать семь лет, а умен так, что уже четырежды был наименован, кажется, на Нобелевскую премию в области и теоретической, и прикладной физики. Он моментально освоил все команды и старается служить безукоризненно. Ради меня он стал создавать даже новую поэтику. На основную мысль этой поэтики его натолкнуло письмо Энгельса к Марксу: «Старый Гримм любил такие шуточки древних:
Выше пояса они вели себя как влюбленные, Ниже пояса – как муж и жена»
Мой швальон из этого эллинского двустишия вывел, что все, что выше пояса – это поэзия, а ниже пояса – проза. Я не стала с ним спорить, что поэзия – беззаконница, что она не признает никаких поэтик. Я просто лишила его членства в моем кружке. Тогда он с тараканьей сноровкой полез в бутылку и даже заделался поэтом:
Желаннейшей
Ты – кислород для моего дыхания, Ты – всех богинь собрание. Скажу тебе без дальних иже́ств Ты – кумир мой среди греческих божеств.
Я была потрясена! Конечно, стихотворная техника хромает. Но это первые в его жизни стихи. Зато сколь проникновенны они! Я ему еще ничего не говорила о бабушке Элине, но он поэтично учуял мое преклонение перед Элладой! Чтобы обессмертить его имя, я взяла его стихотворение эпиграфом к своему шедевру:
Ответ из кумирни
Ты – кислород для моего дыхания, Ты – всех богинь собрание. Скажу тебе без дальних иже́ств Ты – кумир мой среди греческих божеств. Один из моих швальонов
Швальон мой сладкий! Взгляд поэта, Не подчиняясь нормам метра, Глубокомысленным приветом Проник желаньем в мои недра.
Но я и без стихов безмерных, Через меня вовек нетленных, Слыву для всех прекрасней Геры, И Афродиты, и Елены.
Я вернула поэтичному швальону свое расположение и представила его бабушке Элине. Он ей очень понравился, во-первых, потому что своей головой, лишенной растительности, напоминает Сократа, а во-вторых, бабушке Элине очень хочется стать прабабушкой и воспитать из своей правнучки еще одну поэтессу поэтесс. И все-таки я пребываю в нерешительности. Я пока свободна.
Несколько слов в заключении
Если я – поэтесса поэтесс, то мой читатель – читатель из читателей! Он самый тонкий и разборчивый. Он любит меня больше, чем какого бы то ни было другого автора. Он восторгается моим гением, потому что мой гений непревзойденный. Я – символ настоящей свободы. Я свободна и в смысле, что пока не замужем, и в смысле выражения собственных мыслей и чувств. Для меня главное – высокое парение моей несравненной Музы. Я несравненная. Так считает и моя несравненная бабушка Элина.
К моему читателю
Я не кончала академий, Но что скрывать, я всех умней, Я царства Божьего эндемик, А там – Всевышнего первей.
Мои скрижали чародейны И поучительны притом! Спешите и мужи, и девы Приобрести заветный том.
Как-то мой родственник Л.Н.Толстой как бы обмолвился, что «сыну неизвестной еврейки повезло», чтобы все пожалели его, невезучего сына русской княжны да не какой-нибудь там неизвестной, а чей род восходит к самому Рюрику. Зря Л.Н.Толстой поскромничал. Он художник такой силы, что все боги вместе взятые, включая и эллинских, не стоят его ногтя. Моему чудесному родственнику я уступаю лишь в количестве написанного. Но у меня все еще впереди.
Екатерина Гавчакова (она же Екатерина Горчакова, поэтесса поэтесс)
Приложение Некоторые афоризмы из моей записной книжки
Передо мной – красавицей – Любая – чертова мать! Как швальонам нравится Со мною спать!
|
 |