Серый журавль,
золотая синица

И журавль не в облаках,

и синица не в руках…

Глава 1. ВОЗВРАЩЕНИЕ

- Стоп! А где же пальмы?  - я отчаянно вертела головой, стараясь в то же время не отстать от Валерки Куплевацкого, мужа Нинон - бывшей однокашницы и подруги.  Оба смертельно обиделись, когда я, в свой первый и единственный приезд в Москву за семь лет, позвонила из аэропорта не им, а Кики – моей младшей сестре. Они с мужем жили в десяти минутах езды от Шереметьева. Правда, в однокомнатной квартире, да еще с двумя бассетами…

Сегодня я позвонила Нинон. Во-первых, чтобы реабилитироваться.  А во-вторых, потому что ощущала острую потребность выплакаться в жилетку Куплевацких – сшитую, это было проверено неоднократно, – из особой слезонепроницаемой ткани…

Зной стоял такой, что спина Валерки двоилась и даже троилась в горячем мареве, воздух был так влажен, словно где-то совсем рядом, метрах в трехстах, урча, лизало московский берег тридцатиградусное Средиземное море… Странно было только, что вокруг – ни одной пальмы.

- Годы тебя нисколько не портят, Лерка. Наоборот. Стильный красавец… Даже седина у тебя какая-то сверкающая. Не всем так везет… А уж о профессорских очках и костюмчике от… Нинон… я вообще молчу… Куда смотрела тридцать лет назад…

- Выделывалась много, вот и просвистела свое счастье…

Тут он не врал.  Когда мы познакомились, он Нинку даже не заметил. Ко мне клинья подбивал.

- Куплевацкий.  – Представился так чинно и чопорно, что я невольно обернулась, ожидая увидеть дам в перьях и мехах и лордов в смокингах, но увидела только Нинку. Она тщательно вылизывала  обертку от мороженого, ежесекундно сдувая падающую на нос челку в сторону – и, кокетливо обрамив радужную оболочку своих сине-серых глаз ровненьким кружочком белка – потрясенно смотрела на своего будущего мужа. 

- Куплевацкий? – хохотнула я. – Что ж, не всем везет…  Ладно, я - Элеонора, можно Лора, а она – я вытолкнула на передний план окончательно лишившуюся вместе с даром речи и всех остальных даров подружку – Нинон. В просторечии Нина.

- Очень приятно, - медленно сказал он, с обожанием глядя мне в глаза. Его восторженный взгляд машинально, даже как-то нехотя, из вежливости скользнул по Нинке, задержался на мгновение – и больше никогда уже не возвратился ко мне… А весила она тогда, между нами, на четверть больше моего и волосы ее, жиденькие и паклеобразные, ни в какое сравнение не шли с моими каштановыми кудрями… Что касается ножек, то тут действительно… Но ведь мы обе были в джинсах…

- Признаться, не ожидал увидеть тебя в этом году… – с удовлетворением победителя он оглядел меня, зорким дизайнерским глазом отметил мой простецкий наряд и в душе наверняка в очередной раз поздравил себя за своевременно проявленную дальновидность  в выборе спутницы жизни. Нинон давно уже не позволяла себе стиля стареющей хиппи, да и на голове ее порядка было не меньше, чем в голове. Моя прическа и мозги составляли столь же монолитную противоположную пару… - Валерка зевнул. Он всегда зевал, когда успокаивался. – Стряслось что-то?

- Да, в общем, нет. Разве что погода… Такая мерзкая, что даже распад семьи, болезнь дочки и смерть отца не в силах развеять  душевного сплина…

- Как… смерть? Еще полгода назад… Даже меньше…

- Ты же знаешь, неприятности тем и страшны, что имеют обыкновение цепляться друг за друга. Словно опоры ищут одна в другой. По отдельности им против удач и хорошего настроения не устоять… А там где собрались вместе три разбитных неприятности, жди шикарного кавалера по имени Несчастье… Осторожно, этот Чероки, по-моему, выпил лишнего. Дай ему обогнать нас… Победить в неравном состязании – мало чести.

- Что с Лизочкой? – Не обращая внимания на мои предостережения, он явно пытался «сделать» Чероки. Я махнула рукой.

- С Лизочкой порядок. А вот у Тошки проблемы с кровью… Отслужила четыре месяца – и комиссовали. Она, конечно, ерепенилась, но смирилась в конце концов. Устроилась в супермаркет, подработать, а осенью в университет будет поступать. Если здоровье позволит…

- А раньше что врачи думали, когда в армии девчонку брали? И где ты была? Била тревогу? – Куплевацкий умел вцепиться, как клещ.

- Да я не предполагала, что это так серьезно… Подумаешь,  прыщи по всему телу высыпают, сонливость, слабость… Температура, правда, скакала и аппетит исчез, но у влюбленности – почти те же признаки… И потом…  - я махнула рукой, - ты же помнишь, какая из меня мама? Если в одной точке встретятся сорокоградусная температура ребенка и мизер с одной прорехой, - ждать придется ребенку…

- Не наговаривай на себя! Дети души в тебе не чают…

- Ваши кенгурята тоже из сумки носа не казали.

- До первой попытки. А теперь - ищи свищи…

- Кто б говорил… Вина ждете?

- А как же…

- Зря. Я нагружена под завязку. А в дьюти фри опоздала. «Хенесси» бы купила, ясное дело… Но… К концу регистрации еле успела…

- Не похоже на тебя. Убегала, что ли, от кого?

- Почти… От себя…

- Напрасная затея.  Первый, кто встретил тебя на этой земле, был не я. Ты! Та, от которой ты хотела улизнуть…

- Знаю. От себя не скроешься…

- Это точно… И слава Богу. Иначе мир был бы похож на огромную колбу с чокнутыми броуновскими частицами…

- И так похож. А кроме этого – еще на ленту Мебиуса… Только одни все время на внешней, светлой, стороне оказываются, другие – то там, то здесь, а третьи…

- Да нет у листа Мебиуса второй стороны…

- Теоретически. А практически – какой отрезок ни возьми – всегда есть и низ и верх… - Лора закурила и протянула пачку Куплевацкому.

- Не курю и тебе не позволю. А ну, гаси сигарету! Здесь я распоряжаюсь! С какой это стати я к тебе более снисходительным буду, чем к себе и к Ниночке?

- Не хочешь же ты сказать…

- Именно. Пожертвовала своими прихотями во имя здоровья своего благоверного. Моего, то есть… Прихватило три года назад… Мы тебе всего не говорили…

- Не стыдно? Друзья, называется… Может, я лекарство какое достала бы. Или связи свои в кардиологии подняла…

- Связи? Разве что с небом… Себе помогла? Ребенок болеет… Да и… Что с Аркадием Леонидовичем стряслось? Тоже сердце?

У Лоры, как всегда при упоминании имени отца, что-то подкатило к горлу,  и на глаза навернулись слезы.

- Не сейчас, Лер, хорошо? После поговорим…

- Я восхищался им, ты это знаешь… Когда умирают такие люди, я понимаю, что человек действительно смертен… А значит и я…

- Ты что – сомневался?

- Конечно. И ты… Все… Ведь могло быть, что Бог в качестве эксперимента сделал кого-то бессмертным?  Так почему не одного из нас?

- Входите! – Нинон вышла из ванной в роскошном атласном халате, снимая с челки последние две бигуди. Лицо ее было покрыто плесенью очередной травяной маски, руки – в толстом слое крема, так что поцеловать ее мне пришлось в плечо, прямо в клюв атласного красно-сине-желтого попугая.

- Где своих потеряла? Зачем пожаловала?

- Папу похоронила, а пожаловала, чтобы не потерять остальных…

- Кого это… остальных? - еле выдавила из себя Нинка. Она любила моего папу подозрительной тихой любовью. – Каких остальных?

- У Тошки что-то в крови нашли… - пришел мне на помощь Лера. – Надо будет поднять все наши связи. А еще подружка твоя любимая с Котькой Сведенским разошлась…

- Ну… Этого следовало ожидать… После Чагина ты, миленькая моя, ни с кем не уживешься. Впрочем, не расстраивайся. На этих двоих класс наш не кончается… Еще девять попыток у тебя есть.

- Десять, у нас же было тринадцать мальчишек, ты забыла? Барцев умер, но остальные-то…Да и… твоему мужу наверняка наскучило ежеутренне видеть твои мешки под глазами…

- Куплевацкий не в счет! Руки прочь от моего мужа! – Нинон, наконец, завершила обряд очищения  и я смогла по-человечески ее обнять и поцеловать. - Что у Ильи Антоновича, конечно, сердце? – шепнула она.

- Рак кожи. Там это – обычная история. Развивается стремительно, порой человек даже боли не успевает почувствовать, как уже умер… Родинку его помнишь? На том же практически месте, что и у меня… И у Тошки такая, только - чуть ближе к уху…

- Ты подозреваешь?..

- Типун тебе на язык! У компьютера надо меньше сидеть, да горячее хотя бы раз в неделю есть. Хотя, знаешь, в жару о супах и борщах  даже подумать страшно… Окрошка или свекольник – еще куда ни шло, но эта фифа окрошку терпеть не может, а от свеклы ее, сама знаешь, еще с детства тошнит…

- У меня тоже с кровью проблемы были в ее возрасте. Организм не успевает за ростом. Метр восемьдесят, небось, уже чирканули на косяке? – крикнул из кухни Валерка.

- Еще полгода назад. Я уже не дотянулась… пришлось ей самой… Послушайте, у вас в доме что, волшебник завелся? Запах из кухни просто сногсшибательный!

- А как же? Только не у нас – а в доме напротив. В ресторанчике новом, – опять высунулся Куплевацкий. – Раньше я хоть изредка лакомился Ниночкиными пирожками, а теперь…

- «Лакомился»… Помню я пирожки твоей Ниночки. Им легко было придумывать названия. «Яблочный камень», например, или «Подпаленный недопрей»…

- Змея! – поцеловала меня Ниночка. – Зато вспомни, в какой компании ты ела этот… недопрей! Каких мужиков на смотрины к тебе собрала, а ты полвечера со Сведенским в шашки прощелкала…

- Все, Нинон! Теперь я буду слушаться только тебя! Тогда бегом на вокзал - и дуй в Купавну, к Чагину.

- Даже ужином не накормите?

- Если поедешь мириться к Чагину – и ужином, и завтраком накормим, и еще с собой узелков надаем… Только имей в виду: его видели в компании очаровательной брюнетки лет восемнадцати-двадцати. Причем, не раз! А, кроме того, он летом пропадает на Тамани, в экспедиции археологической. Храм Афродиты ищут. Слышала о таком?

- О храме слышала, о брюнетке тоже: не думайте, что ваш телеграф самый быстрый. А вот о пристрастии Чагина к черепкам старинным слышу впервые. Рада, честно говоря, что у него дело появилось. А вот когда у мужика есть в жизни дело, к нему начинают слетаться всевозможные блондинки и брюнетки всех возрастов… Так что все закономерно.

- А тебе бы, конечно, хотелось, чтобы все эти годы он омывал черепки слезами тоски по своей упорхнувшей половине… Сама-то времени не теряла! Я не Сведенского имею в виду!

- Это кто же тебя просветил? Это у кого же язычок такой некороткий?

- Кое-кто из наших общих знакомых.

- Ясно, он еще и трепач!  Если бы я чуть хуже играла в шашки, вся моя жизнь сложилась бы иначе…

- Если бы у тебя мозгов было чуть больше! Лерочка, нам уже можно подтягиваться?

- Еще две минуты, - иезуитским голосом проскрипел Куплевацкий. - А вы, чтобы времени зря не терять, позвоните Алешке Чагину. Разведайте почву!

- Оказывается, есть еще порох в его пороховнице, - постучала пальцем по голове Ниночка.

- Моах, - машинально поправила я.

- Что? – не поняла Нинка.

- На иврите моах – это мозг. Я всегда говорю или «Есть еще моах в моаховнице!» или «…коах в коаховнице». А «коах» - это сила. Или силы…

- Сильна… - с уважением покачала головой Нинон.

- Где у тебя телефон?

- На столике. Радиотелефон. Ты правда хочешь Чагину звонить?

- Мне туда надо поехать. Неудобно без звонка…

- Давай я позвоню. Разведаю что да как… - Ниночка взяла телефон, жестом приказала мне сесть рядом с собой и набрала номер.  - Лешенька, солнышко, здравствуй. Сколько лет, сколько зим! Да, это я. Узнал? Это только голос, а на улице встретишь – мимо пройдешь. Заматерела малость… - почти не соврала Нинка, постукивая пальцами по гладкому молодому лицу и встряхивая темными, без единого седого проблеска, волосами.

Что? Нет, давно что-то ничего не было… Я вот что, Чагин. У меня есть кое-какие дела в Купавне. Ты не против, если я у тебя остановлюсь на денек-другой? Скорее всего, завтра. Не очень стесню тебя или… твою даму? – Нинка подмигнула мне и показала большой палец. – Хорошо, Лешенька. Вы там особо не суетитесь: со мной, сам знаешь, хлопот немного, - сказала Нинка, которая спала только на льняных простынях в полосочку, ела только из фаянсовых тарелок, чихала от малейшей пылинки и была занудной вегетарианкой: лицемерный тип тип, представители которого дома едят мясо, рыбу, яйца и все прочее, а на людях превращаются в ярых овощеедов и мясоненавистников. – Все, пока! Остальное при встрече! Нет-нет, не звонила и не писала. Им, иностранным небожителям, не до нас, простых российских смертных. Да, ты прав… До встречи!

Ну как не употребить пару-тройку крепких русских выражений? Семь лет уже как  жена ему ручкой сделала, а он все еще никем, кроме тебя, не интересуется… Не о дочках, заметь, спросил, и не о Валерке, лучшем своем друге...

- С Лизочкой и Тошкой они по Интернету общаются…

- Не защищай! Я обиделась…

- А что он сказал… про даму?

- Ага, заело? Сказал, что у нее покладистый характер, что она прекрасная хозяйка и всегда рада гостям…

- Хозяйка… Так и сказал?

- Так и сказал. Готовит, говорит, - пальчики оближешь. Шьет, в доме все сияет, у него все рубашки выглажены, носки заштопаны… Это днем! А ночью она превращается в огненный смерч! Ласковая, услужливая, молчаливая…. - Нинку понесло.

- Это за полторы-то минуты ты узнала? Из которых сорок секунд речь шла обо мне?

- Не веришь – сама завтра увидишь! – фыркнула Нинка. -  Послушай, Куплевацкий. Ну сил ведь больше нет! Урчит все внутри от голода… И это я еще перехватывала кое-что, а гостью нашу мы  вконец заморили…

- Милости просим к столу! – торжественно произнес Валерий. Повторять ему не пришлось.

- А вы-то как? – спохватилась я после того как, сытно и изысканно поужинав, мы расположились на их новом  полукруглом диване и более полутора часов проговорили о моих делах.

- Тоже зигзагообразно, - переглянулись они, - только амплитуда пиков не такая сумасшедшая, как у тебя… - уклончиво пробормотала Нинон.

- Как сказать, - не согласился с ней Лерка. 

- Я чувствую, что от меня скрывают важную информацию. Будете продолжать молчать – начну угадывать.

- Валяй. Если повезет – в первой сотне вариантов найдешь верный. В последней десятке… - Произнося это, Куплевацкий так светился, что мне ничего не оставалось как угадать с первого раза.

- Честь безумцу, который навеет… Посмотрите на себя в зеркало! Вам внуков возить в колясочке пора, а не… Если в Книгу рекордов Гиннеса собрались, в рубрику: «самый поздний ребенок», - то оставьте надежды. Есть какая-то то ли малагасийка, то ли непалка… Кстати, когда я училась в Литинституте, за год примерно до изгнания, на первый курс поступил один замечательный осетинский поэт, так вот он родился у своих родителей, когда матери было восемьдесят пять, а отцу – сто пять… Если я не перепутала чего-то…

- Мы уже попали в Книгу рекордов за то, что столько лет умудряемся не поссориться с тобой, - обиделась Нина.

- Не обращай на нее внимания, она просто завидует! – обнял ее Куплевацкий. – Свистушка! Себе жизнь испортила, Лехе Чагину, Сведенскому Котьке, теперь вот за нас принялась. А глазки так и шарят в поисках новой жертвы…

- А между прочим, твой Юрик Ласкин овдовел, твой  Жорка Овсиевич развелся, да и  твой Гарик Маргулян вернулся из Штатов, причем Лидию оставил тамошним  ценителям русских красавиц… - Верная Ниночка пересела ко мне и прижалась к плечу.

- Гарик развелся с Лидой? – подскочила я. – Может и…?

- И не мечтай! Крепкая советская семья, дети, дача, все чин по чину. Ишь как глазки засверкали, ты глянь, Куплевацкий! По-моему, Левушка тоже тебя забыть не может.

- А кого может? – ни с того ни с сего взъярился Валерий. – Представляешь, Элинька (он единственный звал меня так – и мне это было безумно приятно, потому что так звал меня только отец, когда я была малышкой и еще не родилась его любимица Кики), - этот психоаналитик – то есть, в переводе на нормальный русский язык любитель рыться в анальных отверстиях души – свел их всех с ума. Чуть что – «У меня депрессия, пора навестить Монахова». А этот чертов Монахов вводит их в транс – а потом трахает во все отверстия… души. Приходит вся зареванная и начинает плести про то, что ее троюродный дед…

- Прекрати! – Нинка закрыла ему рот ладонью. – Ревнуешь, так и скажи. Только случай не тот. Я бы, пожалуй, влюбилась, не век же куковать с таким бирюком, как ты! – но более верного мужа, чем Левушка, я еще не встречала. И тебе, Лорка, не обломится.  Не мечтай!

- У меня других хлопот полон рот…

- Вот и хлопочи… подальше от Левушки. – Нинка встала и сладко, с хрустом, потянулась. – Все! Глаза слипаются.  Вы как хотите, а я иду спать.  И вам советую. Утро вечера мудренее…

- Не люблю утро… Нужно что-то решать, действовать… Куда-то бежать… А вечер – в полном твоем распоряжении… Хочешь – лежи в ванне со свечкой и коньяком,  хочешь – смотри до рассвета телевизор или болтай по телефону… Никто уже ничего от тебя не потребует… В том числе и самый строгий судья – твой внутренний голос…

- Как знаешь. Я ни на чем не настаиваю, только подниматься придется рано.   Лерочка согласился подбросить тебя в Купавну, но - не позже семи. В одиннадцать у него лекция.

- Нет, вы посмотрите на них! Все за меня решили, все распланировали… А если у меня дела срочные? И не в Купавне, а здесь, в Москве? – возмутилась я.

- Самое твое срочное дело – устроить свою личную жизнь! Тогда, поверь мне, все остальные проблемы сами собой рассосутся… Чао!  - Нинон махнула рукой и удалилась такой спокойной и величавой походкой, а Куплевацкий проводил ее таким любящим счастливым взглядом, что мне расхотелось и болтать, и смотреть телевизор, и принимать ванну…

Глава 2.  В КУПАВНУ

 - Как хотите, а я с вами! Опасаюсь оставлять капусту наедине с козой… -  Нинон  плюхнулась на соседнее сиденье.

- Вилок-то, небось,  подгнивший и давно уже безвкусный! – я благодарно сжала ее пальцы.

- Возможно, только кое-кому и такого не досталось.

- Имей в виду, я поеду сразу в институт, крюк из-за тебя делать не буду, - проворчал Куплевацкий.

- Ничего, прогуляюсь, - ласково обронила эта сумасбродка.

- Поэтому вы и дружите столько лет, что обе… чокнутые…

- А мы и не скрываем, правда, Лелик? – она прижалась ко мне теплым боком, и на душе у меня сразу стало  радостно и спокойно.

- Ч-черт бы ее побрал, эту рухлядь! – разозлился Куплевацкий.

- Это ты верно подметил, - промурлыкала Нинон. – Не молоденькие уже… Но ведь и ты, между нами, тоже далеко не юноша…

- Все время что-то мешает, – не слышал ее Лера. - Квартиру покупали, потом мебель, в Париж съездили. Тут как раз дети выросли: то им позарез нужно, это... Теперь вот… пополнения ждем. А мул наш железный  стареет, кашляет, фыркает, стучит и вот-вот совсем загнется. Да еще и в самый неподходящий момент!

- Он нам сейчас накаркает! Аппетит-то у твоего старичка – будь здоров! Жрет бензин, как молодой…

- Так о том и речь! К старости у всех машин булимия начинается. Вернее, алкоголизм бензиновый… Тебе хорошо рассуждать: ты не за рулем. Элька меня понимает!

- Меня тоже в основном возят. И тоже все время ворчат…

- Лизочка сдала на права? – осторожно спросила Нинка. Я поняла, в чью норку сует она свою лисью мордочку.

- Давно. Еще до первой свадьбы… - Я отвернулась к окну, в душе наслаждаясь тем, как за моей спиной на изумленном Нинкином лице ползут вверх невидимые брови, скашивается набок рот и вылезают из орбит глаза.

- А… сколько их всего было?

- Официальных? - На третий заход пошли…

- Их нравы, - ехидно провозгласил Куплевацкий. – Впрочем, при такой матери странно, что дети вообще умудрились вырасти…

- У меня, между прочим, было меньше мужчин, чем у… - я вовремя осеклась.

- А как ты вообще здесь оказалась? – перевела разговор на безопасные рельсы Нинон. – Одна дочь болеет, другая к свадьбе готовится. Самое время быть рядом с ними… А ты деру дала…

- Наоборот, я их выручаю. Я здесь не просто так, а с миссией: совершаю свадебное путешествие. Чужое…

- Послушайте, девчонки, вы меня с ума сведете!

- Не мы, а Лелька, и не тебя - а нас обоих, - пробормотала Нина. – А ну-ка, давай, выкладывай! Я ей жениха собралась подыскать, а она уже в свадебное путешествие отправилась… Колись! Может, нам машину разворачивать нужно, а не Чагину голову морочить? И кто же счастливый молодожен? А главное – где он? Неужто уже сбежал?

- А ты думала? - вставил свое твердое слово Куплевацкий.

- Говорю вам,  чужое. Чужое путешествие. И свадьба должна была состояться не моя. Говорю вам, у Лизочки третий заход. Только собрались пожениться – бах, беременна.  Решили сначала выпустить ребенка в свет. Во второй раз у жениха отец с инсультом слег перед самой свадьбой. Снова перенесли. А сейчас свадьбу сыграть успели (кстати, чудом, потому что новое чадо на носу – в прямом и переносном смысле). Ну а спутешествовать не получилось. Его с работы не отпустили, да и ей лучше дома посидеть. О душе подумать… Вот я их и выручаю. Сонечку они тем родителям на месяц отдали, меня сюда спровадили, а сами проводят медовый месяц.

- Не переживай! Мы и тебе медовый месяц устроим! Хочешь, с Чагиным, хочешь – с кем-нибудь из твоих прежних ухажеров.

- У Чагина глаза на лоб полезут, когда он всех нас увидит!

- А кто сказал, что увидит? Мы и из машины не выйдем. У тебя ключ-то есть?

- В нашем месте пошарю. Жену можно может поменять, а вот привычки… – Я не на шутку разволновалась и уже ругала себя маленьким язычком за то, что поддалась на эту абсолютно бессмысленную авантюру.

Ключ легко вошел в замочную скважину и так же легко повернулся. Я проскользнула внутрь – и чуть тут же не выскочила в коридор. Это была не наша квартира. То есть, конечно, наша - тот же номер, та же дверь, и даже замок, но внутри…  Не одна, и не десять – десятки мелких и крупных женских вещичек, бигуди, шляпки, шарфы, косметики на целую гримерную. Раньше он этого не переносил, а теперь не пожалел денег на специальный столик, на котором были беспорядочно разбросаны тени для век, крема и маски, тушь  нескольких оттенков, маникюрные ножнички, лак для ногтей,губная помада,  щипчики для бровей  другие  хитрые приспособления, назначения которых я не знала…

Говорят, что одни мужчины меняют старых жен на точно таких же новых, а другие – на полную их противоположность. Чагин оказался из вторых. Его жена, а может дама сердца, была моим антиподом. И дело не только в моем пренебрежении к чрезмерному самоукрашательству, но и в том, какой тип он избрал на этот раз. Стены были увешаны фотопортретами пышноволосой красотки в  экзотических шляпах с вуалью, экзотических нарядах.  «Ай, да Чагин! Ай, да сукин кот…» - удивилась я и слегка расстроилась. Одна из нас видит в нем не то, что есть на самом деле… Неужели это не она?

- А ключ-то ты зачем оставила? – ахнула пораженная Нинка. Моя милая верная Нинка. Я знала, что она непременно уговорит Куплевацкого чуть-чуть подождать. А вдруг мне понадобится вернуться? За тем и поехала…

- Мне все сказали эти портреты… Кстати, если автор он – у него есть будущее в фотоживописи… Говорила я ему: не зарывай талант в землю!

- Ага, - хмыкнула Нинка. – А сама в это время… лопаточку ему в руки совала, и рядом рыла, руками, чтобы побыстрее и поглубже…

- Думаешь, буду возражать?

- Просто тебе это не выгодно. Во-первых, жить негде, так ведь? А во-вторых, ужин намечается клевый.  Царица полей в окружении спелых овощей!

- Про царицу не спрашиваю, но кто эти спелые?

- Увидишь! Для них ты будешь таким же сюрпризом, как и они для тебя. Все согласны, я всех уже пригласила! – Нинка помахала перед моим носом мобильником.  Это только ты думала, что едешь надолго, а я давно в курсе…

- Мне-то могла сказать? – вспылил Куплевацкий. – Я за каким, извините, хреном в такую даль зазря машину гонял?

- Человек должен был убедиться. Точку поставить. Пока не поставлена точка в одном предложении, не начать нового…

Глава 3. ВЕЧЕРИНКА

- И гранат еще купи! Я забыла вписать.

Куплевацкий заглянул в длинный список заказов, тяжело вздохнул и вышел.

- Я такой салат научилась делать! Берешь один гранат, рис, свежий огурец…

- Послушай, как тебе удалось так правильно и красиво прожить жизнь? То есть, первую половину жизни? Все кубики ровно прилажены, дети благополучные, муж до сих пор не надышится тобой,  нормальная квартира, машина, работа. Летом – дача, зимой – соленья, по выходным дети приходят или вы к друзьям… Вы ведь и друзей не порастеряли. Несколько звонков – и компания в сборе. А это значит, что все рады в ваш теплый дом попасть… У меня же все кувырком, все! Ты считаешь, это – судьба? Или я сама в своих неудачах виновата?

- Безусловно, мне в свое время повезло. И дело не в Том, что Лерочка на меня глаз положил, а не на тебя. У него тоже характер дай боже: ты бы ни за что терпеть не стала того, что я терплю – и помалкиваю. Он – золотой муж, и прекрасный отец, но невероятный зануда. Просто загрызть его хочется временами.  Но разница между нами в том, что я пережидаю вспышки занудства, а ты бы пустила в ход клыки.

- Пустила бы…

- Все начинается с мелочей. Знаешь же: посеешь поступок… и так далее… пожнешь судьбу…  Достань еще картошки, мне кажется, не хватит для оливье трех. Нас же такая орава соберется… Или вот что. Я сама с салатами разберусь. А ты иди приведи себя в порядок. Ярмарка женихов откроется уже через полтора часа. Ты должна быть во всеоружии! Мы им покажем класс!

- А давай, я уеду к сестре, а вы тут попируете? Не настроена я на многолюдные сборища, честное слово. Да и Кики рада будет…

- Хочешь, чтобы меня Куплевацкий убил? Полдня бегал по магазинам ради иностранной гостьи, а ты – в кусты? Про Кирку она вспомнила. Скажи, что струсила. Дикарка чертова.  Седины своей стесняешься,  которую, кстати, мы сейчас в два счета спрячем. Морщинок? Так ведь и они все не помолодели. У Юрки лысина, Левушка арбуз проглотил, Гарик весь седой. Правда, все так же красив. Даже лучше стал с годами.

- О вас с Куплевацким ты ничего не сказала… - я вздохнула.

- Меня беременность молодит: она всех красит и молодит. А Лерка столько ворчит, что у него времени на старение не остается. И вообще – кончай базар. Что за комплексы в этом возрасте? На комплименты напрашиваешься? Так не дождешься! Потому что ты из тех, кого учит не пряник, а палка! А ну, дуй в ванную! Я краску разведу, поколдую над тобой. Дошинкую только морковь и покрошу лук…

Верно говорят: нет выбора – берешь то, что предлагают. Есть выбор – начинаешь копаться, и в конце концов останавливаешься на худшем. Или превращаешься в некоего небезызвестного осла, который лопнул от нерешительности, находясь между двумя копнами сена. А ведь у него их было только две…

Гарик Маргулян и в самом деле был неотразим. Он был земным воплощением мужчины моей мечты. Как всегда, с иголочки одет, подтянут, галантен. Каждой даме он преподнес по розе, но это были не наспех купленный и разобранный на штуки стандартный букет, а символ, произведение искусства, по типу, цвету и стилю подходящее только той конкретной даме, которой он его, поклонившись и поцеловав руку, вручил. К моему величайшему удивлению, мне досталась не вялая сизо-бурая замухрышка, а тонкая чайная роза с ярко-оранжевыми вкраплениями посередине лепестков – словно язычки пламени, спрятанные до поры в прохладе бутона.

- Элеонора, ты великолепна! – провозгласил он, и я поняла, что действительно великолепна. И стала таковой в реальности! То есть,  к месту шутила, была весела и раскованна, много танцевала, уделила внимание всем, в том числе и двум незнакомым дамам, которых привели с собой Левушка Монахов и Юрик Ласкин. Жена Левушки показалась мне несколько отстраненной и холодноватой, а с Натальей  - дамой Ласкина – мы быстро нашли общий язык на почве равнодушия к диетам, посвятив этой неблизкой нам обеим теме не менее получаса…

Я была царицей бала, мужчины наперебой говорили мне комплименты и приглашали танцевать, а перед моими глазами стояли портреты роскошной молодой  дамы на стенах нашей с Чагиным квартиры, туалетный столик с женскими штучками и аккуратные разноцветные петельки на банных и кухонных полотенцах…

- Ниночка сказала мне, что у тебя – проблемы. Не хочешь прийти на сеанс? Разумеется, бесплатно? – Левушка оглядывал меня слишком смело для человека, которого сопровождает жена. – Завтра в семь, устроит? Как добраться, Ниночка объяснит.

- Пока я сама с собой не разберусь, мне никто не поможет…

- Стандартное заблуждение. Пока проблему не озвучишь – ее и не увидишь. А сама с собой ты ее явно не станешь озвучивать. Приходи, вместе голову поломаем… На худой конец – просто поболтаем. Не знаю, как ты, а я соскучился!

- Ты, Левушка, соскучился по той Лельке, семилетней давности, веселой и легкомысленной, а я изменилась…

- Да что ты говоришь? Тем более интересно: это будет первый случай в моей довольно богатой практике, когда человек сумел измениться за такой короткий срок и в таком уже возрасте, - засмеялся Монахов. - Глядишь, диссертацию на твоем материале напишу… - Левушка обнял меня и долго не отпускал.

- Имейте совесть, при живой-то жене… - Нинка явно взревновала.  

- Ты женился на своей пациентке? Из неизлечимых? – съязвила я, пользуясь случаем.

- Я же не виноват, что все они в меня влюбляются? Но! – Он поднял палец. – Только во время сеанса. В реальной жизни все смотрят сквозь меня, вот как ты сейчас. Поэтому я и заманиваю тебя на сеанс: может, там стены гипнотизируют пациентов?

- Поживем-увидим! - Я подвела его к жене и вручила Левушку ее заботам.  Ко мне тут же подскочил Жора Овсиевич.

- Лора, ты помнишь, что я был твоим первым поклонником? – Жорка не врал. Когда нам было лет по восемь, мы жили с ним в одном дворе, и каждое утро по пути в школу он заходил за мной. Он был очень галантным кавалером: завязывал мне шарф,  застегивал сапожки и, конечно, нес портфель. Но я была слепа и все годы смотрела в другую сторону. По глупости схлестнулась с Чагиным – и потеряла всех своих верных рыцарей…

- Ты всем нам жизнь испортила. – Георгий явно хлебнул лишнего. - Я имею в виду одиноких. Если  бы ты не поторопилась и сделала правильный выбор, Чагин жил бы сейчас с Томочкой Михельсон, которая была влюблена в него,  у нас с тобой росли бы замечательные овсиевичата, моя Зоя грела бы Гарика Маргуляна в Штатах… ну и Левушка нашел бы чем заняться с пышногрудой Лидочкой Маргулян, в девичестве – Полозовой.

- Уже и не Маргулян.

- Вот и я о том же.  Но ты вильнула хвостом – и разрушила этот кукольный домик…

- Именно, кукольный… Да и не я это… Кому-то там, высоко наверху,  зачем-то понадобилась вся эта неразбериха…  Пути господни неисповедимы… Может, он затеял все это только для того, чтобы у моей Лизочки родился сын, или даже внук, который прославит имя Всевышнего в своих стихах, музыке, проповедях…  Или твоя правнучка приблизится к великой истине и откроет ее людям… А что несколько поколений из-за этого будут несчастливы в личной жизни – для Вечности сущие пустяки… Ничтожная плата за крупную, астрономическую удачу в будущем…

- Думаешь, до нас там хоть кому-то есть дело? – Жора полез за сигаретой, но Куплевацкий коршуном налетел на него и зашипел.

- Не здесь, не при Ниночке! Я столько лет уговаривал ее взойти на третьего, что не позволю травить ядами. Шагом марш на кухню! А лучше – в коридор!

- Пойдем в коридор? – потянул меня из комнаты Овсиевич.

- Оставь ее! Ты иди травись, а Лелечку нам оставь. Мы ее тоже много лет не видели. – Юра взял меня за руку. – Потанцуем?

- А твоя дама не будет против?

- Сейчас спросим. Ты не против?

- Да я-то тут при чем?

- Когда ты рядом, для меня перестают существовать все остальные женщины. – Он поцеловал мне руку и вывел в круг.

- Дайте человеку поесть! – Нинон подала голос. – Вы в промежутках кусочничаете, а Леля голодная. Комплиментами вашими сыт не будешь, верно, Лелик? – она подмигнула мне, и в тот же миг у меня в животе громко забурлило. – К тому же, кое-кто забыл о сюрпризе!

- Ты умница! У меня совсем из головы вылетело… - я бросилась в кухню. На пороге обернулась. – Все сядьте за стол, будем…

- …играть в фанты? Чур мой первый! – Нет, Юрочкина дама мне определенно нравится. Меня вообще привлекает в людях застрявшее в них детство.

-  Сейчас нас навестит гадалка Мария-Магдалина Четвертая! – провозгласила Нина.

- Имя можно было бы и получше придумать,  – буркнула я, когда она вошла в кухню. В смысле – более соответствующее ситуации.

- Мне что первым пришло на ум, - прикусила язык Ниночка. – Чем тебе помочь?

- Блюдо побольше, но плоское у тебя есть?

- Найдется. – Ниночка полезла в шкаф и извлекла то, что было нужно: огромное блюдо, с серо-золотыми птицами по краешку. – Вот!

- Птицы какие-то диковинные…

- Это из-за цвета. А на самом деле – обычные журавли и синицы. Только журавли тут серые, а синицы золотые.

- Бога-атое воображение у художника… Впрочем, это всего лишь блюдо. Складывай и неси пирожки, а я чайник с чашками организую. – Я легонько подтолкнула ее к двери.

- Не рановато чай предлагаем? – обернулась на пороге подружка. – Подумают, что намекаем… -  Не дождавшись ответа, она величественно подняла блюдо над собой и вошла в зал под громкие восклицания и аплодисменты гостей.

- Сейчас каждый из вас напишет на листочке свое желание – и свернет бумажку в трубочку. Затем по очереди вытаскиваете пирожок, разламываете и достаете сюрприз. А я его трактую. И только после этого мы сравниваем, совпадает ли предсказание с желанием. Начали!

Этот фокус я показывала на каждом новогоднем празднике и на днях рождения детей и друзей, потому что всегда он пользовался успехом. И сегодняшнее представление не было исключением. Даже в деликатных ситуациях – когда женатый человек доставал из пирожка колечко или пожилая дама соску, я находила такую трактовку, что человек был доволен и считал, что получил четкий ответ по поводу загаданного им желания. На сей раз повезло и мне. В моем пирожке оказался ярко-оранжевый колокольчик физалиса с крохотным морским камешком внутри. Когда я формовала этот пирожок, я загадала, что тот, кому он достанется, в очень скором времени будет счастливым. Но… Только в том случае, если не будет говорить жизни «нет».

- Что это значит, - заинтригованно спросил Гарик. – В ответ на что ты не должна говорить «нет»?

- Я должна принимать любое предложение, которое мне поступит. Даже если очень не хочу, всей душой протестую против него. То есть, чудо ждет меня там, где я меньше всего ожидаю с ним столкнуться…

- Считаем, что первое предложение поступило. Выходи за меня замуж! Мы столько лет знаем друг друга, что нам нет нужды проверять отношения на прочность… - Гарик победоносно оглядел народ.

- Завтра ты приходишь в семь ко мне на прием! – прервал его ликование Левушка.

- Ты выбросишь все свои старые джинсы и свитера и оденешься как женщина! – Это Нинон.

- Ты звонишь сейчас Чагину и признаешь, что была неправа! – Включился в игру и Куплевацкий. Как  же без него?

- Ты не будешь никого слушать и удерешь сейчас со мной из этого вертепа, - воспользовавшись общей эйфорией, жарко шепнул Жорка.

- Хотите, я вас выручу, - улыбнулась Левушкина Катерина. – Выполните мое предложение – и будете свободны от остальных.

- Каким же образом?

- А вот каким. Я предлагаю вам наплевать на все поступившие предложения и делать только то, что вам самой кажется разумным.

- В таком случае, я отправляюсь спать. Это кажется мне сейчас самым разумным. Спокойной ночи! – И я удалилась. Ума не приложу, почему я тогда сбежала. Что-то меня расстроило, а что – не знаю…

Когда все разошлись, я встала и помогла Ниночке убрать со стола. Но она демонстративно со мной не разговаривала. Я тоже молчала.

- А что досталось мне – никому не интересно. Ведь я разломила свой пирожок после твоего триумфа, - процедила, наконец, она.

- Запомни, дорогая: я все всегда вижу и замечаю. Тебе достался маленький замочек. Будет у тебя девочка! Мальчик это ключик.

- Разве был пирожок с ключиком? – засияла Нинон.

- Его вытащил твой муж. Так что либо ключик, либо замочек вам гарантированы, и не позднее чем в ноябре. Кстати, это Скорпион. Так что не имеет значения, мальчик будет или девочка: в любом случае нахлебаетесь!

- Как будто сама не Скорпион!

- О том и речь…

- Ох и хитрющая! Вот где твое настоящее призвание! Народ вокруг пальца обводить – и деньгу на этом зашибать. И вот еще чего я не пойму. Семь лет ты в разводе – и все без мужика. Сведенский не в счет. А сюда приехала – и очереди выстраиваются до самой Купавны: все  желают зарегистрировать с тобой отношения, и немедленно.  Как это понимать?

- Гарик пошутил, это ясно. А больше предложений не поступало. Не преувеличивай. И потом… выйти замуж – не напасть, замужем бы не пропасть… Сама понимаешь, характер мой, и без того не из легких, - с годами  не улучшается… После  разрыва со Сведенским я два года жила одна, и так мне это понравилось,  что теперь я свое одиночество променяю только на идеальный союз.

- Ну, значит прокукуешь до глубокой старости одна… Идеальным может быть только одиночество. Стерильное, ровное, монотонное… Как это еще дочь твоя мужа нашла, при такой-то матери?

- Так благодаря матери и нашла.

- Да ну?

- Говорю тебе.  История забавная. Давай напоследок чайцу хлебнем, я тебе расскажу про Лизочку.

Запах душицы согревал душу, а вкус зверобоя усыплял в ней зверя. Куплевацкий уснул, мы с Ниночкой сидели в кухне, наблюдая, как комары тщетно пытаются добраться до нас сквозь зеленую противомоскитную сетку на форточке. 

- Не засыпаешь еще? – вежливо спросила я. Пусть бы только попробовала ответить, что засыпает.

- Обычно в это время – да, но не сегодня. Ты же знаешь, я люблю твоих детей. Мне все про них интересно. Так что там за история? – Заморгала она слипающимися глазами и зевнула с таким хрустом, что мне стало жаль ее.

- А может завтра поговорим? Беги спать, а я тут посижу покурю, пока Куплевацкий спит, о жизни подумаю. Не волнуйся: дверь закрою - дым в окно улетит.  – Я уговаривала ее почти искренне.

- В один прекрасный день твоя старшая дочь привела в дом молодого человека и сказала: это он. Так?

- В один прекрасный день моей тихой и домашней старшей дочери надоело отвечать по телефону многочисленным поклонникам ее младшей сестры, что Тоши нет дома и она нагрубила самому назойливому из кавалеров. А тот, вместо того чтобы обидеться, пригласил ее на свидание. Тошка с ним по Интернету познакомилась, живьем они не виделись и лишь пару раз созвонились.

Он говорит Лизе, а вы кто? Она отвечает, сестра. Он ей – давайте встретимся? Она – давайте.

- А ты-то тут при чем?

- Он пригласил ее приехать к нему в общежитие. Обещал показать университет, сводить в студенческий клуб. Она задергалась – и ко мне, за советом.

- Представляю себе, что ты можешь посоветовать молоденькой девушке в такой ситуации… - Нинка с шумом втянула в себя горячий чай.

- Если бы это было лет шесть назад, я бы была категорически против. Сказала бы, что девушки не ездят на первое свидание к молодым людям в общежитие. Что встречаться надо на нейтральной территории, а лучше – дома у девушки,  в присутствии родителей. Что мужчина по натуре охотник, а девушка дичь, ну и прочую подобную чепуху. Так я, кстати, и по сей день думаю…

- Для меня это не новость…

- Знаешь, если бы она не обратилась ко мне за советом, а просто собралась поехать, - я бы высказала все, что по этому поводу думаю. Но она сама металась, и я поняла, что ребенок ждет от меня не сентенций, а помощи.

Ну, я ей и сказала.  Я бы, говорю, ни за что не поехала. Мне бы гордость не позволила. Но где я с этой своей гордостью сижу? Правильно, у разбитого корыта. Так могу ли я давать советы другим? Мне со своей бы личной жизнью разобраться…

Гарантий, говорю, тебе никто не может дать.  Тебя могут унизить, изнасиловать, даже убить. А может быть это – твоя судьба и твое счастье. И всю жизнь ты будешь сожалеть о том, что не рискнула…

Она поехала. Вернулись они на другой день вдвоем. Приятный парень, интеллигентный, воспитанный. Потом, месяцев через пять, они признались мне, что как только увидели друг друга, сразу поняли, что это навсегда. Вот так! И от меня иногда бывает польза…

- Эх, эту бы запоздалую мудрость тебе относительно себя самой применить… - Нинон встала и встряхнулась, как сеттер перед прыжком. – Я валюсь с ног. И ты не засиживайся.  – На пороге обернулась и сонным голосом проскрипела. – Можешь обижаться, но я бы свою дочку ни за что не отпустила…

Глава 4. УТРО В СОСНОВОМ БОРУ…

- Это уж слишком! – Что-то холодное больно ткнулось мне в ухо. - Ни свет ни заря им требуется Элеонора. Черт знает что!

- Алло!  - проскрипела я.

- Ты уже не спишь? – нагло прокричал Ласкин. – А то я разбудить боялся.

Я глянула на часы. Боже мой, половина шестого! Прав Валерик, иначе как наглостью это не назовешь.

- Что ты, золотой. Конечно не сплю. В это время еще даже не ложатся…

- Ну, прости. Я идиот, но когда ты узнаешь, зачем я звоню, будешь рада. Через десять минут спускайся вниз: едем в лес. Говорят, боровиков и подберезовиков –  косой коси. Ничего не бери: у меня бутерброды, два термоса с чаем и кофе, яблоки, корзинка для тебя. Даже шапочка. А вот об обуви стоит позаботиться: в длительных походах это… сама понимаешь. Не злись! Жду. – И он положил трубку.

Через полтора часа мы уже сидели на поваленной осине, пили горячий кофе и рассматривали содержимое наших полных корзин.

- Хоть ты и сукин сын, но я тебе благодарна. Целую вечность не ходила по грибы. По такие грибы. Там в феврале бывает урожай маслят и нескольких видов рядовок, но разве сравнить… А чего ты даму свою не взял? Ту, вчерашнюю? Симпатичная, улыбчивая… Она бы нам не помешала.

- Ты забываешь, что сегодня вторник. Рабочий день. Это у меня выходной: по вторникам я не оперирую, - и ты свободна. Как жаворонок, который вьется между небом и землей, ищет себе пристанища – да так и свалится однажды замертво. Вот тогда все и определится: тельце в землю попадет, душа небу достанется…

С Лешкой Чагиным уже виделась? Встретил его как-то в кафетерии нашем, на Шверника. Лет пять назад, может четыре. Весь серый, поникший… Взгляд затравленный…

Чего, говорю, киснешь? Делом займись! Всю дурь из башки мигом вышибет. Не могут в одном черепке приятельствовать дело и дурь. Что для тебя важнее, то и победит. А бабы они как бабочки. На дело – одни слетятся, на дурь – другие. Тебе каких, говорю, надо? Ноль реакции…

- Такие налетели – что даже тебе не снились! Фотомодели! Красотки! Спасибо тебе, Юрочка! – я погладила Ласкина по щеке. Он неуклюже ткнулся губами в мою ладонь.

- Мне-то за что спасибо?

- Кто знает, может этой словесной пощечиной ты его и спас… Встряхнул, из трясины вытащил… По мне, небось, тогда тоже прошелся?

- Не без этого. Я и сейчас тебе прямо скажу: ломать не строить. Подумай об этом на досуге. Годы летят, останешься у разбитого корыта… А воздыхателям здешним не верь. Сегодня они вьются вокруг тебя, потому что ты – заморская птица, а завтра, когда ты станешь банальной местной вороной, от этих щелкоперов следа не останется. Новых жар-птиц полетят искать…

Писать, небось, бросила? Быт засосал? Признайся!

- Быт засосал, но писать продолжаю. Надо же чем-то от быта заслоняться… Но все еще в стол. Девять пьес, два романа, десятки рассказов – и все в стол.

- Ничего глупее не слышал. Издательства задыхаются без рукописей, театры дохнут без новых пьес, а она столы засоряет… Умно, ничего не скажешь! Да лучших времен для пишущих еще не бывало! Лапу ведь сосешь, а могла бы миллионы грести…

- Да ты знаешь, сколько каждый год книг только в России выходит? Тридцать тысяч! Руки опускаются… При всем желании не прочтешь…

- А на хрена тебе все читать? И вообще – это не разговор. Так до абсурда дойти можно. Художникам картины писать незачем, музыкантам - симфонии и оперы,  поэтам поэмы, режиссерам – фильмы ставить, кулинарам – торты печь…Но с другой стороны, много тебе попадается книг, от которых дух захватывает и хочется жить по-другому, и крылья вырастают? То-то! На каждую дрючку есть своя Жучка! Вот для этой Жучки и стоит упираться за письменным столом, унижаться в приемных театров и издательств, выбивать, упрашивать, очаровывать…

- И что же ты, такой умный, в кишках всю жизнь копаешься?

- Да потому что подпусти к кишкам дурака, он их узлом завяжет и скажет, что так и было… Вставай, Жучкина надежда! Нас ждут великие дела! – Он протянул мне руку, я поднялась, припала к его груди и всласть наплакалась, так, что посветлела и покрылась соленой росой не только моя душа, но и Юрочкина рубашка…

…Больше в этот день мы не проронили ни слова. Молча  резали грибы, молча перекусили, молча сели в машину и вернулись домой.

- Зайдешь? – спросила я.

- Ты что, меня же Куплевацкий убьет за утреннюю наглость. И будет прав. Но согласись, что украв у него час сна, я подарил тебе целый день счастья! Неужели одно другого не стоит?

- Спасибо, Юрочка! Век тебе этого дня не забуду! – Я поцеловала его.

- А я – тебе, - растроганно пробормотал он. – Если что с кишками – милости просим на стол!

- Уж лучше вы к нам!

Дома никого не оказалось.

Я перебрала и почистила грибы,  сварила суп и наполнила себе ванну. Чувства переполняли меня и лезли из всех щелей, словно пена из ванны под мощной струей воды. Благодарность Юрику за вовремя сказанные слова, за Чагина, благодарность Куплевацким за кров и стол, благодарность незримой Жучке за то, что она терпеливо ждет, когда же, наконец, я вспомню о ней и займусь главным делом своей жизни: из живительной слюны своей души спряду крепкую нить будущей книги и заставлю издателей купить ее у меня для десятков, а может и сотен ожидающих Жучек.

Впрочем… Даже если их окажется всего две или три, – я все равно буду биться за них до конца.

…Как всегда, вода, омывая мое тело, исцеляла и душу. Свечка в уголке ванны, чашечка кофе с коньяком и пена до потолка – вот все, что мне нужно для счастья. Почти все. Когда я жила Там, я беседовала с небом, плавая в море или, в холодные дни,  сидя на камне и глядя вдаль, туда, где соединяются море и небо и где – я точно это знаю – живет Бог. Когда солнце чересчур раскалится, он кладет его на ладонь и опускает в прохладное море, а утром подбрасывает из глубины, и оно, чистое и младенчески свежее несется по извечной своей дуге, согревая мир и даря ему надежду…

Но это – Там. А здесь мне достаточно ванны. Стоит погрузиться в теплую воду – как Он тут. Я не стесняюсь Его, потому что Он не имеет пола. Как врач или родитель грудного младенца… Он выпивает мою отрицательную энергию и наполняет живительной  светлой силой любви и творчества. Ванна – это невидимый  супермаркет, где постоянно проходит акция: десять сюжетов по цене одного! За одну «банно-прачечную» процедуру я вешаю на тоненькую веревку своего мозга несколько новых идей, фиксируя их прищепками коротеньких записей,  чтобы не унес ветер, - либо переворачиваю влажной стороной вверх прежние, повешенные накануне… А иногда мысленно превращаю свою жизнь в увлекательный сюжет – или, наоборот, сюжет примеряю к своей жизни…

Что является первотолчком, уловить невозможно. Что-то… Нечто… Выпал камешек из кармана джинсов – и я вспомнила о физалисе во вчерашнем пирожке.

«Не говори жизни «нет!» Но ведь это безрассудство! В «нет» столько же возможностей спастись  и погибнуть, сколько и в «да».  А тогда какой же смысл… Почему лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть? Потому что в первом случае ты точно знаешь, о чем жалеешь, а во втором можешь только предполагать. «Да» – это жизнь, возможно, ведущая к смерти. А «нет» - это сама смерть…

…На вечеринке ей попался пирожок с камешком в физалисе.  Или не так. Она вытащила у шарманщика на рынке бумажку с предсказанием. Хотя… Какой сейчас шарманщик? Лучше вот как… Она попала в компанию подружек, которые гадали на Крещение. Написали предсказания, свернули в трубочки – и она вытащила это: «Не говори жизни «нет».

В тот же вечер кто-то позвонил в дверь. Она подошла, глянула по привычке в дверной глазок – и увидела молодого человека затрапезного вида. На цыпочках отошла от двери. - Не говори жизни «нет!!!» - гудело в ушах. - Не говори…

- Кто там? – опасливо.

- Откройте на минуточку. Не бойтесь! – Голос приятный.

- С чего вы взяли… - Открыла. Взгляд не нахальный. Одет прилично. Лохмы торчат, но это, может, от ветра?

- У вас не найдется стаканчика? Хотя бы пластмассового? (Ага, вот все и прояснилось…)

- Сейчас принесу, только подождите в коридоре. – Захлопывает дверь перед носом. – «Почему если появляется на моем пути мужчина, так обязательно бомж или алкоголик?» - Вот вам стакан. Возвращать не нужно.

- А… Простите, пожалуйста…

- Поняла. Дайте попить, а то так есть хочется, что и переночевать негде, верно? Не на ту нарвались! (НЕ ГОВОРИ ЖИЗНИ «НЕТ»). Ну, хорошо. Что вам еще? Водки у меня нет. Из закуски только колбаса заветренная. Если вас устроит…

- Мне бы… от сердца что-нибудь. Корвалал, валокордин или валидол… Прихватило… (И в самом деле правая рука его прижата к груди).

- Ох, простите, ради бога… Я подумала… Входите! – Широко раскрыла дверь.

А дальше – варианты. Либо он оказался Тем Самым Главным Мужчиной,  о котором она мечтала всю жизнь. Но это банально. Либо – наоборот.  Она его впускает, он остается на ночь, не обязательно  в качестве любовника. А наутро она обнаруживает, что он исчез, все ценное прихватил с собой, ,а кроме того, она понимает, что влюбилась. Рыдания, проклятья, обеты… Снова варианты. Она звонит в милицию, и по приметам его находят. Составляется акт, приглашают понятых, и в качестве понятого появляется новый сосед из квартиры напротив, о котором она и понятия не имела. Красавец, успешный бизнесмен или нищий художник – неважно. Любовь, счастье и так далее.

Еще вариант. Она с ним встречается, а сама все время думает о том.  Жизнь их сводит снова, и оказывается, что он – не вор, а…

Чушь собачья. Остается только имена придумать. Она – Лусия Эсмеральда ди Каприо, а он Хосе Антонио душ Сантуш Аламейда… Дожила!!!

Вернуться к версии про таинственного соседа-понятого? Или к еще более ранней: она видит, что ее обвели вокруг пальца и обчистили, и сидит в центре бедлама и а) – хохочет; б) – рыдает; в) – кричит, глядя  куда-то в потолок: «И все равно больше никаких «нет!!!»… И если кто-то опять позвонит в дверь…

Кстати, кажется, звонят. Причем, не только в дверь…

Вошла Нинон и схватила трубку.

- Да, Левушка. Сейчас. Я напомню ей, не волнуйся. В семь? Будет как штык! Пока!

- Без меня меня женили, - обиженно  пропела я.

- А тебя только так и можно. Чтобы ты сидела в это время в другой комнате. Или даже квартире. А еще лучше – на другом конце света! Ты ела? Пахнет умопомрачительно!

- Ждала вас. Не зря Ласкин перебудил весь дом: грибов и впрямь  до чертиков.

- Приставал, признайся? – Зрачки Нинон пронзили меня до костей.

- Дождешься! А если серьезно – я ему страшно благодарна. Он очень тонкий и чуткий человек, рядом с таким мужчиной приятно просыпаться по утрам…  Тепло и надежно.

- Возможно. Но сам он предпочитает каждое утро обнаруживать в своей постели новую даму… Иди есть и собирайся к Левушке.

- Я хотела сегодня…

- В вашей «пекарне» пекут сюжеты  в любое время суток.

- Я не только пеку, но и продать хотела бы… При нашей «пекарне» существует «булочная»…

- В «булочную» без санкнижки не примут. Вот и сходи за ней к Левушке. Пусть поставит тебе диагноз. Что-что, а ставить дамам диагноз он умеет.

- Как я посмотрю, все у тебя – сексуальные маньяки. Плохой признак. Сама-то ты давно у Монахова в гостях была? Тебе поставили диагноз?

- Ничего ты, дурочка, не понимаешь. Мне наплевать на них, я за тебя переживаю. Не хочу, чтобы ты снова слезы по ночам лила. Чтобы снова ошиблась…

- Знаю я, для кого ты меня бережешь. Для Чагина! Только зря это. Слишком мы разные. И потом… Каждый успел впустить в каморку своей души нового жильца…

- Если ты фотомодель эту имеешь в виду, то это чушь. Мираж! Фотомодели – не Лешкин стиль. Он человек благородный, тонкий, глубокий. Ему и спутницу подавай соответствующую… - Ниночка всегда грудью вставала на защиту Чагина.

- Знаешь, тонкость и порядочность – прекрасные качества. Но мне нужны еще чувство юмора и широта взглядов.  А кроме того - позитив в душе.

- Хороша! Накакала ему  в душу, сбежала, не убрав за собой, - а теперь позитива ищешь? Широты? Да чем шире поле, тем сильнее можно его загадить. Столько куч наложить, что продыху не будет… Скоро, по твоей милости,  его душа съежится и превратится в шагреневую… фигу.  И все равно эта фига будет смахивать на тебя. Даже тогда… Суп потрясающий! Брось свое бумагомарание и займись кулинарией. Вот твое настоящее призвание! – Нинка застонала от восторга. – Ешь скорее – и беги сушить волосы. Уже без четверти шесть, а тебе еще добираться…

Глава 5. СМЕХ И СЛЕЗЫ

…Рабочий день у Левушки заканчивался в семь, но у кабинета еще сидели две дамы.

- Входи! – обрадовался он, увидев меня.

- Но ведь… я же позже пришла, - заколебалась я.

- Входи, говорю тебе.  Их я уже принял. Это мои фанатки. Караулят. Не могу же я их выставить… Пусть их… сидят.

- Бывшие пациентки? – ревниво спросила я.

- Конечно, - удивился вопросу Монахов. – Мне поклоняются  только… - он покрутил пальцем у виска. – Другое дело, что они все сидят на «игле» по имени Доктор Монахов.  Я ничего не делаю намеренно, но что-то, очевидно, происходит непроизвольно… Каждая вторая признается в любви, каждая третья приходит не потому, что ее что-то беспокоит, а – на свидание.

- Вот уж не ожидала, что наш Левушка Монахов будет пользоваться таким бешеным успехом у дам…

- Обидно слышать…

- Да нет, ты не подумай… Просто на Тарзана или Казанову ты…

- Знаю. Не тяну. Хотя, между нами, если бы захотел – любая в городе стала бы моей! Даже ты!

- Даже такая рухлядь, как я?

- Даже такая звезда, как ты!

- Спасибо.  Звезда у нас – ты! А я – так, подзвездок…

- Что это значит?

- Пыжусь, тянусь вверх, хочу дотянуться до истинных звезд, а они потому и звезды, что не знать об этом не знают  и знать не хотят…

- Так. Ты со мной провела сеанс психотерапии, повысила мою самооценку. Теперь – моя очередь заняться тобой. Садись в кресло и постарайся расслабиться.

- Ну и денек! Утром расслабилась в сосновом лесу, днем – в горячей душистой ванне, и вот теперь, вечером, - в кресле у психотерапевта… Такая горяченькая пациентка, думаю, еще сюда не заглядывала… Верно, Левушка?

- Всем тут кажется, что их случай уникальный. Это во-первых. А во-вторых, я уже не Левушка, а доктор Монахов, Лев Рафаэльевич.

- Помню я, Левушка… Процессор свой так назвала. Ты же знаешь, я все очеловечиваю, иначе мне тепла не хватает. За какие-то там успехи по драматургической линии я получила компьютер -  в подарок от тамошнего  департамента культуры. Есть такой при министерстве абсорбции. Вернее, не сам компьютер, а деньги на покупку.

Выбирали мы его с Тошкой тщательно: хотелось, чтобы «лицо» у процессора было не только умным и добрым, но и интеллигентным. А когда установили его дома – имя само пришло: Лев Рафаэльевич! Он цвета морской волны, а внизу такая «бородка» темно-бирюзовая и дисководы, как очки… Другого имени и быть не могло.

- Говорю же, диагноз. Но вообще-то – спасибо. Не ожидал! Ты, конечно, с ним разговариваешь? Делишься тайнами, проблемами, хвалишь и журишь его? И называешь при этом Львом Рафаэльевичем… Мог ли я о большем мечтать?

Я протянула руку, чтобы шлепнуть его по загривку, но он строго погрозил мне пальцем. 

- Пациентка Чагина, будьте серьезнее!

- Чагина, - хохотнула я. – Даже уже не Сведенская. Вернулась к своим истокам. Теперь я снова Журавлева…

- За тобой не угнаться!

- Кстати… Элеонора Монахова… Звучит?

- Со мной этот номер не пройдет, - сурово произнес он. - Да и есть уже одна Монахова. И этой-то больше чем надо… Закрой глаза, расслабься! – В голосе его зазвучали металлические нотки.

- А где же шарик хрустальный? Я столько о них наслышалась, что когда по телевизору показывают психотерапевта, который держит в руках такой шарик, - даже если это художественный фильм, а значит липовый врач и липовый шарик, - я быстро переключаю канал или закрываю глаза. Ну его, к черту, этот гипноз! Кроме того, Нинон предупредила меня…

- Знаю я,  в чем они меня подозревают… Тем не менее, даже если это так, она время от времени ходит сюда, «глотнуть монаховки». А Куплевацкий просто ревнует, только и всего.

- Нинка тоже всякие страхи мне про тебя рассказывала. Тоже, видно, ревнует. Хорошо устроился, Монахов. Прямо какие-то гладиаторские бои из-за тебя происходят… Победителям венки лавровые надевают,  проигравших бросают львам на растерзание. А кто у нас тут Лев? Тоже ты… Вот я и говорю – славно устроился…

- Разминка окончена! – Левушка захлопал в ладоши. – Вот тебе карточки с самыми разными картинками. Твоя задача – внимательно смотреть на каждую и медленно откладывая ее в сторону, переходить к следующей. Вот и все. Руку давай сюда. – Он взял меня за запястье левой руки.  Упражнение было таким простым, что мне стало скучно.  – Хорошо. А теперь я буду произносить слова, а ты постарайся представить то, что я называю. Руку не убирай!

- Скажи, что просто захотел подержать меня за руку!

- Не отвлекайся, Лора! Идет серьезный эксперимент. «Окно, месяц, кошелек, зеркало, кенгуру, пианино, крыса, нож, фиалка…»

Казалось, перечню не будет конца.

- Ты издеваешься надо мной?

- Крыса! Что связано у тебя с крысой?

- С какой крысой? Оставь меня в покое! Эти эксперименты – для твоих дурочек-фанаток, меня не проведешь!

- Напрягись, Эличка! От этого, возможно, зависит твое будущее!

- От крысы? Ты смеешься?

- Думай, думай… Кто-нибудь важный для тебя родился в год Крысы? Ты в гороскопы веришь?

- Только в то, что касается Скорпионов. Осечек не было.  А Крысы… Нет… Ничего такого…

- Вот и сейчас твой пульс скакнул. О чем ты вспомнила? Ответь, даже если тебе кажется, что это ничего не значащее воспоминание…

- Ну… Ту крысу вспомнила, которая… - Я вздохнула.

- Пульс бешеный. Что за крыса? Не ты врач, не тебе судить, что важно, а что второстепенно. Выполняй то, о чем я тебя прошу. В данный момент я прошу тебя рассказать мне об этой крысе!

- Хорошо… Только это не то, что ты думаешь…

- А я ничего не думаю, - разъярился Левушка. Я видела его таким впервые в жизни. Даже испугалась слегка… - Я жду!

- История странная, может быть даже смешная…

- Не давай оценок! Просто рассказывай.

- Ради одного этого стоило приехать сюда – чтобы увидеть тебя разъяренным… - Я не договорила. Что-то твердое и холодное соскользнуло с моей щеки и шлепнуло по губам. Будь я не я, или Левушка не Левушка, - я сказала бы, что это была поскользнувшаяся пощечина. Я вскочила.

- Прости, мой хороший. – Он поднес к губам мою руку. - Не надо было… Я не хотел. Не обижайся: это – такой метод приведения пациента в форму, а не попытка оскорбить тебя… Умоляю, расскажи.  Ты и представить себе не можешь, как это для тебя важно…

- Ладно. Прощаю. Но больше, прошу, не дерись. Я мужьям этого не позволяла…

Он молчал и умоляюще смотрел на меня.

- Лет шесть назад мы с Тошкой и Лизочкой снимали небольшую квартирку в старом районе Тель-Авива.  Было жаркое лето. Нечем было дышать – да и незачем: наш кот Казик  убежал из дома – и шансов на его возвращение, кажется, не было. За несколько дней до его исчезновения я обнаружила в ванной комнате нечто странное. Рядом с тазиком, куда он делал свои естественные дела, появились маленькие горошинки, скорее семечки. На другой день – то же самое. И на третий. Я убираю – они появляются. Всякое в голову лезло. А когда Казик исчез, - и это появилось снова, я поняла, что частный туалет нашего любимца превратился в общественный… Только кто именно пользовался им без спросу, понять пока не могла. А потом увидела ее.  Это была…

- Крыса! – вскричал Монахов и вскочил с места. – Это была та самая крыса?

- Успокойся, иначе я вызову бригаду со смирительными рубашками. Желательно тремя, потому что двух тебе не хватит… И вообще, я начинаю тебя бояться.  Еще до начала терапии распустил руки. К чему еще готовиться?

- Я абсолютно спокоен, продолжай…

- Надеюсь, - недоверчиво  буркнула я. Мне не хотелось возвращаться к той давней истории, потому что тяжело вспоминать о преданных тобой близких, особенно если их больше нет…  Но отходных путей Монахов мне не оставил.

- Она была умницей. О туалете я уже сказала. То же касалось и еды. Она ела только из блюдечка и только то, что я ей предлагала.

- Ты хочешь сказать, что… собственноручно подкармливала крысу. Обычную, серую, с голым хвостом?

- И серую, и с голым… Но обычной ее нельзя назвать. Если бы где-нибудь рядом жил дрессировщик крыс, я не сомневалась бы, что наша Крэсси – мы дали ей имя – актриса его театра. Она не очень боялась людей, быстро понимала, чего от нее хотят, была не нахальной и вполне дружелюбной.

- Ее съел кот? – не выдержал Левушка.

- Хуже. Все было куда хуже…

- Ты полюбила ее?

- Тогда мне казалось, что нет. Она меня забавляла – и только. И лишь потом… когда я…

- Ты ее убила, верно? Она стала тебе мешать? – вскочил Левушка. Не надолго же его хватило…

- Она была слишком коммуникабельной. У нее оказалось столько родственников и друзей, она была такой щедрой и гостеприимной, а наш дом она уже считала своим…

- Вы ведь тоже считали его своим, хотя всего-навсего снимали там квартиру…

- Ты прав… Разница  только в том, что мы платили за свое временное жилье, а она – нет. Если, конечно, считать платой груду бумажек с напечатанными на них ликами президентов, а не аккуратненькую кучку  сухих симпатичных какашек в одном и том же месте практически в одно и то же время…

Они приходили ночью, прогрызали пакеты с крупами и мукой, но главное – очень сильно шуршали и не давали нам спать…

- И этого оказалось достаточно…

- Да. Я – живой человек, утром мне на работу, детям в школу… Мы не могли позволить себе не спать ночью… И потом, этому не видно было конца. Становилось только хуже.

- Ты отравила ее?

- Неужели это так важно? – вскипела я. – Отравила. Забила. Задушила… Неужели способ имеет значения?

- Колоссальное. Дай себе выговориться. Облегчи свою душу, если хочешь, чтобы язвы зарубцевались, наконец…

- Сначала мы поставили мышеловку. Ночью она захлопнулась, а когда я, страшась и презирая себя, включила в кухне свет, я увидела кровь на крышке мышеловки. Крыся сидела метрах в полутора от нее, на голове ее были глубокие кровавые борозды, ровненькие и идеально параллельные…  Она в упор смотрела на меня, но в ее взгляде не было ненависти, только боль и недоумение. Она не верила, что я способна на такое… - Я заплакала. Левушка сжал мне плечо и молча умолял продолжать.

- Мне стало стыдно. Я дала ей сыра и ушла спать. Спала как убитая. А следующей ночь ее гости устроили настоящую оргию. Я обратилась к знакомым за помощью. Мне сказали: купи коробочку с клеем, разведи – и поставь в центре кухни. Они наступят туда – и приклеятся. А потом ты поймаешь их.

Всю ночь мне казалось, что кто-то пищит и просит о помощи. Я выскакивала в кухню – но никого не видела. А утром коробочка пропала. Тот, кто попался в нее, утащил ее за собой. 

Теперь он будет перегрызать себе ногу, - в ужасе думала я. - А вдруг это не кто-то чужой, а наша Крэсси? Ей за что такие страдания?

И снова кошмарная ночь. И новая пытка. «Насыпь ей в блюдечко алебастр и залей молоком. Она съест – и подохнет!» - научили меня. Я так и сделала.  А когда вышла утром в кухню, Крэсси сидела на холодильнике, тяжело дышала и смотрела на меня. Уже совсем другим взглядом…  Она уже не строила иллюзий в отношении меня.

Два дня она там сидела. Я давала ей еду и питье на пальце. Она практически не ела, вяло и мало пила… Судя по всему, ей было очень плохо. Я подарила своей любимице самую изощренную по жестокости смерть.  Но и этого оказалось мало. Я не могла смотреть на ее мучения и позвала соседа убить ее. Ударить по голове – и избавить от страданий.  Он согласился. Но, видимо, не был, в отличие от меня, профессиональным убийцей. И промазал. Потом еще, и еще… Она бегала из угла в угол, пытаясь спастись от того, что являлось для нее самым большим благом… На девятый раз она затихла. – Я зарыдала, громко, надрывно. Левушка гладил мои плечи, а я била его кулаками в грудь, пока не иссякли силы…

- Жду тебя послезавтра в это же время, - сказал он, когда я успокоилась.

- Ни за что! – ответила я. – И вот еще что… Никогда больше не попадайся мне на глаза!

Глава 6. НОВОСТИ

- Тебе пришло письмо из Англии!  - ласково пропела Нинон, - едва я вернулась домой. Очевидно, этот гестаповец уже успел позвонить ей и предупредить о моем неадекватном состоянии.

- Из театра? – встрепенулась я.

- Не знаю. Написано по-английски, а я, ты же помнишь, в немецкую группу записалась. Из-за Витьки Пивоварова. Теперь Витюша шесть языков знает и весь мир объездил, а я ничего, кроме гутен моргена и хенде хоха уже не помню… 

- Ярек, - обрадовалась я и включила компьютер. – Погоди, это… не от него. Я думала – мой американский дружок объявился… Что же это тогда? – Лицо Нинон с фотографической  точностью отражало мое недоумение.

- Послушай. Это из лондонского театра!

- Поздравляю… – По голосу подруги я поняла, что она не знает, радоваться она должна или сочувствовать мне.

- Рано. Это всего лишь ответ на мой запрос. Пьесу я еще не посылала. Но все равно удивительно: так быстро ответили?! Читаю и перевожу.

«Dear Eleonora Juravleva!» – Это тебе переводить не нужно?

«Thank you for your email enquiry about script submission to the Royal Court…”

Так. Благодарим, признательны и так далее. А что насчет перевода?

«I'm afraid we are unable to read your play in the original language…» Прочесть на русском языке ее не смогут... Сожалеют…  «We look forward to receiving your play.» Ждут и верят. «Your sincerely»… и так далее…Ясно. Фактически отказали. Ничего, поищем другие пути. Все равно чертовски приятно, что не проигнорировали…  Не то что наши… Месяца за два до этого я отправила электронные послания в несколько моих любимых здешних театров, и – ничего. А мне и нужно-то два слова:  «Пьесы получили. Понравится – свяжемся». И все. Англичанам я написала девятнадцатого августа, назавтра получила ответ. Пусть отказали, но этот отказ вдохновил меня больше, чем иное согласие…

- Не расстраивайся! Все будет хорошо. Главное – верить.

- Стараюсь. Но на голодный желудок не всегда получается…

- Ой, прости! Ты же рано обедала. Есть жаркое, салат, огурчики солененькие…

- А суп грибной… кончился? – я затаила дыхание.

- Со дна кастрюли кое-что наскребешь.  Твоя счастье, что у Куплевацкого от грибов ор в животе, а я дважды уже прикладывалась. Вкуснотища! - Она налила мне полную тарелку супа, щедрой рукой положила сметану и села напротив меня, подперев щеку.

- Только сейчас понимаю, как сильно я по тебе соскучилась! Оказывается, для этого нужно было надолго расстаться…

- А чтобы смертельно возненавидеть друг друга, нужно всего лишь чуть дольше прожить под одной крышей, - засмеялась я.

- Можно задать тебе интимный вопрос? Американский друг – это… друг или приятель?  – Ниночка явно намеревалась отвлечь меня от горестных воспоминаний, связанных с визитом к Монахову. Интересно, он сам ей позвонил или она забеспокоилась?

- Как раньше говорили, товарищ по переписке.  -  Я улыбнулась. Мне было приятно вспоминать об одном из самых ярких событий в моей тамошней жизни. - Банальнейшая история. Он дал объявление, а я откликнулась…

- Ни за что не поверю… Ты, наша миссис Гордыня и мисс Неприступность в одном лице – позвонила мужчине по брачному объявлению? – Нинка расхохоталась своим потрясающе мелодичным грудным смехом. – Это уже после Сведенского – или в промежутке между мужьями? А может… адюльтер? Не поэтому Котенька Сведенский от тебя… ноги сделал? – Она заговорщицки толкнула меня плечом.

- О чем ты? По сравнению с Яреком Сведенский – лишь проходной эпизод в моей жизни.

- Даже так? И я впервые об этом слышу? – Нинон обиделась.

- Сейчас ты поймешь, что рассказывать было не о чем… Да и… больно. Пойдем на диване удобно расположимся? Ноги затекли… Неси сахарницу и хлеб, а я принесу чай и пирожки. Была такая злая и голодная, что купила в кафетерии… Бог даст – не отравимся… Куплевацкий дрыхнет?

- Его еще нет.

- Загулял?

- Не похоже. Хотя и предупредил, что ночевать не придет.

- Ну и нравы в вашем семействе! Впрочем… Кому нужна замужняя старая беременная женщина? – Я поцеловала Нинку в нос.

- Если уж на молодую и свободную никто не зарится, - она кивнула в мою сторону, - таким, как я, надо сопеть в тряпочку…

- Злоботычествуй! Придет и мой час.

- Имей в виду, я спать захочу через десять минут. Не тяни резину. Просто умираю от любопытства.  Лелька Журавлева первая позвонила незнакомому мужчине… С ума сойти! – Ниночка явно была шокирована.

- Не позвонила, а написала. Там не было телефона. Вернее, был, но американский, а я девушка небогатая… Да и - тут ты права – звонок…  это уже слишком! Я никого специально не искала, объявления читала просто из спортивного интереса. Это зацепило. Что-то внутри щелкнуло – и замочек закрылся, как на наручниках…

В одном еженедельнике прочла, вырезала и отложила. Через неделю – там же – снова прочла. И снова импульс подавила. А в третий раз взялась за ручку.

Захотелось щелкнуть его по носу. Кураж почувствовала. У него в объявлении было  написано, что он битый идеалист, то есть неисправимый. В женщине ищет душу, юмор, оптимизм, интеллект. Не возражает, если у нее есть дети, не испугается ее неустроенности… В возрастные рамки я тоже пролезла, правда у же со скрипом… Была там в конце еще одна фраза, на которую я не обратила внимания: что-то насчет тонкой талии, округлых бедер, женственных линий…

- М-да… - проскрипела Нинон, критически оглядывая меня. – По линии округлых бедер ты еще проходишь, а что касается талии…

- Ничего, зато я идеально подошла ему по линии неустроенности и обремененности детьми.  И, кстати...

Меня прервал звонок телефона.

- Иди, это, наверное, Лера. – Подтолкнула я Нинку.

- Тебя, - с недовольной миной она протянула мне трубку и красноречиво показала сначала на часы, а потом – для наглядности – зевнула.

Это была Джемма. То есть, на самом деле ее звали Татьяна, но иногда псевдоним  так приклеивается к человеку, что  порой съедает настоящее имя. Нас было четыре подружки. Скорее, приятельницы, которых судьба свела не за соседними партами в школе или вузе, а во время подработки на социологических опросах. Мы были разного возраста, социального статуса, материального достатка и интеллектуального уровня, но  - однажды соединившись в общем деле -  уже никогда не предавали нашего братства. Если, конечно,  не считать моей долговременной отлучки...

Мы встречались четыре раза в год: в дни рождения каждой из нас. Как правило, в кафе. Иногда у меня дома, пару раз – у Джеммы-Татьяны и по разу у Вирджинии-Таськи и у Жозефины-Марины Петровны. Мое кодовое имя было Сибилензия.  Я была «замужем» за богатым греком Мыкисом  и звалась, соответственно, Сибилензией Мыкис. Едва кто-нибудь произносил это имя, начинался неудержимый хохот. И даже сейчас, едва она произнесла: «Привет, Сибилензия!» - как мы обе захохотали и несколько минут не могли остановиться.

- Завтра у нас что? – хитро спросила Татьяна.

- А что у нас завтра? – Но внутренний календарь перелистал листочки, и остановился на девятом сентября. – Ох, я совсем забыла... Марина Петровна?

- Не совсем еще конченный человек, - удовлетворенно хмыкнула Джемма. – Завтра в шесть ждем тебя в Купавне. На сей раз у Жозефины дома. У нее юбилей оказывается. Я и не знала...

- Будет полно гостей? – Я начала готовить пути к отступлению.

- Не надейся! Только наша четверка. Не хотели звать тебя, бессовестную,  да Жозефина настояла. – С богатыми греками, говорит, всегда так. Пока не сунут руку в реку – не узнают, почем фунт лиха!

- Можешь мне поверить: я уже сунула. По локоть отхватили эти ваши хваленые раки... От вывиха клешни лечатся в Склифосовке...

- Так-таки по локоть? Я рада. Значит, не будешь завтра выделываться. Чкалова два, в шесть вечера. Не забудь! – Она замешкалась с трубкой, и я положила первая.

- Про подарок спросить забыла...  А, ладно! Купят сами, а я денежку отдам.  Ты уже спишь?

- Смотрю я на тебя: ничуть не изменилась. Как где праздник или балдеж – ты первая, а на дело времени не остается... Ты зачем приехала?  Хвосты кобелям крутить? Дружков-подружек развлекать? Или дело, наконец, сделать? Разорвать порочный круг: перо-бумага-зеленое сукно? Только графоманам не интересно, прочтет кто-нибудь их творения или нет...

- Им-то как раз и интересно... «Входят поселяне и поселянки...» - Нинон засмеялась. У меня здорово получалось подражать горе-драматургине Раневской в чеховском рассказе. – А мне надоело прошибать головой стену.

- Одну-единственную крошечную шишку ты называешь прошибанием стен? Да ты еще не пробовала по-настоящему! Все времени не выкроишь между вечеринками и девичниками...

- Я, между прочим, в свадебном путешествии! Имею право на медовый месяц...

- Знаешь, как называется медовый месяц в одиночку? Отправиться в свадебное путешествие можно и одной. Весь фокус в том, чтобы вернуться вдвоем... Это и парам-то не всегда удается... – В Нинке явно умерла учительница.

- Вот именно. А насчет глобальных целей и задач ты не переживай. Я мечтаю не  посредственность пристроить в этом мире, а родить гения, понимаешь? Написать великое произведение. И пишу его всю жизнь. Просто ты этого не видишь. И никто не видит... И не увидит, возможно. Но мне наплевать! Я пытаюсь – и это главное.

Во мне постоянно идет спор героев, они ссорятся, мирятся, открывают истины, заблуждаются... Делают глупости... Мне остается только фиксировать все это...  И удивляться...

Знаешь, я в детстве очень любила смотреть на звезды. Ночами могла не сводить с них глаз... И все время мне казалось, что кто-то смотрит на меня с неба... А когда однажды из меня посыпались стихи, ты помнишь это время? А потом – уже там, в Израиле, – рисунки... И какие! То же с пьесами, рассказами… Все это приходило не по одиночке, а именно как разовый выплеск... Я поняла тога, что там, наверху, кто-то действительно есть. Сидит себе и время от времени швыряет вниз горстями талантливые идеи, образы, звуки... Ему все равно, кто их поймает, но я-то точно знаю: они достаются тому, кто сидит у окна, или в лесу, или в пустыне – и смотрит в небо... Он рассчитывал на художника, но тот валяется пьяный или играет в карты, а я вся в звездных мирах. Мне и достается чужой дар...

- Счастливая ты, Лелька! Завидую! А мы с Валериком бездари. И плодим бездарей. И этот, наверное – она кивнула на свой живот – будет бездарем... И ничего, живем...

- А ты научи его смотреть в небо. Остальное он сам сделает!

- Я тебя предупреждала, что захочу спать? В твоем распоряжении пять минут. Постарайся уложиться! Ты написала ему, и что он?

- Ответил, что я победила. Что он получил десятки писем, но мое было бесспорно лучшим. Ну... мы с тобой и не сомневаемся: ведь это – единственное, что я умею в этой жизни... Письмо было  и в самом деле потрясающим. Знаешь, как я умею писать, когда настроение есть. А тут меня аж било всю, когда я изощрялась в ядовитых шутках и издевательских намеках. Ему, видно, только того и надо было. Тут же позвонил, завалил письмами. Прислал и фото. Интереснейший мужик, только хмуроват. Я так ему и написала: вашему лицу не хватает улыбки. И послала свои фотографии, причем выбрала лучшие, сама понимаешь. И – молчок. Ни ответа, ни привета... А через полтора месяца – записочка коротенькая, вместе с моими фотографиями. Мол, я хмурый, а ты вообще не в моем вкусе.

Может, обиделся на последнее послание? По телефону он сказал мне, что работает врачом, занимается трансплантацией органов. Ну я и ляпни: «А не для того ли вы дали объявление, чтобы на него слетелись молодые здоровые дамочки, а вы их – чик-чик, на отдельные органы покромсаете. Денежки-то немалые...»

- От дура... – Нинка гулко постучала пальцем по голове. Врач. Трансплантатор. Интересный мужик. Запал на нее... А она – чик-чик...- она изобразила щелканье медицинских ножниц. – Как это еще он не послал тебя?

- Послал... Нет, мы еще общались какое-то время, пока не встретились...

- Не поняла? – С Нинки слетел весь сон.  – Ты ездила в Штаты?

- На какие шиши? Он приезжал туда.  У него родители недалеко от Иерусалима...

- А, так он... из ваших?

- В некотором роде. Как и я – наполовину... Первое свидание прошло комом. Мы  не четко договорились, и ждали друг друга в разных местах... Я дама гордая, ты это знаешь. Больше десяти минут самого короля Испании ждать не буду. Ушла. А он четыре часа прокукарекал... Рассвирепел... Думала, никогда больше его не услышу.  Но он остыл, видно, и около полуночи звонит. 

Назавтра встретились, но на его лице было написано такое разочарование, даже брезгливость некоторая...  Посидели пару часов в кафе, как культурные люди. Пообщались... Я подарила ему обещанный рассказ, он мне – веер из сандаловых пластинок. Я потом их жгла в минуты тоски. Запах потрясающий... Но тоску именно этот веер не разгонял, а усугублял... Упустила такую птицу... Он – мой человек, я это чувствую...

- Был бы твой – разглядел бы тебя.  Тем не менее, вы общаетесь?

- Уже больше шести лет. Он рассказывает мне о детях, о своих женщинах...

- Не женился? – мстительно усмехнулась преданная Ниночка.

- Не нашел подходящую... С бедрами и талией...

- Небось, считаешь, что упустила журавля? А я тебе так скажу: он даже не синица. Индюк поганый... Но ты тоже хороша! Он тебя фактически послал, еще тогда, до встречи, - а ты все надеешься на что-то, цепляешься... Я бы ему такой скандал закатила - век бы помнил!

- Да за что? За то, что я не в его вкусе? Если из-за этого рвать отношения с дорогими людьми, - одна останешься...

- А то ты у нас не одна! И вообще... Из-за нескольких лишних сантиметров в объеме талии от такой женщины отказаться...

- Талии он не видел. Ему остального хватило...

- Тем более! Ты такая... миловидная... иногда...

- Иногда... Иди спать! Я еще полчасика в ванне полежу. Подумать надо...

- Опять? Ты же днем принимала ванну?

- Днем я работала  А теперь надо отдохнуть, расслабиться. Свечка еще там?

- Где ж ей быть? Коньяк в серванте. Спокойных грез и перспективных сюжетов! Ты не долго?

- Минут сорок...  Завтра у меня будет длинный день. Мне точно не дадут уснуть  Вирджиния, Джемма и Жозефина...

- Татьяна, Анастасия и Марина Петровна, - закатила глаза Ниночка.

- Запомнила! Мне бы твою память...

- Мужиков надо чаще... целовать, тогда и память будет...

- Учту. Спокойной ночи!

- И тебе...

... Как-то очень уж это банально: случайный человек постучал, именно к ней, да за сердечными каплями, а не за микстурой от сифилиса... Нужно придумать ситуацию, когда она загнана в угол. Обстоятельствами,  характером собственным... И вынуждена ломать себя...

Интересно, знает ли Чагин, что я в Москве? Если знает... Неужели ему это уже безразлично? Уже бы позвонил... Может, не знает? Но ключи остались на видном месте... Не надо было их оставлять... Опять поддалась импульсу... Обиделся, наверное... А могла и та их спрятать. Намеренно или машинально... Опять я предпочла отступление прямой схватке... Нельзя все время говорить жизни «нет».

...А что если ситуацию усложнить? Никаких случайностей: они всегда подозрительны. Выходной день. Она развезла уборку.  Звонок. Можно нам с приятелем забежать к тебе на минутку?  У тебя нет дел в городе на часик-полтора? (Подруга. Она тебя тоже как-то раз выручала.) Ой, нет, прости! Только не сегодня! У меня страшный кавардак, и угостить нечем... Холодильник вымыла...

- Нам ничего этого не нужно. Побыть полчасика вдвоем – и все. Ну, пожалуйста!

- Я сказала – нет! – Положила трубку. А в ушах: «Не говори жизни «нет»! «Не говори жизни «нет»!

Черт с ними. Набираю номер. Ну, хорошо. Я согласна. Но учти: идти мне некуда. На улице ливень. Включу на полную громкость телевизор – и плотно закрою дверь. Это все. Устраивает – милости просим. Обещаю ни разу не выйти, чтобы не ставить его в неловкое положение. Я его знаю?

А дальше – физалис. Они случайно сталкиваются в кухне, вспыхивает чувство, подруга мирится с мужем, а у героини с героем -  хэппи лав с хэппи эндом...

Или самой позвонить Чагину? Не попадались ли, мол, ключи. Выронила где-то, не помню... Но ведь трубку может взять она. «Коша, это тебя. Дама. Скажи, что уже поздно и мы легли... Пусть перезвонит утром!»

Не надо было этого делать... Завтра буду в трехстах метрах от собственного дома, и не смогу войти...  Глупо!

Глава 7. ТУРБУЛЕНТНАЯ ЗОНА

- При такой везучести – и все еще одна!

Я вскочила и протерла глаза.  Нинон, в короне из каких-то странных папильоток с разноцветными веревочками, сидела за столом и вбивала в свое лицо желто-зеленую студенистую гадость.

- Утро доброе! До зари, что ли, в ванне нежилась? – спросила она и улыбнулась. – Вставай, счастье свое проспишь...

- Который час?

- Десятый. Пятьдесят шесть минут десятого. Это тебе приятнее слышать, чем без четырех одиннадцать? – у Ниночки было явно отличное настроение.

- А что случилось? Куда опаздываем? – в тон ей, игриво пропела я.

- Я никуда, а за тобой через час Гарик Маргулян заедет. Сопроводить вызвался! Там у него дела, а обратно – как выйдет.

- Обратно я утром поеду...

- Как выйдет, я сказала. Не загадывай...

- Ты какая-то странная. Есть новости?

- А то, что за тобой сам Гарик Маргулян заедет, самый завидный жених в классе, для тебя не новость? Богач, красавец, умница... По-моему, он не шутил тогда, на вечеринке. Намерения у него серьезные.

- Скажи, что я тебе надоела и ты готова сбыть меня с рук первому встречному кавалеру. Запомни, это вы умирали по Маргуляну, мои глаза смотрели совсем в другую сторону...

- Не напоминай! – она брезгливо встряхнула руками, словно сбрасывая мерзкую нечисть, приклеившуюся к пальцам.  – Какой срок отбывает твой Кутыржин?

- Мачо тоже иногда попадают за решетку!

- Только не Маргулян!  И вообще... Что это я тебя уговариваю?  - Она подала мне телефон. – Звони, отказывайся...

- Он меня только через загс в Купавну повезет? Другой дороги нет?

- Знаешь что, дорогая? Прав Левушка: ты все еще любишь своего Чагина. Куплевацкий давно мне это твердит, да я все посмеиваюсь. А теперь понимаю. Ведь точно! Свет клином на Чагине сошелся, поэтому у тебя с другими мужиками ничего не клеится...

- Чушь! Я о нем за семь лет семи раз не вспомнила. Обо всех скучала: о тебе, о Левушке, о Стасике и Марике твоих, о кошке Дуське, даже о Юрике Ласкине. А о Чагине – нет. Да и он, кажется...

- Кофе убежал, - она кинулась в кухню, я – вслед за ней. Как я и предполагала, никакого кофе на плите не стояло. Что-то происходит вокруг меня, но что? Этого я пока не понимала...

- Сейчас только двенадцать, а мне к шести, - выговорила я Гарику стоя у машины.  – Поезжай по своим делам, а я на автобусе приеду. На всякий случай запиши телефон Марины Петровны. Сможешь захватить назад – буду благодарна. Только скорее всего я останусь там до утра.

- Садись, я тоже не спешу. Думаю, молодые и красивые эпикурейцы найдут чем занять три-четыре часа, подаренные небесами. Особенно если это мужчина и женщина... – Гарик галантно распахнул дверцу машины и подал мне руку. – Прошу!

Что мне оставалось делать? На самом деле я даже обрадовалась, потому что и торчать между небом и землей три часа не хотелось, и тащиться на метро до Измайловского парка, а там на экспрессе в Купавну не очень соблазняло.

- Выбирай любой ресторан, я тебя приглашаю! – торжественно произнес он и протянул мне карту ресторанов Москвы.

- А просто погулять в парке – слабо? Если захочешь угостить даму – купишь мороженого. Я уже забыла вкус здешнего пломбира.

- Там – менее вкусное?

- Там всякое, но на мой взгляд лучше московского не бывает. Тебе тоже пришлось заново ко всему привыкать? Или в Штатах, как в Греции, все есть?

- Если ты думаешь, что я там катался как сыр в масле, - ошибаешься. Хлебнул, будь здоров.  Там наши режиссеры, и актеры, и писатели, кстати, и художники, и музыканты никому не нужны. Свои-то через такие тернии пробиваются...

- Ничего, когда лоб изранен терниями, на шрамах потом лучше и крепче держится корона...

- Не знаю, не испытал. Тяжести короны, а не рвущих кожу шипов... Нет, кое-кому везет. Примеры есть. Стоит только попасть  в нужную колею, и ты уже плавно скользишь по масляной реке счастья упругой головкой дорогого сыра...  Но в том-то и фокус, что в самом начале все они кажутся твоими, а значит ведущими прямиком в рай... Я мчался впереди всех, а к финишу первыми всегда приходили другие. Знаешь, надоело быть Крошкой Цахесом...

Ты не думай, я сдался не сразу. Если бы я был лягушкой, попавшей в кувшин с американским молоком, - я бы не утонул, я барахтался бы до тех пор, пока не сбил масло. И я, очевидно, сбил его, только этого никто уже не увидел: крышка была пригнана слишком плотно... И я задохнулся.

- Ты же не один барахтался, рядом с тобой была Лида.

- Она была не рядом, а на мне. А когда представился случай пересесть на более  крепкую зеленую  пупырчатую спинку, она незамедлительно это сделала. Я не жалуюсь, просто ты спросила – я ответил. Америка – великолепный сепаратор: всем найдет точное место. Вот и нас с Лидочкой оприходовала: мне досталась нижняя левая ячейка, а моей  жене – верхняя правая. Можно ли было удержаться рядом?

У вас со Сведенским, как я понимаю, та же история? Иначе почему он там, а ты – здесь?

- У нас со Сведенским другая история. Нас уже там кинуло друг к другу, у обоих была иллюзия какого-то особого родства: слишком многое нас связывало в прошлом. У вас одна лягушка барахталась,  другая сидела у нее на спине, - а у нас обе сидели и ждали, когда вторая заработает лапками... Злились друг на друга, стыдили, дулись, упрекали... Эту бы энергию – да в масло...

- М-да... Неизвестно еще, кому лучше...

- А сейчас тебе кажется, что у нас с тобой одинаковое прошлое и в светлое будущее нам нужно идти рука об руку. Это заблуждение, Гарик! Свой путь каждый должен искать сам, и тогда, если очень повезет, однажды впереди мелькнет идущая тебе навстречу или тихо поджидающая тебя на камешке твоя, только твоя, счастливая судьба...

Я споткнулась и вдруг поняла, что мы уже не в машине, что бродим по начинающему желтеть Измайловскому парку и крепко держимся за руки.

- Ты, конечно, права! Нас с тобой выбросило отсюда, когда наше время еще не пришло. А вернулись мы уже к шапочному разбору.  Но жить-то надо? Что скажешь?

- Скажу жить! Бить лапками в нашем новом кувшине. До конца. Масло – значит масло. Холодное дно – значит так тому и быть. Но барахтаться... У нас с тобой есть одно важное преимущество, Маргулян: мы битые! А за  одного битого - сам знаешь сколько небитых дают!

Мы сидели на небольшой деревянной скамейке и блаженно смотрели в небо.

- Хочешь, я расскажу тебе одну вещь... Я этого никому еще не рассказывала. И, может быть, никогда уже больше не расскажу...  – Голос мой дрогнул. Гарик благодарно сжал мою руку.

- Я, как и ты, символистка. Знамения, вещие сны, парады планет, предчувствия, разговоры с небом, сочетания цифр,  имена – все это имеет для меня значение.

Я загадываю желания в новогоднюю ночь, жгу бумагу и лью воск в воду в Крещение, праздную в душе все существующие праздники всех народов, в том числе и религиозные. Я могу назвать своими и Рождество, и китайский новый год, и Рамадан, и еврейский Пурим, и новый год племени сиу-сиу. Я словно прикасаюсь к огненному шару всеобщей радости и единения этой страны,  нации, религии... Я становлюсь ими, а они – мной. И в сердце не остается места для вражды и ненависти.

Прошлым летом мне было очень плохо. Все созданное моими руками, рушилось. Я потеряла себя, со всеми перессорилась... Впала в тяжелую депрессию. Дети за меня боялись...  Я начала подумывать о самом страшном... В таком состоянии я спасалась только морем. Пришла и в этот тяжелый час.

Сначала до изнеможения брела по воде вдоль берега, потом упала без сил, а когда пришла в себя – увидела, как прямо передо мной бьется, борясь с  хаотичными потоками воздуха, небольшая темная птица. Она отчаянно била крыльями, но оставалась на том же месте. Я была заворожена этим зрелищем. Эта птичка напомнила мне... меня. И я загадала. Как ей удастся справиться со стихией, так и мне  - с моими проблемами.  Вырвется она – и я вырвусь. Только как? Каким способом? Что я должна делать?

Она теряла силы. Поток был сильнее ее... И тогда, сложив крылья, она камнем кинулась вниз. Ударилась о волны и резко рванулась вверх и вбок. И одураченная стихия отступила...  Это знамение и было ответом на мой молчаливый вопрос. Хочешь вырваться из тисков обстоятельств и взлететь – не бойся упасть и больно удариться. Порой это твой единственный шанс спастись! Пройди через все, упади на самое дно, ударься – и вырвись из пут... Не гибели  надо бояться, а потери себя… Именно это грозит разрушением личности, а в итоге - неминуемым поражением...

И тогда я поднялась, стряхнула с себя песок – и отправилась в туристическое агентство заказать себе билет в Москву. Этому научила меня мужественная птица. Не сдаваться!

- Зимородок? – без тени насмешки изрек Маргулян. - Зависает в небе, высматривая рыбу, а потом кидается на нее камнем, если повезет, выхватывает, нет – снова ждет своего часа. Но это я так. Ты спросила у Неба и получила ответ. Это главное.

…До Купавны мы с Гариком доехали в полном молчании.

Глава 8. ДОЧКИ-МАТЕРИ

- Что вас там, за кордоном, в холодильнике всех держат? Зинаида тоже приехала, соседка, - словно и не было двенадцати лет. Румянец во всю щеку, ни одной новой морщинки, глаза горят как у молодой… Теперь вот эта красавица! – Татьяна вертела меня, как ханукальный волчок, и прицокивала языком.

- Оставь ее, сглазишь! – прикрикнула на нее Марина Петровна.

- Я сглаза не боюсь. Ведь что такое сглаз? Тайное пожелание всяческих  напастей, прикрытое патокой фальшивого комплимента. То есть – желание сбить со счастливца благостную уверенность в том, что все у него замечательно… А я уже и через все напасти прошла, и давно не считаю, что поймала Бога за бороду…

- Ты прошла через все напасти? – возмутилась Тася. У нее не было ни одной неправильной черты ни в лице, ни в характере, и тем не менее именно она – единственная из  нас – имела проблемы сразу с двумя поколениями родных людей: матерью и дочерью. И именно она никогда не была замужем… Такие идеальные, как правило, от рождения обречены на неудачу. – Лизочка твоя прекрасно устроена, младшую бог талантами осыпал… Может быть, слишком щедро, тяжело из-под их груза выкарабкаться, но когда получится – а получится! – все у нее будет хорошо. И знаешь почему? Потому что росла в благополучной семье. Обе они. Это важно… Мне, видно, всем женщинам в нашей семье, на роду написано слезами умываться всю жизнь…

- О себе и матери ты можешь так говорить, а Валюшку не программируй! Она вырвется из вашего черного круга, только надо помочь ей, а не каркать над ухом… - Марина Петровна любила Настасью, но постоянно тыркала и учила жить, хотя сама эту науку освоила на троечку с минусом.

- Послушайте, господа дамы, мы еще не выпили, а уже ссоримся. Что к концу вечера будет? – Я позавтракала рано, а пирожок и мороженое, которые мы с Гариком братски поделили, давно уже испарились из памяти моего обжористого желудка. – Есть хочется!

- Ну и садимся! Кого нам, собственно,  ждать? – Татьяна выглянула из кухни. – Мариночка Петровна, утку вынимать?

- Мне кажется, рано. Давайте сядем, выпьем-закусим, а потом и горячее кстати будет.

- Как скажете! – Татьяна сняла белый кружевной фартучек и сразу стала выглядеть куда менее нарядной. – Элеонора, разливай!

- Уже! – засмеялась я. Я была профессиональным виночерпием, так как у всех моих мужей синхронно тряслись руки (очевидно, жизнь с такой стервой, как я, стремительно сгрызает  и паутинные ниточки, и толстые жгуты мужских нервов… Хотя… По сравнению с кое-кем из присутствующих я была сущей ангелицей, в том числе и по отношении к мужьям).

…Ели и пили так сосредоточенно и тихо, словно копили силы для предстоящего тяжелого разговора. Ради этого, собственно, и собрались. Есть вещи, которые можно рассказать только людям, с которыми видишься не чаще двух-трех раз в год.

К чему непременно сведут разговор четыре абсолютно разных женщины, даже если начали его с Хиндемита, Брейгеля и Шопенгауэра? К непослушным детям, несносным мамам-свекровям и невозможным мужьям. Ну и еще о Боге могут поговорить. Тоже не всегда справедливом…

- Нет, вы только представьте себе! – Марина Петровна вся пошла красными пятнами: то ли от вина, то и от возмущения. -  Просто уму непостижимо! Семидесятилетняя женщина приходит к дочери на  ягодный юбилей. Помогая на кухне, рассказывает о том, что ей сделал предложение молодой интересный мужчина, а за столом, перед десятком гостей, произносит тост: «Желаю тебе, доченька, женишка в этом году. Пусть старенького, пусть завалященького, но – женишка!»

Я ей: «Да почему же, мамочка, тебе – молодого и крепкого, а мне – старого и никудышного?» А она отвечает: «Дак ты у нас тоже… поскребыш…» Я – поскребыш! Единственная дочь, родилась, когда матери было всего двадцать четыре. Поскребыш! А она – девятая дочка у старых родителей – не поскребыш. Она – благополучная. Всю жизнь жила под папиным крылом, умудряясь при этом давить каблуком на его голову, - а когда папа умер – нашла себе молодого и благополучного. Но мне такого не  желает…

Мы с тобой обе Лошади, говорит, у нас и доля лошадиная. А в голову не возьмет, что она – игрушечная лошадка, которую нежат и холят, а я – тяжеловоз с повязкой на глазах,  впряженный в мельничное колесо. Никакого сочувствия, никакой жалости…  Мать! И внучке своей она счастья не желает. Чувствую я, говорит, что ты тоже, как и мать твоя, с пьяницей схлестнешься! И будет он тебя лупить и голышом по дому разгуливать! И детей не жди: чувствую я, бесплодная ты! – Это она говорит девочке, которой еще двадцати нет. Что скажете? Честное слово, позавидуешь сиротам…

- А вот этого не надо! – Татьяна вскочила. – Разные есть сироты. У одних нет одного родителя, их тоже зовут сиротами. У других – ни отца, ни матери. Но есть и такие как я. Никого на всем белом свете! Ни-ко-го! Гладышева я не беру во внимание, потому что он только усугубляет мое чувство сиротства.

Никого! Старший брат много лет назад погиб, младшая сестра – на моих руках от пневмонии умерла. У отца сердце остановилось, мать девять лет была парализована, я ее с ложечки кормила. А когда умирала, сказала мне, очевидно, в приступе «благодарности» в кавычках. Я, говорит, ухожу, но ты не радуйся! Я буду приходить к тебе и пугать! И ведь приходила! И пугала!

- Не выдумывай! Уж ты-то, разумный человек…

- Гладышева спроси! Он ни во что не верит, ни в Бога, ни в черта, ни в привидения. Подлез ко мне ночью под бочок: «Там птицы какие-то светящиеся летают по комнате!»

- А ты поинтересовалась, сколько он вылакал перед сном? Во время белой горячки и не такое привидится… - С видом старой алкоголички, всякого повидавшей в жизни, изрекла Настасья.  – Вот у нашего соседа…

- Не пил он. Да я и сама слышала несколько раз… У нас в углу фикус мамин любимый рос.  В квадратной кадке деревянной.  Она его всегда подкармливала удобрениями, нас с Диночкой ругала, что забываем полить. А когда умерла – ночами мы слышали звук в углу, где раньше фикус был. Будто кто-то воду льет на то место… Он и в самом деле быстро зачах. То ли просто по ней скучал… Выбросили мы фикус вместе с кадкой, поставили туда тумбочку с телевизором, а ночью она его сбросила на пол. Потом еще раз… Пришлось переставить в другое место.

- Странно… За что она так к тебе?

- Она первого мужа своего любила.  От которого у нее сын родился. А когда муж умер, свекровь прокляла ее и все ее будущее потомство. Никому из вас счастья не будет, сказала. И внуков у тебя никогда не будет. Ладно бы пригрозила, что она их не увидит, так ведь нет же: никогда не будет! Так и вышло… Сережка умер, не оставив детей, Диночка – вообще молодой девочкой. А я… - Она заплакала.  – У меня давным-давно все вырезали… Последняя веточка в роду… Сухая…

- Все! Хватит о грустном! – Захлопала в ладоши Татьяна. - Теперь пусть нам иностранки о своих иностранных мужьях и детях расскажут. Изменщица! Предала наше безмужнее братство!

- Можете успокоиться. Я опять разведенка.

- Браво! – Татьяна снова захлопала в ладоши, но уже по-иному.

- Постыдись! – шикнула на нее Марина Петровна.

- А иностранные дети столько же здоровья уносят, сколько и здешние… Все было. Я себя на таких мыслях ловила, что если бы… Словом, любить надо – тогда на все совсем иначе смотришь. А если повезет - а еще лучше сам к этому руку приложишь – и сохранишь в уголке души кусочек, крохотный осколочек детства, - вообще горя знать не будешь… Лишнего горя… Но это я так сейчас говорю… Стоит меня поперек шерсти погладить, легонько даже, - я все эти прописные истины забываю – и в бой! С кем? С самыми любимыми и дорогими: с собственными детьми… Победа при любом исходе поединка достается нашей кошке, которая всегда болеет против всех. Такая уж она у нас… Филантропка в кавычках…

- А я думала, там все по-другому… - облегченно вздохнула Настасья.

- И там, и на другой планете. Думаю – и в другой галактике все одинаково.  Любовь, ненависть, равнодушие… Откуда в Космосе взяться другому, если мы в себе не будем культивировать добро?

- Красиво рассуждаешь! Заслушаешься! И Чагин твой сейчас с радостью бы тебя послушал…

- Ему и без меня есть кого слушать…

- Ты врачей, что ли, имеешь в виду? Или медсестричек из онкологии? Которые за ним блевотину убирают после химиотерапии? – Татьяна никогда прежде не позволяла себе подобного тона.

- Замолчи! – оборвала ее Марина Петровна. – Тебя как человека просили…

- Подождите! – У меня моментально пересохло в горле. – Вы что, хотите сказать?..

- Сказала уже! Хотя ее умоляли держать язык за зубами…

- Кто умолял?

- А! – Марина Петровна с досадой отмахнулась. - Теперь уже неважно. Плохи дела, Лорочка. Чагину твоему не выкарабкаться…

- Я ничего не понимаю… - Я и в самом деле ничего не понимала. Не могли Куплевацкие скрывать от меня… И Левушка не мог, и Гарик… И не знать они не могли: лучшие друзья все-таки… Наверное, это ошибка… И есть какой-то другой Чагин, однофамилец Алешки…

- Где он? В Ногинске?

- Нет, в Москве… Вчера его друг приезжал – и забрал его… Ключи вот мне оставил. Алексей попросил.

Я схватила ключи, это были мои, с брелочком из тигрового глаза, - и бросилась вон из квартиры. На пороге остановилась, чтобы крикнуть этим клушам все, что я о них думаю. – но горло опять перехватило, я махнула рукой и выскочила.

… Когда я распахнула дверь в нашу с Чагиным квартиру, я подумала, что меня глупо и жестоко разыграли. Те же дамские вещицы, разбросанные по комнате, тот же туалетный столик, заваленный кремами и помадами, те же фотографии роскошных дам.

- Спокойно, - приказала я себе. – Не пыли. Ты уже однажды это сделала. Пора снять себя с пьедестала и возвести на него кого-нибудь более достойного. Или уж, во всяком случае, больше в этом нуждающегося…

Меня всю колотило. Левая щека горела, словно кто-то невидимый влепил мне заслуженную мною звонкую и болезненную пощечину. Вот когда я поняла, что имел в виду Христос, когда говорил: «Подставь другу щеку».  Где он, этот хлестун? Приди, вот тебе моя вторая щека. Правая! И снова левая! А потом опять правая! Левая! Да хлестче, больнее! Так чтобы кровь из глаз брызнула… Таких только так учить…

Я раскрыла холодильник. Яйца, консервированные овощи, супы в пакетиках, пельмени в морозильнике… Никаких следов другой женщины.

Я подошла к портретам, вгляделась. Практически все были мои. Только Алексей поколдовал над ними  в компьютерной дизайнерской программе. Там шляпку приделал, стильную, кстати: из тысячи в шляпном магазине я выбрала бы именно эту… Тут – вуаль и меховой воротник,  там – очки от солнца, дымчатые, меняющие цвет… И вот эта королева с маленькими принцессами – тоже я. Здесь на нас – летящие шелковые юбки, а в реальности мы шли с дачи, усталые, веселые, чумазые, в бомжово-дачных нарядах…

- А почему мы были такими счастливыми? Нас и в самом деле просто распирало от счастья… Что такого могли мы в этот момент видеть, чтобы так светиться? – Только фотографа. Чагин неожиданно появился на дачной тропинке со своим фотоаппаратом – и сделал несколько снимков. Три. Я все их помню. Один – исподтишка, когда мы его еще не видели. Второй – когда его увидели девчонки, а я смотрела в небо. И третий – этот. На первом – три усталых рожицы, на втором одна задумчивая, две счастливых и на третьем – три сияющих: увидели!

Я открыла шкаф и достала несколько семейных альбомов с фотографиями. Быстро перелистала. Вот я – школьница. Вот – на выпускном вечере. На свадьбе – естественно, без жениха. Потому что жених фотографировал. Рождение девчонок – опять я и они, а он с фотоаппаратом. Юбилеи, праздники, поминки… И везде только я, Тоша и Лиза. Иногда мои родители или, реже, - его родственники. Только Алешки нет ни на одной фотографии… Он хотел окружить себя нами, а я…

Где телефон? Ну, Нинка, держись у меня… Молчит. К нему, наверное уехали… А куда? Где-то была Левушкина визитка… Вот! Слава Богу. Девять пять один… Когда он приглашал меня на сеанс? Завтра! Я ему устрою сеанс… Тоже не отвечает. Ясно. Все верные друзья сидят у постели умирающего друга, а его жестокая черствая жена… бывшая… пьет вино в компании одиноких подружек и проклинает свою несчастную судьбу… Для полной картины не хватает только телеграммы о том, что Сведенский от тоски перерезал себе горло…

У меня заломило сердце. Раньше лекарства были в кухонном  шкафчике. Точно! Все осталось как было… Десятки лекарств, названия которых ничего мне не говорят… О! А это что на дне банки? Моя прощальная записка.  Через три минуты я вышла из этого дома, как я думала, навсегда.

«… Они жили долго и счастливо и умерли в один день. Она – в сточной канаве, покрытая струпьями и язвами, он – на другом конце света в роскошном доме, укрытый шелковым одеялом и окруженный безутешной родней… Счастливо, Чага!»

А чага – это вид лишайника, прилепившегося к  высокому мощному дереву… Одно из них так стремилось ввысь, что и не заметило ничтожного нароста на своем стволе, хотя, возможно, именно в этой презренной чаге и находился главный источник его мощи и силы.

Расставшись с Чагиным, я никогда уже не была такой беззаботной и легкомысленной, такой ослепительно счастливой… А он, наверное, никогда уже не был так подавлен и несчастен…

- Куда же они все подевались? – Я протянула руку, чтобы поднять трубку телефона, как он зазвонил.

- Алло! Алеша?

Но это была Марина Петровна.

- Леля, тебе сейчас какой-то Гарик звонил. Спрашивает, едешь ты в Москву или остаешься?

- Еду! – закричала я. – Конечно, еду! Пусть подъезжает к нашему подъезду – он знает! – а я уже спускаюсь! Привет!

… - Вот так, - после двадцати минут безмолвной гонки, произнес Маргулян. – Человек предполагает, а Бог…

- Это наше всеобщее заблуждение. Оттого мы все и несчастны. А на самом деле это Бог предполагает, а располагает не он! Располагает  каждый из нас, смертных. Лично! Я поняла, почему для Левушки так важно было заострить мое внимание на той злосчастной крысе. Потому что все мы друг для друга крысы. И Чагин – та моя крыса, и Сведенский, и дети, и кошки… Страшнее всего тот, кто легко приручает других. Его путь усеян трупами и трупиками тех, кто не вовремя подвернулся им под ногу… И остановить его победное шествие по жизни может только тот, под чью огромную беспощадную ногу ненароком попадет он сам…

 - Только не грызи себя! Сейчас это ни к чему. Лучше соберись с силами: кажется, тебе они скоро понадобятся… - Гарик помолчал. – Ты не думай: я тоже только что узнал. Кстати, у моего брата было такое же. Сделали операцию, живет по сей день…

- Сколько лет назад его прооперировали?

- Полгода, - пробормотал Маргулян.  – Но были случаи…

- Не успокаивай меня. Я хорошо запомнила урок моего отца: умирает только тот, кто уже готов умереть. Кому незачем больше жить.  Кстати, и заболевают, как правило, именно такие. Но я обещаю тебе, я тебе обещаю… - Я горько разрыдалась на плече у Гарика и больше не проронила ни звука…

Глава 9. УРОКИ ЛЮБВИ

- Я все знаю. Садись! – Левушка подтолкнул меня к креслу и налил из графина воды.  – Ты зря переполошилась! Рядовая операция, две трети мужчин через месяц напрочь забывают, что у них была проблема!

- А остальные?

- Остальные? – Монахов пожевал губами. - Через неделю! Да если хочешь знать, я сам через это прошел. И что? Жив-здоров!

- Они даже слушать меня не захотели. Долбят одно: в реанимацию вход воспрещен! Я говорю: я  его жена!  А они мне: и вы? Сколько же у него жен?

- А ты хотела, чтобы он монахом десять лет прожил? Мучайся теперь! Думаешь, ему легко было пережить твой фортель с Котькой Сведенским? Понервничал, вот и… Ты же знаешь: все болезни – от нервов.

- Хочешь сказать, что это моя вина? Из-за меня у него рак?

- Не произноси этого слова. Не рак, а… опухоль. Аденома. Не привлекай злых эгрегоров к его диагнозу.

- Пусть думают, что у него свинка? Или коклюш? Не пори чуши! Похвалишь – сглазишь. Посетуешь – привлечешь нехороших… эргеров?

- Эгрегоров. Нечто вроде ангела-хранителя и его антипода в одном лице.

- Тебе тоже делали операцию?

- Полтора года назад.

- И как ты потом приходил в себя?

- С моей Катюхой это несложно.  Она мне пальцем не давала пошевелить, а когда уже можно было – жестко следила за тем, как я соблюдаю режим.  Я и курить тогда бросил, и часть пациентов передал другому врачу…  Всех денег не заработаешь, а жизнь одна… Лешке труднее будет: у него нет такой Катюхи… Эту болезнь только  любовью лечат… Я, конечно, не знаю, насколько сильно его эта… новая… любит. Если и она башку ему морочит, туго парню придется…

- А я? Я для  этой роли не гожусь?

- Сиделки? Смеешься? Для этого нужно столько любви, столько терпения… Ты не потянешь! – Монахов явно издевался надо мной. – Любовь – это тонкая наука…

- Вот ты и научи меня. Ты же у нас психотерапевт? Считай, что получил нового пациента!

- Не выйдет. Ты не созрела еще… И потом… Я могу научить выражать любовь, по микроскопическим признакам угадывать ее в другом человеке, даже манипулировать этим чувством. Но научить самому чувству я бессилен.

- А может человек любить – и не знать об этом?

- Боюсь тебя огорчить… Как правило, не только сам влюбленный прекрасно знает о своей любви, но и все вокруг. Между нами, ты и Сведенского не любила. Я даже не уверен, что… Ответь честно, ты хорошая мать?

- Я тебя поняла… Но это же не безнадежно? Научи меня, Левушка, миленький, научи! Вразуми! Ты же умный, ты знаешь, что нужно делать, чтобы он не умер… Я этого не перенесу!

- Ну хорошо. Я попробую. Не знаю, правда, похвалит ли меня за это Алексей… Может, у него совсем другие планы… - Я стукнула его кулаком в грудь. - Впрочем, тебе моя наука в любом случае не помешает. Не Чагину, так, может, Котьке обломится… Или… Гарику? Он, по-моему, не прочь?

- Это уже урок или все еще издевательство?

- Зришь в корень! Уроки любви  напоминают серию упорядоченных издевательств. Над собой, над своей гордыней, самомнением, комплексами. Над черствостью, слепотой и глухотой… Вот уж не думал, что мне придется давать уроки самой тонкой и проницательной девочке в классе. Самой интуитивной, творческой, независимой… Причем, заметь, я буду учить тебя тому, чему меня самого научили не преподаватели университета, не великие психоаналитики и психиатры, а моя  малообразованная и простоватая Катюха… Спроси сегодня любого нашего одноклассника, помнит он Катю Малышеву из класса «Б». Боюсь, ни один не вспомнит! А потом спроси  «бэшников», помнят ли они Лорочку Журавлеву: все закричат: «А как же! Звезда! Гордость школы! Разве ее забудешь?»

И что?  Не Катька берет уроки любви, а ты, и не у меня, а у нее, у Катьки!

- Ты, кажется, злорадствуешь? – Я встала.

- Сядь! - Жестким голосом профессионала, приступившего к работе, осадил меня Монахов. – Все равно вернешься с полдороги. У тебя уже нет выбора. Вся твоя дальнейшая жизнь зависит от того, насколько точно ты усвоишь мои уроки…

- Прости. – Я села. – Спину прямо, руки на колени?

- Сейчас я буду задавать вопросы, а ты, не задумываясь, отвечать! – Зычно оборвал меня Монахов. Когда невысокий толстенький Левушка входил в роль Великого Мага и Чародея от психологии, он становился выше ростом, втягивал в себя живот (иначе как объяснить его непостижимое исчезновение?) – и даже его весьма уже заметная плешь наверняка терялась в пышной шевелюре, но, к сожалению, под белой шапочкой доктора этого не было видно.

- А-то я когда-нибудь думала над тем, что говорю, - тихой скороговоркой выпалила я – и быстро прикрыла глаза, потому что мне показалось, что Левушкина ладонь снова слишком стремительно приближается к моей  щеке. Слава Богу, обошлось…

- Назови мне пять ярчайших признаков любви!

- Плохой аппетит, бессонница,  перепады настроения… Ну что еще… Замирание сердца при виде объекта любви и…

- Не останавливайся!

- И… дрожь!

- Ясно. Если  это было действительно так,  в мире не строили бы гостиниц и театров, бассейнов и заводов. Одни сплошные психиатрические больницы. Плотными рядами вдоль дорог, по сорок кроватей в каждой палате… Все, что ты назвала – это признаки влюбленности, то есть, в некотором роде, болезни, которая излечивается свадебным маршем  сама знаешь кого. Ну и… временем… К любви все это не имеет отношения.

Теперь скажи, было у тебя такое с Чагиным, Сведенским или еще с кем-нибудь из твоих мужчин?

- В школе я умирала по каждому второму, в институте – по каждому двадцатому, а там… - я неопределенно махнула рукой, так как определенно я всегда махала не в ту сторону. -  Там такое я испытала только по отношении к американцу, с которым мы виделись ровно один раз.

- То есть за Чагина, а потом за Сведенского ты вышла замуж без любви, так?

- Ну, почему… Хотя… Спала я крепко и ела за троих, даже когда между нами возникали недоразумения. Но точно не дрожала, не покрывалась пятнами, не умирала от беспокойства, когда они не приходили в назначенный час… Я была уверена, что с ними все в порядке и что их чувства ко мне незыблемы.

- Была ли эта твоя уверенность причиной, по которой ты их оставила? – гремел надо мной голос доктора Монахова.

- Н-не задумывалась как-то… Пожалуй… Знаешь, скучно, когда человек неспособен выкинуть фортель…

- Поговорила бы ты на эту тему с большинством моих пациенток, у которых каждый день – фортель. Сегодня – повестка из милиции, завтра потеря денег, послезавтра увольнение… Я не говорю уже о фингалах и посторонних дамах в брачной постели… Тебя Чагин бил?

- С ума сошел?

- А зря! Про Сведенского я не спрашиваю: слабак. А вот Чагин мог бы пару раз… Надо пригласить его на сеанс психотерапии, поучить кое-чему… Все те женщины, о которых я тебе говорил, приходят сюда не за тем, чтобы с моей помощью освободиться от мужа. Найти в себе силы подать на развод и выдержать эту нашу экзекуции до конца.  Им нужны силы, чтобы терпеть дальше. Им в голову не приходит, что можно найти себе другого мужчину, непьющего,  небьющего, без фортелей. Они любят этого. И они-таки действительно любят этого. Но, смею тебя уверить, не покрываются пятнами, не дрожат, нормально едят – если, конечно, он не пропил все до последней горбушки… Спят они, конечно, неважно: сначала ждут, что вот-вот заявится, а потом – пока угомонится. Некоторым нужно детей защищать от его ярости, а то и похоти. Но и эти, понимаешь? И они не хотят развода.

- Просто им некуда уйти, наверное?

- Если бы на тебя и твоих детей каждый день с потолка сыпались каленые иглы, ты оставалась бы в этом доме из-за того что некуда уйти? Знаешь, что я тебе скажу? В Бога русский человек мало верит. Раньше верил, теперь – нет. Вот ты – полукровка, которая должна была бы разрываться между двумя богами, - веришь. А они – нет. И я – нет. А Катюха моя тоже верит. Она никогда ни о чем не беспокоится. Потому что точно знает: как бог захочет, так и будет. Когда она бывает в церкви, ей в голову не приходит о чем-то Его просить.  Зачем? Он наверху, ему виднее, к добру или к худу то, чего она сейчас так страстно хочет. Ты – вообще птичка библейская, которая порхает с цветка на цветок и не заботится о хлебе насущном. Будет день, будет и пища.

Знаешь, раньше русские были муравьями. Они усердно молились, по воскресеньям посещали церковь, били поклоны. Крестились, венчались, соборовались. Но не верили. Потом стали стрекозами. Теми, крыловскими. Авоськами. Я делю людей на «авосек» и «небосек». Авоськи живут как живется и о завтрашнем дне не беспокоятся. Им кажется, что вот-вот что-то упадет на них с неба. А небоськи твердят: «небось, не упадет» - и пашут как проклятые.

- Ты так говоришь, как будто я никогда в жизни не работала. А у меня, между прочим, двадцать лет непрерывного стажа!

- У меня – двадцать два, но я – пахарь, а ты – попрыгунья.

- Чеховская или крыловская?

- Библейская. Знаешь, иногда я тебе завидую. Ты позволяешь себе жить так, как тебе хочется.  Поняла, что тебе скучно на этой работе, или неприятно целый день проводить в обществе дурака и зануды, - и ты подаешь заявление. Ты можешь позволить себе уйти в никуда, оставить должность, зарплату, социальные блага и гарантии… Я уверен, ты ни разу в жизни не волновалась по поводу предстоящего сокращения, ведь так?

- Я же понимала, что не то, так это все равно найду.  

- Ты можешь позволить себе бесконечно откладывать на завтра неприятное или хлопотное дело, в робкой надежде, а то и в наглой уверенности, что оно само как-нибудь «рассосется». И ведь рассасывается. У тебя. Но не у меня. А почему? Потому что ты смешишь Бога своей верой в него. Ну правда, как не оправдать такое вселенское доверие? Если бы действительно существовал сглаз – я в это категорически не верю, - то именно ты была бы покрыта язвами и гнойниками, у тебя выпали бы все волосы и зубы… У тебя. А не у королевы Англии, у которой все есть. Потому что дворцы, золото, кареты, даже корону можно отнять, а твое богатство – нет…

- Так… Я тебе урок  правильной жизни дала, а как насчет урока любви? – У меня  безумно поднялось настроение. Может, потому что мне сказали то, что я и так про себя знала? – Давай к делу? Народ в приемной томится…

Левушка вышел из кабинета и через полминуты вернулся, улыбаясь.

- Уже не томится!

- Ну вот, а говоришь, что не позволяешь себе…

- Усвоил урок! Чего и тебе желаю.

- Я вся внимание! – Я улыбнулась.

- Когда ты так улыбаешься, я начинаю скотски завидовать и твоим детям, и твоим мужьям, и всем мужчинам, которые имеют счастье часто видеть тебя. Даже тем, через кого ты переступила, не оглянувшись…

- Спасибо. – Я скромно потупилась.

- К делу. У тебя бывало так, что, глядя на птицу, ты сердилась, что она не умеет плавать?

- Нет, конечно.

- Или что рыба не летает? Что Лев не щиплет травку? Что конь не ест овец?

- Хватит издеваться, Монахов!

- Правильно я понял, что даже сама мысль об этом кажется тебе издевательской?

- А тебе не кажется?

- Послушай, Леля, мы так никогда не закончим. Тебя боженька накормит в любом случае, а моя Катерина поставит душистое  жаркое в холодильник и ляжет спать…

- Ох, как хочется жаркого… Даже из холодильника…

- Это хорошо. Не будешь тянуть время. А что люди очень отличатся друг от друга, ты веришь? Куда больше отличаются, чем лев от лошади и окунь от соловья?

- К чему ты клонишь?

- Орлу, летающему над горными хребтами, нечем гордиться, а гиене, поджидающей падали, нечего стыдиться. Они такие. И любить их надо такими, какие они есть.

- И гиену?

- А ты научись не думать о гиене как об абстрактном представителе животного мира. Помнишь, ты рассказывала мне о крысе?

- Ты опять?

- Прости, к слову пришлось. Но согласись, что после того как ты ее полюбила, тебе неважно уже было, голый у нее хвост или нет, разносит она заразу или не разносит. Ведь так?

- Примерно…

- А теперь представь себе, что у тебя под ногами пищит маленький несчастненький гиененок. Ты его единственная надежда, иначе он просто погибнет. Ты берешь его на руки, прижимаешь к груди, несешь домой, кормишь из бутылочки, кладешь с собой спать. А главное – даешь имя. Допустим, Прошка. Или Тришка.

- И шью ему кафтан.

- И кафтан шьешь, когда холода наступают.  Представила?

- Более чем…

- А теперь скажи, ты готова простить ему такую мелкую слабость, как пристрастие к падали?

- Сама буду забивать лосей, выдерживать трупы в тепле, потом мелкими кусочками скармливать  лапочке Прошке. Или Тришке…

- Я серьезно!

- Я – тоже…

- Ну тогда ты и сама все знаешь о любви! – Монахов снял шапочку.

- Скажи лучше, что домой рвешься, к горшочку с жарким?

- А я и не скрываю. Напоследок - пара советов. Ты в детстве читала книги из серии «Жизнь замечательных людей»?

- Запоем. Мне всегда было безумно интересно определить, в какую именно минуту из кокона моли рождается великолепный махаон.

- Значит, не дура. Эти книги в дураке рождали комплекс неполноценности, а в мудреце – убивали его. Эйнштейн  хватал двойки по математике, Наполеон был низкорослым, у Гоголя – нос до подбородка, Бетховен глухой, Гомер слепой. Но разве для нас это имеет значение? Нет, конечно. Окажись они рядом с нами  в эту минуту, мы всей душой полюбили бы их. Защитили бы от невзгод, любовались бы их недостатками. Что же мы делаем с близкими людьми, которые в реальности нуждаются в такой безоглядной любви? Ты ведь любишь Чагина, за что же ты его столько лет мучаешь?

- Я? Люблю Чагина?

- Не меньше, чем он тебя. Это все знают.

- Что ты хочешь этим сказать? – Я аж подскочила.

- Я уже все сказал. Твой Прошка нуждается в тебе сейчас, но запомни: и ты нуждаешься в нем не меньше! В его любви к тебе, а главное – в твоей любви к нему! Хочешь быть счастливой – помни о Прошке! Он сидит в каждом из нас…

- Потому что все мы – падаль? – Я улыбнулась и поднялась.

- Потому что все мы нуждаемся в любви и все, все без исключения, ее достойны! – Он вытащил сотовый телефон.

- Катюхе звонишь?

- Куплевацким. Просили сообщить, когда мы освободимся, они курицу в духовку поставят.

- В честь чего?

- Чагиных давно не принимали у себя.

- Что значит… Чагиных? Ты хочешь сказать…

- Алексей уже там. В больнице оставаться нет смысла, а домой тоже не поедешь: еще четыре сеанса химии осталось… Ждут нас!

- Как? И ты со мной поедешь?

- Все приглашены. Гарик, Жорка, мы с тобой, Екатерина моя с горшочками,  Чагин, Нинкины родители, ну и – мальчишки их, конечно!

- И все это – ради нас с Чагиным?

- При чем тут вы? Нинка сына родила. Пока ты стены в онкологии подпирала…

- Вот это прыть! Утром еще за птичкой залетевшей  охотилась, и на тебе…

- Вот и поймала! Великан, почти четыре кило!

- Жаль… Она так девочку ждала… 

- Еще десять месяцев подождет. А Алешка уже родился!

- Они его… Алексеем назвали?

- Собирались – Лорочкой, но решили, что в наше смутное время мальчик с именем Элеонора будет иметь проблемы!

Я щелкнула его по носу – и в сопровождении только что народившегося месяца мы помчались по мокрому шоссе навстречу всей стае: журавлю в небе, синице в руках и  жареной курице в духовке.

Тель-Авив