Анна Полибина-Полански.

На безбрежье, назначенном свыше

Помириться, счётов не сводя,

С этой бездной, плачущей над миром.

Это время сизого дождя,

Что полночным закралОсь эфиром.

Непреречней - вера в листопад,

Вера в чистоту кленовых склепов.

Это боль, которой устлан сад, -

Химеричного на гранях лета.

Это предосенняя звезда,

Позакрыльем обвившая пашню.

И гнедыми - тягота и страх -

В идилличность след торят, всегдашность...

Здесь - ареопаг смятенных кущ -

Ветра расторопного на грани.

Но, берясь за несомненный гуж,

Ты себя неустранимей ранишь.

Боли выбеляя полотно,

Ты врагов под солнцем наживаешь.

Мир с тобой священный заодно -

В сердце невзначайно ошиваясь.

Скажешь, что назначено сказать, -

И скорей  доверишься расплате.

И закатов ляжет органза -

Паранджой твою укромность сладив.

Это мука в нарубежье рифм,

Это боль в регистрах неучтённых.

Измельчённо-неразборчив  шрифт,

Потонула правда в гранках тёмных.

Коль дано, - ответствуй и реки,

К ритму снов переходя - от прозы...

Филигрань разверзшейся строфы,

С ветром набегающие слёзы.

Из произведений всех моих -

Тоньше прочих выведено это.

В запределье топкое манит -

В неразгадность выспевшее лето.

Просто вечность, что разверзлась въявь,

Словно утешенье - пред обманом.

Живы сны, мою судьбу спаяв -

С ветром, листопадом и туманом.

Паутинок виснущая сеть -

На пути, просохшем на предзимье.

Осень - морок, западня и клеть -

И мотив, для горла неосильный.

Влипнуть бы в историю без слов,

Ограничиться б сквозными снами.

Но ошибки - нужно ль - на засов,

Словно все помарки - и не с нами?

Нужно ль - перечёркивать судьбу,

Даже если та не без огреха?

Что душе я после - посулю,

Спряталась что, как птенец, - под стреху?

Что взойдёт мотивом в небеса,

Устремится в перигей - созвездьем?

Потупив бессмертью очеса -

Я дослушаюсь до правой вести.

Дотяну до вещей правоты,

До распевья огненных догадок.

Загляжусь у самой у воды -

В неописных росчерки закатов.

Бездна снов, распоротая влёт,

Дунула стаккато и аллегро.

О с небес непревзойдимый флот,

О ветвей разбуженные дебри!

Перезвон пришпоренных ландо,

Гулкие лафетные колёса.

Зная нАтвердо, что было "до",

Мы предугадаем, что там "после".

Завертясь как будто налегке,

Рок придёт, объяв попутным ветром.

И узнаю путь я по слеге,

По тому, во что - ещё мы верим.

Я усердней в мире то люблю,

Что приметой сходится с задавним.

Это просто ливень по стеклу -

И в ночи клокочущие ставни.

Это просто свёрнутая боль -

Плачущей ракушки по спиралям.

Это явь, как никогда дотоль, -

Лёгкие ещё что не вбирали.

***

О, это шквал не унятых когда-то надежд.

Это - когда мир иначе, а грёзы - всё те ж.

Дафнис и Хлоя - на кромке античного сна:

Я пред собою ещё и ясна, и честна.

Как-то зарделось былое на мыслях светло.

О, перешла этот Стикс, совладала  я - зло,

Что накопилось за вечность, сушённую впрок.

Я выпиваю амброзию выпавших строк.

Тот, про кого посвященье, - себя не узнал.

Мир у лабаза ружьё с призаплечия снял.

Разоруженье доставшей до края мечты:

О, вполовину судьба опустела - почти.

Сон не настиг, хоть и предназначался. Увы. 

Раны зудят; не срастаются, ноют хоть, швы.

По бурелому такому - пробраться ли? Нет.

Брезжит в ветвях неуловный, закравшийся свет.

О, эти чувства - они много выше меня,

И хорошею при звёздах я - день ото дня.

Смысл не толкую превратно - но выше быть тщусь.

Что за погода - святых, неулегшихся чувств?

Впрочем, когда всё вот так - это счастье и есть.

Бренности долго судьбу по созвездиям плесть.

У фонарей как выходит - так ровно гореть?

Нет, не получится в радуги - наспех, скорей.

Но и того мне довольно. Мир ясен и строг.

В новых аккордах души - упражняется рок.

Он бы обиделся: есть у него прототип.

Счастье мы памяти  - так просто - не отдадим.

Перечень происходящего скучен до боли.

Лодки давно в этом мире ночном - на приколе.

Неизбавимостью звёзды давно - до рубцов.

Мир смотрит вскользь на загубленных тщетно птенцов.

Армагеддон нам буклеты оттиснет заслуг.

Ты осознаешь: явь - из неулешихся вьюг.

Там, на развильях - дым всё неуклоннее вьёт.

Мы этой кары предждали всем сердцем - и вот.

Всем существом исполина - явь сны бросит курам.

Эта действительность втуне обита велюром.

Воздано лишь бы всем было сполна и взахлёб! -

Бог говорит - и морщинит Свой мстительный лоб.

Лишь в покаянье садись, друг, под епитрахиль.

Ну а иначе - отнимут и это - враги ль?

Что ж, порезвились - и станет. Всем будет с небес.

Растормошён неурочно - неУнятый бес.

О, я не знаю, добавить ремарок каких.

Всё из намерений, знаете ль,  чистых, благих.

Здесь неспроста - занесённые люди гостят:

О, задарма тебе путь под уклон намостят!

Волю всю скомкают - и до мозолей сотрут.

Вечность тебе, мой хороший, на свете - не в труд.

Вдоволь лишь снега - на смутных утёсах земных.

Что соль и кровь нам - то пойло и сласть для иных.

Время захрясло, слежалось всё, оцепенев,

Не поменяв на пощаду - разверзшийся гнев.

Узы расторгнуты в мире - с эдемской весной:

Неф лишь мерцает - из снежного гипса, резной.

Дворжак и Гендель - в сени растревоженных рамп.

Тот исполин на озябшей земле, кто не раб.

Мне всё равно. По Галактике - сердцем босым.

Все мы не с первой - мишени такие разим.

Аэростат, батискаф. Это сон, я лечу.

Только вот-вот - и лик рая во тьме различу.

Это всего только сад, хоть и с видом на пруд.

Что не ко злу, то уже, будь уверен, - к добру.

Птицы - над замками - в дебрях каштанных аллей.

Что испытала - про то, о душа, не жалей.

Сколько любимых - не хватит перстов загибать,

Только в полночье - не каждого можно позвать.

Эти снега выпадают - как скот на убой:

Что не печаль - то уже, право слово, - любовь.

Вяжется темень - на свете за каждой судьбой:

Дороги те, кто - расплатой за долгую боль.

Сентябрь 2013 г., Москва

***

Поросло быльём - всё то.

Звёзд иссякло решето.

Что бы там на свете ни -

Не ропщи, не гомони.

То-то же - и все дела.

Ля-ля-ля и бла-бла-бла.

Музык молкнет громадьё:

Что за кадром - всё моё.

К Богу уведёт стерня -

Оных, а потом - меня.

Бога трепетный очаг -

В опривыченных вещах.

О, щедрот благая весть!

Перемочь бы лень да спесь.

Сокрушённая гордыня,

Неприручная святыня.

Мир - стихотворилен гам:

Тяга тщетна к облакам.

Много станет ли ума -

Притязать - и задарма

Божий сбалтывать секрет?

Слог давно идёт за бред.

А когда б не так, пророк, -

Мир без правды б не задрог.

Набралась явь смыслов вдрызг,

Оступиться - малый риск.

Всё штырёк, игла да штифт:

Много пишет, мало чтит.

Чувств мельчает толокно,

И скудеет вид в окно.

И дешевле - сознавать,

Чем в плату иглой сновать.

Слово - ни за малый труд:

Меньше верят, бойче врут.

Этот мир священный, тварный -

Маловесный и бездарный.

Он из пустоцветов отлит:

И не явен, и не подлин.

Право, скука, а не горе -

Нам от вздора аллегорий.

В упаковке и флаконе -

Боль прозрений и агоний.

И расходится товар тот -

По углам, досель коварным.

Хоть лекалами бессмертья -

Заново всё в мире смерьте...

Зря у бренных, тщетных тел -

Обнадёженный удел.

Даже если объясняю,

Я наверное - не знаю.

Упований реют сонмы

По-над смертными - бессонно.

О, безбрежна пажить зла -

Ловкого ли ремесла.

Фокус всё сиречь дешёвый.

Остро тёсан - мир тесовый.

И волшбы на рубежах -

Сам себе я суд и шах.

Всяк себе холоп и смерд:

Клёкот истин и химер.

 Алмазный Ориенталь

1

В чахлой бричке и в дряхлом ландо -

На восток убывает эпоха.

Затенит мне глаза пусть ладонь -

От светил непостижного Бога.

Нам карету не в час подадут,

И едва ль мы успеем собраться

В этот тяжкий, задальний маршрут.

Призрак вере немыслимой - кратен.

Экипаж запряжён лошадьми,

А галактики вскачь - не осилить.

Мы на свете пребудем людьми,

Стог грехов коль за жизнь накосили.

И понеже в нас спит кровоток,

Всё спохвАтится - в час сокровенный.

От дыханья прохладен платок,

Зной бежит по истерзанным венам.

Да, простятся пороки иным,

Ну а с нас - трижды - свыше взыскуют.

И ошметья в глазах пелены

О предсказанном - меркло тоскуют.

И тропа - как витая спираль -

Испытанием наново брезжит.

Что ж, пожитки свои собирай:

Вновь луна - как мечта о взапрежнем.

Не прибавится в мире ума:

Изживём мы и скудную данность.

Зажигаются свечи в домах,

Чтобы зримей была - неутайность.

Луны, росы, цикады, трава...

Не дадимся безмездно - врагу мы.

И сцеплённый на нить караван -

Осиляет в ночи каракумы.

И погонщик в цветном чурбане -

Помыкает верблюдом двугорбым.

И сбиваются пятки больней -

О валун безучастья и скорби.

Над мечетью - свеченье серпом -

И цветочный опрятный орнамент.

Бедуин над верблюжьим горбом:

Нераспадное зарево - с нами.

О, крещендо, о стать высоты!

Далеко - до Венеций надводных.

Вяжет Семирамида сады -

Там, на западе мглы и свободы.

О торговый заезженный ход,

О неблизкая крепь цитаделей.

И азарт соколиных охот,

И кочевье - пустыни на теле.

И пищалей тетивки звенят,

Норовя на захожее - камень.

О восточного накипь вина,

О устой, порождённый веками!

2

Каравеллы бескрайних пустынь,

Шелковистая ночью дорога.

И кумыс пусть в кувшине остыл -

Горячи обещанья Пророка.

Обезвлаженность. Горький чефир.

Дуновеньем - взыскующий ладан.

У смоковниц мистичный визирь,

Вдаль забред, обретает прохладу.

На Медину несвядный поклон,

И стекаются в гавань - суниты.

Буря с запада - пушкинской мглой -

Незадачливым верным приснится.

Тьма закутает облик в чадру,

Ночь обрадует - душу спросонок.

Бухара вскинет башни к утру,

Лишь очнётся небесный подсолнух.

Толчея - в самаркандских рядах,

Тяга к высям - в махалах чуть дремлет.

И в скорбях мы, и тут же в мечтах -

В аравийских отходчивых землях.

Караван весь на снизи одной;

Фрески тянут в розарий несжитый.

Непорушной - до Ганга - страной -

Всё на нитку персидскую сшито.

Шелковицы с ковров лезвиё -

Словно стали дамасской точёной.

Приходи, если имя твоё

В тихой нОчи свершается чёрной.

Фирюзу рассекает алмаз,

И сапфирна - небесная пряжа.

Так же было, увы, и до нас,

Натрудили лучнИцу хоть стражи.

В фимиамном султана дворце -

Те же краски нам балуют зренье.

И всегдашняя темень в ларце -

До остатка снедает коренья.

Всё живёт, ни на что не скупясь,

Расточая веселье на скудость.

Полнолунье - небесный топаз -

Сохраняет безмолвье и мудрость.

3

О предстепье восточных сторон,

Неутольная нега набегов.

Всей Руси незадачливый трон -

На приступье бессменного века.

Дремлет Русь голубые века -

В медвянЫх своих пажитях пьяных.

О, накапки в сплошных жемчугах,

О, парча расшивного сафьяна.

Высь голубит ущербность луны,

И вершится всё, словно в сказанье.

О, былинно-чудесные сны,

Зоркой грёзы летучей - касанья.

Полуявь, полубред, полумгла,

Где во злобе - щепоть перекрестья.

И насупилось зренье стекла -

В позатерянном райском поместье.

И щетинится в счастье порог,

И чужих нудит вон неотвязно.

Хоть нечётко, да видится прок -

В этом ропоте смуты неясной.

Для закланий - всехранный алтарь,

Суесудных - молва распинает.

И блажит заповедная старь,

И ругает, и взыщет- пятнает.

И гвоздит перехожим добром,

И готовит терновый свой  венчик.

И точёным грозит топором:

Дескать, ждите, покуда не вечер.

О, приют кружевной доброты:

Тонко кожа расшита иглою.

Каракум - от воды до воды,

Но не кактусы и не алоэ.

Праздно ждать от беды до беды -

Лишь молитвенник жаркий поспеет.

Будет точка, коль - рой запятых:

Не у всех - ум не взыщет, грубеет.

Непреклонная хмурь доброты -

Верным вольницу вьёт на просторах.

Тишина от страды до страды,

Где косьба - тихо ждёт непокорных.

Доброта - жертву множит в разы -

Снова в щедрых уступках паренью.

Ой да угол кровавый Руси,

Ой да правда, что застит нам зренье!

Лес да степь. Хладный лют океан.

Вещим мороком - явь эта снится.

Берегись же ты, непокаян:

Стрел полна наша правда-лучница!

Кутерьма бесогоновых чащ -

Кровь лакает да пакости гложет.

Причащений из Божиих чаш -

Русь не знает, заправившись ложью.

Омут тут - от межи до межи;

Люд глотает кровавую пищу.

Добросерды тут, что ни скажи, -

Новых жертв для заклания - ищут.

Палачей на Руси - что проймёт?

Тут добро беспросветное княжит.

С кровью пьют тут и пиво, и мёд:

Грех светлее - испанского пляжа.

Всё крестится на храмы народ:

Тирании не хочешь ты, ишь ты!

Хищно искореняя порок,

Русь впадает в кровавое - трижды.

"По жар-птице и Государю" -

Неизбывна тоска в нашем зобе.

И клоним мы чело алтарю,

Поощрений стяжая особых.

Философий нам вольных - зачем?

От схоластов все ложь - оправданья!

И урок богомольным - вотще,

И зазря - чин им исповедальный.

Русь-то впрямь позабыла впотьмах:

Не от истины - род тянет деспот.

Горе вновь на Руси от ума:

Лик и право отстаивать - здесь ли?

Карой славен - не Божий престол,

Только ум у нас - числится лишним.

Разгорелся кроваво Восток,

Взыщет - в сердце с добром неутишным.

Безнаучье дремучее, спесь -

Стяги вьют в неунятой гордыне.

Лучше бес, лучше голос из бездн,

Чем алмаз  заповедной твердыни.

2013 г., Москва

Анна Полибина-Полански. Тематический абрис моего авторского вечера, посвящённого Эмили Дикинсон, - "На пажити небесного безбрежья" (сцена государственного Литературного музея, весна 2013 г.)

О жанровой традиции русских переводов этой поэтессы. Опыт соприкосновения с лирикой Дикинсон

Дикинсон - поэтесса, сильно опередившая свою эпоху. Поэтому её имя было обречено при жизни - на забвение, а лирика - на недоумение по её поводу -  современииков. С формой и содержанием (по-бродски - "с размером и пластикой") стихотворения - Эмили управлялась со всей могущественностью заявившегося в поэзию Гения.

Одна моя дневниковая запись - ад маргинем. "Сейчас много размышляю о фигуре Дикинсон. Настигают нежданные выводы. Теоретизирование на её счёт - неотвратимо ведёт к осязанию новых стилевых и жанровых рубежей. Из разнообразных американских источников, былых и теперешних, - проясняются жизнеуклад и мирочувствительные устремления великой отшельницы. Родовита, даровита. Вовсе не "веснушчатая мещаночка, привязанная к предметам обихода", - как она себя вырисовала. Эмили грандиознее даже её безмерного лирического персонажа. Посещала лишь год - пансионные занятия, в школе, основанной, в сущности, её же дедом. Любила геологию и ботанику, но ей претила история древности. Папа - совершенно выдающийся мыслитель-практик, веривший в честность и закон более, чем в Бога. У Эмили - пафос богоотрицания вылился в апогей. "В суббота все мои - во храм, А я сижу затвором. Мне сад поёт "парам-парам", А птички вторят хором... Священник проповедь прочтёт - Передохнёт за чаем. А я пирую средь высот: Обед мой - нескончаем!" (мой перевод).  Семья - уютный уголок в долине нескончаемых холмов. Маме ("отрешённой и приземлённой больной”, со слов Эмили) лишь в конце жизни - удалось завоевать сочувствие дочери, тогда как младшая сестра Винни (практично-суховатая Лавиния) всегда пользовалась любовью Эмили. Брат Остин, женившись на подруге Эмили, так и жил в семейном садике, возведя дом поблизости. Тихий семйный бытоуклад стал гнёздышком для разнузданного воображения Эмили, которая за всю жизнь так и не осилила ни одного вояжа за океан, в Старый Свет, который сама ощущала "сакральным, былинно-библейским”. С поэтами, реже - с  пасторами и издателями, общалась в родном городе, как правило, письмами... Говорю и мыслю совершенно уже синтаксисом самой Дикинсон, который на ходу калькирую, преображаю в исконно-русское. Приобщена я к её переводу оказалась со школьных лет…

Эмили чтила Эмерсона, сестёр Бронте, Китса и Браунингов, почитывала Вордсворта и постоянно листала Шекспира. От литературного знакомства с  Уитманом - сама же отреклась, мудро  заподозрив в нём  что-то "совсем иное", непресильно-авангардное...

У Дикинсон - бескрылая тема любви - глубью и перспективой - всё-таки перемогла тему смерти. Вопреки её тягостным и одиноким последним пяти годам жизни, когда она являла себя миру - только "недоступной дамой в белом". И ещё одно наблюдение: переводы Дикинсон в русле нам традиционной силлабо-тонической метрики и классичной строфики, с надлежащими клаузулами, ассоциативными аллегориями и биением паронимов (то есть с богатой звуковой и метафорической игрой, присущей и подлинникам), - самые действенные и воспринимаемые.

Мелодия, свыше неодолимо назначенная. Это и есть для меня - удивительная паронимия Дикинсон. Её лирическое монашество, её поэтический скит и духовный эрмитаж (позволю себе такую формулу) - имели свои устои, свои культовые изощрения. Но мы должны принять этот мироуклад до конца, чтобы вникнуть в его сущность и полёт.

Мы зрители - в театре этого миробытия. "За погляд и с вас - монтека". "Как балаганный купол, вдруг Свернёт Бог - небеса":  это мораль и заповедь нашего духовного поиска - лирическими средствами Эмили - ключевой героини своей земной судьбы…

Все экзотичные топонимы (Сирия, Тунис, Иордан, Бразилия, Старая Англия, Индия) Эмили знала по книгам своей эпохи. Это материки и ландшафты её души, архетипы её "словесного воображения" (как сказала бы наша Ахматова, с которой Дикинсон иногда сравнивают). У них действительно один оригинальный сюжетный замес, бьющая в малой форме фабула. Две-три строфы - а столько жизненных впечатлений.

К переводу Дикинсон меня подвигли большие педагоги, жанровые мастера: Прокопьев, Бабков, Витковский, Ситник, Винонен и, конечно, ведущий нашего семинара в Литинституте Виктор Голышев. Впоследствии я познакомилась с такими её русским  переводчиками, как Н.Далецкая, Г.Кружков и В.Топоров (недавно, увы, от нас ушедший). Мне довелось вести знакомство и с американоязычными поэтами из родного города Дикинсон - Амхерста, у которых я ещё в студенческие времена усвоила жанровую школу.

Об Эмили Дикинсон в 2004-м году я сняла двухчастное киноэссе (по мотивам судьбы поэтессы), обретшее впоследствии известность, благодаря включению этой ленты в мировую фильмотеку: "На неслыханных фрегатах июня" (2004-2005 гг., режиссёр-сценарист Анна Полибина-Полански). Мои собственные русские переводы лирики Дикинсон - звучат в серии моих же о ней киноочерков. Всего я издала два томика своих русских переводов из Дикинсон; названы они так: "Мелодия, назначенная свыше" (2012 г.) и "На пажити небесного безбрежья" (2013 г.); каждый  том насчитывает более 200 стихотворений. Книги сопровождены моими же тематическими предисловиями. Дикинсон повлияла и на мою собственную лирику на английском. Перекличка с её темами и метафорами зрима в моих англоязычных  лирических  сборниках – ”Империя моих упований” и "Осанна моей боли" (впервые эти сборники были опубликованы на i-proclaim.com, США, и на poetspages.com, Великобритания, - в 2010-м).

Сегодня, на сцене государственного Литературного музея, в помещении Дома Остроухова в Трубниковском переулке, мы разыграем спектакль по лирике Эмили Дикинсон. Это моноверсия постановки – по моему сценарию. Сцену нам любезно предоставила Анна Эмильевна Рудник, куратор экспозиций Литературного музея.

Прозвучит лирика Дикинсон в моём переводе; также аудитории будет показан десяток моих русских киноочерков об Эмили Дикинсон. Начнём мы с двухчастной  киноленты поры 2004-го – «На неслыханных фрегатах июня»:  скоро, кстати, юбилей выхода этого эссе.

«Бессмертие. Назначенное свыше», «Колыбельная для птицы-боли», «Будничности странные спектакли», «Агония неосязных рубежей», «Неотмирная душа досужих дней». Приглашаю всех к просмотру моих новых киноочерков об Эмили Дикинсон.

14-е февраля 2013-го г., Москва (вариант жанрового анонса, не сопровождённого цитатами и стихотворными фрагментами из Эмили Дикинсон)

"На пажити небесного безбрежья" (версия тематической афиши)

Вечер русских поэтических переводов из Эмили Дикинсон и авторских киноочерков о ней (переводчик и режиссёр-сценарист - Анна Полибина-Полански) - март 2013 г.

Выставочный зал ГЛМ в Трубниковском переулке (куратор экспозиций - Анна Эмильевна Рудник)

Также прозвучит английская лирика Анны Полибиной-Полански, посвящённая поэтессе. В вечере также принимают участие поэт-философ Борис Левин (Эмерсон - Китс - Браунинг) и издатель Галина Шувалова (сестра Лавиния) - с коротким рассказом о поэтических переводах и опыте их экранизации