Наступил август и опять я начинаю в свободное
время колесить по родной округе, ночевать возле рек, озер и
речушек, чтобы вдосталь насладиться видом иссиня-черного неба,
по которому рассыпаны мириады ярких звезд, да полюбоваться
утренними туманами, что поднимаются над поверхностью,
закручиваясь в фигуры фантастические. Месяц звезд и туманов...
Ближе к полудню, перебравшись через брод
узенькой речушки, что протекала вдоль села, впадая в Белую,
надел легкий рюкзак и направился в дальний угол острова. Там, за
высоким старым осинником, находилась речная коса, дугой
охватывая большой плес.
Много лет прошло с тех пор, когда, случайно,
наткнулись на это место, проезжая вдоль реки в поисках дороги,
чтобы выбраться на трассу, ведущую в сторону города. Заметив
просеку, решили посмотреть, что находится за лесом. Увязая в
песке, нанесенном половодьем, кое-как проехали несколько
десятков метров и остановились, оказавшись на краю пологого
берега, где впервые увидели этот речной плес. Часто ездили сюда,
чтобы насладиться его красотой и безлюдьем. Место, где уходят
все заботы, исчезает тяжесть с души, словно унесенная чистой
речной водой и здесь, всегда найдешь время для раздумий,
оставаясь наедине с природой.
Добравшись до косы, я медленно обвел взглядом
плес и направился в дальний его конец, где кусты и деревья
спускались до воды полукружьем. Там было наше место, где
виднелись следы кострища, торчали металлические рогулины для
котелка, и рядом лежал большой запас сушняка.
Присел на толстое бревно и по привычке
осмотрелся, прислушиваясь к птичьему гомону, к бормотанью
большого переката, что растянулся на многие десятки метров ниже
по течению, тихому и веселому журчанию глубокого родника, в
котором под напором воды поднимались и опускались мельчайшие
частички песка. Раньше он был небольшим. В маленькой ямке
пробивалась еле заметная струйка воды между крупным галечником,
да узенький ручеек впадал в реку и все. Мы дали ему новую жизнь.
Углубили, расширили и, не поленившись, сделали небольшие порожки
к реке. И зазвенел наш родник, заиграл, словно колокольца малые
в тиши зазвучали. И радовались случайные путники, забредшие
сюда, утоляя жажду чистейшей ключевой водой. Никто не посмел
осквернить его, никто. Ибо вода – это сама жизнь, дающая силы
всему живому.
К вечеру, когда тени от деревьев легли на
водную гладь, а последние лучи заходящего солнца осветили
противоположный берег реки, заросший непроходимым лесом и, в нем
тоннель – устье реки Нугуш, что впадала в Белую, я услышал
резкие щелчки кнута, хруст галечника и увидел, как к костру, где
закипал котелок с водой, подъехал на скрипучей телеге, полной
пахучей травы, дед Петро, житель села, которое недалече
находилось.
– Тпру-у-у, милая! – хрипловатым, прокуренным
голосом скомандовал он, осторожно слез, сбросил вилами несколько
охапок скошенной травы поближе ко мне и, только после этого,
повернулся, и сказал. – Здоров, Санько!
– Здрасьте, дед Петро, – ответил я, когда он
подошел и, присел рядом и, продолжая чистить картофель, взглянул
на старика. – Чего тебя на плес занесло? Уже вечереет и баба
Груня потеряет, на поиски кинется, – я тихонечко хмыкнул, не
отрываясь от дела.
– Дык, не беда, – отмахнулся старик, поправил
кургузый пиджачок, скрутил цигарку, прикурил и выпустил большое
облако едучего дыма. – Куда я теперь денусь? Мимо избы не
проеду. Скинуть годков пятьдесят, тогда бы да... Эх, кровушка
играла, еть твою медь! А сейчас... Так, водичка... Что я здесь
появился, говоришь? Издали узрел, как ты шел. Сразу скумекал,
что с ночевкой явился. Травки тебе притартал, чтоб слаще
спалось. Ух, хороша в этом году уродилась! А пахучая! Вдохнешь,
как стопку опрокинешь, еть твою медь. Душенька радуется. Ты
этого не поймешь. Городской! – сказал он, плюнул на заскорузлую
ладонь, затушил окурок и бросил его в костер. – Не уразумею, что
в городе хорошего? Суета, да и только...
– Почему так думаешь, дед Петро? – я
усмехнулся, зная, что старик сейчас начнет спорить о жизни,
доказывать, что он прав в своих размышлениях.
Так было всегда, с той поры, как с ним
познакомились.
Я продолжал готовить похлебку, радовался
встрече со стариком, и ждал, когда он начнет рассуждать.
Старая кляча понуро стояла возле костра, искоса
посматривая на яркие языки пламени.
Достав хлеб из рюкзака, я отломил краюшку и
протянул ей. Всхрапнув, лошадь потянулась, щекотнула ладонь
мягкими губами, ухватила хлеб и задвигала челюстями, перемалывая
лакомство.
Дед Петро прикурил, натужно закашлялся, вытирая
выступившие слезы и, взглянув на меня хитроватыми глазами, задал
свой любимый вопрос:
– Скажи-ка, Санько, кто больше пользы
государству приносит: сельчане или городские?
– Ну, опять ты, дед Петро, за старое взялся...
– Всякому докажу, что мы главнее, а от вас один
вред, как от сорняков. Любого профессора могу за пояс заткнуть.
Ответь мне, кто живет в городе? Не-е-ет, милок, не люди, а
лодырюги! Во, как, еть твою медь! – старик гордо взглянул на
меня.
– Ну, дед Петро, скажешь... – рассмеялся, глядя
на ершистого старика.
– Погодь-погодь, — перебил дед Петро, хлопнув в
ладоши, – сейчас я на лопатки тебя раскладу. К примеру, взять
моего сына, Ваньку. Да ты знаешь его, оглоеда. Приедут с жинкой
и стонут, что они устали, много работают, а у самих рожи – вот
такие! Из-за стола не выгонишь, и помочь не дозовешься – отпуск,
видишь ли! Они отдыхают... От чего, а, Санько?
– Не знаю, – пожал я плечами.
– Прямо скажу – от городского безделья, –
старик с победным видом посмотрел на меня. – Живете, как у
Христа за пазухой. Сколько часиков в день тратите на работу,
Санько? Угу... Сбегали в свои конторы, восемь часов лясы
поточили и все. А сколько изделий выпустите? С гулькин нос! Но
денежки-то огромные получаете, еть твою медь. В сельпо... тьфу!
В магазины зашли – глаза разбегаются. Все есть, что душеньке
угодно. И никто не пошевелит мозгами, откуда всяко-разная снедь
взялась. А домой пришли, сразу на диваны завалились, телевизоры
включали и целые вечера в них таращитесь. Разве не так, Санько?
Так! Солнце еще не закатилось, а вы уже спать укладываетесь...
– Дед Петро... – я хотел остановить его.
– Погодь, не перебивай! – старик шлепнул по
коленке, обтянутой старыми, засаленными штанами. – Сколько вы,
городские, имеете детишек? Одного, может, двух. Да и те, хиляки.
Разве не так? Так, еть твою медь!
– Дед Петро, – не выдержал я. – Мы же в
квартирах живем, в общагах. Да и деньги все улетают на детей и
всякие расходы...
– Сами же в города подались за легкой жизнью, –
перебил меня старик, – как в муравейнике... В нем, хоть порядок,
а у вас... тьфу, даже соседей не знаете. Был я у сына. По
ступенькам подымаюсь, а навстречу идет мужик. Я, как принято, с
ним поздоровался, а он зыркнул на меня глазищами, что-то
пробурчал, а может, обозвал, я так его и не понял, и мимо
прошмыгнул, будто у него милостыню попрошу. Разве это жизнь?
– Разные соседи попадают. – Стал я
оправдываться.
– А-а-а, не мельтеши, – отмахнулся
пренебрежительно дед Петро. – А таперь, возьми сельчан... Они
сызмальства к любой работе приучены. Уходят затемно и
возвращаются, когда звезды высыпают на небе. Зри на мои руки.
Как кирза! Столько пахал да тяжести таскал, думал, жилу надорву.
Ан, ничего, выдюжил! В избу вернусь, надо еще за своим
хозяйством присмотреть. Ну, там, курятки с гусятками, коровки,
овечки да с пяток свинок. Всех нужно накормить, напоить, навоз
убрать из сараюшки, молочка сдоить да на сепараторе перегнать. А
картошка — тридцать соток? Да еще сена животинам наготовить.
Сколько на это надо время? У-у-у, не просчитать, еть твою медь!
Дык, мы еще успевали, полную горницу, ребятни настрогать. И
никто не жаловался, что устал. Потому как силушку нам дает
землица – матушка. А вы, городские, силу зазря по пустякам
тратите. Вот такая моя философия, Санько! Как я разделал вас под
орех? По-моему и вышло. Значит, мы больше пользы приносим, чем
вы, городские.
– Дед Петро, а кто для вас делает комбайны,
косилки, тракторы, а? – засмеялся я, глядя на разгоряченного
разговором старика.
– Тю! – с превосходством, дед Петро посмотрел
на меня. – Дык, поставь заводишки возле сел – деревень, и мы
будем сами их готовить. И работать не по восемь часов станем, а
сутками. Вот еще от нас прибыль будет. Вот такая тактика и
стратегия, еть твою медь! Получается, зря государство кормит
вас. Переводите добро на... кхе, кхе... Такая моя политика
жизни, Санько. Ладно, засиделся с тобой, – сказал он и,
закряхтев, сел в телегу, – кости ломит. Выяснило небо. Кутайся
теплее, Санько. Утро будет росным. Ну, покелева. Но, милая!
Пошла, старушка...
Давно затих колесный скрип и голос деда Петра,
понукающего старую лошадь. Я почистил котелок, подбросил в
костер сушняка, разложил привезенную траву, поверх нее расстелил
спальник и улегся, вспоминая старика и наш разговор. Смотрел на
яркие звезды, что горели на иссиня-черном небе, на темный
загадочный лес на другой стороне реки и на золотистую дорожку
костра, что пролегла на ровной глади ночной реки.
Лежал, вдыхая духмяный запах подвядшей
скошенной травы. Глядел на язычки пламени, что плясали в ночной
мгле. Прислушивался к редким шорохам, всплескам хищной рыбины,
нарушающей темную речную гладь, взбалмошным крикам птицы, что
спросонья не удержалась на дереве, и думал про старика, про его
размышления о жизни, где все должно делаться во благо
человечеству, несмотря на затраченное время и силы.
Черные тени деревьев легли на предрассветную
серую поверхность реки, где клочкастый туман, завихряясь на
быстром течении, поднимался над рекой, образуя фантастические
фигуры, которые скрывались вдали, и на их месте появлялись
другие – туманные стражи духа речного. И там, внутри, раздался
первый сонный всплеск крупной рыбины, извещая о приближении
нового дня. Поблекшее небо начало постепенно окрашиваться в
бледно-розоватый цвет, трава и сено, что лежало на земле,
покрылось росным матовым налетом, обещая хорошую погоду.
Пора и мне собираться.
Поднявшись, поеживаясь от утренней прохлады,
подкинул немного веток в затухающий костер, чтобы подогреть чай
в котелке и налив в кружку, начал пить небольшими глотками,
посматривая на часы. Скоро появится брательник, обещавший за
мной приехать. Но еще много раз мы будем сюда возвращаться – в
ночное царство тишины и раздумий. Лежать, смотреть на звезды,
ждать рассвета, чтобы полюбоваться августовскими туманами, и
каждый раз к нам будет приезжать дед Петро, курить свой самосад,
неторопливо и размеренно рассказывать про ту жизнь, которой
должен жить человек. А мы, удобно устроившись на духмяном сене,
будем слушать умудренного опытом и прожитыми годами старика,
слова которого всегда задевают за живое и заставляют смотреть на
жизнь его глазами, его взглядом на насущные проблемы. Взглядом
потомственного крестьянина...
|