Михаил Смирнов

Месяц звезд и туманов

 

 

 Наступил август и опять я начинаю в свободное время колесить по родной округе, ночевать возле рек, озер и речушек, чтобы вдосталь насладиться видом иссиня-черного неба, по которому рассыпаны мириады ярких звезд, да полюбоваться утренними туманами, что поднимаются над поверхностью, закручиваясь в фигуры фантастические. Месяц звезд и туманов...

 Ближе к полудню, перебравшись через брод узенькой речушки, что протекала вдоль села, впадая в Белую, надел легкий рюкзак и направился в дальний угол острова. Там, за высоким старым осинником, находилась речная коса, дугой охватывая большой плес.

 Много лет прошло с тех пор, когда, случайно, наткнулись на это место, проезжая вдоль реки в поисках дороги, чтобы выбраться на трассу, ведущую в сторону города. Заметив просеку, решили посмотреть, что находится за лесом. Увязая в песке, нанесенном половодьем, кое-как проехали несколько десятков метров и остановились, оказавшись на краю пологого берега, где впервые увидели этот речной плес. Часто ездили сюда, чтобы насладиться его красотой и безлюдьем. Место, где уходят все заботы, исчезает тяжесть с души, словно унесенная чистой речной водой и здесь, всегда найдешь время для раздумий, оставаясь наедине с природой.

 Добравшись до косы, я медленно обвел взглядом плес и направился в дальний его конец, где кусты и деревья спускались до воды полукружьем. Там было наше место, где виднелись следы кострища, торчали металлические рогулины для котелка, и рядом лежал большой запас сушняка.

 Присел на толстое бревно и по привычке осмотрелся, прислушиваясь к птичьему гомону, к бормотанью большого переката, что растянулся на многие десятки метров ниже по течению, тихому и веселому журчанию глубокого родника, в котором под напором воды поднимались и опускались мельчайшие частички песка. Раньше он был небольшим. В маленькой ямке пробивалась еле заметная струйка воды между крупным галечником, да узенький ручеек впадал в реку и все. Мы дали ему новую жизнь. Углубили, расширили и, не поленившись, сделали небольшие порожки к реке. И зазвенел наш родник, заиграл, словно колокольца малые в тиши зазвучали. И радовались случайные путники, забредшие сюда, утоляя жажду чистейшей ключевой водой. Никто не посмел осквернить его, никто. Ибо вода – это сама жизнь, дающая силы всему живому.

 К вечеру, когда тени от деревьев легли на водную гладь, а последние лучи заходящего солнца осветили противоположный берег реки, заросший непроходимым лесом и, в нем тоннель – устье реки Нугуш, что впадала в Белую, я услышал резкие щелчки кнута, хруст галечника и увидел, как к костру, где закипал котелок с водой, подъехал на скрипучей телеге, полной пахучей травы, дед Петро, житель села, которое недалече находилось.

 – Тпру-у-у, милая! – хрипловатым, прокуренным голосом скомандовал он, осторожно слез, сбросил вилами несколько охапок скошенной травы поближе ко мне и, только после этого, повернулся, и сказал. – Здоров, Санько!

 – Здрасьте, дед Петро, – ответил я, когда он подошел и, присел рядом и, продолжая чистить картофель, взглянул на старика. – Чего тебя на плес занесло? Уже вечереет и баба Груня потеряет, на поиски кинется, – я тихонечко хмыкнул, не отрываясь от дела.

 – Дык, не беда, – отмахнулся старик, поправил кургузый пиджачок, скрутил цигарку, прикурил и выпустил большое облако едучего дыма. – Куда я теперь денусь? Мимо избы не проеду. Скинуть годков пятьдесят, тогда бы да... Эх, кровушка играла, еть твою медь! А сейчас... Так, водичка... Что я здесь появился, говоришь? Издали узрел, как ты шел. Сразу скумекал, что с ночевкой явился. Травки тебе притартал, чтоб слаще спалось. Ух, хороша в этом году уродилась! А пахучая! Вдохнешь, как стопку опрокинешь, еть твою медь. Душенька радуется. Ты этого не поймешь. Городской! – сказал он, плюнул на заскорузлую ладонь, затушил окурок и бросил его в костер. – Не уразумею, что в городе хорошего? Суета, да и только...

 – Почему так думаешь, дед Петро? – я усмехнулся, зная, что старик сейчас начнет спорить о жизни, доказывать, что он прав в своих размышлениях.

 Так было всегда, с той поры, как с ним познакомились.

 Я продолжал готовить похлебку, радовался встрече со стариком, и ждал, когда он начнет рассуждать.

 Старая кляча понуро стояла возле костра, искоса посматривая на яркие языки пламени.

 Достав хлеб из рюкзака, я отломил краюшку и протянул ей. Всхрапнув, лошадь потянулась, щекотнула ладонь мягкими губами, ухватила хлеб и задвигала челюстями, перемалывая лакомство.

 Дед Петро прикурил, натужно закашлялся, вытирая выступившие слезы и, взглянув на меня хитроватыми глазами, задал свой любимый вопрос:

 – Скажи-ка, Санько, кто больше пользы государству приносит: сельчане или городские?

 – Ну, опять ты, дед Петро, за старое взялся...

 – Всякому докажу, что мы главнее, а от вас один вред, как от сорняков. Любого профессора могу за пояс заткнуть. Ответь мне, кто живет в городе? Не-е-ет, милок, не люди, а лодырюги! Во, как, еть твою медь! – старик гордо взглянул на меня.

 – Ну, дед Петро, скажешь... – рассмеялся, глядя на ершистого старика.

 – Погодь-погодь, — перебил дед Петро, хлопнув в ладоши, – сейчас я на лопатки тебя раскладу. К примеру, взять моего сына, Ваньку. Да ты знаешь его, оглоеда. Приедут с жинкой и стонут, что они устали, много работают, а у самих рожи – вот такие! Из-за стола не выгонишь, и помочь не дозовешься – отпуск, видишь ли! Они отдыхают... От чего, а, Санько?

 – Не знаю, – пожал я плечами.

 – Прямо скажу – от городского безделья, – старик с победным видом посмотрел на меня. – Живете, как у Христа за пазухой. Сколько часиков в день тратите на работу, Санько? Угу... Сбегали в свои конторы, восемь часов лясы поточили и все. А сколько изделий выпустите? С гулькин нос! Но денежки-то огромные получаете, еть твою медь. В сельпо... тьфу! В магазины зашли – глаза разбегаются. Все есть, что душеньке угодно. И никто не пошевелит мозгами, откуда всяко-разная снедь взялась. А домой пришли, сразу на диваны завалились, телевизоры включали и целые вечера в них таращитесь. Разве не так, Санько? Так! Солнце еще не закатилось, а вы уже спать укладываетесь...

 – Дед Петро... – я хотел остановить его.

 – Погодь, не перебивай! – старик шлепнул по коленке, обтянутой старыми, засаленными штанами. – Сколько вы, городские, имеете детишек? Одного, может, двух. Да и те, хиляки. Разве не так? Так, еть твою медь!

 – Дед Петро, – не выдержал я. – Мы же в квартирах живем, в общагах. Да и деньги все улетают на детей и всякие расходы...

 – Сами же в города подались за легкой жизнью, – перебил меня старик, – как в муравейнике... В нем, хоть порядок, а у вас... тьфу, даже соседей не знаете. Был я у сына. По ступенькам подымаюсь, а навстречу идет мужик. Я, как принято, с ним поздоровался, а он зыркнул на меня глазищами, что-то пробурчал, а может, обозвал, я так его и не понял, и мимо прошмыгнул, будто у него милостыню попрошу. Разве это жизнь?

 – Разные соседи попадают. – Стал я оправдываться.

 – А-а-а, не мельтеши, – отмахнулся пренебрежительно дед Петро. – А таперь, возьми сельчан... Они сызмальства к любой работе приучены. Уходят затемно и возвращаются, когда звезды высыпают на небе. Зри на мои руки. Как кирза! Столько пахал да тяжести таскал, думал, жилу надорву. Ан, ничего, выдюжил! В избу вернусь, надо еще за своим хозяйством присмотреть. Ну, там, курятки с гусятками, коровки, овечки да с пяток свинок. Всех нужно накормить, напоить, навоз убрать из сараюшки, молочка сдоить да на сепараторе перегнать. А картошка — тридцать соток? Да еще сена животинам наготовить. Сколько на это надо время? У-у-у, не просчитать, еть твою медь! Дык, мы еще успевали, полную горницу, ребятни настрогать. И никто не жаловался, что устал. Потому как силушку нам дает землица – матушка. А вы, городские, силу зазря по пустякам тратите. Вот такая моя философия, Санько! Как я разделал вас под орех? По-моему и вышло. Значит, мы больше пользы приносим, чем вы, городские.

 – Дед Петро, а кто для вас делает комбайны, косилки, тракторы, а? – засмеялся я, глядя на разгоряченного разговором старика.

 – Тю! – с превосходством, дед Петро посмотрел на меня. – Дык, поставь заводишки возле сел – деревень, и мы будем сами их готовить. И работать не по восемь часов станем, а сутками. Вот еще от нас прибыль будет. Вот такая тактика и стратегия, еть твою медь! Получается, зря государство кормит вас. Переводите добро на... кхе, кхе... Такая моя политика жизни, Санько. Ладно, засиделся с тобой, – сказал он и, закряхтев, сел в телегу, – кости ломит. Выяснило небо. Кутайся теплее, Санько. Утро будет росным. Ну, покелева. Но, милая! Пошла, старушка...

 Давно затих колесный скрип и голос деда Петра, понукающего старую лошадь. Я почистил котелок, подбросил в костер сушняка, разложил привезенную траву, поверх нее расстелил спальник и улегся, вспоминая старика и наш разговор. Смотрел на яркие звезды, что горели на иссиня-черном небе, на темный загадочный лес на другой стороне реки и на золотистую дорожку костра, что пролегла на ровной глади ночной реки.

 Лежал, вдыхая духмяный запах подвядшей скошенной травы. Глядел на язычки пламени, что плясали в ночной мгле. Прислушивался к редким шорохам, всплескам хищной рыбины, нарушающей темную речную гладь, взбалмошным крикам птицы, что спросонья не удержалась на дереве, и думал про старика, про его размышления о жизни, где все должно делаться во благо человечеству, несмотря на затраченное время и силы.

 Черные тени деревьев легли на предрассветную серую поверхность реки, где клочкастый туман, завихряясь на быстром течении, поднимался над рекой, образуя фантастические фигуры, которые скрывались вдали, и на их месте появлялись другие – туманные стражи духа речного. И там, внутри, раздался первый сонный всплеск крупной рыбины, извещая о приближении нового дня. Поблекшее небо начало постепенно окрашиваться в бледно-розоватый цвет, трава и сено, что лежало на земле, покрылось росным матовым налетом, обещая хорошую погоду.

Пора и мне собираться.

Поднявшись, поеживаясь от утренней прохлады, подкинул немного веток в затухающий костер, чтобы подогреть чай в котелке и налив в кружку, начал пить небольшими глотками, посматривая на часы. Скоро появится брательник, обещавший за мной приехать. Но еще много раз мы будем сюда возвращаться – в ночное царство тишины и раздумий. Лежать, смотреть на звезды, ждать рассвета, чтобы полюбоваться августовскими туманами, и каждый раз к нам будет приезжать дед Петро, курить свой самосад, неторопливо и размеренно рассказывать про ту жизнь, которой должен жить человек. А мы, удобно устроившись на духмяном сене, будем слушать умудренного опытом и прожитыми годами старика, слова которого всегда задевают за живое и заставляют смотреть на жизнь его глазами, его взглядом на насущные проблемы. Взглядом потомственного крестьянина...