—
Хорошо-то как у вас тут! — потянулась я, глядя на Зинаиду
Тихоновну, протирающую полотенцем чашки.
«У-ка-ку!» — прокричал анапестом петух. Откуда-то снизу и справа
задребезжало жирное лягушечье «кха-кха». «Гуа-га!» — поддакнул
гусь. На паутинках стеблей ситцево развернулось ромашковое поле,
а по полю небесному рассыпались сияющие облака.
—
Это-то ещё что! Вот Зойки прилетят, тогда узришь красоту дивную,
— заговорила тётя высоким слогом.
—
Зойки? — переспросила я. — Это кто? Птицы?
—
Почему птицы? Девушки. Вон на то поле слетаются, — тётя не глядя
махнула рукой. — Плетут венки, поют, водят хороводы. До самой
луны.
Я
посмотрела на неё в упор. Не шутит ли? Но суровую складку у губ
не подёрнула и тень улыбки.
Запахло свежезаваренным чаем из чабреца с мятой. Я присела на
диванчик, прикрытый плетёным домотканым ковриком.
Зинаида Тихоновна жила на даче весь сезон. Только-только май
разгонялся, чтоб пахуче пышно-бело встретить хозяйку усадьбы,
как она проворачивала на два оборота ключ, запирая городскую
квартиру, и с лёгкой душой переселялась в деревню со странным
названием «Сонное». Прибывала Зинаида Тихоновна с городскими
цветочными горшками и рыжим котом Фёдором. Кота переезд не
устраивал, он поначалу нервно огрызался, но всё остальное лето —
жаркое и сухое, какое обычно теперь на востоке Украины —
флегматично валялся где-нибудь в тени.
Спать, дремать, лежать на мягкой траве мне, приехавшей на
недельку погостить, здесь хотелось постоянно. Стоило солнцу
переползти зенит, как меня подкашивало. Я бродила сонной
сомнамбулой, ела черешню, вяло следила, как ромашки клонятся то
влево, то вправо от ветра, да прислушивалась к гортанным крикам
дородных деревенских лягушек.
Искоса оглядывая окрестности, я помешивала ложечкой клубничное
варенье.
— А
ты с ними беседовала?
— С
Зойками? Нет, к ним не подойдёшь. Очень пугливые. Коля, сын
бухгалтерши Веры Васильевны, подкрался незаметно. Так они
заметались, завизжали, вспорхнули и улетели. Он только у крайней
Зойки оборвал подол юбки. Вся деревня ходила смотреть. Неземная
красота! Переливается. Аккурат, одна в одну, подогнаны чешуйки.
Девушки долго не показывались, а потом прилетели, но не пели, а
что-то в траве всё искали. Наутро Коля и исчез.
—
Как исчез? — история начинала волновать меня всё больше, —
Может, он уехал в город?
—
Нет, все вещи остались дома. Мать плачет, говорит, что Зойки его
заманили в поле ромашковое и с собой увели, утянули. Что он
теперь к людям не вернётся никогда.
—
Подожди-подожди, тёть Зин! Ты говорила — девушки. А теперь — к
людям не вернётся. Зойки — разве не люди?
— А
кто их знает. Зойки они и есть Зойки, — подытожила тётя Зина и
смела крошки со стола. — Вон и они. Только поговорили. Легки на
помине.
—
Где? — я прищурила глаза и сканировала бело-жёлтое поле.
—
Да не туда смотришь! Левее. Видишь, воздух переливается?
Мерцает?
—
Не вижу, — я готова была заплакать.
И
тут, ах, увидела! Тончайшие создания плавно водили хоровод среди
ромашек. Еле слышно доносилось то ли пение, то ли звучание
нежной музыки. Вот они. Рукой подать. Или мне только так
казалось? Мираж?
—
Может, это мираж? — оглянулась я на тётю Зину с надеждой.
—
Ага, а Колька где? — напомнила скептически хозяйка.
Я
осеклась.
—
Пойду подойду ближе, — кивнула я и, словно загипнотизированная,
двинулась вниз по ступенькам веранды.
—
Стой! — тётя схватила меня за локоть. — Ты что ж надумала? Они
же ромашковые ведьмы! Околдуют!
Боль от крепкого обхвата меня отрезвила.
—
Кто впервой, все к ним рвутся, — тётя Зина вздохнула. —
Магнетизм у них особый.
Смеркалось. Я сидела на ступеньке и слушала деревенский вечер.
Лес вдали казался совсем чёрным, а небо над ним гофрированно
складывалось красно-синим веером.
На
следующий день я уехала.
Город живёт по другим часам. Важные дела сменялись сверхважными,
сверхважные — срочными, а срочные — неотложными. И я забыла о
ромашковых девушках.
Прошёл год. И вновь наступило лето, и вновь меня потянуло в
деревню. Я кинула в сумку цветастую юбку, зубную щётку и села в
электричку.
Тётя Зина улыбалась, облокотившись на перила веранды:
—
Твоя комната готова.
Когда суета встречи улеглась, я вспомнила:
— А
что Зойки? Кружатся?
Мне
показалось, что тётя Зина как-то сникла.
—
Нету их больше. Извели.
Я
присела на краешек дивана и прикрыла ладонью рот:
—
Поймали?
—
Нет. Новый хозяин вывел. То ли дустом, то ли ещё какой-то
заразой современной. Опрыскал поле, чтоб сорняк не рос, а потом
засадил кукурузой. Вон, сама глянь.
Я
дёрнулась в сторону леса и, приложив ладонь к глазам, осмотрела
окрестности. Кукуруза уже высоко поднялась.
—
Да и Коля вернулся. Говорит, сам не понял, как оказался где-то
далеко в России, на востоке. Без копейки, без одежды сменной.
Первое время не мог вспомнить о себе кто да что. Работать
устроился, но как-то оклемался, опомнился. К концу лета и
вернулся.
— А
это тебе сувенир, — тётя Зина положила на стол кусочек ткани. —
Чтоб всем, так по маленькому отрезали.
Я
потрогала пальцем шелковистую перламутровую поверхность. От неё
веяло чем-то чистым и загадочным.
«У-ка-ку!» — пропел анапестом петух. «Кха-кха-кха!» — жирно
подхватили лягушки. «Га-га!» — подтвердил гусь.
Жалкие остатки отцветших ромашковых щедрот прижались к изгороди
тётиного огорода. А за ним начиналось кукурузное поле,
напичканное торпедами початков.
|