Лидия Люблинская Поселок (Продолжение) * * * Н. Ш. Как хочется замуж в семнадцать, Потом в двадцать два, в двадцать семь. А, если по правде признаться. – Так вовсе не замуж совсем, А просто рвануть незаметно Из сети вульгарных проблем, Пока ты вольна и бездетна, Пока не склоняешь колен Ни перед седым волокитой, Ни перед слюнявым глупцом, Пока синяки и обиды Не валишь на маму с отцом. - Что, Гуче? Версаче? Да ну их! Подашься во Владивосток, Ты небо, как листик, линуешь, На запад летишь, на восток… Ни скарба, ни дома, ни друга, Ни кошки… Лишь мятый билет До тётки на станции Луга, - Горячих покушать котлет. * * * Доктор Нина Канторович по Гороховой зимой В сапогах и тёплой шапке семенит к себе домой. У неё в квартире брошен хромоногий старый кот, Паутина на комоде, по столу разлит компот. Вот уже вторые сутки доктор дома не живёт: В доме десять по Фонтанке у детей болит живот, На Владимирском пятнадцать отравленье и понос, А на Невском двадцать восемь Ваня Васе двинул в нос, От восьми и до полудня в поликлинике приём И они с сестрою Шурой отдуваются вдвоём, - Доктор пишет и вздыхает, давит, щупает и мнёт, Кофе пьёт, губу кусает, поплыла – вот-вот уснёт. Доктор Нина Канторович долго трёт свои очки, У неё глаза навыкат, шоколадные зрачки. Ей почти что пять десятков, а она одна, как перст, - Не дано её быть в разряде привлекательных невест. Вот уж, право, не хозяйка: убирать, готовить, шить Не умеет детский доктор, а ещё практично жить Не умеет: бьёт посуду, обжигается водой, Газ включает, ставит чайник, позабыв, что он пустой. Пристрастился к ней когда-то заходить один чувак, Голову морочил Нине, подъезжал и так, и сяк, Деловой и домовитый, аккуратен, лысоват, Приносил деликатесы, знал по ом, ампер и ватт, Исчезал и появлялся, ремонтировал бачок, Спал с ней, был антисемитом, досаафовский значок На груди носил. Потея, ухмылялся, крякал, пах, От слюней его у Нины было мерзко на губах. Доктор Нина Канторович коммунисткой не была, Но с рожденья осеняли два пылающих крыла Путь ей в местечковом чреве коммунальных анфилад, Где бельё – в растяжку кухни, керосинный жаркий чад, Тётя Рива, дядя Ося, братья, мама и отец, Бабушка читала Тору, в праздник ели холодец… А у Нины нет ребёнка, ни кола и ни двора, Только вечная работа с вечера и до утра, Только хрупанье по снегу, цоканье по мостовой, Только солнце, снег и ливень над седою головой. Доктор плюхнется в сиденье. Тихо тронется вагон. - Век двадцатый, воскресенье, - отчеканит микрофон. И пойдут плясать вприпрыжку дни, недели и года. - Двадцать первый век. Приплыли. Выходите, господа! На перрон ступаем. Зябко. Занимается рассвет. А вокруг – страна чужая и чужой язык и век. * * * Как лучше строку протянуть, - в ширину или вдоль? И вглубь или вдаль поплывут неуёмные мысли? Поездка на кладбище – путь за живою водой, В каком бы хрустальном её довезти коромысле, Чтоб не расплескать невзначай драгоценную суть, Субстанцию духа, разлитую здесь за оградой Вокруг синагоги. – Откликнитесь, эй, кто-нибудь! - Не глухонемые же вы истуканы, фасады Гранитные в землю ушедших могил, Травою заросшие… О, ботанический космос, Бушующий красками, - вязнут в земле сапоги И давят прожилки червей на бесхозных погостах. Какое богатство органики жрёт перегной, Чтоб дух источать утончённый до зелени клейкой, И что там Шанель, если тоненький ландыш лесной, Сверкая повсюду, звенит серебристою флейтой?! Чем ближе к родным, тем отчётливей бьются виски, - Проходят века, - нет разгадки у жизни и смерти, - А время торопит, - свиданья часы коротки, - Замкнутся ворота – захлопнутся створки предсердья. Я лист пятипалый кленовый от глаз отведу, Тяжёлую ветку с усильем вздыму над плитою И ахну в испуге: ещё только в этом году Начищенный камень блестел белоснежной слюдою, А нынче чернеет его невысокий остов Затянутый плесенью, скрытый листвою и сором, И ракушек россыпь с нависших колючих кустов Венчает надгробье, являя решение спора Меж жизнью и смертью, являя бессилье потуг Урвать у забвенья хотя б не материю – память. …Пошаркаю веником. Молча поглажу плиту. Прохладных эмалей коснусь ледяными губами. * * * Аллюзии. Префиксы. Параллелизмы. Анафоры. Оксюмороны. Трюизмы. Два дня до экзамена. Белые ночи Сияют под окнами, дразнят, хохочут На все голоса и стучат каблуками По всем мостовым, - Вы уж как-нибудь сами Зубрите, заткнув себе уши руками, И пухните в приступе чистописанья, Взрываясь от шёпота, скрипа, касанья Участливых рук…Чертыхайтесь, строчите, Рыдайте, курите, беснуйтесь, стучите В соседнюю стенку с мольбой, - Замолчите! Вскрывайте пласты своего подсознанья, - Сдавайте экзамен по языкознанью, - Копайте до дна, до «культурного слоя», - Там пусто?! Да нет же, - смахните метлою Новейшие перлы - лапшу вам на уши! – Все ваши «бутики» и «бабки», и «суши», Все «слился», «попал», «облажался» и «въехал»,- Новейшего времени грязное эхо. И вспомнишь тогда, что глагол – оглашает, Наречие к речи тебя приглашает, Удел существительных биться до сути: Язык – он един - и Христу, и Иуде. * * * Лето в самом разгаре. Июля двенадцатый день. С треском рушится дерево, перекрывая дорогу, Провода обрывая, - ни «зил» не проедет, ни дроги, - Разлетаются ветки, зевак отметая… Надень Поскорее перчатки, - не страшно, что так велики, - Захвати-ка пилу! Не картонку, - двуручную деда И вставай-ка пили, - помогай: видишь, сели без света, Я – звонить в аварийку! Гляди, не порань же руки! И наш внук семилетний пилил целый день дотемна, Разгибаясь, вставая, массируя спину и ноги, Утираясь рубашкой, локтём упираясь и «рогом»… …Дали свет и дорога очистилась, побеждена. А потом на веранде, смакуя, обедали, чай Попивали неспешно, малого хвалили с приколом, - - Ну да ты – богатырь! Он сердился и мазал «Виолой» Ломоть чёрного хлеба движеньем мужским от плеча. * * * Я дверь раскрыла, растревожив птиц, Они взметнулись из кустов на крышу С пронзительным «Спасайся, если слышишь!» И скорописью чиркнули в пути. Другие же, гортанно гогоча, В тылу среди нетронутой осоки Перекликались. Небо на востоке Вставало вдоль, плавя из-под плеча И огибая два форпоста труб, Обсаженных крылатыми телами, Там, где высокий заседал парламент И выносил вердикты поутру Кому до осени в дубовых кронах жить И петь взахлёб, свистеть, трещать, курлыкать, Кому, - нахлебникам и что не вяжут лыка, - Занять передовую, - камыши… Прохладный воздух. Рано. Шесть утра. Я ухожу в натопленное царство, Где нет ни диктатуры, ни гусарства, И просыпаться вроде не пора Пока во власти безмятежных снов Посапывают близкие у печки… Нет, наш союз, - он всё же долговечней Чем тот, автократических основ. * * * Никого уже нет. Ничего уже нет. Только льётся в окошко пронзительный свет, Заливая все стены с утра. А на стенах сангина, лазурь и кармин, И картинок голландских костюм и камин, И чернильный автограф пера. Никого уже нет. Ничего уже нет. Только высится печки большой силуэт Посреди поделённых клетух. Только тот же ползёт расслабляющий жар От железной гофры через толщу пижам Под стенающую бересту. Никого уже нет. Ничего уже нет. Только обуви мокрой родительской след Из-под наших прочавкает ног. Только дедушкин китель и бабушкин зонт На мгновенье собою затмят горизонт И скользнут со щелчком под замок. Никого уже нет. Ничего уже нет. Только сосен, упёршихся в небо, привет Долетает до нас с высоты. Да плывут облака В пене от молока Из неведомой нам широты. * * * :Я не могу об этом не сказать: Вечернее купанье в тёмной речке… Закат погас на небе скоротечно И ноги начинают подмерзать Хотя средина лета…Но, увы, Погоды нет. И люди в телогрейках Попрятались в дома, под ноги – грелки И одеяла с ног до головы… А мы, дневные завершив дела, Скосив траву, собрав опавший хворост, Трусим на речку тёмным коридором Дороги мимо спящего села. …Над чёрной гладью лёгкий виснет пар: Вода теплее воздуха и почвы, Всплеск, как орган, гремит в округе ночью И будит тех, кто рядом в доме спал. Что за вода! Роскошней тёплых ванн, Где тают городские Афродиты, Маслами ароматными обмыты. Поют тела и места нет словам. И выходить н хочется… Ещё Пошевелить затёкшиеся плечи, Руками поиграть, хвостом и лечь, и Течению отдаться… Горячо Разбуженная кровь внутри шумит, Во весь опор работает машина, - Вдох, выдох, вдох, - и тело, как пружину, Вот-вот взорвёт восторга динамит! …Окончен бой. Вода побеждена И с шумом льёт под выросшие ноги В песок студёный. Полотенце тогой До пят спадает. Полная луна Стоит в зените. Тянут «ми» и «ля» Кузнечиков заливистые хоры… Возможно ль так, - без старости, без хвори, Перипетий в мажоре и в миноре, - Земные вам, маэстро, сдать дела?!.. * * * Над всем царит высокий Иван-чай. Шевелятся в подстилке многослойной Крупицы муравьёв. И дождик хвойный, - Заденешь ветку, - сыплется c плеча. Но, если в небо голову задрать, Перевернувшись с живота на спину, То созерцаешь дивную картину, И так бы век не спать, не умирать, - Отслеживать движенье облаков, Плывущих с юго-западного фронта Циклона, отгремевшего в Торонто, В затерянный российский город Псков Или ещё восточнее, туда, Где воздух полон окриков утиных И в солнечных прожилках паутина Дрожит над гладью тёмного пруда. Свободные от всех земных оков, Эстетики и правил геометрий, Они плывут, толкаемые ветром, Переливаясь, словно молоко, Переминаясь, тычась, словно скот, Толкаясь, напирая друг на друга, Перетекая в эллипсы из круга И постепенно замедляя ход, И формируя прямо на глазах Причудливую карту континентов, Где, стоит зазеваться, и моментом Сместятся безнадёжно полюса, Экватор искривится, океан Соединит Америку с Европой И хлынет к югу, и расставит дробью Внизу Зеландию, вверху – Калимантан. Наперекор вращению земли Погонит вдруг клочками рваной суши Лохмотья Азии к Австралии, обрушив Архипелаг Курильский на Бали. Но брызнет солнце охрою в глаза, Пронзит мираж, - как лазером из бездны, - И, ослепив мой разум бесполезный, Развеет карту мира в небесах. * * * Как прикольно сидеть на ногах у отца, Поджимая колени почти до лица И вцепившись всей силою в руль, И трястись по грунтовой дороге села, Объезжая ухабы, - Давай-ка, пошла! И распугивать кур поутру; Чтоб навстречу скакали дома и столбы И удушливой пыли вставали клубы По бокам из-под самых колёс, И ладонью давить на охрипший гудок, Соревнуясь с протяжным свистком поездов И мопедами встречных полос; Чтоб в окошко летела дорожная гарь, Поравняться с лошадкой, - Эй, не забегай! И, телегу едва не пробив, Въехать в рытвину, грязью прохожих обдав, Пробренчать по раскатистым брёвнам моста, Распевая прилипший мотив. Всё равно, чья нога нажимает на газ, Если есть ещё кто-то страхующий вас, Кроме бога, у вас за крылом. И поэтому так, закусив удила, Мы летим по ухабам родного села Напролом, напролом, напролом! * * * Памяти отца. У дедушки когда-то антоновка росла, Ворвались краснофлотцы, спалили всё дотла. И бабушкину тору, и дедушкин рояль Разбили, разметали, - жидовского не жаль. Была корова Машка, - как сахар, молоко, - Рога петлёй стянули, угнали далеко. Агафья пела песни и нянчила ребят, - Над нею надругался в пятнадцать лбов отряд. Зарытый в сеновале прадедовский наган Нашёл, в соломе роясь, однажды мальчуган. И выстрелил, и вздрогнул, и выстрелил опять, И к стенке потащили его седую мать. Воздел мальчишка руки, - Гляди, мой бог, гляди! И грянуло, как с неба, отрывистое - «Пли!». * * * Циклон бушует третий день подряд, Рвёт зонтики из рук, наотмашь хлещет. Нева бурлит. И хриплы, и зловещи, Сверкают тучи, метясь в Петроград. Народ спешит. Час пик. Текут огни. Ботинки шаркают, кроссовки догоняют, Бьют каблучки и лодочки летают, Секунды ожидания, как дни, - Зелёный задрожит в разливах луж И охнет женщина, упав на мостовую, - Бежит народ, - живую, неживую, Её волочит… Столько разных служб, - Пиарщиков, промоутеров и Страховщиков, продюсеров, банкиров, Риэлтеров, диджеев и кумиров, - Попробуй их сдави, останови, Запри поток, хотя б на краткий миг, Чтоб только ей перевести дыханье, Той женщине, распластанной, пока не Подхватит кто-то, руки заломив, Приткнув к стене, мешок вложив в подол И продолжая общий бег на месте… И женщина – в грязи, как будто в тесте, И кто-то в рот ей сунет валидол, И не подняться ей с колен никак. Разбит сустав, нет ни очков, ни сумки. И тонут в лужах детские рисунки, Которые несла ученикам. Толпа с толпой схлестнётся и пронзит Толпа толпу насквозь на перекрёстке, На миг столкнутся сыщик с отморозком И с трудоголиком столкнётся паразит, Насильник – с жертвой, с бомжем – депутат, С любовником – продажная подруга, - И никому нет дела друг до друга. В циклоне тает, тонет Петроград… * * * Дождик зарядил с утра, Льёт без передышки, Но в футбол идёт игра, Носятся мальчишки. На сосну взлетает мяч, Застревает в ветках; Если вмазали не плачь, Значит били метко. Игроков то семь, то пять, Выбывает кто-то, Бесполезно с поля звать, - Мяч летит в ворота! Гол за голом, - не беда! Ты ему – пенальти! Обводи, держи удар, В ноги не пинайте! Шлёпнется то в лужу мяч, То летит в крапиву. -Блин, вот жалость, кончен матч, А домой лениво, - Потное сдирать шмотьё, Руки мыть и ноги… Тьма египетская. Льёт Дождик. Вдоль дороги Лужи, лужи… - Нет, засну И во сне приснится: Мяч взлетает на сосну Синей – синей птицей. 2008г. * * * Молока трёхлитровую банку обняв, Водружаю на стол. Из открытого хлева протяжный в меня Упирается стон. Басовито-грудное мычанье плывёт Равномерной волной. Мама в хлев семилетнюю дочку зовёт: Растянулся удой. Пахнет сеном, навозом, парным молоком, Сладким духом села. Паровозный гудок далеко-далеко, Разве там я жила?! На вопрос с подковыкой, - А ты кипятишь? Отрублю решительно, - Нет! Прижимаю парную бутыль к груди В первый раз за тысячу лет. 2008г. ХОРВАТСКИЙ ЦИКЛ * * * Перелёт недолгий, - всего только три часа. С горемычной земли сошли на твердь неземную. Воздух, - не кислород, - но какую–то взвесь иную Хвойно-солоноватую пьём. Глаза Влажною пеленой застилает море. До италийского берега близко – рукой подать. Сосны, белая галька, стекла прозрачней вода, Белки летают по веткам в береговом коридоре. Звон колокольный с горы растекается вниз, Заполоняет звучаньем гулким долину. Просияв, сгорают и тонут за днями дни. Те по водам скользят, эти месят глину. 2008г. * * * Хриплым арпеджио катится, Харкает пеной прибой. Здесь нас никто не хватится, Спрятаны мы с тобой. В этой нирване солнечной, - Небо, сосны, вода, - Вкрадчивый голос горничной: - Дремлете, господа?! Галька, пемза и пенная Белоголовая муть. Сосен стража бессменная, - Ни уйти, ни уснуть… Лишь, очнувшись от одури, Как сорвавшись с небес, Шишка шлёпнется поодаль, Морю наперерез. 2008г. * * * Доминиканский монастырь. Мощёный двор. Колодец. Пальма. Монахиня набрать воды Идёт, гремя ключом кандальным. Работу делая свою, Привычно семенит по саду. А я … Я с камерой стою И знаю, что снимать не надо. 2008г. * * * Адриатическое море. Вода зелёного стекла. В прибрежном хвойном коридоре Я десять летних дней жила. Ступала я по гальке острой, Кропила брызгами загар. Но два бельма, как два нароста, Мешали взгляду, - Брач и Хвар. Два острова, две длинных туши, Легли, скрывая горизонт; Они стесняли мозг и душу, Глушили ветер, жгли озон, И италийское дыханье, И окрылённость, - всё, хоть плачь! Так бьётся речь при заиканье Об остров Хвар и остров Брач. Два разнесённых побережья От итальянцев до хорват Давно свой спор забыли прежний, Никто ни в чём не виноват. Но ни одна волна морская, Ни песня, ни девятый вал Не пролетят, не спотыкаясь, Об остров Брач и остров Хвар. 2008г. * * * На скалах мышиного цвета, Как хлопья, висят облака. Конец средиземного лета. На стынущей гальке – нога. Народ разъезжается. Будни Сменяют курортный галдёж. На море порожнее судно Трясёт перекатная дрожь. Проходишь по пляжной пустыне, - Вдруг хлынет из облака свет. И блики плывут золотые Под чашами сомкнутых век. 2008г. * * * Припадая на левую ногу, В чёрном вся с седой головой До святого дошла порога, Словно дом навестила свой. Помолилась. Корзину с хлебом На другое плечо взвалив, Вверх пошла, поднимаясь в небо, Шла, пока ступени вели. Над Дубровником солнце светит, Бастионы в море плывут. Там, где ласточек кружит ветер, Старожилы в норах живут. Гнёзда лепятся в поднебесье, На верёвках плещет бельё. Звон посуды, кашель и песни Обнажают это жильё. Время год за столетьем катит, На воде – от монет круги. Но живут, как в вечной осаде, Поднебесные старики. 2008г.