Виктория Климчук «Гром»  I Окна кабинета Льва Дифта выходили на тихий парк, где дорожки были вымощены камнем, а по краям росли кипарисы; от набережной парк отгораживал бордюр высотой не больше полуметра, он же скрывал и плескавшиеся волны, оставляя видимой только спокойную синюю даль. Когда-то эта комната была спальней прежнего хозяина дома, но профессор посчитал вид из неё чересчур вдохновляющим, чтобы оставлять его только для хорошего сна. Большой стол красного дерева поставили на почётное место у окна, полки с книгами заполучили всё остальное пространство. Небольшой глобус на высокой подставке, застенчиво забившийся в угол у входа, служил вешалкой для пиджака профессора, к которому он всегда относился крайне небрежно, потому что терпеть не мог пиджаков. Профессор Дифт вставал рано. Он не уважал пустой траты времени, а потому после плотного завтрака сразу отправлялся в кабинет и принимался за работу. Никто не имел права мешать ему или беспокоить по пустякам; никто не мог зайти к нему и бесцельно шататься из угла в угол, а тем более делать какие-либо замечания. Никто, кроме его внука. - Деда, это ты неправильно поступаешь с глобусом, - заметил как-то Алекс. Мальчик лет шести с каштановыми кудрями на голове сидел на стуле напротив своего деда, поджав одну ногу под себя, а второй болтая вперёд-назад. Его не по годам смышлёные зелёные глаза весело улыбались строгому профессору. - Манера делать такие заявления в лоб до добра тебя не доведёт, - сказал тот спокойно, усмиряя взглядом внука. - Да мне глобус жалко. Он хороший, а ты его весь закрыл – не видно, какой он красивый. Алекс жил с профессором Дифтом почти с самого своего рождения. Сначала родителям было не до маленького сына, а потом они и вовсе позабыли о нём, как только перебрались в другой город. Определённые правила приличия они, впрочем, соблюдали: звонили иногда, по праздникам весело поздравляли и высылали подарки даже очень недешевые. Только дед оставался ужасно недовольным. Он любил своего внука и считал гнусным предательством ветреное отношение своего сына и невестки к единственному ребёнку. Попытки уговорить их образумиться и подумать о будущем мальчика не увенчались успехом. Характером Лев Дифт был упрям и настойчив, но тут от этого проку не стало – Александр старший оказался гораздо менее чутким, чем хотелось бы его отцу. Маленький Алекс почти не помнил своих родителей; для него мама с папой были всего лишь голосом из телефонной трубки да парой фотографий в рамках на серванте в гостиной. Он не чувствовал никакой обиды, искренне считая, что так и положено жить. К тому же, с дедушкой ему не бывало скучно. - Ну, вот что, - произнёс после недолгого молчания профессор. – Найдёшь другую подходящую вешалку, я на глобус больше не буду вешать свой пиджак. До тех пор всё будет по-прежнему, согласен? Глаза мальчика заблестели, и он начал шарить взглядом по комнате в поисках достойной замены глобусу. Оставшись довольным тем, что сумел найти занятие внуку, профессор Дифт окунулся было в работу снова, но тут в дверь раздался звонок. Он поджал губы и, не поднимая глаз от записей, велел внуку: - Пойди и отправь их отсюда, чтобы больше не являлись к нам. Не раздумывая, Алекс поскакал вприпрыжку открывать дверь. Из кухни выглянула домработница и стала так, чтобы видеть мальчика. Она отлично знала, кто это мог пожаловать, но по поручению профессора всё же следила за ходом событий. На пороге стояла женщина средних лет, высокого роста. Её светло-рыжие волосы выбивались из-под шляпки, а круглое лицо выражало раз и навсегда застывшее удивление, что всегда придаёт владельцам такой физиономии слегка глуповатый вид. - Здравствуй, мальчик! – сказала женщина приторно-сладким тоном, которым вечно сюсюкают с детьми. – Будь так добр, позови кого-нибудь из взрослых. - Вы к сыщику Григоро Бернандоту? – спросил Алекс, внимательно изучая гостью. - Да, к нему. А ты, наверное, его сынок? Какой славный мальчик! Позови папу, у меня к нему есть очень срочное дело. - А вы не туда попали, - заулыбался Алекс – сейчас начинался его любимый момент. – Я и мой дедушка – честные сантехники. Мы помогаем бедным, и богатым тоже помогаем, потому что мы самые честные в мире. Только деньги берём с богатых, потому что им всегда есть, чем заплатить. А бедным мы за просто так чиним всё, что нужно. Алексу было позволено выдумывать всевозможные небылицы, на какие ему только хватит фантазии, лишь бы навязчивые искатели Григоро Бернандота больше не трезвонили с раннего утра и не требовали найти пропавшего мужа или чемодан с диссертацией. Поначалу мальчик говорил правду, как есть, но это ему быстро наскучило. Он подумал, что ничего не изменится, если в доме поселится не профессор исторических наук, а дрессировщик морских свинок – всем всё равно нужен сыщик и никто другой. Вчера, например, профессор Дифт побывал в роли капитана дальнего плавания, который знал язык уссурийских тигров и мог запросто кататься верхом на них, потому что тигры его очень уважали. Григоро Бернандот, из-за которого размеренное утро профессора Дифта превращалось в непрекращающийся звон в двери, был самым лучшим сыщиком современности. Он мог раскрыть безнадёжно запутанное преступление, ему не составляло труда находить пропажи и изобличать отпетых негодяев. Скорее всего, он даже знал настоящее имя и фамилию убийцы знаменитого президента прошлого, но не хотел объявлять об этом из осторожности. Словом, парень не промах, дело своё знал хорошо. Только одним грешил – был ненастоящим. Молодой автор, изобретший Григоро Бернандота, никогда не бывал в городе, в котором живёт и работает его персонаж. По этой простой причине описания, в которых требовалось называть улицы или дома, старательно избегались. Когда же в произведении никак нельзя было обойтись без них, писатель прибегал к чистейшей фантазии, никоим образом не основанной на реальности. Один названный наобум адрес совпал с действительно существующим – и дом Григоро Бернандота угодил прямиком в дом профессора Льва Львовича Дифта. Молодой автор не имел никакого злого умысла, но именно с его лёгкой руки профессор отныне был вынужден делить жилище с воображаемым сыщиком. Удивительная популярность романов и наличие действительно существовавшего дома, в котором якобы проживал Бернандот, сделали своё дело. Люди, начитавшись детективов, шли к сыщику за помощью и, в конце концов, уходили ни с чем. Казалось бы, поток искателей должен рано или поздно иссякнуть. Однако весть о том, что никакой иностранец с незаурядными дедуктивными способностями никогда не жил в доме профессора Дифта, не спешила распространяться. - Хотелось бы мне встретиться с этим Конан Дойлом, - проворчал Лев Дифт, как только Алекс вернулся назад в кабинет. - Зачем он тебе? - Просто посмотреть в глаза тому, кто додумался до такого гениального персонажа и доставил столько хлопот мне, человеку совершенно не причастному к этому мелкому писательскому злодеянию в отношении мирных граждан. Ответ Алекса не удовлетворил (половины слов он не понял), но нарываться на другие разъяснения ему не хотелось. Он решил, что самое время вернуться к глобусу и улучшить его участь. Целый день мальчик бродил из угла в угол, подыскивая ответ на дедову задачку. Нуждающиеся в консультации сыщика постоянно мешали: некоторые отвязывались быстро, некоторые пытались что-то требовать, и с ними приходилось возиться дольше. Александр Дифт Младший умело хитрил и, в общем, проводил время неплохо, но иногда ему было совсем неохота врать. Глобус занял все его мысли, и к концу дня мальчик уже говорил посетителям правду без каких бы то ни было прикрас. На следующий день профессор Дифт как обычно вошел в свой кабинет и, не глядя, бросил пиджак на глобус. Он устроился в кресле и принялся листать толстую книгу в красном переплёте, попутно шаря правой рукой в ящике стола. Мыслями он был в далёком прошлом, накануне Великой французской революции со всеми её бесчисленными деятелями. Вскоре явился и Алекс с карандашами и альбомом; он устроился напротив деда и принялся увлеченно рисовать. Его мысли витали в настоящем и были посвящены дрессированным дельфинам и их приятелю полосатому коту Боцману, которых он пытался изобразить. Профессор поднял глаза на мальчика, убедился, что тот занят делом и удовлетворённо кивнул. Обведя глазами кабинет, он вдруг весь выпрямился и, нахмурившись, спросил: - Как ты перетащил этот глобус в другой конец комнаты? - А он на колёсах, - не отрываясь от дела, объяснил Алекс. – В смысле, эта штука, на которой он стоит. Пиджак лежал на полу, откинув один рукав в сторону, беспомощный как никогда раньше. - Я велел найти замену. - А я видел в кино, как пиджаки вешают на стулья. Ты тоже можешь так вешать. - Разрешаешь? Профессор Дифт медленно встал, прошелся к пиджаку и поднял его. Каждое движение он делал не спеша, словно тщательно обдумывал. На кресле пиджак смотрелся очень непривычно и даже нелепо, но дед был горд за своего внука. «Да уж, если глобус будет стоять в другом конце кабинета, я и не подумаю использовать его как вешалку – неудобно выходит. Молодец парень, хорошо смекнул. Но лучше действительно купить нормальную вешалку» - думал он, рассматривая парк из окна. - Это хорошо, что ты неравнодушен к судьбе мира, - сказал профессор вслух. II Время шло незаметно, периодически меняя обстановку в угоду собственным прихотям. Единственными константами оставались парк да кабинет профессора исторических наук. Там было хорошо и спокойно как прежде, и даже едва уловимый запах старых страниц не рассеялся с годами, хоть сколько бы комнату не проветривали. Алекс Дифт рос беспечным мальчишкой, который считал, что все проделки сойдут ему с рук, стоит только чуть-чуть пошевелить мозгами. За все годы, проведённые в школе, он не завёл себе ни одного друга. С ним предпочитали не связываться, прекрасно видя его склонность к властолюбию и поистине журналистскую пронырливость, от которой никакого житья не было. Всегда слегка насмешливый взгляд пронизывал насквозь – Алекс, ко всему прочему, имел досадную привычку смотреть прямо в глаза. Кто-то выносил это испытание с достоинством, а кого-то это ужасно раздражало и заставляло прятать глаза, через которые, казалось, Дифт видел человека насквозь. Он вечно совался, куда не просят, встревал в чужие беседы, вмешивался в ссоры, лез со своим мнением. Жалоб, как таковых, на него не было ни со стороны одноклассников, ни со стороны учителей, но порою Алекс Дифт становился совершенно невыносимым. И всё же стремление докопаться до сути, добыть самую квинтэссенцию дела периодически играло ему на руку. Учился Алекс превосходно. Только в одном, пожалуй, молодой Дифт был симпатичен всем без исключения – никто не умел смеяться заразительнее него. Его смех походил на плавный раскат грома: сначала тихий, потом делался сильным и звучным, не раздражал слуха, но обращал на себя внимание. Он заставлял каким-то чудесным образом улыбаться других, посмеиваться, а затем тоже заливаться хохотом. Можно было не любить Алекса, но не его смех. Тут он знал толк, тут он делал всё, как положено делать в обществе – красиво смеяться, это не докучать своим длинным носом и тысячей провокационных вопросов. К концу обучения в школе, Алекс получил прозвище «Гром», которым пользовались больше, чем фамилией, когда нужно было определить из десятка других того самого Александра. Будущее мало его волновало. Уверенность в том, что все невзгоды обойдут его стороной, намертво вросла в сознание Алекса. Не без того, ему случалось получать по заслугам, только и это не смогло отнять веры в счастливую звезду, под которой он ходил. Льву Дифту такая философия очень не нравилась во внуке; он уважал его ум и упорство, но простодушное легкомыслие выводило из себя старого профессора. - Пора бы задуматься над тем, кем ты хочешь стать в будущем, - заметил Лев Дифт. Он сидел за своим столом и, как обычно, рассматривал какие-то записи. Алекс бесцельно шатался по кабинету от одной книжной полки к другой, блуждая взглядом по томам. Детская привычка со временем переросла в ритуал, вроде утреннего кофе или выбивания паласа каждую субботу. - Мне, в принципе, всё равно, - пожал плечами внук, не оборачиваясь к деду. - И всё-таки? Крутой нрав не мешал профессору Дифту оставаться человеком огромного терпения. Желая добра Алексу, он старался давать ему возможность выбирать самостоятельно, а когда тот не мог определиться, подталкивал, предлагая варианты. - Ты парень неглупый, - начал дед, оторвавшись от бумаг и положив руки перед собой. – Тебе под силу решить любую задачку – учителя по алгебре на тебя нарадоваться не могли. Так, может, пойдёшь в математики? Алекс помолчал, а потом изрёк равнодушным тоном: - Да там всё цифры, и цифры – они мне страшно надоели уже. Неохота до конца жизни с ними возиться. - Тогда физика, химия – эти науки живее, если хочешь. - Ну, нет! – хохотнул парень. – Те же цифры, только прикрытые элементами периодической таблицы и всякими явлениями, - он покрутил обеими руками в воздухе, изображая химические элементы и физические явления. Профессор Дифт взглянул в окно на тёмно-зелёные кипарисы и ухоженные дорожки. Воспитывать мальчика становилось всё сложнее и сложнее; его своенравие слишком часто теперь одерживало верх над дедовым. Профессор потерял всякую надежду на то, что его внуку хоть что-то интересно в жизни. Впрочем, дело к этому шло давно. - Пойдёшь на исторический, - негромко, но твердо выдвинул свой ультиматум он, и снова опустил глаза к бумагам. Больше профессор не намеревался прерывать сегодняшнюю работу. - Сойдёт, - безразлично отозвался Алекс. Своего места жительства глобус так и не сменил со времён последнего переезда. Его освещало яркое полуденное солнце мая, в котором тёмная лакированная поверхность слепила глаза своим ярким благородным блеском. Алекс часто крутил земной шар, выискивая разные страны на нём, рассматривая их соседей и соседей их соседей. В этом не было никакого особенного интереса или цели, просто ему нравился глобус и нравилось его раскручивать, а потом, ткнув наугад пальцем, изучать место, в которое он угодил. III Волны мирно накатывали на берег, шурша мелкой галькой. Море уже остыло и интересовало только рыбаков да любителей прогуляться по пустынным пляжам. Вместе с теплом, которое вода отдавала воздуху, улетучивался и особый августовский запах, ни на что не похожий, ни с чем несравнимый. Алексу казалось, что это желтеющие листья делают его таким, но точно он бы не стал ручаться. Длинный сухогруз лениво полз по горизонту – казалось, кроме него во всём море нет ни единого судна, а он гордый одиночка, не страшащийся голодной глубины морской. С пирса корабль был не более, чем тусклой игрушкой, но стоило ему подплыть ближе, как ситуация принимала иной оборот. - Вот как странно выходит, - вдруг заговорил Дифт, обращаясь к усатому рыбаку, который сидел чуть поодаль. – Большое видится на расстоянии, так говорят. А как насчёт вот того здоровяка? – и он указал на сухогруз. – На расстоянии он не больше пластмассового кораблика, который был у меня в детстве. А только он причалит к берегу, и нам придётся задирать головы, чтобы хорошенько его рассмотреть. - Тоже мне, нашел, что за пример взять, - хмыкнул рыбак. До этого момента он не подавал особых признаков жизни и здорово походил на оригинальный памятник любителям отдыха с удочкой. Голос его был хрипловат и груб. – Танкер видал? Вот это другой разговор. А сухогруз это так, не серьёзнее твоей игрушки. Алекс обернулся на собеседника и расплылся в своей хитрой улыбке. - Возможно, но ведь мы прекрасно знаем, что танкер огромен. А кто подумает так о сухогрузе, особенно когда есть танкеры? В этом вся штука. То, что рыбак раздраженно махнул рукой, не стало серьёзным оскорблением для чувств Алекса. Он распугивал рыбу и прекрасно знал об этом с самого первого слова. Постояв ещё немного, пока ноги совсем не затекли, Дифт отвернулся от неинтересного пейзажа и скорым шагом отправился на набережную. Рыбак же принял прежнюю позу, оставив за спиной, как за каменной крепостью, бессмысленный разговор; избавление от назойливого болтуна не смогло заставить его проявить даже самые тусклые эмоции – улов превыше всего. До ужина оставалось два часа. Алекс замедлил шаг, заметив, что кипарисы парка вдалеке становятся больше и ближе. Набережная была на удивление немноголюдна, что сильно угнетало Дифта. Когда он попадал в неприятности, шумные места помогали ему отвлечься от проблемы. В случайных прохожих Алекс умел находить нечто интригующее и загадочное, что позволяло упражняться воображению и отвлекаться от мира реального. Размышления о кораблях не завели его мысли в успокаивающее русло, а необъятных размеров продавщица в ларьке представляла собой лишь материал для статистики диетологов. Алекс сердито глянул на женщину, чего она, к счастью, не заметила, и побрёл дальше. Неподалёку тут должно быть кафе – может там найдётся какой-нибудь охотник до сотрясания воздуха пустыми разговорами. Летом столики выносили на небольшую площадку, откуда посетитель мог полюбоваться морскими просторами и диким пляжем с восточной стороны. Ничего особенного в этом виде не было – прескучный каменистый пляж, однообразная толща воды, иногда оживляемая идущими к пристани кораблями. Но многие, почему-то, любили заказать чашечку кофе с пирожным и устроиться где-нибудь у самого края. Алекс терпеть не мог моря и поэтому предпочитал спрятаться в двухэтажном домике кафе, подальше от раздражавшего своей пресностью пейзажа. Он не мог признаться себе в этом открыто, но то невероятное количество воды, которое содержало в себе коварное море, давило на него изнутри. Внешне оно не так страшно, особенно если глядеть с берега; стоит же нырнуть и раскрыть глаза под водой, и взору открывается то, что всегда прячется под поверхностью. Тёмная синяя громада наводила на Алекса некое подобие благоговейного ужаса, который он считал проявлением слабости. Молодой Дифт не умел подчиняться никому, и даже власть стихии готов был оспорить, если бы только мог. В кафе возле окна сидела пара и вела тихую размеренную беседу; в глубине зала столик занял с виду молодой человек, и Алекс решил, что составит ему компанию. - Не против, если я подсяду к вам? – улыбнулся незнакомцу он, устраиваясь за столик. Тот поднял глаза от чашки дымящегося чая, близоруко сощурился, и тоже улыбнулся. - Нет, нет, я совсем не против. - Ну, вот и здорово! Я Алекс, - Дифт протянул руку. - Очень приятно, Алекс. Забавно, что вы решили подсесть ко мне – я тоже Александр. - Это судьба, не иначе! Ничего местечко, а? - Да, уютное кафе, и кормят здесь неплохо, - Александр достал из кармана очки и нацепил их на нос. Это принесло ему большое облегчение, потому как теперь он мог хорошо разглядеть гостя. Его робкая виноватая улыбка сразу же изменилась на просто робкую. – Видите ли, я не местный, приехал на пару месяцев отдохнуть, поправить здоровье и всё такое. Остановился недалеко и частенько сюда наведываюсь. Раньше они выносили столики на площадку, а теперь вот холодно стало... - Небольшой маркетинговый ход: вы не обращали внимания на то, сколько стоит чашка кофе со сливками здесь и там, на площадке? – Алекс жадно уставился на собеседника, ожидая, что он скажет. Но тот лишь покачал головой, смущённо глядя на него. – Так вот, всё, что ближе к природе, выходит дороже. - Надо же, я и подумать не мог... - А никто и не думает, - хохотнул довольный собою Алекс. – Никому в голову просто не приходит – я и сам случайно это выяснил. - Вы очень наблюдательны, - заметил Александр. - Исторический факультет – нигде на свете не учат быть скептиком лучше, чем там. Политика есть политика, будь это хоть государство, хоть заурядное кафе. А вы чем в жизни занимаетесь? - Я писатель, - как будто извиняясь, сказал Александр. – Вазовский, не слыхали? Алекс поставил солонку, с которой игрался, на место и пристально посмотрел на человека, сидящего напротив. Глаза его потемнели, приобретя слегка синеватый оттенок, а лицо сделалось серьёзным и напряженным. - Что-нибудь не так? – настороженно спросил писатель, едва дыша. - Григоро Бернандот – ваше детище? – Голос Дифта звучал тихо и зловеще. Несчастный Вазовский сглотнул, пытаясь протолкнуть застрявший в горле вязкий комок, и кивнул. Всю жизнь он страдал излишней трусостью, которая проявлялась ко всему на свете: незнакомым людям, большим и среднего размера собакам, насекомым, высоте, темноте, резким звукам, пустынным улицам, пьяному соседу из 44-й квартиры и т.д. и т.п. Преобразившийся вид молодого человека заставил его пульс нешуточно участиться – совсем немного, и бедняга начнёт задыхаться. - Господи, всю жизнь мечтал с вами познакомиться! – Алекс вдруг расхохотался во весь голос, хватаясь за живот рукой. Вазовского словно по голове огрели, настолько неожиданным оказался поворот. Но это было очень приятное ощущение, и он сам не заметил, как заразился задорным смехом. - Ох, - вздыхал Алекс, смахивая выступившие на глазах слёзы, - ох, товарищ Вазовский, я даже не рассчитывал на то, что когда-нибудь смогу поговорить с вами лично, с глазу на глаз. У меня к вам всего один вопрос, но очень важный. - Вы меня, признаться по совести, напугали, - успокаиваясь сказать Вазовский. – Ну, что же вы хотели спросить? - Как вы додумались до того, чтобы поселить своего сыщика-итальяшку там, где вы его поселили? Дифт снова впился взглядом в Вазовского, готовый слушать ответ, который мечтал получить с самого детства. Его немного поразило, что этот человек настолько молодо выглядит; когда Алекс был маленьким, то автора Бернандота он воображал седым бородатым дядькой в пенсне. - Простите, я не вполне понимаю... – замямлил вновь растерявшийся Вазовский. - Ну, как вы адрес ему такой выдумали? - Да, как... Наугад... Мне тогда было 21, и я прежде не бывал в городе своего героя, поэтому все улицы и дома брал исключительно из воображения. - Как интересно! – весело заулыбался Алекс. – Знаете, я по-всякому воображал себе нашу встречу и разговор, но, представьте, напрочь забыл самый свой лучший сценарий. Поэтому придётся действовать менее изящно. Спешу вам сообщить, что дом Григоро Бернандота был занят ещё задолго до того, как вы его поселили туда. Вазовский ничего не понимал и озвучивать этого ему не требовалось – выражение лица всё сделало за него. - В общем, в доме сыщика живу я и мой дедушка, - сжалился Алекс. - Несколько лет мне приходилось спроваживать олухов, которые поверили вашей выдумке, объясняя, что никакого сыщика тут нет. Вы мастер – нечего сказать! Но я попрошу вас впредь больше никогда не брать адресов наобум для своих произведений. Кто знает, вдруг мою судьбу повторит ещё какой-нибудь несчастный ребёнок. А вы же не хотите обижать детей? Писатель энергично замотал головой. - Знаете, - немного подумав, сказал он, - если вы не врёте, то это всё ужасно забавно получилось. С вашим домом и моим персонажем. - Может вы от души и повеселились, выбирая, куда заселить его, а вот мой дедушка хотел свернуть вам шею. - Но я же понятия не имел... - Да ладно, ладно! – рассмеялся Дифт, изо всех сил стараясь выглядеть добродушно. – В гости я вас не зову, сам на вас особого зуба не имею. Иногда такие экземпляры являлись – просто загляденье! Советую в следующий раз какого-нибудь не менее замечательного детектива поселить в собственный дом. Вам, как писателю, полезно и интересно будет поразглядывать других людей, послушать, как они говорят, какие у них проблемы. Вазовский не мог решить, что ему делать, поэтому улыбнулся слабой нейтральной улыбкой и пробормотал маловнятную общую вежливую фразу. Больше к обсуждению места жительства Бернандота они не возвращались. По мере того как за окнами кафе серело, Алекс Дифт сам становился мрачнее. Он как будто впитывал наступающую осеннюю ночь, выцветшую и холодную. Компания Вазовского оказалась приятной: этот человек вёл себя скромно и даже зажато, что, впрочем, не мешало ему говорить об умных вещах с рассудительностью и знанием, достойными восхищения. Алекс терпеть не мог недалеких собеседников. Его раздражала распространённая манера болтать о поверхностном и принимать это за истину. Вазовский же оказался эрудированным в той мере, которая устраивала парня. Но постепенно суть разговора ускользала от него, и очень скоро Алекс вообще перестал понимать, о чём идёт речь. - Что-то я засиделся, - сказал он наконец, поглядев на настенные часы в другом углу. Тревога в глазах Дифта не утаилась от Вазовского. Попрощавшись с молодым человеком за руку, он пожелал ему удачи, хотя и здорово стеснялся таким образом вторгаться в чужую жизнь. - Да, да, - монотонно проговорил Алекс, - она мне сейчас не помешает. Засунув руки в карманы, он опустил взгляд под ноги и так побрёл от кафе дальше по улице, точно никакого Вазовского не встречал вовсе. Молодой Дифт редко прощался или здоровался, потому что не считал это необходимостью. Ужин был уже подан. Лев Дифт занял своё почётное место во главе стола, и теперь хмурился на тарелку с супом, которую ему подала домработница. Сама она не садилась до тех пор, пока не соизволит явиться Алекс, уж так повелось. А он не сумел научиться приходить к ужину вовремя, что, однако, по странной причине не касалось ни завтраков, ни обедов. - Сегодня был трудный день, я устал и очень голоден, а ты заставил меня ждать, - изрёк дедушка, когда его внук зашел на кухню. - Немного потерялся во времени. Домработница поставила перед Алексом полную тарелку первого и придвинула плетёнку с нарезанным чёрным хлебом. - Ко мне сегодня Шагалов заходил, - сказал Лев Дифт, глядя в сторону. - Уж кто бы сомневался... - Снова повздорил с профессором? - Почему снова? – не выдержал Алекс. Глаза его засверкали, а руки на коленях сжались в кулаки. – Я ему слова не говорил никогда, сегодня первый раз. Но терпеть уже было невозможно, понимаешь? Я долго терпел, очень долго, я правда старался держаться нейтралитета, или как там это назвать... - Тебе не нужно держаться нейтралитета, тебе нужно понимать одну простую истину – ты студент, а Шагалов профессор исторических наук, твой преподаватель. – Лев Дифт выдохнул и печально посмотрел на обиженное лицо внука. - Саша, ты зависим от него, он от тебя – нет. Ты не можешь доказать ему ничего до тех пор, пока сам не получишь хотя бы такой же багаж знаний и признание этого багажа за собой. - Причём здесь знания, когда он ведёт себя не по-людски! – кипятился Алекс. – Он бросается какими-то именами якобы великих деятелей, о которых никто, кроме него, слышать не слышал. Но это было бы ерундой, если бы он не относился к нам, как к кучке законченных тупиц. Сегодня он поведал наше будущее – торговцы рыбой на рынке! А этот важный вид, с которым подалось сообщение? Ты бы видел!.. - Я знаю Шагалова достаточно давно, чтобы понимать, о чём идёт речь, - спокойно сказал профессор Дифт. – Да, ты прав, он такой. И в этом нет ничего хорошего – тоже бесспорно. Но с ним можно эффективно бороться, не причиняя себе вреда. Достаточно просто пропускать мимо ушей его лекции, не касающиеся предмета, который он ведёт. Шагалов человек самовлюблённый, его мстительность не знает границ, чуть только дело доходит до его персоны. Послушай моего совета, не переходи ему дорогу, он не простит тебе. На этот раз ты получишь гарантированные проблемы с сессией, но впредь будешь знать и станешь осторожнее. - Деда, - Алекс закусил губу и посмотрел по сторонам, как будто что-то искал, - а ты не можешь повлиять на Шагалова? Пускай по делу говорит на своих парах, а то... - Нет, сам влез, сам и выкручивайся, - отрезал Лев Дифт. – Не потому, что я зол или не хочу помочь, а именно потому, что хочу помочь. Ты не научишься, пока не опечешься. С Шагаловым тебе ещё долго дело иметь, так что придётся пересмотреть свои принципы на время. Будь выше его заносчивости. Алекс насупился, но ничего не ответил. Он схватил кусок хлеба, жадно откусил от него два раза и принялся за суп. Профессор поводил ложкой в тарелке и тоже начал есть. Аппетит у него не пропал, хотя заметно уменьшился – Лев Дифт никогда не отказывался от добавки, а на этот раз предпочёл обойтись одной порцией. Ничто так не сводило с ума Алекса, как чужая власть над ним и другими. В образе Шагалова соединились все тираны и сатрапы, когда-либо терзавшие человеческий род; этот важный профессор, глядящий на своих студентов свысока, напоминал древнего идола – его боялись и ненавидели, но свергнуть не решались. С морем спорить нельзя, а вот с преподавателем очень даже. Есть такие, которым это нравится, но Шагалов явно не относился к их числу. Когда молодой Дифт на последнем занятии парировал во весь голос его утверждение насчёт революционного движения на Островах, профессор снисходительно улыбался, а лицо его тем временем приобретало багровый оттенок. Приливавшая густая краска была причиной, не позволявшей Шагалову одерживать полную победу в спорах. Он овладел секретом хладнокровности в голосе, научился сдерживать эмоции, но проклятущая краснеющая физиономия выдавала закипавшую, как смолу в чане, ярость, что безмерно тешило оппонентов. Алекс был не в силах остановиться, когда профессор стал постепенно преображаться на глазах полной аудитории студентов. Ходячая энциклопедия с лёгкостью сдувалась с каждым новым аргументом Дифта, превращаясь в простого озлобленного человека, в итоге нашедшегося лишь процедить сквозь зубы: - Вон из аудитории, Дифт. - Как жаль, а я почти выиграл! Или выиграл? – Алекс хитро улыбнулся, сверкнув глазами на Шагалова, и исчез за дверью. Ночью поднялся сильный ветер. Его свист и завывание разносились по воздуху, окутывая собою дом Дифтов и не давая спокойно уснуть его обитателям. Алекс ворочался с боку на бок, упрямо уговаривая себя сконцентрироваться на чёрном ничто и забыться, но тщетно. Слова деда не шли из головы. Меньше всего на свете Алексу хотелось огорчать профессора, ведь он прекрасно знал, что представляет собою особую его гордость. С другой же стороны, неизбежная месть и победа Шагалова наглядно докажет, что любимый внук Льва Дифта просто очередной студент-выскочка. - Нет, он меня не завалит! – прошептал Алекс, сжимая край одеяла обоими руками. – Ничего не выйдет! С этой мыслью он с яростью дал кулаком по выключателю на лампе, подвешенной у изголовья кровати. На полу под ней в беспорядке валялись книги и распечатки с новостями. Алекс перегнулся через край и вытащил за корешок сначала тонкую книжонку, а затем ещё пару потолще и принялся листать все по очереди. IV Вечером следующего дня профессор Дифт и его внук вместе возвращались домой из университета. Они неспешно шли по набережной: Лев Львович постукивая чёрным зонтом-тростью по тротуару, Алекс засунув руки в карманы и устремив безразличный взгляд на горизонт. В море разыгрался шторм: сильный ветер поднял воду на бунт, заставив в неистовстве бросаться на берег и пирсы, подбрасывать на волнах пришвартованные на пристани лёгкие кораблики и лодки, и завораживать гостей города своей мощью. Местные жители же – неблагодарная публика; они привычны к штормам, их не проймёшь ни пеной на гребнях волн, ни грозным плеском на галечных пляжах. Тяжёлые многоярусные тучи толклись над морем, ожидая чего-то. - Как прошел день? – нарушил затянувшееся молчание профессор Дифт. - Нормально. - Рад слышать. С Шагаловым, надеюсь, проблем не возникло больше? - Нет, мы оба делали вид, что не замечаем друг друга. Лев Дифт одобрительно кивнул. Приободрившись, он заговорил дальше: - Тебе будет приятно услышать, что мне на кафедре чуть-чуть руку не жали, пока Шагалов отсутствовал. Препираться с ним в открытую никто не стал, разумеется, но моим коллегам ужасно понравилось, что он получил по заслугам. В кои-то веки. Это не поощрение, не вздумай тут мне возомнить чёрте что!, и все-таки общественность одобрила твою дерзость. Иногда это, гм... полезно. - Одногрупники тоже остались довольны, - невинно и как будто застенчиво улыбнулся Алекс. – И тоже руку мне жали. - Да, да, молодец. На своём нужно стоять, иначе затопчут, примнут. Но, ради всего святого, будь аккуратнее, Саша. Шагалову урок ты дал – на том и остановись, с него хватит. Не стоит он твоего спокойствия. – Лев Дифт поймал на себе выжидающий взгляд Алекса и чуть более строго добавил: - Проблем с одной сессией тебе будет вполне достаточно. Ничего выдающегося в тот день больше не произошло. За неделю шторм поднялся до семи баллов, а затем постепенно сник, точно утомился гонять волны. Но даже его проделки не взбудоражили степенных горожан, которые переняли флегматичное безразличие от осенних дней и, казалось, вовсе не заметили, что что-то произошло. Жизнь продолжалась дальше. V Александр Вазовский расположился за столиком летнего кафе, где был частым гостем, и развернул утреннюю газету ровно посередине. В своём родном городе, далёком от морских просторов, холодном, но любимом, он чувствовал себя раскованно и по-хозяйски, точно сам его основал. Соседям и знакомым не бросалась в глаза болезненная робость, и это придавало писателю уверенности. В путешествия он не отправлялся уже несколько лет подряд, предпочитая родной край блестящей заграничной экзотике. Обстановка во многих странах в последнее время оставляла желать лучшего, и единственно разумным было следить за развитием событий с безопасного расстояния. Принесли долгожданный кофе, и только Вазовский протянул руку к чашке, как кто-то буквально выхватил её у него из-под носа. Алекс Дифт отхлебнул горячего напитка и поморщился. Поставив чашку на блюдце, он придвинул ногой стул от соседнего столика и опустился на него, приветливо улыбаясь старому знакомому. - Вы хотя бы не молчали, - сказал Вазовский, нацепив очки на нос, - я ведь почти слеп, как крот. - В наше время проблемы со зрением решаются довольно просто, - заметил Дифт. - Н-нет, я побаиваюсь. Знаете, сколько читаю ваши статьи, всё время думаю, что вы прирождённый журналист, хотя образование у вас историческое. - Благодарю, - сказал Алекс и снова отхлебнул из чашки. - Это похвально, что вы не боитесь говорить такие вещи по поводу нынешних конфликтов на мировой арене, но, Алекс, не чревато ли всё это?.. - Мою квартиру уже обыскивали пару раз – иначе бы я не смотался сюда. Мне таких огромных усилий стоит навести мало-мальский порядок, а непонятные дядьки в чёрных очках переворачивают вверх дном мои шкафы и ящики. Надоело убираться за ними. Причём, прошу обратить внимание, дяденьки эти не наши, что вдвойне оскорбительно. - Вы не пробовали обратиться куда следует? - Глупый вопрос, не находите? Вазовский, до сих пор мявший газету в руках, отложил её в сторону и придвинулся к столику ближе. Спокойствие Дифта наводило на него не просто смущение. - Алекс, вы человек не без имени, что играет вам на руку в такой ситуации. Но, с другой стороны, это вас может и сгубить – вы слишком заявляете о себе и, что наиболее опасно, ваших взглядах. Не мне объяснять вам, что такое политика. - А вы трус, Вазовский, кто-нибудь говорил вам об этом открыто? – нахмурился Дифт. – У вас есть полное моральное право обидеться на меня и вычеркнуть из своей жизни, но храбрости это не прибавит. Вы трус – по-другому это никак не называется. Понимаете, к чему я клоню? Кошку нужно называть кошкой, а заговор – заговором. - Допустим, я могу на вас обидеться, но ведь лично вам плохо не станет и уж тем более вас это не убьёт. А если обидятся господа сверху, - Вазовский многозначительно показал пальцем на небо, - дело будет плохо. - Вы говорите прямо как мой дед, - Алекс сощурился и сделал последний глоток из чашки Вазовского. - И у вас нет желания прислушаться хотя бы к одному из нас? - Тогда я буду похож на школьника, которому пригрозили пальчиком взрослые. Нет, дал слово – сдержи его до конца. Жизнь штука непредсказуемая: допустим, откажусь я от своей затеи, меня оставят в покое, стану жить хорошо, а однажды выйду в магазин за хлебом, и меня насмерть собьёт автобус. Скажите мне, о великий писака, человек сведущий в превратностях судьбы, бывает такое, а? Отведя глаза в сторону, Вазовский положил руки на стол и начал тереть большие пальцы друг о друга – он всегда так делал, когда попадал в тупик. Алекс не знал об этой странной привычке, но без труда заметил растерянность собеседника, что было ему только на руку. - Вот видите, Вазовский, вам нечего ответить. А раз я прав, так есть ли смысл просто существовать и, в конце концов, глупо, или того хуже, скучно умереть? Даже какой-нибудь ваш герой с подобной судьбой прожил бы на бумаге свою никчёмную жизнь только для того, чтобы показать – так нельзя делать. Я могу больше, чем просто читать заказные сводки из эпицентра бури, и я пользуюсь своей возможностью. - Алекс, на кону ваша жизнь, неужели... Дифт наставил указательный палец на Вазовского и впился в него спокойным, но цепким взглядом. - Зато умру не оттого, что по мне проедется какая-нибудь колымага. А может и вовсе не умру. - Как знаете, - сдался Вазовский. Он поджал губы и убрал руки со стола. – Такого упрямца как вы не переубедить. Но не обижайтесь – я желаю вам только добра. - Очень мило с вашей стороны, - Алекс хитро улыбнулся и откинулся на спинку стула. Он хорошо помнил тот день, когда решил сбежать из дому после второго обыска. Не сообщив никому о своём переезде, Алекс купил билет на поезд в один конец, сошел на первой же остановке и оттуда добрался до Г., где и наткнулся на Вазовского. Со времени встречи в кафе на набережной прошло пять лет, но Дифт счёл, что может без оглядки во всём положиться на этого добродушного и застенчивого человека. Вазовский же охотно приятельствовал с запомнившимся ему парнем, в глубине души видя в нём неплохой прототип для нового персонажа. - Давно ли вы связывались с дедушкой? – неожиданно даже для самого себя спросил Вазовский. Дифт пошевелил губами, но ни звука не вырвалось у него изо рта; блестящий острый взгляд постепенно потух, стал мутным, совсем не свойственным владельцу. Наступила тяжёлая пауза: Алексу не хотелось говорить, а Вазовский не мог найтись, о чём бы другом поговорить. - Что же это, я весь ваш кофе выхлестал? – пробормотал Дифт, невидящими глазами уставившись на пустую чашку. Он порылся в боковом кармане джинсов и извлёк оттуда мятую купюру. – Тогда я и заплачу. Своей привычке опускать прощания Алекс не изменил: он старательно разгладил банкноту, положил на стол, поднялся, заложил руки за спину и побрёл по тротуару прочь от столиков и смутившегося Вазовского. VI Ида проработала домработницей у профессора Льва Дифта добрых тридцать лет; она никогда не отличалась особой покладистостью нрава, но положенные ей обязанности исполняла добросовестно. В свои пятьдесят один Ида сохранила прежнюю свежесть и энергию, которой мог позавидовать кто угодно в возрасте от двадцати и далее. Внешне она также не менялась и намерения, похоже, не имела. Невысокая, с едва тронутыми сединой каштановыми волосами, опрятно одетая – эта женщина отнюдь не производила впечатления человека денно и нощно трудившегося по хозяйству. Она была довольна своей жизнью, и вряд ли бы кто-нибудь смог заметить ей лично, что работа служанки не отличается престижностью и перспективностью. Ида умела ценить то, что имела. Но теперь в её услугах не нуждались. Неделю назад скончался профессор исторических наук Лев Львович Дифт, единственный Дифт, хранивший верность дому у парка с кипарисами. На похоронах присутствовал весь цвет науки города и много коллег из других университетов страны, добрые друзья и просто знакомые так же не остались равнодушными; даже Александр Старший явился проститься с отцом, которого в последний раз видел двадцать пять лет назад. Ида сильно удивилась неожиданному появлению сына профессора, но предпочла скрыть свои эмоции и старалась избегать разговоров с ним. Она тщетно выискивала в толпе одного единственного человека, но без толку. Столько лиц мелькало в тот день, и все они вместе стоили Алекса Дифта, который пропал из виду чересчур давно. Ида была склонна приписывать скорую кончину профессора расставанию с любимым внуком. Впрочем, она так же хорошо помнила, что Лев Львович ни секунды не сомневался в Алексе. До последнего вздоха он гордился им. Дом Дифтов теперь казался безжизненным и заброшенным. С мебели в последний раз стёрли пыль и накрыли серыми чехлами; двери в комнаты заперли на ключ, а окна задёрнули плотными занавесками. Ида лично закрыла парадную дверь и повесила на неё небольшой, но тяжелый замок. Обведя взглядом место, которое успело стать ей родным, она приложила чистенький платочек к лицу и, едва сдерживая слёзы, быстрым шагом направилась к ожидавшему её такси. Теперь она, наконец, вернётся к сестре, станет жить с ней, как обещала ей и двадцать, и десять лет назад. По наследству от профессора Дифта Ида получила немалую сумму денег. Взамен она обязалась сохранять у себя ключ от дома, который должен перейти Алексу, как только он объявится. Устроившись на заднем сидении, Ида жестом велела таксисту трогаться. Бывшая домработница всё ещё не отнимала от лица своего платочка, опасаясь как бы не залиться слезами вновь. Рядом с ней лежала свежая газета, и Ида подумала, что сможет отвлечься от своего горя новостями. Она вытащила первый лист и принялась читать обширную статью под названием «Откуда ноги растут?». Там говорилось что-то о революциях, гражданских войнах, вышестоящих органах, серых кардиналах, но Ида никак не могла связать воедино эти слова и понять их смысл. Смирившись с тем, что безнадёжно пытаться что-нибудь понять в такой каше, она отложила лист и тот час забыла обо всём прочтённом. Сестра Иды, Мария, жила в другой части города; маленький похожий по форме на куб двухэтажный домик стоял на отшибе. Ухоженный сад с парой инжирных деревьев по обеим сторонам мощённой камнем дорожки делал из владений Марии хорошую натуру для иллюстраций к детским сказкам. До моря отсюда было далеко, и привычная к ненавязчивому шуму волн Ида поначалу испытывала дискомфорт: она не могла взять в толк, чего же ей так не хватает в этом тихом и спокойном райончике? - Будь осторожна с дверью на задний двор – я недавно заменила там пружину. – Мари, как сестра привыкла её называть, хлопотала у плиты с блинами. Она виртуозно подбрасывала на сковороде золотистые круги одной рукой, периодически помешивая тесто в кастрюле рядом. Ида села за небольшой круглый стол и принялась рассматривать кружевную скатерть на нём. Ей было приятно видеть радость сестры, с которой она поддерживала самые тёплые отношения, хотя и не виделась достаточно давно – всё времени не хватало. Дом, светлый и уютный, казался Иде чужим и непонятным, обстановка вокруг все больше и больше давила на неё. - Как далеко отсюда до центра? – поинтересовалась она, чтобы не давать повода Марии беспокоиться из-за её молчания. - Порядочно. Но если сесть на 145-й, можно добраться минут за сорок. Он ходит в объезд и не сильно забит. Есть слухи, что его хотят отменить… Едва ли можно было сказать, что Мария славилась говорливостью, а сегодня её словно прорвало. - Знаешь, - продолжала болтать она, не отрываясь от своих блинов, - в мире бог знает что творится. Я рада, что мы живём далеко от этих революций, хотя, честно сказать, побаиваюсь, как бы до нас волна не докатилась. - Мари, не мели глупостей, - устало проговорила Ида. - Да нет, нет, я это так… К тому же этот журналист… как его… А! У него псевдоним такой странный… Он очень ловко всё объясняет в своих статьях. Была у него одна неплохая, где он говорил, что нам-то никакие революции не грозят, потому что мы более развитые и с нами связываться – себе дороже. Правда, есть там неприятный момент, что мы тоже не безгрешны в «кулачных делах», ну да что ж, это политика. - Гром, - произнесла Ида, задумчиво глядя в стену, - у него псевдоним Гром. - Верно, верно! – бойко подхватила сестра. – Ещё ведь и помнила, слово короткое... - Доиграется он такие статейки писать. Больно неосторожно он в них выражается. - Да кто ж узнает, кто он такой? – усмехнулась Мари. – Только псевдоним и есть, да и тот... - А под псевдонимом он и мог начать писать, потому что его нашли и кулаком у носа поводили, - перебила Ида. Тон её вдруг стал жестким и раздраженным. – А этот всё не уймётся, мало, видимо, показалось – решил до победного конца. И никогда ведь ему не жилось спокойно, вечно искал каких-то приключений. В воздухе повисло тяжёлое молчание. Мари бросила недоумевающий взгляд на Иду, но не стала ничего говорить. Она сняла со сковороды последний блин и поставила на огонь чайник. День прошел спокойно и размеренно; сёстры говорили об очень многих вещах, вспоминали детство и тех, кого когда-либо встречали в жизни, думали, почему живут так, а не иначе, и отчего всё не обернулось наоборот. Была поздняя ночь, когда Ида и Мари отправились в свои комнаты, но не прошло и часу, как обе вышли в гостиную и продолжили беседу. Никому в доме спать сегодня не хотелось. VII Назвать квартирой то тесное захламлённое пространство из четырёх стен, в котором обитал Алекс Дифт, можно было с большой натяжкой. Старая кровать с провисшим матрасом теснилась рядом с письменным столом, что стоял у зарешеченного окошка с мутными стёклами; повсюду была разбросана одежда и бумаги с записями – скомканные, порванные пополам, исписанные лишь до половины и исполосованные мелким косым почерком с обеих сторон. Около двух лет Алекс тщетно пытался уговорить себя навести порядок в этом бедламе, но каждый раз у него появлялась масса не терпевших отлагательства дел. Сменить место жительства на нечто более комфортабельное он не мог – за границей сложно добыть хорошую квартиру, не имея при этом стабильного заработка и паспорта. Алекса только и выручало его превосходное знание языка, с которым его всегда принимали за аборигена и не задавали лишних вопросов. Владельцем комнатушки была подслеповатая старушка, принимавшая Алекса за своего дальнего племянника и не особенно интересовавшаяся его жизнью. Последний с превеликим удовольствием разыгрывал родственника и успешно обходил вопросы об оплате за проживание, играя на чувствах пожилой женщины. Впрочем, раз в неделю она получала букетик ромашек, чем бывала ужасно растрогана и в благодарность угощала названного племянника чаем со сливовым вареньем. Прогулками Алекс себя не баловал. Его лицо было известно некоторым нежелательным особам, и поэтому появляться на публике лишний раз Дифт не хотел. К тому же очень странное щемящее сердце чувство стало подозрительно часто нарушать сон – точно воздух вокруг густел, и глотнуть его становилось невозможно. Алекс отдавал себе отчёт в том, что давно расставленные вокруг него сети начали неумолимо сужаться и недвусмысленно грозили удушить свою жертву. Но даже явная опасность не могла поколебать спокойствия, властвовавшего над этим человеком. Изо дня в день он продолжал стучать на своей печатной машинке, составляя очень длинные и подробные письма куда-то на родину. Никаких знаков препинания, кроме точек и запятых Дифт в них не использовал. Алекс с умом располагал их в письмах, – иначе каким образом информация, которую он так ловко выуживал через посредников, могла бы попасть в газеты туда, домой? Запятая соответствовала тире, точке же не требовалось менять своего исходного значения. Идея превратить знаки препинания в азбуку Морзе изначально принадлежала Александру Вазовскому: он намеревался бездарно потратить её для очередного романа о Бернандоте, но Алекс со свойственной характеру властностью велел забыть эту идею и написать лучше какой-нибудь исторический роман. - Вы тратитесь на мелочи, - говорил Дифт писателю. – Несомненно, ваш Бернандот популярен так же, как горячие пирожки в обеденный перерыв. Но задумайтесь: а долго ли он протянет, когда вас не станет? Я вот сомневаюсь, что это будет даже пяток лет. Они ведь, детективы ваши, ни о чём, кроме самого детектива, а преступления и образ мыслей с годами имеют свойство меняться. Вы рискуете устареть неприлично быстро. Подумайте, о чём писали великие? О вещах, которые люди смогут понять спустя века. Или о событиях и личностях, о которых следует знать и помнить. В какой-то мере Алекс говорил честно, от души, но в большей всё-таки лукавил. Задумка с азбукой Морзе приглянулась, и делить её с Бернандотом он не намеревался. Вазовский же списал замечание Дифта на подсознательную обиду, которую в далёком детстве ему причинил выдуманный сыщик. О хитроумной затее с письмами и «точками-запятыми» знал один старый знакомый Алекса, совершенно неприметный человек, у которого словно и имени не существовало, до того он жил замкнуто и серо. Эти двое познакомились в университетские годы и, чувствуя между собой родство одиночества, сохранили сдержанные, но крепкие приятельские отношения. Незаметный паренёк до конца дней запомнил дружбу с Громом, и поэтому, едва узнав о его затее, без колебаний согласился помочь. Чтобы их было сложнее вычислить, письма часто меняли адреса своих отправителей и получателей; Алекс писал от имени какого-нибудь трудового иммигранта, порою прилагая небольшую сумму в конверте для вида. В последние месяцы конспирация стала давать трещину, и, чувствуя неладное, Дифт сократил свои вылазки на почту, взамен увеличив количество строчек в письмах. Люди, через которых он получал нужные сведения, перестали являться к нему на квартиру, замечая, что также постепенно теряют баланс над бездонной пропастью. Многие из них требовали обещанных денег, но Алекс хитро подмигивал и обещал уплатить буквально через неделю. Через неделю у него означало никогда, но в накалённой ситуации спокойствие духа молодого человека заставляло сообщников против воли соглашаться бесконечно ждать. А молодой Дифт тем временем намеревался додавить до конца, пускай цена будет непомерно высокой. Ничья судьба, включая и собственную, его не заботила. После того, как весть о смерти дедушки докатилась до Алекса в скупых фразах его приятеля, мир для него разом стал старыми скрипучими театральными подмостками. Он думал, что будет больно, как в книжках и кино, а боль всё не приходила. И хуже этого придумать ничего нельзя было. Алекс вдруг ощутил, что теперь движется и делает всё больше по инерции, чем по осознанному желанию. Сам он себе напоминал автомобиль с неисправными тормозами, который катится вниз по склону, не в силах остановиться. Ему даже не хотелось. Квартира Дифта запиралась всего на один оборот в замке; дверь была настолько стара и хлипка, что человек среднего телосложения смог бы высадить её без особого труда, даже не тратя времени на попытку взломать замок. Однажды, на обратном пути с почты, Алекс решил заглянуть к своей старушке. Он периодически так делал, чтобы доставить радость одинокой престарелой даме. - Вы уж извините, тётушка, но я без цветов сегодня, - вместо приветствия прокричал Дифт в открытую дверь. Он, как требовало правило приличия, вытер ноги о палас грязно коричневого цвета и перешагну порог. Бедно обставленная, но чистая и светлая квартирка была совершенно пуста и безмолвна. Старушка редко запирала двери, однако ещё реже она куда-то выходила. Алекс насторожился. Возле окна на свету блестел выпуклый тёмный экран старого телевизора, а на газетном столике как раз были разложены лекарства, которые старушка принимала под свою любимую передачу. Дифт чётко знал время этого ритуала, и, не медля больше ни секунды, выскочил на лестничный пролёт. Перескакивая через три ступеньки, он нёсся без оглядки, слыша, как на его этаже заговорили чужой мужской голос и более знакомый дребезжащий старушечий. Хозяйка квартиры уверяла пришельца, что её племянник ненадолго отлучился и скоро должен вернуться. Подъезд выходил в маленький дворик, со всех сторон окруженный домами; из-за хронического недостатка солнечного света лужи здесь сохли неделями, а асфальт давно раскрошился, и из-под него виднелись старая мощёная булыжником дорога. Алекс вылетел на улицу и тут же чуть не поскользнулся в грязи у самого порога. Вокруг не было ни души – только рыжая собака дремала под лавкой возле соседнего подъезда. На мгновение Дифт потерял хладнокровие и рванул к выходу на главную улицу через железные ворота. Но не успел он перебежать через детскую площадку, как вид незнакомого человека, в чёрной куртке у входа в ворота заставил его изменить план побега. Мужчина в гражданском, к великой удаче Алекса, стоял спиной и ничего не заметил. Дифт вбежал в один из подъездов и через чёрный ход выбрался на противоположную сторону дома. Небогатый частный сектор стоял окутанный тишиной, точно туманом; редкая шавка ворчала вслед Алексу, который нёсся, не замечая ни дороги, ни косых взглядов удивлённых людей. Последние дома выходили окнами на покатый склон старого оврага, за которым начинались холмы с искусственно насаженным леском. Когда-то здесь был парк и графская усадьба в центре, от которой теперь остался один полуразрушенный фундамент. Алекс приходил сюда на разведку почти сразу же после того как поселился у старушки. Лес был редок, а среди развалин не спрятаться. Люди сюда почти не приходили – только фотографы проявляли живой интерес к этой местности. Но сегодня здесь никто не прогуливался с тяжёлыми объективами наготове. Дифт остановился у большой старой сосны перевести дух. Дерево росло на одном их холмов, откуда открывался хороший вид на весь парк. Алекс вытер пот со лба и, продолжая тяжело дышать, начал ходит вокруг ствола. Он знал, что едва ли сможет выбраться – у него нет ни денег, ни документов, ни какого-либо оружия для обороны, а отсутствие видимой погони наводило на мысль, что ведётся она гораздо более искусно. - Я устал, - сказал вдруг сам себе Алекс и сел на землю. Забросив руки за голову, он опёрся спиной о сосну и почти сразу же заснул. Тяжёлый толчок разбудил Дифта. Ему показалось, что прошло не больше нескольких минут с тех пор как он заснул, но холодный воздух и ночная тьма говорили об обратном. - Вставайте, Дифт, - скомандовал спокойный глубокий голос. Человек невысокого роста в темной кожаной куртке стоял, спрятав руки в карманы, и устало смотрел на Алекса. - Что-то долго вы, - усмехнулся тот, потягиваясь. – Я думал, у вас это быстрее делается – пуля в затылок и дело с концом. Он неспешно поднялся и зевнул. Оглядевшись по сторонам, Алекс заметил ещё троих, которые окружили его, но держались на расстоянии. - Ну что вы, мы вовсе не так подлы, какими нас рисуют в фильмах, - сказал тот, что стоял прямо перед Дифтом. Это он разговаривал с хозяйкой квартиры днём. – Видите ли, Алекс, мы, на самом деле, очень терпеливы. Мы достаточно долго ждали, давая вам шанс бросить своё безнадёжное дело и скрыться где-нибудь на необитаемом острове. Но всякому терпению есть предел. Не обижайтесь. - На что мне обижаться? Это вы не мне говорите, а тем людям, которые живут в государствах нового порядка (вы же понимаете, о чём я?), и которым вы почище испортили жизнь. - Бросьте, Алекс, вам нет дела до этих людей. - Какая вам разница, до кого мне есть дело, а до кого нет? – усмехнулся Алекс. – Вы со всеми поступаете одинаково, не важно, как вы подводите к финалу – через голод и разруху, или, как сегодня, тихо, без лишнего шума, в лесу. Мужчина скривился. - Вы отдаёте себе отчёт в том, что вся проделанная вами работа, совершенно бесполезна? - Не бывает бесполезной работы, команданте! – засмеялся Алекс. В тишине плавно растекающийся смех Дифта звучал как раскат грома среди ясного неба. Он не стихал, а всё больше и больше нарастал, становился гуще, сильнее. У команданте побежали мурашки по спине; он весь оцепенел от звонкого и, казалось бы, совсем неуместного хохота, наполнившего собою пространство. Его помощники находились в нерешимости и лишь бросали недоумённые взволнованные взгляды на него. Алекс же продолжал заливаться от души, точно никогда прежде не видел ничего комичнее, чем растерянный охотник за дичью в штатском. Это был не обычный смех, это был триумф приговорённого к казни, который не просто уверен, но знает, что не умрёт. Эхо, вторившее Дифту, потешалось над его противниками, и вся ночь точно приняла его сторону. Команданте чувствовал, как от него плавно ускользает контроль над ситуацией, и это было самое страшное, что ему когда-либо приходилось испытывать. Его рука машинально скользнула к внутреннему карману куртки. Громовой смех прервался в то же мгновение, не дав заглушить себя выстрелу. Он прекратился так, как если бы его просто выключили одним нажатием кнопки на проигрывателе. VIII Григоро Бернандот на многие годы привязался к имени Александра Вазовского, определяя его как писателя детективного жанра. Он успел порядком наскучить своему автору, но публика не торопилась создавать новые ассоциации. Вазовский пробовал себя в разных жанрах и за пять лет написал несколько бытовых романов и даже сборник мистических рассказов. А сыщик всё ходил следом, не отставая ни на шаг; иногда писателю казалось, что настырный персонаж заглядывает ему через плечо во время презентации новой книги. Поездки за границу теперь стали чем-то обязательным для Вазовского. Он не любил выезжать за пределы не то что родины, даже своего города, но что-то вечно тянуло его то в одну часть света, то в другую. Попадая в новое место, писатель любил подолгу сидеть в кафе у окна и рассматривать прохожих. Ему казалось, что кто-нибудь из них в любой момент может зайти и подсесть к нему, бесцеремонно отобрать его кофе и начать говорить о вещах фаталистских, слегка пугающих. Впрочем, он прекрасно знал, что Алекс Дифт давно погиб. Однажды поздней ночью Вазовскому позвонил некий человек с голосом тихим и безразличным. Он назвался другом Алекса и попросил о личной встрече дома у писателя. Тот поколебался, но, в конце концов, согласился, потому что судьба Дифта не давала ему покоя давно. Друг Алекса не мог утверждать наверняка, но, согласно договорённости, если он не получает письма в течение полугода, это означает, что Грома рассекретили и устранили. На расспросы Вазовского немногословный парень отвечал коротко и неохотно. Ему, в общем, было всё равно, что писал его товарищ и за что его так невзлюбили секретные службы. Вазовский заметил, что это несколько странно как для друга, а тот лишь обронил сухое: - Мы общались не ради таких подробностей. На прощание друг Алекса сунул писателю какой-то пакет с бумагами, добавив, что это может пригодиться теперь кому угодно, кроме него. С тех пор прошло достаточно времени, и ожидать возвращения Александра Дифта было бессмысленно. Вазовский, единственный человек, который продолжал интересоваться им, попытался разыскать его родителей. Их жизнь шла своим чередом, и они давно уже воспитывали другого ребёнка. Алекс по их словам всегда был заботой Льва Львовича, и оставался для них чем-то вроде далёкого родственника. Вазовский, не терявший надежды пробудить хоть каплю отеческой любви в Александре старшем, рассказал о том, как и ради чего погиб Алекс. Но сыну явно не было места в сердцах родителей. Время бескомпромиссно отдалило их на дистанцию чужих друг другу людей. До того момента пакет с бумагами, который теперь был единственным документальным источником информации о деятельности Грома, не распечатывался. Система с азбукой Морзе заставила своего оригинального автора невольно улыбнуться, и в этот самый момент Вазовский вдруг придумал, что будет делать. События последних лет, связанные с расследованием «Дела о революциях», позволили наконец-то открыто заговорить о настоящих виновниках. Группа корпораций, которые производили оружие и сбывали его на рынках стран, охваченных пожаром революции, была официально признана преступной. Власти государства, где располагались штаб-квартиры, поспешно заметали следы своего участия в прибыли и во всеуслышание заявляли, что восстановят справедливость и больше не допустят подобного беспредела. Оказавшись на грани финансового краха, они превратились в лёгкую добычу для тех, кто раньше не смел косо посмотреть в их сторону. Во все времена гегемон, утративший прежнее влияние, не знал пощады со стороны бывших подчинённых и даже союзников. Революции, на организацию которых пришлось потратиться больше, чем могла выдержать разваливавшаяся экономика, не принесли ожидаемой прибыли. Проданное оружие едва смогло покрыть половину затрат. Гром предрёк и это в одной из своих последних статей, не стесняясь называть конкретные имена. Он сумел угадать многое из того, чему было суждено произойти; он так же правильно выражался, когда называл события заговором, потому что, как водится, предприятие было выгодным не только для группы корпораций под началом одной лишь страны. Прессу заполонили статьи и смелые заявления в адрес организаторов, которым было бессмысленно отпираться и тем более пытаться устранять слишком много понимающих в деле лиц. Международный трибунал вершил своё дело чётко, с умом и оперативно; несомненно, организация только махала кулаками после драки, тщетно пытаясь реабилитироваться после своего бездействия во время войны. На этом фоне Вазовский удачно подгадал с выпуском книги, в которой описал опасную деятельность человека, скрывавшегося под псевдонимом Гром. Ему потребовалось много времени, чтобы собрать воедино разрозненную и довольно скудную информацию. Единственный, кто мог пролить больше света на последние годы жизни Алекса Дифта, пропал так же внезапно, как и появился. Никто ничего не знал о товарище Алекса, хотя общие знакомые подтверждали, что он и впрямь близко общался с этим почти безликим субъектом. Забытый за долгие пять лет Гром неожиданно вновь оказался в центре внимания. Он точно воскрес и вновь обводил хитрым взглядом публику в целый земной шар, замышляя что-то. Многие интересовавшиеся политикой помнили его статьи и не могли пройти мимо книги, где говорилось о том, кто так бесстрашно бросался колкими замечаниями и чёткими прогнозами во время печально известных событий. Вазовскому же доставляло чистое удовольствие наблюдать за тем, как его несерьёзные детективы бледнели на фоне нового произведения, на этот раз окончательно потеснившего Бернандота. В глубине души, в чём он с трудом отдавал себе отчёт, у писателя жило ещё более блаженное чувство – чувство, что он сумел подарить настоящему человеку бессмертие. 04.11.2011